Текст книги "Формула власти. Новая эпоха (СИ)"

Автор книги: Zora4ka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Она и сама уже не знала, чему верить. В войске обды вовсе не царило беззаконие, наоборот, порядки не хуже орденских, а где-то и получше. Люди шли в бой не за эфирные идеалы порядка, а за вполне понятный мир на своей земле. Если разобраться, разве только преступники и головорезы служат обде? Наргелиса лично не знала ни одного. Зато – Гернес Таизон, один из лучших летчиков Института. Вылена Сунар – прежде чем обман открылся, Наргелиса ей симпатизировала. Возвышенным и утонченным сильфам удалось столковаться с обдой, как Орден ни пытался помешать. Наконец, благородный господин Асвей Сэй, о котором решительно не получалось думать, как о враге. Уже в подвале здания разведки (какая жестокая ирония!) Наргелиса решила, что, как минимум, поговорит с Климэн Ченарой. Люди меняются – так учили даже в Институте на политическом. Может, девчонка впрямь стала другой, и Наргелиса зря считает заблуждающимся весь мир?..

…На пороге камеры стояла молодая женщина в дорогом белом платье, кое-где испачканном сажей. Прямая осанка, уложенные светлые волосы. Явно не товарка по несчастью – открыла дверь ключом. Но тогда кто она, и что забыла здесь?

– Ты-ы-ы, – глухо протянула неизвестная, вперившись в Наргелису таким колючим взглядом, что захотелось спрятаться.

– Мы знакомы?

– Не узнаешь? – она скривилась, и тут Наргелису словно молнией шарахнуло.

Точно так же на нее смотрели и кривили губы в похожем подвале ровно три года назад…

Все заготовленные фразы сгинули в небытие. Эта безупречная женщина, стройная, ухоженная, властная, с тяжелым кулоном на шее, с хитрыми морщинками в уголках глаз – ребенок, которого она знала когда-то?! Сутулая недалекая наушница, лгунья, злобное мелочное существо?! Немыслимо. Невозможно.

– Клима?

Обда шагнула в камеру и прикрыла за собой дверь.

– Как видишь, госпожа наставница дипломатических искусств. Сегодня мы поменялись ролями. Ты будешь унижаться и молить о пощаде, а я буду запугивать и повелевать. Так ведь все было три года назад?

– Я не хочу унижаться и повелевать, – тихо сказала Наргелиса и встала на ноги, прислонившись спиной к холодной каменной стене. – Клима… Обда Климэн…

– Я желаю знать, – резко перебила она, – чей скелет был замурован в подвале Института. И где его допросные листы, которые ты читала?

– Уж явно не скелет предыдущей обды, – Наргелиса была слегка обескуражена вопросом, но тайны в нем не видела. – Это был колдун, пойманный недалеко от границы. Он умер, когда я еще училась в Институте, лет пятнадцать назад. Была версия, что он присутствовал при рождении новой обды, здесь, на орденских землях. Но на допросах перестарались, колдун сошел с ума и стал бесполезен. Не знаю, где сейчас те листы, и целы ли, но в конце осени, перед поездкой в Мятезуч, я отнесла их в архив тремя этажами выше. Можешь поискать там. Ничего содержательного в листах нет, иначе бы разведка Ордена давно тебя нашла…

Обда прищурилась, на миг став похожей на себя прежнюю.

– Помнишь, госпожа наставница, наше пари в институтском подвале?

– Помню, – вздохнула Наргелиса. – Климэн, я была не права. Ты сильно изменилась, и я бы хотела…

– Ты сказала, – звенящим голосом процедила девушка, – что спустя десять лет я буду молить о пощаде и выложу все, лишь бы мои страдания прекратились, лишь бы кто-нибудь выдрал, пусть и с мясом, вросшие в запястья кандалы, лишь бы мои глаза увидели хоть лучик солнечного света...

Наргелиса подивилась ее памяти. Сама она уже давно не помнила дословно, в каких выражениях припугивала строптивую девчонку.

– …А я ответила, – продолжала обда, – что пройдет пять лет, и я публично казню тебя на главной площади Мавин-Тэлэя. Отрублю руку, язык, а если сумеешь меня умолить – и голову. Помнишь, наставница?

