Текст книги "Формула власти. Новая эпоха (СИ)"

Автор книги: Zora4ka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Когда вода громко забурлила, разрывая повисшую тишину, дед снял чайник с плиты, подождал, пока кипяток замолчит и уляжется, а затем быстро разлил укропник по чашкам. Костэн в который раз отметил, что напиток получился более золотистым, чем традиционный, но только теперь он знал, что это от ромашки.

Первый глоток они пили в молчании, а потом дед произнес:

– Ты был у обды, мой мальчик.

– Тебе кто-то сказал? – уточнил Костэн. – Или ты догадался?

– Это был несложный логический вывод, – усмехнулся дед. – Ты взволнован, расстроен, задумчив и хочешь спросить совета. И пока закипала вода, ты молчал не по-сильфийски. Значит, ты видел, как молчат люди. В Ордене этому не научат, следовательно, ты летал к ведам. А у ведов – обда.

– Мне еще учиться и учиться твоей наблюдательности, – покачал головой Костэн. – Неужели это молчание какое-то особое?

– Тебе надо учиться не наблюдать, а понимать, что наблюдаешь. Я заметил озарение на твоем лице: ты почти сразу понял, что я молчу по-принамкски, – старик прикрыл глаза и сделал еще пару глотков. – Привычка… великая вещь. У меня было пять жен, но только первая оставила после себя несколько привычек. И пока я молчу, добавляя в укроп ромашку, я помню о том, как точно так же делала она. А значит, помню о ней.

– Я как раз хотел поговорить о бабушке, – сказал Костэн, довольный, что разговор сам свернул к нужной ему теме.

– Неужели? – удивился дед. – А я думал – об обде. Мне бы твои годы… вашему поколению выпала непростая, страшная, но интересная судьба: видеть новый расцвет Принамкского края и мешать увяданию Ветряных Холмов.

– Об обде тоже. Но сначала все-таки о бабушке. Кем она была? По твоим рассказам я знаю о ней почти все, вплоть до характера и привычек. Знаю, что она работала в архиве, любила кислые моря и гулять под сливами. Но все это – после переезда на Холмы. А прежде? Когда вы поженились, ей было около тридцати.

– Двадцать восемь, – уточнил дед, внимательно изучая правнука. – А мне шестьдесят три, но влюбился в нее, как мальчишка. Почему ты спрашиваешь именно теперь, Костя? Слышал про нее от ведов?

– Ты не удивлен. Она была связана с ведами?

Дед пожал плечами.

– Трудно говорить наверняка. Объясни сперва причины своего интереса.

Костэн подробно изложил, что ему было известно про оба портретика. На протяжении рассказа дед все сильнее хмурился и впадал в задумчивость, позабыв даже про укропник. Когда правнук закончил, он долго сидел, словно собираясь с мыслями, а потом заговорил:

– Ты хочешь услышать ответы, мальчик мой, но я сам едва их знаю. Моя Неля, твоя прабабушка, была добрым и бесхитростным человеком. Она рано лишилась родителей, которые, пожалуй, могли поведать куда больше. Мне бы следовало расспросить некоторых ее знакомых, но тогда я был слишком влюблен и не задумывался о туманном прошлом ее семьи. Уже много десятилетий спустя я вспомнил о тех странностях, но было поздно – нужные люди затерялись, и я остался лишь с несколькими намеками, из которых невозможно было сделать обоснованные выводы. Я расскажу тебе всё, Костя. Возможно, ты сумеешь понять больше меня.

Старый сильф перевел дух, взял с блюда лепешку, но так к ней и не притронулся.

