Текст книги "Формула власти. Новая эпоха (СИ)"

Автор книги: Zora4ka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Я не врач, – буркнула Ристинка и покосилась на Климу. – Я здесь отныне нелюбимая дочка на выданье.

– Но ты же училась на врачебном! – напомнил Гера.

– Сколько я там проучилась… – но тут Тенька снова закашлялся, и Ристинка, глядя на него, сменила гнев на милость. – Смерч с вами, раздевайся. Какой-то он бледный…

– И я ему о том же говорю! – подхватил Гера, воодушевленный поддержкой.

– Я всегда такой, – отмахнулся Тенька, но рубашку снял.

Через его грудь и спину тянулись продолговатые следы ожогов – память об укрощенных молниях. Ристинка поцокала языком, но ничего не сказала. Она послушала Тенькино дыхание, заглянула в глаза и рот, зачем-то поворошила волосы, хмурясь все больше. Потом велела:

– Закрой глаза и попрыгай на месте.

– Зачем? – удивился Тенька, натягивая рубашку.

– Делай, что говорю!

Колдун добросовестно зажмурился, прыгнул раз, другой… и кулем повалился на пол, Гера едва успел его подхватить. Кожа друга была странно холодной на ощупь.

– Голова чего-то закружилась, – пояснил Тенька. – Со мной бывало. Последствия от молний.

Ристя покачала головой и села на тахту, обхватив себя за плечи. Смотреть на Теньку она будто бы избегала.

– Это не последствия, – проговорила она. – И не обычная простуда. Я, конечно, не врач, но тут и первогодка разберется. Все слишком очевидно.

– Крокозябры, и эта сейчас скажет, что мне нужно в лазарет! – возмутился Тенька.

– Можешь не ходить, – огрызнулась Ристя. – Все равно не поможет.

– Что с ним? – спросила Клима. Гере показалось, что голос обды чуть дрогнул.

Ристя подняла голову, глядя на всех троих, и с горечью сообщила:

– Бесцветка.

Комментарий к Глава 9. Договориться с небом О бесцветке (своего рода Принамкской чуме) говорилось ранее и достаточно будет сказано дальше. Те, кто хочет освежить описание в памяти, могут обратиться к “ФВ. Первое условие”, 8 глава (разговор Выли и Ристи над спящей Климой).

Автор загремел в больницу, поэтому строчит новые главы с космической скоростью)

====== Глава 10. Кипящий лед ======

Нет в любви виноватых и правых.

Разве эта стихия – вина?

Как поток раскаленной лавы

Пролетает по судьбам она.

Ю. Друнина

Зима обрушилась внезапно, за считанные часы превратив кусты красной сирени в причудливые сугробы, убелив летное поле и занавесив дымкой лес. Крупные хлопья снега облепили золотое знамя обды, и оно, отяжелев, клонилось к земле, едва шевелясь на ветру. Шпили и крыши Института сделались белее его стен, а оконные витражи обросли причудливыми узорами инея.

Из-за снежной бури отменили одну за другой шесть летных тренировок подряд, и новые принамкские доски изнывали в сарае на подставках вперемешку со старыми сильфийскими.

Как следует обозначив приход зимы, тяжелые синеватые тучи понеслись дальше, за Принамку, сыпать снега на орденские пристани и корабли. Вода в реке не замерзла, но будто загустела, нехотя отзываясь рябью на порывы ветра. Мелководья затянуло тончайшим ледком, в который вмерзла побуревшая тина.

– Ишь, как метет, – отметил Хавес, с силой заталкивая в оконную раму кусок пакли для тепла. Получалось не слишком умело: в деревне, где он вырос, люди пользовались ставнями из сухого льда, которые не оставляли щелей.

– Редкое начало зимы для этих краев, – сказал Зарин, подбрасывая угольки в жаровню.

Зарин и Хавес делили на двоих бывшую комнату секретаря по соседству с директорскими апартаментами, где сейчас жила Клима.

Хавес провел ногтем по витражу, сковыривая кристаллики инея.

– Сейчас бы, пока снегопад, сесть на плоты и вдарить по орденцам! Чего обда тянет?

– А ты не понимаешь?

– Чего там понимать! Холодно, снежно, нас не ждут! Самое время порезать им глотки.