– Смутно, – призналась Наргелиса. – Важно ли теперь…

– Так вот, я выигрываю пари досрочно, – она улыбнулась, и от этой улыбки стало холодно. – Завтра утром ты будешь казнена.

Обда развернулась и вышла, с мстительным наслаждением захлопнув за собой дверь.

Утро выдалось прохладное, пасмурное. Словно природа на середине второй недели без войны решила, что с людей хватит праздника, и разразилась неприятным моросящим дождиком. Пыль и пепел прибило к земле, на руинах устремилась ввысь молодая сорняковая поросль. Впрочем, здесь не Гарлей, и ей не дадут долго благоденствовать.

В час пополудни Тенька легко взбежал вверх по винтовой лестнице бывшего дома благородного господина Тарения Са и выбрался на площадку перед запертой дверью.

На колдуна с надеждой уставились четыре пары встревоженных глаз. Служанка еле слышно всхлипывала и кусала губы, Гера и Зарин переминались с ноги на ногу. Валейка стоял неподвижно, но с таким окаменевшим лицом, что поневоле начнешь думать нехорошее.

– Чего у вас на этот раз стряслось? – осведомился Тенька.

Гера кивнул на дверь.

– Вот. Клима заперлась, не открывает и шлет всех прочь, даже служанку.

– Мы хотели ломать, – подхватил Валейка, – но я вспомнил о тебе. Если она кому и откроет...

– То есть, по-вашему, я здесь главный признанный специалист по дрессировке обд, – фыркнул колдун. – Ну, захотелось человеку побыть в одиночестве, чего вы насели?

– Она два совещания пропустила!

– Мда? Интересненько это получается... Ладно, сейчас чего-нибудь сообразим, – он подошел к двери и громко постучал. – Эй! Наша злокозненная обда! Ты там?

– Уходите, – глухо донеслось с той стороны. – Все прочь!

– Я бы ушёл, – терпеливо объяснил Тенька, – но наши деятели собираются снести дверь к крокозябрам, так что лучше бы открыла хоть кому-то, чтобы народ успокоился.

В недрах комнаты долго молчали.

– Останься ты. А остальные пусть уходят!

– Слыхали? – обернулся Тенька к переживающим подданным. – Ступайте, я тут разберусь.

– Мы будем внизу, – сказал Гера и первым шагнул на ступеньки.

Вскоре площадка опустела и Тенька вновь забарабанил в дверь.

– Эй, слышишь, здесь все ушли! Открывай и выкладывай, чего стряслось.

– Точно ушли? – переспросила Клима, и в ее голосе Теньке послышался... страх? Или отчаяние?

– Да чтоб мне лопнуть!

Задвижка щелкнула, будто нехотя, и в узкую щель Тенька увидел свою обду.

У Климы были сухие, припухшие глаза, волосы растрепаны, до босых пяток струилась длинная ‌ночнушка.

Колдун встревожился всерьез.

– Что случилось?

Клима закатала рукава и показала в кровь изрезанные руки. Одни порезы были еле заметны, другие поглубже. Но все изображали один и тот же знак: три вертикальных черты пересекает горизонтальная.

И этот знак никуда не исчезал.

– Я больше не обда, – сказала Клима, и ее голос сорвался.

====== Глава 15. Истоки ======

Кровь моя – секунда в этом бое.

Кровь моя, пролейся в свет зари.

Мать моя, открой лицо родное.

Мать моя, молю, заговори.

К. Бальмонт

...Клима заставила себя выйти из комнаты спустя сутки после рокового утра, и даже Тенька затруднялся прочесть по глазам, чего ей это стоило. На первое совещание обда шла, словно на казнь: ей страшно было взглянуть на людей. Казалось, они тут же обо всем догадаются.

Но потом внутри поднялось что-то прежнее, стальное, не имевшее отношения к дару высших сил.

«Не догадаются».

«Подчинятся, как и прежде».

«Разве я – никто и ничто?»

«Разве мой голос, взгляд, ум и память – это бирюльки, которые можно забрать в любой момент?»

Годы борьбы за власть не прошли даром: обда прекрасно помнила, на что способен каждый из подданных, и как они выглядят, если недоговаривают или пытаются склонить ее решения в свою пользу. И какой тон в речи нужно взять, чтобы подобного не случалось. Клима обнаружила, что в самом деле не стала глупее или недальновиднее, да и вообще кроме светящейся крови внутри нее мало что изменилось.

