Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Тю Ван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

– Святой отец спрашивает: ты готова к знакомству с майором Бержье?

– Скажите святому отцу, что я, сама сирота, боюсь, как бы мой сын не стал сиротой. Если святой отец любит, как говорит, свою дочь, пусть даст мне немного времени, хотя бы для того, чтобы ребенок мой подрос.

Наконец Сыку это надоело, и он грубо высказал свои мысли в лицо Ха:

– Решила стать соломенной вдовой? Не понимаешь, что родилась от гулящей и никогда тебе от этого позора не очиститься, пока ты в деревне? Воротишь нос, когда тебе предлагают стать женой командира зоны, француза, – такую честь оказывают! Любая была бы рада на твоем месте! Последний раз тебе говорю: соглашайся по-доброму, не то майор прикажет своим людям о твоей судьбе позаботиться!

И тут Ха не сдержалась:

– Скажи святому отцу, что он Иуда, а его майор – бандит и насильник. Их учителем наверняка был сам дьявол!

Поздно вечером того же дня к хижине Ха подкатил джип. Двое солдат выскочили из него, вломились в комнату, заткнули рот Ха кляпом, выволокли несчастную на улицу и швырнули в кузов. Майор Бержье, здоровенный, как медведь, сидел за рулем. Показав в улыбке свои лошадиные зубы, он нажал на стартер, и джип умчался. Солдаты подожгли дом.

Узнав, что в доме оставался сын Ха и Тиепа, Кхам процедил:

– Сорную траву надо уничтожать под корень!

Только через полгода узнал Тиеп о трагедии, произошедшей в его доме. Он сражался тогда в провинция Куангчунг. На другой день во время ожесточенного боя Тиеп лез в самое пекло, но пули не брали его, словно щадя. Тиеп осунулся, ходил чернее тучи, слова от него нельзя было добиться. В сердце его поселилась тоска, зубы которой известно как остры. Под глазами Тиепа залегли синие круги, лицо его прорезали морщины. Отныне он – один на белом свете, ни жены, ни сына, ни родных… И Тиеп обратил свой взор на Чака, молоденького парнишку, недавно приставшего к их части. Тиеп занялся воспитанием Чака, передавал ему боевой опыт, умение воевать, а потом рекомендовал его в партию. Тиеп не плакал, когда узнал о гибели семьи, а тут, на собрании, не смог сдержать слез. В минуты затишья он подсаживался к своему подопечному, ласково трепал его жесткие волосы и говорил:

– Расти, дружок, набирайся ума! Если я погибну, тебе мстить за меня врагу.

Но мстить пришлось Тиепу – в бою под Дьенбьенфу Чак погиб.

После его похорон Тиеп дал клятву посвятить свою жизнь делу революции. В день демобилизации Тиеп спросил командира роты:

– Где сейчас труднее всего?

Тот ответил:

– Мы начинаем строить социализм, поэтому трудно везде. Но я думаю, что тебе нужно вернуться в родные места, восстанавливать разрушенное войной хозяйство в Сангоае.