– Нынче трудно поверить, но когда-то я тоже был молод и часто мотался в Принамкский край с поручениями по части дипломатии и разведки. Шли годы затишья на орденско-ведской границе, поэтому послов принимали в Кайнисе, почти под самым носом у колдунов. Тогда это была не закрытая крепость, а милый провинциальный город, в который не стыдно позвать гостей. Я интересовался бытом людей, поэтому иногда останавливался не в городе, а снимал комнаты у каких-нибудь поселян, имевших лишний угол и желание подзаработать. Однажды я выбрал своим временным гнездом лавку мелкого пригородного торговца – он перекупал на ярмарках разные броские вещицы вроде ваз, чучел и модных шляпок, а потом продавал зажиточным селянам, желавшим блеснуть городским шиком. Так я познакомился с очаровательной женой торговца – моей Нелей. Да, Костя, я отбил твою прабабку у ее законного человека-мужа и впоследствии не жалел об этом ни мгновения. Неля, как я говорил, была сиротой, безропотной наивной девочкой, не красавицей по людским понятиям, на которой женились, чтобы следила за домом, лавкой и нянчила детей. У нее был сын десяти лет… несчастный ребенок. Муж-торговец постоянно пропадал в отъездах и, судя по слухам, не слишком там скучал. Ну а я, как уже говорил, влюбился до кончиков ушей и проводил с Нелей все свободное время, порой даже в ущерб работе. Неля очень много знала о древних людских обычаях, она наизусть помнила не меньше сотни песен, половина из которых была про обд. Неля рассказывала, что ее бабушка родилась где-то у западных гор, в самом сердце ведских земель, но потом семья из-за чего-то перебралась сюда. У нее были потрясающие глаза – искристые, как омуты под солнцем… У ее первого сына были такие же, а наши потомки их не унаследовали. От Нели я впервые узнал о капищах высших сил и о том, как связаны с ними колдуны. Годы спустя Нели призналась, что тоже полюбила меня с первого взгляда, поэтому рассказывала все, что только могла, боясь лишиться моего внимания. Знала бы она, что даже ее молчание сводило меня с ума, – старик покачал головой и смочил укропником пересохшее горло. – Конечно, все быстро открылось. Я заявил, что женюсь на Неле, и за мной была вся мощь тайной канцелярии. Ее муж устроил чудовищный скандал с битьем посуды и выкидыванием вещей. Он орал еще громче, когда я поднял его в воздух и за шиворот подвесил на крюк от потолочной лампы. Сын Нели тогда гостил у родителей ее мужа, в деревне по Зигарскому тракту, и мы рассчитывали забрать его позже. Но улаживание дел с моим начальством заняло некоторое время, и когда мы приехали за мальчиком, было поздно: отец успел прежде нас и увез его куда-то. Неля была безутешна, я клялся, что отыщу мерзавца и верну ребенка матери. В те дни трактирную комнату, где мы остановились, навестил один загадочный человек, представившийся старым другом Нелиной семьи. Я насторожился, но Неля его узнала. Они беспардонным образом выставили меня за дверь, и два часа кряду о чем-то говорили.

– О чем? – подался вперед Костэн.

Дед виновато развел руками.

– Неля знала о моей способности говорить с ветрами и взяла слово, что не буду подслушивать. Я был слишком влюблен, чтобы нарушить обещание, и понятия тогда не имел, как это может быть важно. Наконец, они вышли, Неля выглядела заплаканной, а человек сказал мне: «Если ты и правда так любишь ее, то улетайте на Холмы и будьте счастливы. Но не ищите ребенка, он должен остаться в Принамкском крае. Отец уехал с ним далеко, я сам не знаю дороги, и будет лучше, если не узнаете и вы». Неля тогда смахнула слезу, но согласно кивнула и попросила меня ни о чем не спрашивать. Потом этот человек заходил еще раз и привел художника, который написал с Нели маленький портретик, уместившийся в медальон. На память о дочери добрых знакомых, как выразился этот «друг семьи». Подозреваю, именно о том портретике ты спрашивал меня. Ну а потом мы улетели на Холмы, и больше Неля не возвращалась в Принамкский край.

Старый сильф допил остывший укропник, откусил немного лепешки и небрежно махнул на лампу, порывом ветра убавляя свет: летом северные ночи коротки, за окном на горизонте небо уже начало голубеть.