В разгар совещания вышла заминка: один из ответственных за снабжение задал сложный вопрос, отвечать на которые прежде помогала интуиция. Клима открыла рот – но подходящих слов не было. Она молчала несколько бесконечно долгих секунд, а потом в ней снова ожило то, стальное:

«Разве без дара я, одолевшая стольких врагов, не способна выкрутиться?»

Клима сделала широкий жест в сторону присутствующих.

– Вопрос крайне важный. Что вы думаете по этому поводу, судари? Я желаю вас услышать.

И предложения посыпались, как из дырявого мешка. А уж распознать среди сотни слов нужные Клима была способна в любом состоянии. Ей показалось, подданные рады высказаться, услужить обде советом и получить за него похвалу. Климе даже стало жаль, что она раньше не додумалась провернуть такое, принимая большую часть решений единолично.

К концу дня Клима умудрилась позабыть о своей утрате, столько навалилось привычных дел. И лишь когда к ней подошел начальник наскоро сформированной тюремной стражи и спросил, когда сударыня обда собирается принимать клятвы у раскаявшихся благородных господ, Климу снова кольнуло мерзкое чувство страха и ледяной пустоты внутри.

Смерчи с совещаниями. Их может проводить даже Лернэ, были бы советники толковые. Но присяги, бдение на капище, умение держать толпу, наконец, коронация – все это могла только истинная обладательница дара.

Клима отменила вечерние дела и потащила Теньку на капище, привезенное в Мавин-Тэлэй из Института.

Они просидели там целую ночь, по очереди комкая в ладонях загустевшую воду. И лишь под утро, когда Клима без сил прикорнула над чашей, пришел ответ.

Обда совершила недостойное правителя. Пусть она поймет и исправит свою ошибку.

…Потом Клима в исступлении трясла Теньку за воротник и требовала сказать, в чем была треклятая ошибка. Но вед, против обыкновения, молчал как рыба, и отговаривался, что любимой обде это все равно не поможет. Сказано же: сама должна понять. И с чего она взяла, что Тенька знает?

– Ты колдун! – злилась Клима. – Высшие силы тебе всё говорят, когда ты приходишь на капище! Я чую!

– Ну, мало ли, чего говорят, – отнекивался Тенька. – Может, оно вообще к тебе не относится!

– Ты будешь мерзким бородатым стариком! – предрекла Клима. – Совьешь логово на чердаке самой высокой башни и будешь расхаживать там в ночном колпаке, таком грязном, что он будет казаться черным и колом стоять от реактивов! А твои ученики станут называть тебя психом, потому что ты будешь якобы все на свете знать, но по своим загадочным причинам с ними не делиться!

Тенька философски ответил, что при наличии логова (то есть, лаборатории) и реактивов он согласен даже на такую старость.

– Хотя бы намекни! – всерьез взмолилась Клима, отпуская его.

Тенька задумчиво почесал в затылке.

– Давай считать, что ты заработалась, устала и твое чутье начало сбоить, – предложил он многозначительно. – Съезди куда-нибудь подальше и отдохни. А в Мавин-Тэлэе пару-тройку недель и без тебя справятся.

Предложение показалось Климе настолько бредовым, что назвать Теньку психом она захотела прямо сейчас, не дожидаясь старости. Но если он и впрямь что-то знает или о чем-то догадывается?

– Куда же я поеду? – спросила обда почти растерянно. – В Гарлей? В Институт? К сильфам в гости? Или в горы к Эдамору и Налине?

– Съезди к себе домой, – так же многозначительно посоветовал Тенька. – Зарин говорит, вы давно собирались, но там орденские земли были, не пробьешься. А сейчас – всё твое, самое время навестить родню. Интересненько это получится…

– Это получится скучно, – проворчала Клима. – Там отец, с которым мы и в детстве были чужими, мачеха и выводок детей, которые вовсе меня в лицо не помнят. Впрочем, – ей вспомнились сны и стопка бумаг, перетянутых маминой лентой, – мне есть, о чем расспросить отца.