Зарин поднял глаза от жаровни и посмотрел на напарника неодобрительно.

– Если будем атаковать сейчас, погибнет очень много людей. Вода холодная, досок и взрывчатки мало. А Тенька сейчас… сам знаешь.

– На войне всегда одни дохнут, а другие когтями вырывают победу, – криво ухмыльнулся Хавес. – И слабак тот, кто думает иначе.

– А тот, кто идет на неоправданные жертвы – дурак, – спокойно произнес Зарин.

– Ты на что намекаешь, морда орденская? – ощерился Хавес, бросая паклю.

Зарин выпрямился и не спеша отряхнул с широких ладоней угольную пыль.

– Повтори еще раз про «морду», и поймешь, что я не намекаю.

Хавес скривился и молча вышел, хлопнув дверью. Зарин вернулся к жаровне.

Подобные стычки были у них не редкостью. Хавес отличался драчливым, вспыльчивым характером, сыпал крепкими словами, не задумываясь, и все время стремился уязвить любого, кто, как он считал, хоть в чем-то может его превосходить. С Тенькой и Герой Хавес не задирался – знал, что это не понравится Климе. Да и любой из друзей мог постоять за себя. Гера сильнее, а с Тенькой и его непредсказуемым колдовством связываться просто опасно, это Хавес постиг еще в детские годы. Но Зарина, знакомых солдат, даже Вылю и Гульку, Хавес считал своим долгом задевать при любом удобном случае. Над новым Климиным любимцем Валейкой он попытался насмехаться лишь однажды – прошелся насчет его юного возраста и отношений с девушками. Валейка ответил, почти не задумываясь, и так тихо, что никто, кроме адресата, не услышал слов. Но Хавес как-то разом сник и с тех пор обходил будущего разведчика по широкой дуге.

Зарин был иным. Молчал, если ему было нечего сказать, с уважением относился к чужим достоинствам, но и про свои не забывал. Когда окончательно стало ясно, что обда со свитой в Институте надолго и мирная жизнь затянется, Зарин пошел к Гере и попросил посоветовать какие-нибудь умные книги, из которых можно почерпнуть знания о стратегии и тактике, математике, естественных свойствах и сильфийском языке. На вопрос, зачем ему это, Зарин пожал плечами и коротко ответил: «Всякое может пригодиться». В свободное время Зарина частенько видели то с одним наставником, то с другим. Гера и Тенька уважительно принимали подобную тягу к знаниям.

«Я знаю, почему он так стремится к образованию, – заявил однажды колдун. – Но если я сейчас озвучу, то Зарька меня, пожалуй, прибьет».

Говорилось это при самом Зарине, поэтому он ответил:

«Прибивать не буду. Но лучше тебе и правда промолчать».

Зарин ко всему относился серьезно. Даже к речам шебутного Теньки.

Через некоторое время Геру одолело любопытство, и наедине он осторожно постарался выяснить у колдуна, чего же такого тот углядел.

«А разве не понятно? – фыркнул Тенька по большому секрету. – Зарька постоянно трется в нашем просвещенном обществе и ему неуютно со своим деревенским образованием. Вы с Климой окончили Институт, из Ристинки аристократизм во все стороны брызжет, я перевернутые интегралы спрягаю с закрытыми глазами, Юрген из тайной канцелярии. Уровень читать-считать-расписаться только у Зарина и Лерки. Но Лерка сама по себе милое создание, а Зарин чувствует себя чурбаном».

«Не замечал, – удивился Гера. – По Зарину не скажешь, что ему бывает неуютно».

«Бывает, и частенько! – заверил Тенька по еще большему секрету. – Но Зарька слишком гордый и тактичный, чтобы это показывать. Вот теперь он и стремится узнать то, что знаем мы. Хотя, есть еще одна причина».

«Какая?»

«Клима, – просто сказал Тенька. – Сам знаешь, Зарька всю жизнь сохнет по Климе, а наша злокозненная обда его в упор не видит. Вот он втайне и надеется поразить ее обретенными знаниями. Только об этом – вообще не слова, а то он и правда мне голову открутит».

«И все это ты углядел по глазам? – подивился Гера. – Или Зарин перед тобой разоткровенничался?»

