Текст книги "Царь-дерево"

Автор книги: А Чэн

Соавторы: Цзян Цзылун,Ли Цуньбао,Шэнь Жун,Чжэн Ваньлун,Ван Аньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

– Вы поглядите, как она наряжается, на ее прическу, на эту цепочку. Как после этого ее выбирать?

– Если сделать ее передовиком, то это и будет как раз означать, что мы не отличаем белую кошку от серой.

– Если ее выберут, я тоже куплю себе такие лягушачьи очки и расклешенные брюки.

Раскричался даже всегда невозмутимый, знающий себе цену начальник цеха Лао Фаньтоу. На совещании бригадиров он сказал, качая головой: «Мы не можем отнестись к этому легкомысленно, не можем не учитывать последствий. Если мы выдвинем ее в передовики, то потом, когда остальная молодежь начнет ей во всем подражать, меня в конце концов никто и слушать не станет. Эти шалости гораздо серьезнее, чем, например, проблема загрязнения атмосферы!»

Неудивительно, что, придя на работу в цех, Ли Хуэй сразу произвела на Лао Фаньтоу неблагоприятное впечатление. В тот день ее привел начальник отдела кадров, и Лао Фаньтоу, увидев белые босоножки на высоком каблуке, чуть ли не в ярость пришел и, нагнув голову, ушел в свой кабинет. «У нас в цехе уже есть несколько человек, у которых ветер в голове, а теперь еще одну прислали с больной головой! Не понимаю, о чем думают кадры, направляя к нам таких работничков. Цепочка, эдакие босоножки – что она сможет сделать?..» И хотя Ли Хуэй три года уже работала без брака и работала, естественно, не в босоножках, а переодевшись, она так ни в чем и не разубедила Лао Фаньтоу. А среди руководителей цеха ни один человек не осмеливался ему возражать.

Оказалось, что жизнь поставила новый вопрос: каковы должны быть критерии в оценке передовиков? Члены союза молодежи участка, где работала Ли Хуэй, собрались, конечно, на собрание. Секретарь комитета Ай Лимин сидела рядом с групоргом, простодушным парнем с кислым выражением лица. У нее на коленях лежала огромная записная книжка, в которую была вложена ручка. Собрание обсуждало вопрос: к чему должен стремиться молодой человек? На лице Ай Лимин отражались малейшие изменения атмосферы собрания. Ли Хуэй сидела с пилочкой в руках и обтачивала ногти. Присутствие Ай Лимин было ей совершенно непонятно, и она совсем не ожидала, что товарищи по работе, способные критиковать ее за глаза, сейчас могут напасть открыто. Она не понимала того, что говорил групорг.

– Ты одеваешься так специально, чтобы люди обращали на тебя внимание?

– А тебе что-то не нравится?

– А почему ты одеваешься не так, как все?

– Никогда не хотела плыть по течению.

Жизнь сделала Ли Хуэй непокорной, самостоятельной в поступках. Она была свободной, с ранних лет не знала никаких ограничений. Родители позволяли ей все, и она сама позволяла себе все. А потом семь лет в степи – и она привыкла сначала вслушиваться в себя, а потом уже обращаться к внешнему миру… Сейчас, сидя с пилочкой для ногтей, она видела в глазах хорошо знакомых людей какую-то агрессию, хотя выражение на их лицах оставалось совершенно равнодушным. Даже те, кто раньше всегда тормошил ее, узнавая последнюю моду, были совсем другими. Все это удивляло ее.

– Что у тебя за прическа? Ты взяла ее из гонконгского журнала или из японского кинофильма? – Лицо Ай Лимин напоминало новенький, только что прокатанный лист стали.

– Это мои волосы, а дома у меня есть свой фен… – Ли Хуэй очень хотелось добавить: «Я что, должна спрашивать разрешения у молодежного руководства всякий раз, когда захочу сделать новую прическу?», но она только выдохнула. Ай Лимин холодно усмехнулась. Ли Хуэй привыкла верить своему первому впечатлению о человеке. Ай Лимин казалась ей «роботом», который не может взглянуть на себя со стороны. Ведь, судя по всему, она даже не чувствовала себя женщиной. Смешно! Для чего нужно, чтобы люди все были скроены по одному трафарету, как какие-нибудь гипсовые бюстики? Неужели твой облик считается нормальным только в том случае, если он соответствует какому-то одному образцу? Почему нельзя сделать оригинальную прическу, оригинально одеться? Это так страшно? Или, может быть, они боятся, что так можно легко скатиться к ревизионизму?