В тот же день Клима передала часть дел членам ставки и объявила, что улетает в неотложное путешествие, а куда именно, даже Валейке знать необязательно. Вместе с Тенькой и верным Зарином они сели на лучшие быстролетные доски и взяли курс на восток, где среди лесов под Рогульной крепостью приютилась маленькая и ничем не примечательная деревенька…

Три доски приземлились далеко за околицей, у проселочной дороги. Деревня раскинулась внизу, между пологих холмов, окруженная лесами, рощами и пролесками. Царила удивительная тишина: ничего, кроме птичьего стрекота, шума веток на ветру и журчания реки о камешки дна. Яркое закатное солнце окрашивало природу в золото.

– Только здесь я понимаю, как сильно скучал по дому! – проговорил Зарин, полной грудью вдыхая родной воздух. – Всё кругом кажется таким маленьким, словно я, прошедший полстраны, вырос и стал слишком неповоротливым для нашего уголка.

Клима посмотрела на речку и рассохшийся мостик. На символический частокол и крыши домов в отдалении. Кажется, восемь лет назад все было точно такое же. Сердце упорно отказывалось екать и радостно замирать. Обычная деревня. Обычный ручей со старым мостом.

– Да-а, – протянул Тенька, осматриваясь кругом. – Здесь войны не было со времен Ритьяра Танавы, не меньше. И за рекрутами, наверное, не приходят.

– Реже, чем к прочим, – ответил Зарин. – Наша деревня в стороне от пеших и торговых путей, поэтому всем обычно лень делать крюк, чтобы сюда заглядывать. Вот за тем холмом поселение – туда каждый сезон наведываются.

Тенька с видом заправского путешественника еще раз обозрел холм, леса, деревню, и даже мост, который предстояло миновать.

– На капище часто ходите?

– У нас нет капища, – поправил Зарин.

– Как же нет, если оно вон там, – колдун уверенно ткнул пальцем в лес, из которого вытекала речка.

– В том лесу мама погибла, – тихо ответила обда, и от ее голоса спутников пробрало неприятным холодком.

По вечернему времени деревня выглядела тихой и полусонной. Лишь из трактира в конце улицы летели чьи-то оживленные голоса. Зарин проследил за взглядом Климы и произнес, хотя та ни о чем не спрашивала:

– Ты не думай. Отец больше никогда туда не ходил. Я уезжал – хозяйство большое было, две коровы, куры с цыплятками, огороду не перепахать. Бывало, по весне и осени рабочих нанимали. И дом отстроили хороший, соседям на зависть. Мыська, ну, то есть брат, помощником растет, голова-руки на месте. Наря с Люшей мелкие пока. Люша хоть и твоя сестра, но совсем не походит на тебя. А вот на отца – здорово.

Из-за поворота показался дом. И впрямь добротный, два этажа с чердаком, пристройки. Новый плетень, незнакомые деревья в цвету... Клима замерла. Взгляд зацепился за высокую раскидистую яблоню справа от порога. Когда-то вон та ветка была тоньше, ближе к земле, и мама подвязывала ее тряпочкой, чтобы не обломилась. Теперь и топором не сразу управишься…

– Тебя здесь не забыли, – быстро сказал Зарин, точно боялся, что Клима может так подумать. – Матушка мелким в пример ставила. Мол, не будете лениться, читать-считать научитесь, и поедете, как Климка, в Институт, там из вас господ сделают. А когда тебя искать из Ордена пришли, на селе вовсе переполох был. Даже трактирщик сказал, будто разгадал в тебе обду, когда ты за отцом пришла. А вот мельник не поверил, что ты обда, решил, орденцы напутали. Так они с трактирщиком при всех побились об заклад!

Клима молчала. До дома оставалось четыре десятка шагов. Все то ли чужое, то ли забытое. Клима помнила в лицо всех, у кого принимала клятву, но не могла вспомнить, как выглядел трактирщик. Дом когда-то умер вместе с мамой, и теперь странно было возвращаться на былое пепелище, где, оказывается, все это время не прекращалась жизнь.

Клима отчетливо поняла, что не хочет ни проходить внутрь чужого дома, ни фальшиво здороваться с чужой семьей. Она переступила с ноги на ногу, край доски мазнул по пыльной дороге и носкам высоких ботинок.