«По глазам, конечно! Станет он мне душу выворачивать. Зарин до крокозябры сильно ревнует ко мне Климу, хотя никогда не признается. И к Хавесу ревнует. И даже к Юргену. К тебе почему-то нет».

«А Хавес?» – заинтересовался Гера.

«Не-а, тот просто завидует и мечтает посадить окружающих в лужу. Так что будь начеку».

«Не понимаю, зачем Клима приблизила его к себе?»

«Он верный, – пожал плечами Тенька. – Как собака за ней ходит. И при знакомстве спас ей жизнь».

На взгляд Геры, этого было недостаточно.

Разумеется, такие разные люди, как Зарин и Хавес, с трудом уживались вместе. Раз двадцать они страшно дрались без свидетелей, и еще около дюжины раз их разнимали те, кто оказывался поблизости. Со временем Зарин, бравший у Геры уроки рукопашного боя, начал все чаще одерживать верх, и Хавес перестал первым лезть в драку, ограничиваясь словами.

Зарина это устраивало. Он не был вспыльчив, но хорошо выучил фразы, которыми напарника можно поставить на место.

Жаровня разгорелась, источая приятное тепло. Зарин улыбнулся, подошел к окну и взялся за ветошь. Лучше законопатить щели самому, чем, подобно сильфу, спать на холодном сквозняке.

По вечернему времени в лазарете светили масляные лампы. Единственная занятая кровать была придвинута к окну, потому что больному хотелось смотреть на улицу.

Бесцветка жестоко брала свое. Тенька был белее простыни, на которой лежал, растрепанные волосы казались седыми. Словно их тоже запорошило снежными хлопьями, а тусклые глаза поддернуло инеем.

На скамеечке у кровати уже третьи сутки горько плакала Лернэ, тщетно пытаясь согреть ледяные руки брата. Тенька тяжело, прерывисто дышал, изредка впадая в забытье, и тогда бедная девушка принималась звать врачей, хотя сама понимала, что они ничего не могут сделать. Из бесцветки либо выкарабкиваются, либо нет. И никто не знает, от чего это зависит.

Гера проводил в лазарете ночи и днем забегал так часто, как только мог. Клима появилась раз, постояла, явно не зная, куда деть руки, до крови кусая губы, и ушла прочь.

На крепость Тенькиного организма надежды не было: здоровье колдуна уже изрядно подорвали молнии, бессонные ночи и купание в холодной Принамке. Быстрокрылый сокол летел в Фирондо к сударыне Налине, но успеет ли она?..

…Когда Гера в очередной раз вошел в лазарет, вокруг Тенькиной кровати бестолково топтались трое врачей и два воспитанника в зеленой форме. Они обсуждали, стоит ли везти больного в Кивитэ, где практикует какое-то местное светило, переживет ли Тенька поездку, не проще ли вызвать светило сюда, и согласится ли оно лечить веда, поскольку схоронило на войне сыновей. Лернэ, сидя на лавочке, без сил уткнулась лицом в подушку брата, и только по вздрагивающим плечам можно было понять, что она продолжает беззвучно плакать.

– Есть изменения? – спросил Гера.

– Пока нет, – тихо ответил один из воспитанников. – Мы напоили его горячим вином, но без толку.

– Неудивительно, – нервно проворчал Гера. – Какая от вина может быть польза?

– Есть случаи, когда это помогало…

Тенька услышал голос друга. Белые ресницы дрогнули, а глаза с трудом приоткрылись. В этот момент Гере хотелось завыть в голос – так не похожа была эта замерзшая неподвижная тень на улыбчивого колдуна, вечно что-то изобретающего.

Белые губы шевельнулись. Тенька говорил слишком тихо и сипло, поэтому Гера наклонился к нему, чтобы расслышать.

– Забери ее отсюда.

Гера понял, что речь о Лернэ.

– Она ведь не уйдет…

– Забери, – повторил Тенька беззвучно. – Сбереги. Ты.

У Геры к горлу подступил болезненный комок. Умирающий друг просил его позаботиться о своей сестре. Взять в охапку, унести прочь от холодного, едва живого тела, утешить, быть рядом в самые страшные минуты…

– Я все сделаю, – Гера заставил голос звучать ровно. – Не тревожься о ней.

– Знаю, – шепнул Тенька, и белые губы чуть растянулись в улыбке.