Хотя Ли Хуэй не считала эту «товарищескую критику» правильной и на следующий день пришла на работу все в тех же белых босоножках на высоком каблуке, кое-что она все-таки поняла – поняла, как к ней относится начальство. Поэтому она молчала, не вступала в споры по поводу выборов передовиков и даже не интересовалась этим. Иногда ей казалось, что она живет как бы по инерции, не думая о будущем.

Но Ай Лимин продолжала действовать настойчиво и целеустремленно. Она несколько раз заходила к Лян Цисюну и наконец застала его дома в тот момент, когда он усиленно готовился к занятиям. К Лян Цисюну не часто приходили такие ответственные работники, хотя бы даже и его одноклассники. Мать Цисюна торопливо приготовила Ай Лимин чай. В семье обычно пили кипяток, чайные листья хранились для гостей.

– Попробуйте, этот чай у нас уже полгода лежит, боюсь, как бы не испортился. – Мать Цисюна подала чашечку Ай Лимин. Решив, что теперь молодым людям нужно поговорить наедине, она вышла.

– Ты член комитета. Но нельзя же просто числиться и ничего не делать.

– Я понимаю… – Лян Цисюн кивнул. Как и его отец, в присутствии начальства он предпочитал не говорить, а только кивать головой.

– Ты должен помочь Ли Хуэй…

– А что такое? – В горле у него вдруг запершило, как будто он хлебнул чего-то крепкого.

– На заводе много говорят о ее образе жизни. Ты не знаешь, что за картинки она рисует? Ты знаешь, как она танцует? Ты знаешь, что у нее есть магнитофон? А ты знаешь…

Ай Лимин не связывала впрямую все то, что касалось Ли Хуэй, с буржуазным сознанием или преклонением перед иностранным образом жизни. Но Лян Цисюн почувствовал, что за этими подозрениями в увлечении «нездоровой» живописью, в знакомстве с фривольными завсегдатаями танцплощадок, в обладании импортным фирменным магнитофоном, за всем этим скрывается что-то другое. Он понял это по необычному поведению Ай Лимин, по нескрываемой злобе в ее глазах.

7

Еще одно воспоминание из прошлого.

В один прекрасный день младший брат не вернулся домой. Когда Лян Цисюн пришел с работы, отец был похож на растерявшегося муравья, бегающего по горячей сковородке. Он схватил тут же Лян Цисюна за руку и стал его упрашивать:

– Скорее, сынок, скорее пойди поищи Саньяна, а то кто-нибудь может заметить…

– А где он?

– Тише. Ах, неужели он пошел на Тяньаньмэнь, неужели туда?

– А, чтоб ему пусто было! – Зрачки у матери расширены, голос ее дрожит. – И надо же так искать приключений на свою голову!..

Выйдя со двора и уже сев в автобус, Лян Цисюн все еще был в нерешительности: действительно ли нужно ехать на Тяньаньмэнь и искать там брата?

Весна 1976 года, праздник «цинмин» – День поминовения, площадь Тяньаньмэнь запружена людьми, пришедшими отовсюду, чтобы помянуть недавно умершего премьера Чжоу. Море людей, волны цветов и венков – невзирая ни на что, народ собрался, чтобы отдать дань своего уважения. И один человек здесь словно капля. Как искать Саньяна? Лян Цисюн уже заезжал сюда перед тем, как вернуться домой. Конечно, он не сказал об этом родителям. Да и был он здесь не затем, чтобы читать стихи или произносить речи. Он, Ай Лимин и несколько членов заводского союза молодежи по указанию горкома и заводского парткома прибыли сюда, чтобы отыскать участвующих в демонстрации рабочих завода, провести с ними работу, убедить вернуться на завод, «держаться революции, стимулировать производство». Его роль не доставляла ему много радости.

К вечеру атмосфера на Тяньаньмэнь сильно накалилась. Нескольких парней, которые что-то громко кричали, увели; у двух девушек отобрали фотоаппараты и засветили пленку, она валялась на земле; появилось больше людей, одетых в черное, с повязкой «рабоче-крестьянская гвардия столицы». Где же Саньян?