Дверь открылась и на двор вышла немолодая, но еще статная женщина. Под маленькой косынкой – тяжелая темно-пшеничная коса. Несколько мокрых от пота локонов обрамляли полное лицо. Женщина вытирала подолом фартука глиняный горшок, что-то мурлыкая себе под нос. На скрип калитки она подняла голову и ахнула, увидав вошедших. Горшок выпал из рук и покатился по земле, в гущу молодой тыквенной ботвы.

– Зарин? – всхлипнула она, делая шаг вперед, и вдруг замерла, в смятении прижав ладони к щекам. – Климушка! Ты?..

– Да, матушка, я ее нашел, – улыбнулся Зарин.

– Чена-а-ар!!! – завопила Климина мачеха на всю округу. – Сюда!

– Ну, что там опять стряслось? – ворчливо спросили откуда-то из окошка второго этажа, и Клима с трудом узнала полузабытый голос отца.

– Бегом, старый хрыч! Наши дети вернулись!!!

…Мачеха сгребла в охапку их обоих, обнимая и плача. Зарин обнимал ее в ответ, говоря, что тоже скучал, и зря она так волновалась: руки-ноги целы, одержана победа... Клима молчала, глядя из-за плеча мачехи на дом. Снова хлопнула дверь – это выбежал отец, поседевший, знакомо усатый.

Их глаза встретились.

– Цвиля! – выдохнул отец, побледнел и схватился за сердце.

Начался сущий балаган: откуда-то принесло троих малолетних детей, по вечернему времени босых и в нижних сорочках. Мачеха обнимала Теньку, а то чего он как неродной, да еще сиротинушка горькая, обнять некому. Зарин снимал с себя одного ребенка за другим, попутно пытаясь спасти от их любопытства доски. За забором уже начали собираться соседи.

А отец прижимал Климу к себе, то и дело называя маминым именем, целовал, гладил по голове и плакал навзрыд, словно ребенок. Клима стояла оглушенная и впервые в жизни даже близко не представляла, как себя вести.

Уже далеко заполночь праздник по случаю возвращения подошел к концу. Малолетних детей с трудом уложили спать, соседи разошлись по домам сами, после третьего намека, посулив завтра собраться снова. Мачеха стелила гостям, Зарин вполголоса рассказывал ей об их приключениях и одергивал Теньку, который постоянно норовил то приврать, то добавить терминов.

Клима с отцом вышли на темную веранду. Светили крупные звезды, через оградку лезли сорняки, уже требующие прополки. Несмотря на прохладу, донимали ранние весенние комары. Отец принес из дома подбитую мехом куртку и накинул дочке на плечи.

– Садись, Климушка. Вот сюда, на лавку.

Клима села рядом с отцом. Она по-прежнему не знала, что сказать. Прошло так много лет… Призраки детства столько не живут. Особенно, когда расстаешься с детством на восьмом году.

– Не знаю, говорили ли тебе, – тихо начал отец, – но ты вылитая мама. Я как увидал тебя сейчас – чуть рассудком не тронулся. Поблазнилось – моя Цвиля стоит, живая, молодая…

– Некому говорить было.

– Да, и впрямь, чего это я… кто ж знает Цвилю на чужбине, – голос отца сорвался, и он снова заплакал: – Климушка, доченька! Прости меня, прости, если сможешь…

Климе вспомнилось: вот он молодой, без морщин и голос еще звонкий. Заходит в дом, целует маму и лезет на печь. А чуть позднее – воет над ее сундуком с одеждой, перебирает уже не нужные платья, и так страшно на него смотреть, что Клима убегает прочь. Потом отец пьет, уже седой, в морщинах, говорит хрипло. В трактире с ужасом рассказывает собутыльникам, как дочь потрошила корову. Потом – женится на мачехе. Счастлив ли? Не пьет – и ладно. Год спустя провожает Климу в Институт, неловко целует на прощание и дает старую монету. Теперь Клима знает, что на серебре было изображено лицо последней обды. Откуда у отца могла взяться довоенная монета?.. Климе четырнадцать, она единственный раз приезжает из Института навестить дом. Отец ее сторонится. Боится? Уважает? Не понимает?.. А теперь он плачет на ее плече и просит прощения.