Гера подхватил обессилевшую Лернэ на руки и вместе с нею вышел вон.

Врачи продолжали о чем-то спорить, их голоса сливались для Теньки в непонятный назойливый гул. Он с усилием повернул голову, обращая взгляд за окно. Там, назло всем снегопадам, все-таки поднимались в небо его доски.

В кабинете директора было темно. Клима поймала себя на мысли, что с трудом различает контуры листа, который лежит перед ней на столе. Не говоря уже о том, что на листе написано.

С болезнью Теньки у обды не стало меньше иных дел и забот, но Клима уже не могла заниматься ими, как прежде. Ее мысли постоянно возвращались в комнату лазарета, где умирал человек, которого она каких-то несколько лет назад прятала в том же самом лазарете под кроватью, спасая от преследователей. Казалось, только вчера Тенька ворвался в ее жизнь через им же разбитое окно, поставил все с ног на голову, при этом непостижимым образом придав событиям особый стройный порядок, без которого Климе пришлось бы куда тяжелей.

Клима не знала, любит ли она Теньку. Особенно в том смысле, который имела в виду Ристинка. Но была уверена, что будет тосковать по своему единственному близкому другу едва ли меньше, чем когда-то по матери. И не потому, что Тенька умел делать доски и хорошую взрывчатку. Даже не потому, что когда-то они провели вместе ночь. Просто он умел смотреть ей в глаза и улыбаться. И называть даже самое паршивое положение дел «интересненьким». Только Тенька мог позволить себе однажды вылить на обду ведро воды, а после этого еще и уболтать, чтобы она извинилась перед Герой.

Только Тенька, найдя дверь в иной мир, куда мечтал попасть половину жизни, не удрал туда насовсем, презрев желание «злокозненной обды», а принялся уговаривать свою девушку переехать к нему. Может, в конце концов, и уговорил бы.

Клима поймала себя на том, что уже не думает о колдуне, как о живом. И решительно оборвала собственные мысли.

Нужно что-то делать. Глупо торчать в лазарете с утра до ночи, все равно никакого проку, только нагонять тоску себе и больному. Но и сидеть сложа руки нельзя. После битвы под Фирондо Клима пошла на городское капище и молила высшие силы о помощи. Но в Институте капищ нет. Ближайшее находится в Гарлее, за три дня лету отсюда.

Клима встала из-за стола и подошла к комоду, на котором стояла лампа. Все валилось из рук, огниво не желало давать искру, фитиль не горел. Разозлившись, Клима отшвырнула огниво, и оно со стуком закатилось куда-то под комод. Девушка встряхнула лампу: там совсем не было масла.

– Какого смерча ни одна клятая крокозябра не следит за светильниками обды? Я что, сама должна в кладовку бегать?!

Резкий, неосторожный взмах рукавом – и пустая лампа полетела на пол, вслед за огнивом.

Гулкий удар медной посудины о каменные плиты немного отрезвил Климу. Она до боли переплела пальцы и уткнулась этим двойным тяжелым кулаком в морщинку на лбу.

А ведь бегала когда-то, подумалось Климе. И за маслом, и за чернилами, и за сменной одеждой. И сама себе штаны штопала, ужас-то какой. Не было тех, кто делал это за нее. И не было колдунов, перед высшими силами понимавших ее больше прочих. Как Налина Делей. Как Тенька…

Дверь еле слышно скрипнула.

– Ты, что ли, шум устроила? – осведомился Хавес, заглядывая. – Чего темнотищу развела? – он прищурился, отыскивая взглядом хозяйку кабинета. – Эй, Клима! Ты тут?

– Да, – Клима повернулась к двери, оперлась спиной о комод. – Поди, принеси мне масла из кладовки.

Но Хавес не спешил уходить.

– А чего одна-то заседаешь? – он переступил порог. – Или, это… из-за Артеньки ревешь?

– Не твое дело, – отрезала Клима и неожиданно поняла, что действительно готова расплакаться.

Ночь, Тенька, масло, корабли на Принамке, неумение любить – все это слилось в один огромный болезненный комок, который сдавил горло, ударил резью в глаза и нос. Захотелось остаться в одиночестве, бухнуться на пол, наплевав на чистоту юбок, обнять колени и плакать, со слезами, соплями и подвываниями, взахлеб, как в четырнадцать лет. Потому что решительно всё сегодня было не так. И не только сегодня.