Брат словно был сыном других родителей. Цисюн такой серьезный, спокойный, расчетливый. Саньян – всегда что-то замышляет втайне от других, «заговорщик». Он увлекся политикой, писал в тетрадку стихи и читал их домашним. Мать не выдерживала и, норовя ударить его, причитала: «О предки, неужели тебе жизнь надоела? Только выйдешь, и тебя тут же схватят!» «Что сейчас необходимо Китаю, так это люди, которые не боятся смерти!» – отвечал тот. Конечно, Лян Цисюн не мог не беспокоиться о таком брате. Может, он среди тех, кто писал на памятнике стихи? Может, его уже увели?

В это время люди впереди заволновались, толпа пришла в движение, как будто в толще воды промелькнула хищная рыба. Лян Цисюн не успел разобраться, что произошло, как чья-то рука тронула его за рукав. Это была девушка, лицо которой было почти скрыто платком, однако ему показалось, что он где-то ее видел. Она протянула ему небольшую сумку из непромокаемой ткани, похожую на военный планшет.

– Вынесите это отсюда. А мне нужно еще помочь одному человеку.

– Вы… – Лян Цисюн был напуган.

– Заверните, чтобы не было видно. – Она протянула ему кусок какого-то брезента, потом указала на повязку «рабоче-крестьянская гвардия» на его рукаве. – Вы меня не знаете, а я вас, кажется, знаю. Вы из третьего цеха. Я никак не могла отыскать здесь кого-нибудь из знакомых, хорошо, что наткнулась на вас. Вы ведь пришли сюда, руководствуясь своими чувствами к премьеру Чжоу, вы слушали только свое сердце, вы чувствовали, что нужно сделать, и сделали это!

Рука, лежавшая на его руке, сжалась, он увидел ее горящие глаза, потом она повернулась и растворилась в толпе. Кто она? По дороге домой Лян Цисюн раскрыл сумку и увидел в ней два фотоаппарата: один «Чайка», другой японский – «Великолепие». А что на пленке, разве узнаешь? Даже при нынешней общей накаленной атмосфере эти два фотоаппарата обжигают, как две только что выплавленные железные болванки.

Один день, другой, третий, четвертый. Прошло больше десяти дней… На заводе все шире и яростней разворачивалась кампания: искали тех, кто был на площади Тяньаньмэнь, проверяли, допрашивали, отбирали фотографии и стихи. Собрания – большие, маленькие, самые разные – собирались по семь раз на дню. Но той девушки Лян Цисюн нигде не видел. Она была каким-то искушением – отдала фотоаппараты в руки человека, который сам в составе небольшой группы занимался преследованиями. Это надежнее, чем спрятать улики в сейфе. На заводе никто не мог заподозрить, что между Лян Цисюном и этой девушкой есть хоть какая-нибудь связь. Но это совсем не успокаивало Лян Цисюна. Он чувствовал себя так, как будто прямо на его теле, за пазухой, спрятана сумка со взрывчаткой.

Где же она все-таки? Наконец в одно прекрасное утро, когда Лян Цисюн шел на работу, он встретился с этой девушкой. Она стояла прямо у входа, а рядом с ней он увидел Ай Лимин, руководителя группы расследования комитета союза молодежи.

– Это он? – указывая на Лян Цисюна, спросила девушку Ай Лимин.

– Он, – кивнула девушка.

Глаза Лян Цисюна и девушки встретились. Ее взгляд бы прямым, в нем ощущалась сила. Глаза словно светились, и свет этот проникал в самое сердце Лян Цисюна, так что он больше не решался встречаться с девушкой взглядом, чувствуя странное волнение.

Девушка как ни в чем не бывало спросила:

– Это я с вами встретилась четвертого апреля на рынке «Ветер с востока», когда покупала ткань?

– Так ли? Кажется, есть люди, видевшие ее в сумерках на Тяньаньмэнь. – Взгляд Ай Лимин кольнул Лян Цисюна, как иголка, он даже вздрогнул.

В тот момент, кажется, и сам Лян Цисюн не знал, что он скажет в следующую секунду. Отец небесный, никогда не приходилось сталкиваться с такими делами. Но он вдруг пролепетал:

– В тот день я и мой младший брат видели ее на рынке «Ветер с востока». Она помогла нам выбрать в подарок сестре ночную рубашку.