«Ведь он единственный, кроме меня, кто так хорошо помнит маму. И до сих пор тоскует по ней…»

– Не надо, – тихо сказала Клима и неловко тронула его за плечо. – Хватит, папа.

– Даже голос у тебя как у нее, – отец утер слезы локтем. – Не буду, доченька. Если ты говоришь – не буду.

– Какая она была? – неожиданно для себя спросила Клима.

– Посмотри в зеркало, – посоветовал отец. – Только нос другой, рост пониже твоего, да черты чуть помягче. Цвиля многого не видела в жизни, что видела ты. Когда мы поженились, ей было всего шестнадцать лет.

– Она… любила тебя?

– Я тоже не могу поверить, – отец усмехнулся, разводя руками. – Никогда не мог. А, кажется, все же любила. Не как я, не без памяти, но ведь вышла за меня, когда ее не взяли в Институт. Вернулась оттуда и сразу ко мне – ничего, говорит, не хочу, только семью с тобой. Мое счастье, что ее не взяли. Тогда бы, как ты – не вернулась.

– Она тоже была обдой?

– Нет, куда там, – отец замотал головой. – Мы ж росли на одной улице. Цвиля родилась здесь.

– Я тоже здесь родилась, – напомнила Клима.

– Ты – другое дело. С пеленок в тебе чувствовалось… не знаю, что. Видать, та самая обда. А Цвиля обычная девчонка. Только в сердце умела западать. Да, ты тоже можешь. Вон, как Зарька к тебе прикипел, смотрю на вас – вижу себя и Цвилю. Не поженились еще?

– Не желаю говорить об этом, – резко сказала Клима, и отец осекся.

– Прости, если снова обидел. Не хочешь – и ни слова больше.

Они помолчали.

– Неужели в маме совсем ничего не было? – переспросила Клима.

– Как – ничего? Доброта, мудрость, ласка. Разве мало? – видя, что Климе и впрямь мало, отец попытался вспомнить еще. – Родители у нее рано умерли. Странные были, особенно мать. Говорила, будто прадед Цвили то ли благородный господин, то ли ведский переселенец… Об этом много судачили, когда мы с Цвилей были маленькие. А потом перестали.

– Мамины предки не всегда тут жили? – удивилась Клима.

– Нет. Говорили, тот самый прадед будто бы приехал сюда с севера. Может, даже с Гарлея. Без жены, с одним маленьким сыном. Бобылями жили, никто ничего про них толком не знал. Может, веды, может, опальные орденцы. Или просто нужда заставила. Разве теперь разберешь?

Климе стало так жарко, что она сбросила с плеч куртку.

– Отцу портрет достался от его товарища, – говорит Налина Делей. – Вроде бы это копия какой-то исторической реликвии.

– А этого товарища можно найти?

– Нельзя. Он давно умер. Знаю, его дочь живет где-то на юге. Вся их семья была одержима идеей, что обда вернется, если ее хорошенько поискать.

– Меня никто не находил.

– Как знать, девочка моя. Ведь почему-то родилась ты именно сейчас, а не на сто лет назад-вперед.

Жаркая комната, старая сударыня Тея поправляет юбки.

– …Немногие помнят, что Климэн была не только женой Кейрана, но и дочерью последней обды Принамкского края. Говорили, она через всю недолгую жизнь пронесла вину за свою мать. Так вот, на портрете их далекая правнучка…

…Ветреная была девчонка. Вышла за сильфа и – фьють! Только и видели ее в Принамкском крае… Отца утешало, что ее первый муж с сыном остались здесь, правда, на орденской стороне, не на ведской…

…У моего брата не было детей, всю свою жизнь он положил на то, чтобы докричаться до высших сил, подобно нашему предку. Этой идеей он заразил сперва моего среднего сына, а потом и внука. Мой внук пошел дальше всех. Он много времени проводил на капище высших сил, и там его постигло откровение. Однажды он просто собрал пожитки и отправился странствовать по свету. Искал ее потомков. Говорил, это ключ к рождению новой обды. Мой внук не вернулся домой. Говорят, лет двадцать назад он погиб в Ордене…

Сон про колдуна, который погиб в Орденских застенках, а перед этим держал в руках ленту ее матери. Он – внук Теи? А если он нашел, что искал, то кто тогда Цвиля? Кто сама Клима?..