– Наш сын, твой дедушка, родился вылитым человеком, только глаза сильфийские. Твоя мать походила на типичную орденскую полукровку, хотя была человеком только на четверть. Она не слышала ветров, мерзла зимами, а ее уже мертвое тело развеивалось так медленно, словно Небеса не хотели принимать. Ты почти сильф, мой мальчик, но ветра к тебе по-прежнему глухи, хотя я знал многих могучих воздушных магов, в ком гораздо больше людской крови. Но при этом тебе не чуждо колдовство. Мне кажется, ты даже смог бы сделать выбор: сильфом тебе быть или человеком. Тебя приняли бы и Небеса, и высшие силы.

– Я давно выбрал, – глухо проронил Костэн. – И ветра меня однажды услышали, правда, до сих пор не пойму, как. Я бывал в опасных переделках и прежде…

Старик точно не слышал, неотрывно глядя на занимающийся рассвет. Возможно, в этой сумеречной тишине он видел свою любимую Нелю и ее колдовские, искристые глаза.

– Я много думал с тех пор, – наконец подытожил он. – И мне кажется, что семья Нели была из тех, к кому высшие силы относятся… иначе. И тот «друг семьи» знал, что сын Нели никогда не приживется среди сильфов, и ей объяснил. Кем они были – колдунами, потомками горцев, ярыми борцами за высшие силы против культа крокозябры – мне уже не узнать никогда. Но клянусь остатками волос на моей плешивой голове: именно из-за наследия твоей прабабки тебе так трудно сделаться сильфом и перестать быть человеком.

В старой каменной усадьбе было тихо и пыльно. Уже давно никто не выбивал половики, не пускал по углам сквозняк, который выметал бы паутину и сдувал пыль со шкафов и столешниц. На плите возвышался холодный полупустой чайник, в ящике с посудой стояла одна-единственная тарелка. В доме и окружавшем его саду тоска превратилась в нечто осязаемое, черное и колючее, как сухой шиповниковый куст.

По правде говоря, Юргена здесь ничего не держало. Он мог оставить эту усадьбу и снова переехать к родителям. Жить в знакомой с детства комнате по соседству с Рафушей, привычным путем летать на работу, уплетать вечерами мамину стряпню и в полушутку спорить с отцом.

Или не мог?

Юргену казалось, что в тот миг, когда он улетит отсюда прочь, исчезнет последнее напоминание о Даше. Она растворится навсегда, пропадет, и даже воспоминания о ней раздует ветром. Это у людей есть могилы, куда можно прийти и вспомнить. А сильфы такой роскоши почему-то лишены. Кучка одежды, несколько вещей и собственная память – вот и все, что остается, когда близких забирают Небеса. Поэтому юноша продолжал жить один в пустом и пыльном доме, где убираться не было никакого желания. Пыль тоже помнила Дашу. И этот диван, где сильфида провела их первую ночь супружеской жизни. И стул, под который она любила швырять свою одежду. И фонарь над порогом, который она зажигала, когда ждала его.

И кровать, где они спали вдвоем по разным сторонам.

Спустя неделю после того, как Юрген вернулся сюда, его уединение нарушил плотник, прилетевший на здоровенной строенной доске, где громоздилось нечто большое, тщательно завернутое в упаковочную ткань.

– Я привез ваш заказ, – бодрым тоном, казавшимся Юргену неестественным, известил он. – Ведь здесь проживает семья Эр?

Юрген молча кивнул: ком встал в горле и язык не повернулся сказать, что «семьи Эр» больше нет. Есть только он. По закону Юрген мог бы даже вернуть себе прежнюю фамилию. Но и фамилия «помнит» Дашу.

– Я управился точно в срок, – сообщил плотник и принялся стаскивать с доски свою поклажу. – Где вы планируете их разместить?

– Кого? – выдавил из себя Юрген, не понимая, что происходит, и какого смерча ему сейчас привезли.

– Ваши кровати! – улыбнулся плотник. – Я поздравляю вас с таким замечательным приобретением. Две удобные односпальные кровати, мореный кедр, резьба, шарики в изголовье, лаковая роспись, изящные ножки – в точности, как во дворце Верховного, он как раз тоже недавно заказывал у меня мебель. Правда, не кровати, а стулья, но…

– Я не заказывал, – глухо проговорил Юрген. День стоял весенний, теплый, но его прошиб озноб, словно человека, попавшего под зимний сквозняк.