Спина у Лян Цисюна взмокла, но девушка, как и вначале, оставалась совершенно невозмутимой. Она вытащила из сумки маленькое зеркальце, маленькую белую расческу и стала не спеша расчесывать волосы. Медленно, раз за разом проводила гребенкой по волосам, как будто находилась у себя дома перед зеркалом. Этим она словно бросала вызов!

Вечером на остановке 117-го автобуса Лян Цисюн снова увидел ту девушку.

– Из-за вас все могло полететь к чертям! Когда вы заберете свои вещи?

Глаза девушки сверкнули, она усмехнулась:

– Хранить у вас пока безопаснее, чем у меня, поэтому попрошу вас потерпеть еще несколько дней. За мной следят, уже три раза приходили ко мне домой… Я сама вас найду, когда будет можно. Пленки – мои, а фотоаппараты можете взять себе. Как подарок.

– За кого вы меня принимаете? – вне себя вскричал Лян Цисюн.

Она взглянула на него внимательней, оставаясь совершенно спокойной.

– Извините. Наверное, я действительно вас недооценила. Наверное, двум фотоаппаратам вы предпочтете деньги. – Глаза ее смеялись.

…Этот случай и стал причиной их быстрого знакомства. Сколько раз, гуляя по улицам, отдыхая под деревьями у озера, прощаясь у Пекинской библиотеки, ожидая начала фильма в зале кинотеатра, – сколько раз Ли Хуэй смеялась, вспоминая растерянный вид Лян Цисюна у ворот завода: «На рынке «Ветер с востока»! Мне так хотелось тогда расхохотаться, честное слово! Ты так был похож на чеховского Червякова[69]69
  Герой рассказа А. П. Чехова «Смерть чиновника».


[Закрыть]…» Лян Цисюн не знал, кто такой Червяков, но он ощущал искренность Ли Хуэй, ее непосредственность, ее душа казалась ему чистой, как прозрачная, ничем не замутненная вода.

Ай Лимин была совсем не такой. Что-то в ней было пугающее, ту историю с фотоаппаратами она все еще не забыла.

Конечно, Ай Лимин очень хорошо знает Лян Цисюна, а он ее. Ведь они друзья детства, выросли в одном дворе. Потом они взрослели и уже только вспоминали о детских годах, им приходилось играть новые роли, девушки и парня, и они часто смущались. Но в то же время они как-то постепенно теряли общность интересов, взаимопонимание. Когда пошли работать на завод, Ай Лимин рекомендовала его в члены союза, позже, когда он готовился и сдавал экзамены в университет, она подбадривала и поддерживала его, как могла. Она говорила: «Ты пошел работать, стал членом учебного комитета, занимался, хотел расти дальше. Сейчас лучшая перспектива для молодого человека – это поступить в университет, и учеба теперь важнее всего». Она умела смотреть в корень и рассуждала всегда очень трезво, это было то, чего не хватало Лян Цисюну. Но он чувствовал, что она как-то особенно к нему относится. И что же? В тот день на партийном собрании цеха обсуждалось заявление Лян Цисюна с просьбой принять его в партию. После собрания Ай Лимин подождала его, чтобы вместе идти домой. Они прошли к остановке 117-го, и она предложила немного прогуляться. Они уже очень давно не говорили друг с другом наедине, и оба чувствовали неловкость.

– Ты часто ходишь на Молодежное озеро? – Ай Лимин подняла голову, ее каблуки стучали по камням мостовой.

– Часто хожу. Я там занимаюсь.

Там действительно тихо, только шум деревьев и плеск воды, все как во сне. Лян Цисюн не понял, зачем Ай Лимин спросила об этом.

– Но ты ведь ходишь не один? – Ай Лимин усмехнулась, но было видно, что спрашивает она вполне серьезно.

Лян Цисюн с удивлением смотрел на нее. Она имеет в виду Ли Хуэй?