«Если я верно догадалась, то Костэн Лэй от такого родства все-таки сбросится вниз головой с ближайшей тучи!..»

– Что за человек приходил к маме вскоре после моего рождения?

– Откуда ты знаешь? – изумился отец. – Цвиля и мне-то рассказала лишь после того, как я их дома вдвоем заловил. Мол, не изменяет она мне, а человек – странник, бывший знакомый ее родителей. Пришел их навестить, да вот не застал. Только… Климушка, это не после твоего рождения, а почти за год до него было. Странник поселился в соседней деревне, приходил к нам несколько раз, да и мы к нему захаживали. А вскоре, как ты родилась – будто сгинул. Цвиля говорила, вернется, да он так и не пришел.

– Они ходили вдвоем в лес, – Клима сказала это почти утвердительно.

– Не знаю, – тихо ответил отец. – Сдается теперь, я много не знал. Ты встретила того человека?

Клима вспомнила выдернутую у скелета свечку.

– Можно сказать, да.

– Интересненько, – прикидывал Тенька по дороге в лес. – Кем тебе при таком раскладе приходится Костэн Лэй? Троюродный дядя? Пятиюродный брат? А может, ты вербовала собственного дедушку?

– Ради высших сил: заткнись! – посоветовал Зарин. – Не понимаешь разве?

– Понимаю, конечно, – и не думал затыкаться Тенька. – Клима думает мрачные мысли, а ты ей в этом потакаешь! Нет, чтобы прийти на капище с хорошим настроением!

Клима промолчала. Она не помнила, когда в последний раз у нее было хорошее настроение.

– Кстати, я по-прежнему не верю, что у нас есть капище, – отметил Зарин.

– Неуч, – привычно парировал Тенька. – Во времена обд капища были по всему Принамкскому краю, даже в Мавин-Тэлэе. Но на орденской стороне их разрушили по мере сил, а вот до вашей глуши запросто могли не добраться!

– Я знаю этот лес как свои пять пальцев!

– А как выглядят капища, ты знаешь?

– У нас в лесу нет замшелого места с родником, ивами, ландышами и ромашками, которые цветут и зеленеют круглый год! Да на такое диво все деревенские бы сбежались!

– Думаешь, капища кто-то склепал по единому образцу? Да если оно скрытое и природное, ты сто лет будешь там бродить, но без колдуна не догадаешься!

– Замолчите, оба, – велела Клима, которой балаганов хватило еще вчера.

Странно, но этот лес, где они столько раз бывали с мамой, и где мама нашла свою гибель, показался ей более родным, чем дом отца и мачехи. Ноги сами неслись вперед по знакомым тропинкам, деревья словно кланялись навстречу. Сколько раз Клима ходила здесь вдвоем с мамой, тайком от отца, прихватив из дома карты, которые помогали учиться врать. Где теперь те карты?..

Подняться на пригорок, свернуть, перепрыгнуть через тонкую ниточку ручья, отодвинуть густые золотистые заросли молодого ивняка с еще набухающими почками… Вот они и на месте.

– Вот мы и пришли, – донесся до Климы Тенькин голос. – Капище прямо у нас под ногами!

А ведь правда, внезапно подумалось обде. Круглая полянка в гуще леса, ивняк, ручей неподалеку. Ландыши и ромашки здесь тоже бывают, только раньше не приходилось обращать на них внимание. А если учесть, что они с мамой всегда садились в центре…

– И где же тут, по-твоему, камень? – осведомился Зарин, тоже озираясь по сторонам.

Клима уже села на колени в центре, разрывая холодную влажную землю. Слой дерна отошел легко, и пальцы сразу же уперлись во что-то большое и твердое.

– Ага, именно здесь, – прокомментировал Тенька. – Здоровенный! Но никто ж не запрещал его закапывать. Вот потому, что у орденцев такой же образ мысли, как у нашего Зарина, множество капищ удалось сохранить! Клима, а ты разве тоже ничего не чувствовала?