Хавес уже стоял вплотную к ней, и в слабом сиянии снега за окном было различимо его лицо. Не самое красивое, но с упрямо сжатыми губами и шальным блеском в глазах.

– Уйди, – велела Клима сдавленно.

– Разве я могу уйти, если нужен моей обде?

Хавес произносил «моя обда» иначе, чем прочие. Так, словно не он Климин подданный, а сама Клима принадлежит ему. Это было странно, непривычно, но отчего-то не вызывало раздражения.

– Моей обде плохо, – он протянул руки, сперва несмело, а потом все более уверенно касаясь Климиной талии, придавливая широкими ладонями шуршащие юбки. – Я хочу утешить, это мой долг.

В голову ударил жар, словно после глотка медовухи.

– Только долг? – переспросила Клима.

– Не-а, – выдохнул Хавес, наклоняясь ближе.

А потом куда-то пропали ночь, корабли, масло, и даже Тенька. Было лишь дыхание, одно на двоих, крепкие объятия и жесткая столешница комода под лопатками.

– Моя, моя обда… с тех пор, как увидел, только моя!..

Называющие сердце ледышкой забывают, что кипящий, пылающий от жара лед – любимое развлечение колдунов. А обда – выше, чем колдуны.

И однажды лед становится таким горячим, что даст фору любому алому угольку в горниле костра.

Но всякому ли дано удержать в ладонях раскаленную ледышку?..

Хавес считал, что ему это по силам.

Ночь была вся облеплена снегом, раздавлена заморозками. В белом здании, занесенном белой трухой, кто-то сладко спал в казенной постели, кто-то готовился к досрочным экзаменам на политика, кто-то умирал, а кто-то любил впервые по-настоящему, но так отчаянно, словно в последний раз. Слабо теплились светильники в коридорах, из щелей тонко посвистывали сквозняки. А орденские корабли на Принамке покачивали заснеженными мачтами в такт ветрам и течениям.

…Рано утром Клима проснулась с ощущением странной легкости в мыслях. Ее плечо касалось плеча Хавеса, и от этого было очень тепло. Клима лежала на спине и смотрела в беленый потолок, который тоже был иным, не таким, как вчера.

Все словно преобразилось: ее комната, потолок и снежинки за окном. И она сама. Клима почувствовала, что улыбается. Ей хотелось захохотать в голос и накрыть ладонями весь мир. Или просто обнять Хавеса еще раз, потому что о нем хотелось думать больше, чем о государственных делах.

«Я словно пьяная, – продумала Клима. – Пьяная даже наутро!»

Она коснулась своего лица – длинного носа и морщинок на лбу, растрепанных волос и пушистых длинных ресниц. Климе казалось, что так чувствуют себя сильфы в небе.

«А может, это называется – влюблена?..»

И ей снова стало смешно. Ничего подобного она не испытывала на зимнее солнцестояние. Тогда были азарт, желание поддразнить, тогда разум подсказывал ей верные действия. А сейчас… пожалуй, сердце.

Да, с Хавесом все иначе, чем с Тенькой…

Тенька!

Клима резко села, откидывая одеяло. Ей было настолько хорошо в эту ночь, что она совсем забыла про Теньку. Но сейчас положение не казалось таким безвыходным. Просто нужно действовать, а не предаваться горю.

Клима растолкала Хавеса.

– Собирайся. Мы летим в Гарлей.

– Зачем? – хохотнул тот. – Здесь нам тоже мягко.

– Мне надо на капище. Ты будешь меня сопровождать.

– Ла-адно, – лениво зевнул Хавес и ухватил ее за руку, притягивая к себе. – Но полчасика капище подождет, моя обда!

И Клима с изумлением поняла, что не в силах ему отказать…

Они отправились в дорогу ближе к полудню, известив о своем отсутствии штаб, когда ночная метель совсем улеглась, и тусклое зимнее солнце подсвечивало убранные инеем витражи.

На главной лестнице Хавес внезапно сгреб девушку в охапку, целуя.

– Ну и что это было? – фыркнула Клима немного погодя.