– Я видела. В прошлое воскресенье, днем…

Так. В тот день Ли Хуэй решила пойти на озеро купаться и потащила его, чтобы он сидел на берегу и смотрел. С самого начала он испытывал какую-то неловкость. Ли Хуэй была в двухцветном, красно-белом, купальнике, длинные волосы красиво завязаны на затылке в узел. Она прыгала в воду с ветвей дерева. «Ух, холодно! Прямо пробирает насквозь!» Она дрожала всем телом, закрыв глаза и стуча зубами. На самом деле вода не была такой уж холодной. Потом она ныряла, уходила под воду, плавала как рыба, снова забиралась на ветку и снова ныряла и плавала без конца. В конце концов, когда она в очередной раз нырнула, у нее свело судорогой правую ногу. Она громко закричала: «Мама! Какая-то рыба вцепилась мне в ногу! Скорее вытащи меня! Ну скорее же!» Лян Цисюн отбросил книжку и, даже не сняв одежду, ринулся в воду. Как он был неуклюж тогда! Он совсем не отличался умением плавать и весь измучился, пока вытащил Ли Хуэй на берег. Хорошо бы они выглядели, если бы все это можно было сфотографировать. «Вот ерунда! – Ли Хуэй терла свою ногу. Потом она расхохоталась. – Скорей снимай все с себя, твою одежду надо высушить!» Он опять попал в трудное положение. Расстегнул пуговицы на рубашке, не решаясь ее снять. Потом спрятался за развесистым деревом. Ли Хуэй, смеясь, кричала ему вслед: «Какой застенчивый! Какой воспитанный! Ты что, боишься меня? Наверное, когда мама тебя родила, ты сразу оделся!» Она подбежала к нему помочь выжать и развесить одежду, и Лян Цисюн действительно был готов провалиться сквозь землю.

Неужели Ай Лимин видела все это?.. Лян Цисюн покраснел.

– В тот раз была просто игра, и я не мог…

– Она очень непосредственная!

– Да, особенно по сравнению со мной.

– И очень привлекательная.

– Она очень живая, порывистая и откровенная.

– Значит, получается, что она тебе нравится? А у нее еще есть папа…

Лян Цисюн остановился, лицо его теперь было бледным. Он хрипло сказал:

– Что ты имеешь в виду?

– На правах старого друга я разговариваю с тобой откровенно. И вовсе не хочу поссорить тебя с Ли Хуэй.

– Я не понимаю, ты чего-то хочешь от меня или от нее?

– Получается, что от обоих…

На лице Ай Лимин не дрогнул ни один мускул, оно было неподвижным, словно вырезанным из камня. Взгляд ее был, как всегда, холодным и острым.

– Ты помнишь о тех фотографиях, которые Ли Хуэй сняла на площади Тяньаньмэнь? Если говорить с позиции сегодняшнего дня, ты поступил правильно, когда сохранил для нее эти пленки. Но если вспомнить те времена, ты как член союза молодежи поступил нечестно по отношению к своей организации, и ничего славного в том не было…

– А я никогда и не говорил, что я герой.

Сколько раз уже Лян Цисюн испытывал неловкость, стыд, слабость, вспоминая то дело с фотоаппаратами.

– Когда же ты кончишь напоминать мне об этом?

– Я хотела спросить тебя, ты только тогда познакомился с Ли Хуэй?

– Конечно, и что из этого?

– Среди наших ребят очень много разговоров о тебе и о Ли Хуэй. Тебе нравятся те же люди, что и ей. Если понаблюдать за вами, то и в образе мыслей у вас очень много схожего… На самом деле, я хотела выступить на сегодняшнем партийном собрании, сказать о твоей связи с Ли Хуэй. Хотелось узнать четко твою позицию, твой взгляд на мир. Это было бы очень полезно для того, кто собирается вступить в ряды коммунистов.

– Так почему же ты не выступила?

– Я боялась, что это может тебе повредить. Ведь ты же мой старый друг.

– Честное слово, я не думал… я должен быть благодарен тебе.