На лице плотника появилось озадаченное выражение.

– Как же? Вы сами два с половиной месяца назад лично прилетали ко мне и делали заказ на две односпальные кровати. Даже расплатились заранее. О том и запись есть.

Юрген стянул краешек ткани. Кровати были новыми, пахнущими свежим кедром и смолой. Чужими. Неуместными среди кривых от старости сливовых деревьев и этой пустой усадьбы.

– Увезите их… обратно. Деньги возвращать не нужно.

Плотник перестал улыбаться.

– Почему? Вам не нравится?

– Дело не в этом…

– Что с вами? Вы бледны.

Юрген почувствовал, как у него опять начинают болеть глаза от подступающих слез. Но реветь, тем более в присутствии постороннего, он не собирался.

– Все в порядке. Ради Небес, увезите и продайте кому-нибудь другому.

Плотник внимательнее заглянул ему в лицо, а потом молча погрузил так и не распакованные кровати обратно и улетел восвояси. А Юрген долго смотрел ему вслед и думал, что каких-то два с половиной месяца назад, оказывается, был счастлив. И глуп настолько, что понял свое безвозвратно минувшее счастье лишь теперь.

Дни шли, похожие один на другой. Сливы в маленьком саду отцветали и покрывались узловатыми несъедобными ягодками темно-зеленого цвета. Лето приходило на смену весне, слой неприкосновенной пыли в доме понемногу рос. Изредка залетала Рафуша, но сейчас, вступающая в пору юности, она была слишком занята, чтобы дни напролет сидеть со скорбящим братом. Да Юрген этого и не хотел. Родители, отчаявшись, оставили его в покое и молча надеялись, что тоска сына когда-нибудь кончится. Однажды прилетел отец Даши, весь прозрачный от горя, и долго заверял, что ни в чем не винит зятя. От этих заверений Юргену было только хуже.

Несколько раз его навещали коллеги, пытались развлечь, пересказывая новости, но улетали ни с чем. Юргену не хотелось ни новостей, ни развлечений. День ото дня он просыпался в пустом молчаливом доме, ел какую-то пищу, утратившую вкус и запах, глядел на темные скелетики укропной рассады, выбросить которую не поднималась рука, а затем бродил по саду или подолгу сидел на диване, уставившись в точку. Он вспоминал, как перед самой свадьбой Рафуша ляпнула предположение, что, возможно, нежеланная невеста вскоре улетит на Небеса. И тогда Юрген был готов отдать за это полжизни. А теперь – всю жизнь, чтобы ее вернуть.

А как они друг другу снотворного подмешали! Вот уж агенты оба, нечего сказать. А как они ругались из-за всякой чуши, и Дашка метала сквозняки, улетая в ночь, а он потом разыскивал ее в потемках, осыпая всеми известными проклятиями…

В шкафу до сих пор висит ее одежда, даже та злосчастная блузка, которой он однажды по ошибке вытер пол.

В ушах до сих пор стоит ее голос:

«Юра! Юрка! Я тебя люблю! Люблю! Очень!»

Но сказать в ответ «я тоже» больше нельзя.

Юрген перестал бывать на работе с того времени, как стало ясно, что Клима его обманула. Даже не так – переиграла. В конце концов, он тоже не был с нею честен, и тайная канцелярия без зазрения совести воспользовалась бы слабостью обды, как сама Клима – слабостью Юргена. В тот день Липка громко орал на него, обвиняя в халатности и непрофессионализме, обещая уволить в третий корпус бумажки перебирать, а то и вовсе посадить за преступление против интересов родине. А Юргену было почти все равно. Потом Липка немного поутих и сухо проинформировал, что стукнутый об тучу посол чем-то дорог лично Климэн Ченаре, и, подставив его, она, тем не менее, сделала так, чтобы Юргена не погнали с должности, а даже наоборот повысили. Личный посол повелительницы соседней державы – это не агентик какой-нибудь. Тут дорога в пятнадцатый корпус. И, по правде говоря, Юрка сделал все возможное, и не всякий на его месте смог бы больше.

Но и похвалы Юрген выслушал равнодушно.