– Просто так, – плутливо ухмыльнулся Хавес. – Люблю мою обду.

Он потянул ее вниз, и Клима так и не заметила Зарина, который застыл в одном из коридоров, с непередаваемой болью глядя на показное торжество соперника.

Время перевалило за полдень. За стенами Института царил мороз, хрустящий, как накрахмаленная пелерина благородной госпожи. В коридорах было холодновато, и обитатели, кутаясь в пледы, плащи и полушубки, старались поскорее нырнуть в уютное тепло помещений, отапливаемых печками и жаровнями.

Зарин не чувствовал ни холода, ни тепла. Он шел вперед, не видя дороги, и перед его глазами все стояла та картина на главной лестнице, а в мыслях творилось крокозябра знает что.

Вот Клима в теплой лётной куртке, отороченной мехом. Знакомое до черточки лицо, самые прекрасные на свете глаза – завораживающие омуты, такие усталые и печальные в последние дни. И челка на лоб спадает, как спадала и в пять, и в десять, и в четырнадцать лет.

А вот Хавес. Дурной, нескладный и жалкий по сравнению с ней. Тем не менее, они стоят вместе, Клима улыбается ему так, как никогда в жизни не улыбалась Зарину, и не отстраняется, когда этот подлец смеет ее целовать.

Зарин проиграл. И не помогут уже ни ученые книги, ни Герины уроки рукопашного боя. Раньше надо было с книгами, нет же, все мялся, осторожничал, выжидал, не смел признаться, боялся отказа. Как же: такая девчонка! И не девчонка, а обда, владычица, пусть и помнит ее с цыпками на ногах. Разве можно было набраться наглости… А вот Хавес набрался, все смерчи мира ему в зад. Даже драться с ним теперь бессмысленно – Клима не из тех девиц, которые падают на руки молодцу, набившему морду сопернику.

Зарин бессильно саданул кулаком по стене.

Руку обожгло болью, и юноша внезапно понял, что стоит напротив деревянной двери, и сжатая костяшка вся в занозах.

Боль отрезвила, привела в чувство. Пока Зарин оглядывался, соображая, куда его занесло, за дверью послышались шаги, и в коридор выглянул осунувшийся Гера.

– Кого там еще принесло? – недовольно буркнул он. – Зарин, нельзя потише стучать? Лернэ едва уснула!

Тут он увидел выражение лица товарища и побледнел.

– Что случилось? Ты… оттуда? Уже?..

Зарин едва не ляпнул, что да, уже, и надеяться теперь не на что, поскольку Хавес, крокозябров выкормыш, своего не упустит. Но успел сообразить: Гера спрашивал вовсе не о его великих неудачах в личной жизни. Ведь у Геры умирает друг. И со дня на день «правая рука» ожидает страшную весть.

– Я не от Теньки, если ты об этом. И ничего с утра не слышал.

Гера выдохнул и тихо прикрыл дверь за своей спиной.

– Хвала высшим силам… Тогда зачем ломишься? Мне таких трудов стоило хоть немного успокоить бедную Лернэ!

Зарин прикусил губу. Меньше всего ему сейчас хотелось выкладывать свои обиды. Да еще Гере, и в такой момент.

– Ты не знаешь, куда полетела Клима? И надолго ли?

– Знаю, конечно, – пожал плечами Гера. – В Гарлей на капище, это займет около недели. А почему она не взяла тебя с собой?

– С ней Хавес, – ровным голосом ответил Зарин. – Ни один из нас не владеет доской настолько хорошо, чтобы летать в одиночку, без Климы, а троих не вынесет ни одна доска, даже колдовская.

– Странно, – нахмурился Гера. – Ведь четвертым на вторую доску можно было взять Вылю или Гульку, которые летают отменно.

Зарин заставил себя выглядеть беспечным.

– Не берусь судить о планах Климы. Возможно, она опасалась, что доски могут потеряться в снежных тучах.

Судя по недоверчивости в Герином взгляде, беспечный вид не удался. Но «правая рука» был слишком поглощен собственным горем, чтобы понимать причины чужого. Гера беспокойно оглянулся на дверь и сказал извиняющимся тоном:

– Не хочу оставлять Лернэ одну надолго. Она может проснуться, а я обещал быть рядом. В штабе знают, но если кто-то будет меня искать, передай, что я пока занят.