Первый раз Лян Цисюну показалось, что Ай Лимин такая же, как и все. Как трудно все-таки ее понять… К остановке подошел автобус, и Лян Цисюн заскочил в открывшиеся двери. Автобус двинулся, Ай Лимин, как изваяние, осталась стоять на месте. Кто знает, о чем она думала? Старый друг…

8

Придя домой, Лян Цисюн ощутил беспокойство, ему не сиделось, и он вышел на улицу. В освещенной фонарями толпе прохожих почувствовал себя спокойнее. Он решил найти Ай Лимин. Неизвестно отчего, в его душе родилось сильное желание «отомстить». Это же чувство приходило к нему, когда он думал о Сунь Кайюане из Внутренней Монголии или когда вспоминал об эпизоде в кафе… Быть может, все это оттого, что он злится, считая отношение Ли Хуэй к жизни неправильным. Укладывать больше двухсот пятидесяти метров проволоки и не стать передовиком – неужели это не трогает Ли Хуэй, не наводит ее на глубокие размышления? А Лян Цисюн надеялся, что этот урок сильно подействует на нее, они смогут преодолеть преграду, которая их разделяет, станут ближе. Он думал, что это поможет их любви. Иначе ведь ничего не получится.

Ай Лимин жила к югу от Молодежного озера, в рабочем квартале. Каждый раз, идя на озеро, Лян Цисюн и Ли Хуэй должны были пройти мимо этого квартала по асфальтовой улице, обсаженной раскидистыми деревьями. На этой улице всегда было так тихо, что, наверное, можно было услышать, как растет трава. Эта улица заставила Лян Цисюна о многом вспомнить…

На следующее воскресенье после его разговора с Ай Лимин Ли Хуэй снова решила пойти купаться. Шли они по этой же аллее. Спор начался из-за Ай Лимин. Лян Цисюн и не предполагал никогда, что Ли Хуэй так много думала об Ай Лимин и что это так глубоко ее взволнует.

– Нет, разреши мне сказать, что я о ней думаю. Мне всегда казалось, что она как-то по-особенному устроена, и в голове у нее не так, как у всех, и глаза не такие. Как будто она не совсем человек. Ты так не считаешь? В прошлом году во многих институтах стали устраивать танцы. А она устроила два вечера-диспута, на которых разговаривали о жизни. И что она сказала? «Студенты могут танцевать, сколько захотят, а на нашем заводе такого не будет. Сейчас многие молодые люди говорят, что им вздумается, а мне кажется, они могут легко попасть в беду. Нужно выручать их!» Ну не смешно ли? Она похожа на всезнающую добродетельную святую, на бодисатву: свысока одергивает этих молодых людей, хочет их спасти и требует, чтобы все у них было по одному образцу – радость, любовь, чувства, даже одежда… Я вот только не знаю, кто будет спасать ее! Тебе что, неприятно? Твое лицо напоминает сукно, которым покрывают стол. Мне лично ничего от тебя не нужно! И я знаю, что Ай Лимин – твой старый друг и что она рекомендовала тебя в партию. Но то, что я говорю, правда…

– А меня-то это каким боком касается?

– А ты ведь тоже член союза. – Лицо Ли Хуэй словно затвердело, на скулах выступили красные пятна, глаза сверкали. Какая она все-таки красивая, в один ее голос можно влюбиться: – А мне глубоко противны те, кто, во всем разбираясь поверхностно, пытаются наставлять других на путь истинный. Указывают: «То не так, это не так, вот так жить нельзя, вот так тоже». Как будто нас папа с мамой по ошибке родили. Если говорить об Ай Лимин, то мне даже ее немного жаль, она как будто совсем лишена молодости. Функционер, посвятивший себя молодежной работе, да к тому же так педантична. Раньше я всегда думала, что у людей ум коснеет с возрастом, и никогда не предполагала, что и в нашем поколении можно встретить…

– Ну, может быть, не все то, что говорит Ай Лимин, неправда?

– Есть доля истины. Но я никогда не считала, что если молодой человек любит красоту, жизнь, если у него есть индивидуальность, то это сразу изобличает в нем приверженность к буржуазному образу жизни. Я совершенно не считаю себя какой-нибудь буржуазной дамочкой. И я не думаю, что Ай Лимин является образцовой принцессой пролетариата.

– Не слишком ли резко ты высказываешься?

Ли Хуэй отломила с дерева тонкую ветку и теребила ее в руках.