После того разговора он почти не появлялся в корпусе, а потом и вовсе перестал туда летать. В иное время пропадал бы там днем и ночью, а сейчас отчего-то не тянуло. И еще Юрген думал, что не понимает Липкину мать, после гибели мужа взявшую с сына клятву, что тот по примеру отца станет агентом. И, наоборот, понимает Липку, который не хотел жениться на Рише.

В один из череды одинаковых дней Юра обратил внимание на свои руки, державшие вилку. Запястья истончились, сквозь бледную кожу ярко проглядывали сосуды. Лунки ногтей тоже казались тоньше обычного, а очертания суставов сделались явственнее. А когда молодой сильф подошел к зеркалу и вгляделся в свое лицо, ему отчего-то вспомнилась Фистерия Урь, давно развеявшаяся бабушка Дарьянэ, из-за которой, собственно, и состоялся весь этот трижды распроклятый брак. У Фистерии Урь на закате жизни были такие же тускло блестящие глаза, тонкий нос и почти стеклянная шея.

«Ну и пусть», – с каким-то исступленным удовлетворением подумал Юра и отправился сидеть на диване.

Но сегодня ему не дали предаваться скорби.

Незапертая входная дверь хлопнула резко и слишком громко на фоне тоскливой тишины. Стукнула о пыльную подставку белая доска очередной обновленной модели, и сквозняк донес из прихожей профессионально тихие, но уверенные шаги.

– Ну и запустение ты тут развел, Юрка! – попенял Костя Липка, входя. Его взгляд задержался на протеже и потрясенно замер. – А себя запустил еще хуже. Ты в зеркало давно смотрелся?

– Сегодня утром, – вздохнул Юрген и подтянул колени к подбородку.

Липка подошел к его дивану вплотную. В глазах агента было то задумчивое выражение, с каким он просматривал важные документы или отчитывался перед начальством.

– И не стыдно?

Юрген молча мотнул головой.

– Ясно, – подытожил Липка.

А потом четким, отработанным захватом сграбастал протеже за шиворот и потащил на кухню. Все произошло так быстро и неожиданно, что Юра опомнился, лишь когда ему за шиворот вылили все остатки холодной воды из чайника, а потом еще и в ухо двинули. Тело само вспомнило приемы рукопашного боя и попыталось вырваться, но не тут-то было: Липка знал эти приемы лучше и держал крепко.

– Ты до чего себя довел? – чеканил старший товарищ с несвойственной ему злостью, не забывая при этом отвешивать не сильные, но весьма ощутимые оплеухи, и не иначе как для внушительности греметь опустевшим чайником. – Какой из тебя, к смерчам, агент, если ты вечно норовишь уйти в свое личное горе и послать дело, которому все мы служим! Что, не хочешь уже быть агентом? А придется! Сегодня же ты приводишь себя в нормальный вид и выметаешься в Принамкский край, потому что обда, тридцать четыре смерча ей под поясницу, будет иметь дело только с тобой. Она не желает вести с нами переговоров, и если текущее положение продлится до конца лета, то мы потеряем Холмы. Слышишь, ты, страдалец?! Наши Холмы завоюют сперва люди Ордена из-за досок, хлеба и золота, а потом по тому, что останется, протопчет войско Климэн Ченары. И тогда сможешь с чистой совестью не ходить на работу, ибо тайную канцелярию сровняют с землей; и не навещать сестру с родителями, ибо их выгонят из дома и развеют по равнине. А все потому, что один страдающий мальчишка не пожелал внять прихоти одной капризной девчонки, которая сперва подставляет его, глазом не моргнув, а потом спасает от последствий, намекая на разрыв дипломатических отношений.

Он отпустил Юргена, и тот, не рассчитав, врезался лбом в дверцу кухонного шкафа. Зазвенела посуда, дверца сорвалась с петли, на пол грохнулись два блюдца и одна чашка, разлетаясь в мелкие белые осколки. У Юргена перед глазами заплясали звездочки, он пошатнулся и присел на корточки, упираясь ладонями в пол. На останки посуды закапала вода с его кудрявых волос.