Зарин кивнул, выслушал в ответ пару простых, но искренних благодарностей, и проследил, как Гера снова исчезает за дверью.

«Ведь для них троих: Геры, Лернэ и Климы, этот сумасбродный колдун значит больше, чем для кого бы то ни было… И Клима, наверное, горюет по нему не меньше. Что стоило мне подумать так прежде Хавеса и быть рядом с ней в тяжелый час!..»

Еще некоторое время Зарин стоял, бездумно глядя на закрытую дверь, а потом отправился дальше.

Сперва он думал, что не знает, куда идет. Но потом разрозненные мысли постепенно собрались, потекли в едином направлении, а ноги, повинуясь им, принесли хозяина на третий этаж левого крыла – туда, где располагался лазарет.

Зарин понятия не имел, зачем сюда явился. Высказать умирающему, что больше не чувствует в нем соперника? Глупо. Просто поглядеть в последний раз на это круглое курносое лицо и понять, что смерть стирает и раздражение, и былые разногласия? Еще глупее. Посетовать, что у их Климы теперь другой? Совсем уж дурость.

В лазарете не было ни одного врача. И единственная занятая кровать у окна выглядела так сиротливо, что Зарина остро кольнуло жалостью. Все оставили беднягу, даже воды подать некому, случись что.

Тишина казалась мертвенной. Здесь даже сквозняки не свистели. И дыхания больного совсем не было слышно. Ненароком стараясь ступать потише, Зарин подошел к кровати.

Тенька не спал. Его глаза, выцветшие, лихорадочно остекленевшие, были открыты. Такой исхудавший, белый, встрепанный, с бессильно вытянутыми поверх одеяла руками, колдун казался совсем ребенком, даром, что на год старше Зарина.

– Эй, – шепотом позвал Зарин. – Ты меня слышишь?

Тенька медленно моргнул. Говорить он то ли не мог, то ли не хотел.

– Может, тебе что-нибудь нужно? – Зарин огляделся в поисках кувшина с водой, но ничего похожего не заметил. – Гляжу, тут все разбежались…

– Я их отослал, – беззвучно, но вполне разборчиво, произнес Тенька, все так же глядя в никуда. – Не хочу, чтобы меня запомнили… таким.

Зарин бы на месте Теньки тоже не хотел. И все-таки, до чего неправильно: пустой лазарет, безучастное лицо того, кто прежде был таким живым.

«А я ведь сейчас похож на него, – пришла внезапно горячая и колючая мысль. – Бледный, несчастный, напрочь похоронивший свою вечную мечту быть с той, кого люблю… Как же мне плохо, как себя жалко. Хоть ты напейся с горя. Разве сама Клима когда-нибудь позволяла себе так раскисать? Да она даже после смерти матери сумела оправиться и поженить наших родителей, которые до сих пор живут счастливо! Увидь меня сейчас Клима, разве посмотрела бы она на меня так, как я мечтаю? Да никогда! А сам я разве могу сейчас уважать себя, сдавшегося нерешительного плакальщика? Да я ради нее весь Принамкский край пешком прошел! Какого смерча я должен сдаться сейчас?!»

– Какого смерча?! – вопросил Зарин вслух и сам удивился, как твердо и оглушительно это прозвучало в жалобной лазаретной тишине. – Что, балабол, чуть тебя прижало, так ты сразу помирать вздумал?

Сам не ожидав от себя такого, юноша рывком схватил тщедушное тело колдуна за грудки и тряхнул, приподнимая над постелью.

– Отослал он! А ну, приди в себя! Ни один врач не знает, а я вот, кажется, понял секрет, благодаря которому одни после бесцветки дохнут мухами, а другие выживают! Да просто одни сдаются, а другие нет! Что, небось, уже собственные похороны представил?!

– В деталях, – не стал отпираться Тенька. Его взгляд чуть ожил. Непросто изображать безучастную покорность судьбе, когда тебя держат за воротник и трясут.

– А теперь представляй, как выздоравливаешь! – приказал Зарин и мог бы поклясться, что у него получилось не менее внушительно, чем у Климы. Наверное, обда в минуты гнева тоже ощущала эту злость, от которой весь наливаешься силой и способен, кажется, одним пинком сколоть верхушку Западногорского хребта.