– У нас в цехе есть Да Лян – довольно простой и бесхитростный парень. Говорят, что, когда он был еще холостой, решил приударить за Ай Лимин. Вот уж попался, как кур во щи. Он писал Ай Лимин письма, так она их все отдала начальнику цеха Лао Фаньтоу. Лао Фаньтоу передал их в партбюро, те – в молодежную группу. Так эти бумаги ходили по кругу, пока совсем не истрепались и не изорвались. Но Да Лян был все еще бодр. Обсмеяться можно! В один прекрасный день он все же решился с ней поговорить, и она ему выдала, что сначала он должен решить вопрос о своем вступлении в партию, а потом уж они смогут говорить о чем-то другом. Когда он подал заявление в партию, она снова пошла к начальнику цеха и сказала, что Да Лян скрывает какие-то факты о своей семье. Да Лян отвечал, что его старший брат был когда-то правым уклонистом, но потом его реабилитировали и восстановили в партии. Тогда Ай Лимин заметила, что все это, может быть, и так, и именно так и записано в анкете. Но вот насчет исправления правого уклониста – разве росчерком пера можно зачеркнуть историю? Таким образом, дело о вступлении Да Ляна в партию было отложено, а Ай Лимин тогда же стала членом цехового парткома. Отец небесный, как все-таки это ужасно! Хорошо еще, что ее власть не так велика. Если бы она стала, например, секретарем горкома, вполне возможно, что на Да Ляна навесили бы ярлык правого уклониста!

– Ты так думаешь? А не в слишком ли неприглядном виде ты ее выставляешь?

– Вовсе нет. В ней что-то есть, она даже привлекательна.

– Привлекательна? Ты смеешься?

– В каждой женщине есть своя особая красота. И у каждого человека есть свой собственный духовный мир, в котором он живет. Эти миры отделены друг от друга, как отдельные комнаты. Откуда я могу знать, о чем думает Ай Лимин? Я вовсе не хотела ни над кем насмехаться.

Она подняла к нему лицо, глаза ее странно блестели. Как мог знать Лян Цисюн, о чем она думает? Он молчал. Он не во всем был согласен с Ли Хуэй. Он не считал, что нужно оправдывать все то новое, к чему стремятся молодые люди, в том числе и Ли Хуэй. Почему она так резка, так несправедлива, так взволнованна? Он не понимал своих ровесниц – неужели у молодых людей одного поколения разница в мыслях и чувствах может быть так глубока? Ли Хуэй тоже молчала. И тоже прислушивалась к себе.

В этот момент Лян Цисюн и увидел на улице Ай Лимин. В руках она держала корзинку, будто шла покупать овощи. Лян Цисюн увидел ее глаза, и ему захотелось превратиться в маленького муравья и спрятаться, затеряться где-нибудь в траве. Или хотя бы оказаться подальше от Ли Хуэй, чтобы не «поколебалась традиционная мораль». Ли Хуэй тоже увидела Ай Лимин. Она тут же взяла Лян Цисюна под руку и положила голову ему на плечо. Она тихонько подталкивала его: «Подними голову. Чего бояться? По мне, так пусть смотрит. Я не верю, что она не завела себе парня и что они боятся друг друга ручкой коснуться».

Ай Лимин явно заметила все движения Ли Хуэй, повернулась и скрылась в том переулке, из которого вышла. Ли Хуэй дождалась, когда Ай Лимин скроется, и победно рассмеялась:

– Да это просто чудеса! А я думала, что она подбежит к нам и будет нас растаскивать.

Она бесшабашна, и в этой бесшабашности есть какая-то диковатость. И в то же время чистота, непонятная чистота – как у ребенка…

Все это теперь в прошлом, стало уже воспоминанием. Но сейчас, когда он вновь шел по этой улице, все снова ожило в памяти.

В этот миг лунный диск отразился в воде, от деревьев потянуло каким-то свежим, чистым запахом. Потом луна зашла за тучи, начал накрапывать мелкий дождик. Капли падали на лицо, за воротник, стало зябко. Порыв ветра налетел на деревья, на окна, которые светились желтыми, белыми, разноцветными огнями. Ветер вернулся и донес звуки музыки. У кого-то работал магнитофон, мелодия была знакомой, о чем-то смутно напоминала. Неизвестно отчего, Лян Цисюну стало казаться, что Ли Хуэй за этим освещенным окном, среди звуков музыки и увлеченно танцует… Асфальтовая дорога привела Лян Цисюна к кварталу, заросшему деревьями, подобно вершине какой-нибудь горы. Этот квартал назывался новой рабочей деревней, и возник он в ужасную пору – летом 1972 года. За восемь месяцев здесь было построено двенадцать домов. Такая скорость, да еще низкие цены сразу напугали будущих жителей. В трехэтажный дом заселяли больше двадцати семей. В газетах напечатали про еще один «успех „великой культурной революции“». Через три года землетрясение сыграло с этим кварталом злую шутку: один дом вообще развалился, в пяти появились огромные трещины, три дома покосились. Более трехсот семей покинули свои квартиры и стали жить в домишках, которые сами же и построили. Еще через три года убогие хижины оделись кирпичом. Ходить по этим неосвещенным запутанным улочкам было все равно что блуждать по подводному царству.