– Это была любимая Дашина кружка, – тихо проговорил Юра, уставившись вниз. Потом поднял голову и посмотрел на начальника. – Липка, я и правда больше не агент. Неужели нельзя объяснить это Климе?

– Это ты обде такой закадычный приятель, что называешь ее на «ты» и по имени, – проворчал Липка. – А других она слушать не хочет.

– Клима это делает нарочно, – осколки не становились паром, но памяти Дарьянэ в них больше не осталось. Юра тяжело поднялся на ноги, хотя в теле уже несколько дней чувствовалась странная легкость, похожая на предсмертную. – Все она слушает и понимает, ей всего-навсего охота вытащить меня в Принамкский край. И насчет разрыва отношений она блефует. Ей сейчас политически выгодно обнародовать союз с Холмами и настроить против нас Орден. И доски ей нужны, поскольку с орденскими «ястребами» и «ласточками» с земли не повоюешь, это доказали пятьсот лет войны.

– До чего же замечательно ты во всем разбираешься! – сарказм в голосе Липки можно было резать ножом и намазывать на хлеб. – Хоть сейчас в пятнадцатый корпус! Единственный специалист по повадкам смерчевой обды, над действиями которой все уже головы сломали и в Ордене, и у нас! Естественно, ты просто обязан тихо раствориться от тоски у себя в кровати! Ты будешь сидеть при Небесах со своей Дарьянэ, а внизу твою родину раздерут на тысячу маленьких сквознячков!

– Хватит меня стыдить, – буркнул Юрген, садясь к столу и безуспешно приглаживая мокрые взлохмаченные волосы. – Я узнал Климу близко всего за неполный год. Подготовить другого агента не составит труда.

Костэн не стал садиться, а уперся в стол обеими руками и пристально посмотрел на своего бывшего стажера.

– Ты когда в последний раз интересовался новостями? Видимо, еще в Принамкском крае! Ты познакомился с обдой Климэн Ченарой, когда она в платке поверх кофты и драной юбки бегала по селу и запросто слушала советы местного старосты. Того времени уже не будет никогда. Теперь твоя Клима пожила в Фирондо, с войсками дошла до Гарлея, готовится брать Кайнис, а там идти на Мавин-Тэлэй. Она имеет личную охрану, одевается в золото, живет в гарлейском дворце и принимает послов по полчаса в неделю согласно личному расписанию. О ней уже слагают легенды и поют песни. А запросто зайти в ее комнаты могут лишь несколько доверенных друзей – ты знаешь всех, и, думается мне, тоже входишь в их число.

Юрген представил Климу, которую знал, одетой в золото, овеянной славой и легендами, в кругу верных войск и союзников, властную, с пронзительным черным взглядом… Да, такое ей шло больше, чем драная юбка. Мог ли он тогда подумать, по юношеской глупости насмехаясь над нескладной летчицей в горчичной форме, которую отторгало небо. Теперь ясно, почему: Небеса никогда не будут благосклонны к избраннице Земли и Воды.

– Словом, так, – жестко подытожил Липка. – Если ты по-прежнему намерен развеяться на этой пыльной кухне, считая Климэн притворщицей, то лети в Принамкский край и скажи ей это в лицо. А заодно передай письмо Верховного и представь своего преемника. Но не обольщайся, что спасешь этим Холмы: у преемника нет времени разобраться, и он завалит все дело, будь там хоть глава тайной канцелярии.

Юргену упорно казалось, что друг сгущает краски, и не развалятся Холмы без участия одного агента в политических делах. Но рассказанные Липкой новости пробудили в нем что-то давно уснувшее, придавленное тяжелой плитой горя. Даже дышать стало легче, а воздух обрел запахи: пыли, пригоревшей еды и старых тряпок.

Сильф встал, подошел к окну и распахнул створки рамы. В кухню ворвался свежий ветер вместе с гомоном птиц, ароматом припорошенных росою трав и кедровых иголок. А по небу плыли облака, легкие и кучерявые, как волосы Дарьянэ.

«Она все это время была там, снаружи. А я опять ее не замечал…»

– Давай письмо, Липка. Я лечу прямо сейчас.