– Трудно осознанно почувствовать то, что знаешь с рождения, – Клима положила ладони на камень. Знакомое тепло, древняя сила. Оно всегда было здесь. Но разве Клима осознавала, что сидит на капище? Ведь мама – ни полусловом…

Тенька сел рядом, тоже коснулся камня. Сразу умолк, непривычно посерьезнел, как всегда во время разговора с высшими силами. Солнечный луч скользнул по его сосредоточенному лицу, светлым, почти белым волосам. И – преломился, падая куда-то в нездешнее.

– Так, – сказал Тенька, убирая руки. – Зарин, мы с тобой сейчас пойдем гулять. Желательно подальше и подольше.

– А Клима?

– А наша дорогая обда останется тут. Пошли, пошли, не будем ей мешать!

Клима растерянно подняла голову, и уже уходящий с поляны друг подмигнул ей.

– Подумай тут о своем поведении!

Девушка огляделась в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы запустить смерчевому зубоскалу вслед, но из подходящих предметов имелся только валун, а его поди, выкопай.

Вскоре возмущенный голос Зарина и неунывающий Тенькин смех стихли в отдалении, лес сделался тих и прозрачен.

Капище дышало спокойствием, которого Климе в последнее время так не хватало. Дышало забытым детством.

Она уткнулась лбом в верхушку валуна, зажмурила глаза до боли, и на миг ей почудилось, что сейчас ее обнимут самые родные на свете руки, и станет тепло, хорошо, как не было уже тринадцать лет…

Темное капище, не по-южному лютая зима, яркие крупные звезды глядят через прорехи в тучах и снежинками падают вниз. Ивняк завален снегом, ручеек промерз до дна. В эту ночь на капище двое, и они не зажигают огня. На толстых меховых шубах серебрятся звезды-снежинки, пар дыхания тяжело оседает на утепленные войлоком сапоги. Мужчина – потрепанный странник, грузный, словно медведь, и такой же опасный, потому что за плечами поблескивает остро отточенный клык массивной ортоны. Женщина – совсем молода, под меховой шапкой красный платок с ярмарки, сосредоточенное личико разрумянилось от мороза.

Они сидят на корточках в центре поляны.

– Сними варежку.

На тонком юном пальчике, разопревшем в тепле, блестит обод обручального колечка. Женщина смотрит на него, прикусив губу, а потом снимает кольцо и бросает в недра варежки.

– Теперь коснись снега, – хрипловато просит мужчина. – Помнишь, как я говорил? Даже если сразу не услышат – продолжай звать…

– Помню, не дурнее тебя.

Ночь, омертвевшее пятьсот с лишним лет назад капище, тонкие девичьи пальцы на том месте, где закопан валун.

– Высшие силы!..

Дальше – шепотом, неразборчиво, все взывания вперемешку. Мужчина замер, не шевелясь, вслушиваясь в окружающий лес. Его спутница почти в трансе, а он должен следить, чтобы их никто не потревожил. И дело не в лесных зверях. Люди Ордена могут быть близко, но нынешней ночью все должно получиться. А там – будь что будет. Главное только, чтобы вот эта девочка сейчас докричалась и выжила. Тогда и умереть не жалко.

Они сидят долго, а снег все падает и падает, превращая их в сугробы, подобные валунам.

…Потом Цвиля открывает глаза. В них светится зеленым дар высших сил.

– Почему ты медлишь? Объясняйся с мужем и как можно скорей иди со мной в дорогу. Или идем вместе, если ты сможешь его уговорить. Обда должна вернуться к своему народу. Мы пересечем границу к весне, летом доберемся до гор. Я представлю тебя правителям Западногороска…

– Не сейчас, – она мнется, кусая варежку. – Послушай, не может ли это дело подождать… до будущей осени?

– Что-о?! Цвиля, ты с ума сошла? Ведь сама мне говорила, что высшие силы поставили тебе условием не медлить и не отказываться от дара!

– Не кричи. Я не отказываюсь. Но, видишь ли, на следующий день после обряда я узнала, что… словом, у меня будет ребенок. И если мы сейчас пустимся в дорогу, то вскоре я не смогу ее продолжать и буду тебе обузой.

– Крокозябра! С какого тебя потянуло замуж в шестнадцать лет?!!

– Извини, – язвительно отвечает Цвиля. – Я не знала, что в мое семнадцатилетие явишься ты и огорошишь вестью, что я последний потомок обды и одна во всем свете могу спасти Принамкский край.