Чья-то сильная рука схватила Лян Цисюна за воротник. Лян Цисюн почувствовал горячее дыхание, запах вина. Перед ним стоял парень в яркой куртке, в огромных очках-«стрекозах», закрывавших пол-лица. Почти под очками торчали маленькие усики.

– А-а, это как же ты сюда залетел? Снова дверью ошибся?

Это был один из «ветеранов» – из тех, кого когда-то посылали в деревню. Лян Цисюн почувствовал облегчение, слабость, но не знал, что сказать:

– Да нет, вовсе нет, это…

Он с напряжением всматривался в закрытое очками лицо, пытаясь понять, был ли этот парень среди тех ребят, которые одним дождливым вечером хотели отнять у него деньги? «Ветеран» Фан Син провел во Внутренней Монголии десять лет. Когда-то он учился вместе с Лян Цисюном. Его отец, всегда бривший голову, был учителем. Во время «культурной революции» он, имея какие-то неясности в прошлом, так испугался, что умер от страха. Мать одна растила пятерых детей. Фан Син, старший, был отправлен на перевоспитание в деревню и вернулся в Пекин только в 1979 году, когда мать серьезно заболела. До сих пор у него не было постоянной работы, а пока он устроился подсобным рабочим в ремонтной бригаде завода – грузил, таскал, подносил.

– Ты чего? Я тебя сильно напугал?

Фан Син расхохотался, его смех был похож на кряканье. Он хлопнул Лян Цисюна по плечу:

– Ты теперь студент, тебя теперь, наверное, и не упросишь зайти посидеть к старому товарищу. Это здесь, сразу за углом.

Лян Цисюн оцепенел. Фан Син снял свои огромные очки, и сердце у Лян Цисюна замерло: это он был тогда с ножом. Они пошли, но Фан Син вдруг остановился.

– Большой Сунь вернулся, ты знаешь?

– Какой Большой Сунь?

– Сунь Кайюань. Он же был вожаком в «коммуне хунвэйбинов» нашей школы.

Фан Син посмотрел на сжавшегося Лян Цисюна.

– Он живет у Ли Хуэй, я иногда захожу туда к нему. Он, Ли Хуэй, я и Ян Фань, который умер, жили в одной деревне. Он почти все время молчит, делать ничего не хочет, даже в Пекин возвращаться не хочет. Нашел себе там монголочку, которую зовут Балцигэ.

Лян Цисюн вспомнил кафе и того подвыпившего парня. Да, Сунь изменился, и изменился так сильно, что узнать его было трудно, как будто он выходец из какого-то другого мира. Неужели это сердце, такое горячее когда-то, застыло, превратилось в камень?

Они пришли к Фан Сину. Недавно побеленный домик, который явно ремонтировали после землетрясения. В комнате только кровать, стол и полка книг. На стене еще картина, выполненная тушью, сразу видно, что ее писала Ли Хуэй. Ее любимый лотос, несколько мазков – листья. Цветок ослепительно белый, а на двух бутонах розоватый отблеск. Еще на стене висит эрху[70]70
  Эрху – традиционный китайский музыкальный инструмент.


[Закрыть], видно, что к нему редко притрагиваются. В домике так тихо. Скорее всего, Фан Син обрел в этой двенадцатиметровой комнатке покой. И может быть, дожидается своего счастья.

– Ты чего в дверях стоишь? Даже если ты переночуешь у меня, утром я с тебя денег не потребую.

– Здесь так тихо и пусто. Тебе, наверное, нужно жениться?

– Мне? – Фан Син засмеялся. – Вот уж никогда не думал… Без нормальной работы… кто же на меня посмотрит? Я сам на себя смотреть не хочу, не говоря уж о девушках.