Над Принамкским краем было еще облачнее, чем над Холмами. Плотные рыжевато-белые сгустки тумана стелились между землей и небом, точно гигантский ковер, выложенный к ночи на просушку. По таким облакам славно гулять: никакого риска провалиться в дыру.

Но Юргену было не до прогулок. Он никогда прежде не летал в Гарлей, поэтому не мог вслепую определить, где сейчас находится. А облака не давали возможности свериться с картой. Спускаться пониже было рискованно: дорога к Гарлею лежала через Орденские земли, где не следовало появляться сильфу с письмом для обды за пазухой.

Юрген еще не успел сильно устать: в последний раз он отдыхал на границе с Холмами, а теперь Клима перебралась значительно ближе, и к ней не требовалось лететь через половину людской страны. Юрген позволил себе немного попетлять, разыскивая в плотной массе облаков хоть небольшую дырочку, сквозь которую можно глянуть на землю. Но поиски были тщетны, вдобавок, начинало заходить солнце, а бывавший в Гарлее Липка говорил, что до темноты посол вполне должен долететь до подступов к Гарлею, особенно, если будет попутный ветер.

Ветер был, и Юрген надеялся, что впрямь попутный, а не коварно дующий куда-нибудь в сторону.

Решившись, сильф направил доску вниз, с головой погружаясь во влажный и промозглый облачный кисель. У этого облака был странный вкус – не грома или солнечного света, и даже не вечернего дождя, а какой-то горький, неприятный, навевающий тревогу. Не успел Юрген об этом задуматься, как совсем рядом с его ухом небесный туман пронзила яркая полыхающая точка. Сильф вильнул в сторону, вывалился из облака вниз головой и увидел заполоненный высоченными соснами лес, крохотные фигурки людей на поле, а вдалеке за лесом – башенки города, слишком целые для гарлейских.

«Это орденский Кайнис, – понял Юрген. – Я слишком забрал на восток».

И в этот же миг покинутое им облако вспыхнуло огнем, точно облитое спиртом полотнище. Оглушительно ревущий столп пламени в считанные секунды охватил, казалось, все небо. Кожу обдало жаром, вниз посыпались раскаленные крапинки-искры. А облако все горело, расползаясь на искореженные оранжевые клочья, сквозь которые проливался такой же оранжевый, но безукоризненно прямой солнечный свет. Видеть это было настолько жутко, что сильф на миг застыл, будто вместе с этим облаком разбушевавшаяся алая стихия поглотила его, землю, Небеса, весь этот мир.

Внизу радостно заорали, и крики немного привели Юргена в чувство. Он внимательнее вгляделся в людские фигурки и все понял.

Под ним и вокруг него шел бой. С запада наступало войско под золотыми знаменами, с востока за спинами людей реяли диагональные красно-желто-зеленые триколоры Ордена. У орденцев были плюющиеся огнем тяжеловики и быстрые неуловимые досколетчики с ортонами. Мимо как раз пронеслось несколько стремительных фигур на старых плохоньких досках, защелкали спусковые механизмы, отправляя стрелы в полет. В ответ с земли тоже взвилась туча стрел. А колдуны обды поджигали облака, чтобы летчики не могли использовать их как прикрытие и вынуждены были спуститься ниже, избегая искр и гибельного жара, но становясь досягаемыми для выстрелов снизу.

Наверное, человеку горящие облака могли бы даже показаться красивым зрелищем. Но для Юргена небо в огне было сродни святыне, растоптанной и поруганной у него на глазах. Хоть раз в жизни каждый сильф видит страшные сны о том, как небо загорается, и молодой агент не был исключением. Но реальность оказалась хуже всех снов.

Тяжеловики пускали длинные струи огня, и высушенная летним зноем трава вспыхивала, а ветер разгонял огонь от города до леса. Горела земля, горело небо, жаркое дыхание огня спекало губы, палило волосы и ресницы. Юрген метнулся вправо, влево – искры падали на доску, прожигали гладкий лак и белую краску, от которых начинал валить густой вонючий дым. Когда обнажилось и стало обугливаться дерево, доска завибрировала, точно корчась в агонии. И Юрген понял, что если сию секунду куда-нибудь не денется отсюда, то упадет прямо на поле боя. Он с трудом развернул теряющую управление доску и изо всех сил направил ее прочь, прямо через горящее небо, к спасительному лесу, который пока стоял нетронутым. Проклятые люди! Своих лесов они не жгут, а сильфийское небо смеют трогать!