Тенька скосил глаза на поцарапанную о дверь руку, которая его держала.

– Чего это у тебя?.. Кровь?

– Она самая, – Зарин отпустил больного и лизнул саднящую костяшку. – Красная, здоровая. И у тебя такая же будет, если ты…

– Точно! – хрипло выдохнул Тенька и бессильно откинулся на подушку, продолжая бормотать: – Кровь… она ведь другая… по составу и виду через вектор… светового преломления… никто же толком не смотрел… не хватало знаний… даже в древности… а если… проценты… проценты…

Зарин испугался, что слишком сильно тряхнул колдуна, и тот малость стукнулся об тучу.

– Эй, Тенька, – перебил он бессвязный шепот. – Ты, давай, не дури!

– Зарька! – Тенька глядел на него широко распахнутым правым глазом, а левый прищурил и скосил к подбородку. Выглядело жутковато. – Возьми ланцет и царапни меня! Мне до жути надо видеть свою кровь!..

И, видя, что Зарин отступил на шаг, явно намереваясь поднять по тревоге всех врачей Института, моляще прибавил:

– Честное слово… если ты это сделаешь… я тут же поправлюсь!..

…Пришедший получасом позже дежурный врач застал странную, но идиллическую картину.

Умирающий от бесцветки колдун полулежал на подушках, разглядывая через прищур два окровавленных ланцета: один в обычной алой крови, а второй в тягучей белесой. И вдохновенным хриплым шепотом вещал, периодически срываясь на кашель:

– Таким образом, разнородность соотношений частиц в данных системах позволяет предположить парасферическое искажение света, вызванное корпускулярно-волновой дисфункцией по четвертому вектору, которая…

Зарин сидел за столом у кровати, торопливо чиркая куском угля по обрывку тетрадного листа, в который, судя по виду, прежде заворачивали какие-то жирные притирания.

– Да погоди ты, – ругался Зарин. – Говори помедленнее! Как правильно писать: дефукция или дифунция?

– Дисфункция, – сипел Тенька. – Крокозябры с тобой, неучем, пиши, как можешь, я потом все равно набело переправлю… Значит, так… четвертый вектор позволяет определить характер искажения, который в совокупности с ритмическим рядом свето-звуковой волны частиц дает…

– Что здесь происходит?! – выдавил из себя врач.

Зарин оторвался от своего дела и честно пояснил:

– Тенька внезапно захотел заняться наукой. У него много идей, но нет сил водить углем по бумаге. А я не могу сейчас ему отказать, чем эта наглая морда пользуется.

– Сударь, одолжи каплю крови на опыты, – жадно подхватил Тенька, чуть приподнимая голову. – Мне нужно больше образцов!

– Хм, – задумался врач. – Возможно, легкое помешательство – это побочный эффект болезни…

– Безнадежно, – махнул рукой Зарин. – Он всегда такой.

Поразмыслив немного, прибавил:

– И это, пожалуй, к лучшему.

Дни шли за днями, декабрь близился к середине. Кивитэ, изрядно разрушенный после осады, занесло снегом по самые крыши. Но даже тогда в городе не прекращалась жизнь. Многие воины обды устроились тут зимовать, заодно помогая с восстановлением домов и стен. Кивитэ и прежде нельзя было назвать тихой провинцией: здесь проходили торговые пути в Мавин-Тэлэй, сюда шли на гульбища старшие воспитанники Института, а обреченные на Гарлей рекруты в последний раз пили допьяна. Сейчас, когда Гарлей отстраивался, а от него к Институту постоянно сновали гонцы и купеческие обозы, Кивитэ переживал второе рождение. Днем шумели ярмарки и базары, а едва темнело, призывно загорались огни над порогами таверн, где гостям предлагали все сорта выпивки, мясо на углях и душистые хлеба из пшеницы нынешнего урожая. Почти в каждом доме пекли на продажу пироги, вымачивали фрукты в сладком сиропе и одинаково хорошо умели заварить что ромашку, что сильфийский укроп. С площадей и сквериков зазывали посмотреть представление бродячие артисты. Одни показывали фокусы и кувыркались на потеху публике, другие и за звонкую монету пели все, что пожелает привередливый зритель.