Горячий воздух раздирал горло, от потрескивающей доски отваливались щепки. Юрген уже не мог ни парить, ни поворачивать, просто кинул то, что осталось от доски, в нужную ему сторону. Человеку вряд ли бы удалось такое. Сильфа поддержало небо. Юрген успел улететь в сторону от битвы и горящих облаков, достигнуть леса и даже еще немного проскользить над верхушками самых высоких сосен. А потом доска под ногами развалилась на две обугленные части, и ее полет навсегда оборвался.

Юрген рывком подтянул ноги к животу и в последний миг успел разомкнуть крепления. Обломки доски начали падать вниз, на сосны, а незадачливый хозяин – вслед за ними.

Сильфы падают иначе. Медленнее людей. У сильфов не перехватывает дыхание от быстрой перемены высоты, не кружится голова. Сильфы от природы лишены подсознательного страха разбиться о землю, у них длинные цепкие пальцы. А если сильф все еще полупрозрачный от пережитого горя, то падать он будет вдвое легче, чем здоровый.

Юрген ухватился за ближайшую ветку. Ладони ожгло болью, за шиворот посыпались сосновые иголки, плечи рвануло так, что едва не вывихнуло. Где-то бесконечно далеко в лесной тишине глухо ударились оземь обломки доски.

…Он не помнил, сколько провисел, зажмурившись, вцепившись в ветку, без движения, тяжело дыша и дрожа всем телом. В какой-то момент Юрген слегка пришел в себя и подумал, что долго так не протянет, и неплохо бы перебраться поближе к стволу, а там и слезть вовсе.

– Эй, посмотрите-ка! – донеслось снизу по-принамкски. – Ничего себе фрукты созревают на соснах в это время года!

Голос был женский, и ответил ему такой же, даже звонче:

– Никогда не видела сильфа в его первобытном состоянии! Эй, воробушек, уши не болят?

Юрген знал эту идиотскую байку, и, как истинный представитель своего народа, не находил ее забавной даже близко. Мол, прежде все сильфы летали в небесах, а потом наелись кедровых орехов, потяжелели и стали опускаться на землю. Но до того им хотелось и дальше летать, что привязали они себя за уши к верхушкам кедров. С тех пор у всех сильфов уши длинные и заостренные – растянуло.

Он приоткрыл глаза и осторожно посмотрел вниз. Под деревом стояли люди в желто-зеленой орденской форме. Пятеро… нет, шестеро, вон еще один из-за ствола выглянул. Сверху трудно разобрать, но вроде бы девушки, мужчин нет. В руках доски, за плечами облегченные ортоны. Разведчицы? Похоже.

«Тридцать четыре смерча, это же надо так вляпаться! Они меня в два счета отсюда снимут, обыщут и найдут письмо Верховного к официально признанной Холмами обде Климэн! И если тихо развеиваясь дома я мог подвести родину своим бездействием, то теперь подведу полным провалом!»

Юрген раскачался, обхватил ногами ствол, с усилием разжал занемевшие ободранные пальцы и вскоре надежно оседлал нижнюю ветку, прислонившись всем телом к смолисто пахнущей коре и чувствуя щекой ее шероховатость.

– Ласточки, он, похоже, надумал там поселиться, – рассмеялись внизу.

– Сейчас гнездо вить будет, – подхватил кто-то.

– Отложит яйца и выведет маленьких сильфят!

Подножие сосны взорвалось смехом.

«Зубоскалки смерчевы, стукни их об тучу! – с раздражением подумал Юрген. – Посмотрел бы я на них после такой посадки!»

– Эй, воробушек, – окликнули менее насмешливо, почти всерьез. – Сам слезешь или тебя снять?

Юрген не удостоил их ответом, лишь медленно перелез на ветку пониже.

– А поскорей нельзя? – поинтересовались с земли.