Вот так Тиеп снова оказался в своем селении…

А здесь и в самом деле оказалось трудно, враг не сложил оружия. Только теперь Тиеп не видел его, как прежде на фронте, он просто знал: враг повсюду, действует исподтишка, наносит удары из-за угла, прилипает к людям, словно пиявка, жалит, как ядовитая змея. Каратели-бандиты растеряли жирок, переоделись в отрепья, ходили грязные и немытые, но стали зато незаметными да хитрее вели себя. То, защищая якобы освященные стариной традиции, возбудят недовольство крестьян, то вдруг сыграют в свою пользу на религиозных предрассудках. Иногда в каком-нибудь заброшенном погребе люди случайно обнаруживали взрывчатку, автоматы, даже пулеметы… Тиеп частенько сравнивал себя с человеком, у которого всего лишь старая тупая мотыга, а ему надо разрушить бетонный бункер, чтобы на этом месте посадить сад. Твердая, неподдающаяся земля, бетон, кирпич, арматура – все застыло за долгое время в одно целое, ох как трудно все это выкорчевывать. А крестьянские традиции! Когда кадровые работники предложили ввести более плотную посадку риса, крестьяне с порога отвергли новое, твердили свое: редко посадишь – хороший урожай снимешь, густо посадишь – одних лягушек накормишь. Когда появились азотные удобрения, тотчас поползли слухи, будто от них идут разные болезни, вплоть до водянки. Два года прошло, прежде чем удалось убедить крестьян в необоснованности их подозрений. А всякие «мелочи»! Несмотря на строгие запреты, продолжался бесконтрольный убой скота, люди предавались азартным играм, как в старину, отдавали замуж девчонок, которым только что исполнилось тринадцать – четырнадцать лет, а потом, наварив самогону, устраивали на несколько дней свадьбы. А с каким превеликим трудом создавались кооперативы – добровольных заявлений о вступлении почти не было. Существовали, правда, бригады трудовой взаимопомощи, но они были так слабосильны, что и думать было нечего о создании кооперативов на их базе. Чего только не говорили о кооперативах, ходили самые дикие слухи, распространявшиеся с молниеносной быстротой. Последний был таким: дескать, теперь собираются разделаться с середняками – разоблачить их и осудить. А если молодые захотят вступить в кооператив, то сначала от них потребуют отречься от своих несознательных родителей. Многие крестьяне пугались, а кое-кто вышел из кооператива. У большинства кооператоров сохранились свои земельные участки, на которых крестьяне трудились с рвением, а вот на общественных полях работали спустя рукава, лишь бы отметиться.

И хоть не существовало четкой границы между фронтом и тылом, Тиеп отчетливо представлял своих врагов. Первого – устаревшие обычаи, весь образ жизни. Стоило прикоснуться к этим наболевшим язвам, как люди корчились от боли, резко отталкивая руку, которая несла исцеление. Второго – это были классовые его противники, бандиты всех мастей, хулиганы, лодыри, бездельники. Они теперь таились от людей, скрываясь в ночи, словно совы, выжидали удобного случая, чтобы укусить исподтишка и тут же исчезнуть. Находили опору среди отсталых крестьян и порой создавали большие трудности на пути обновления страны…

Трубка погасла, Тиеп принялся перебирать бумаги и читать очередные директивы, приказы, поступившие за последние дни. Да, покачал он головой, трудностей не оберешься, если выполнять все указания из центра! Тут надо под рукой иметь настоящую военную организацию, чтоб получил приказание – и выполняй! Точно по уставу!..

Во дворе послышался стук деревянных башмаков. Тиеп выглянул в окно, за которым уже сгущались сумерки, но никого не увидел. Дверь канцелярии тихо отворилась, и вошли двое: одного Тиеп знал, это был Сан, второй – незнакомый молодой мужчина в длинной черной сутане. Оба носили очки, сквозь которые на Тиепа глядели внимательные, настороженные глаза. Лица вошедших выражали бесстрастное равнодушие. Волосы у обоих были пострижены кое-как и торчали, словно зубья щербатого гребешка. Подойдя к столу ближе, Сан и его спутник поклонились. Не ответив на приветствие, Тиеп сухо спросил:

– Почему вы пришли так поздно?

– Уважаемый господин, с утра мы были в гостях у друзей, вернулись после обеда и только тогда узнали, что нас приглашают в административный комитет, – так же подчеркнуто сухо ответил Сан.

– В административный комитет не приглашают, а вызывают, – отрезал Тиеп. – Что за человек с вами?

Незнакомец склонился чуть не до полу и сказал:

– С почтением извещаю, господин, что я монах и друг отца Сана.

Тиеп сурово проговорил:

– Каждый посторонний, прибывающий в нашу волость, обязан немедленно выполнить необходимые формальности и в том числе отметить свой паспорт. Почему вы не явились сюда сразу?

Вмешался Сан, и в голосе его неожиданно появились заискивающие нотки.

– Уважаемый господин! Мой друг приехал в деревню вчера ночью, а сегодня мы уже пришли к вам. Вот его бумаги. И хотя этот юноша послушник, он родился в селении Сангоай, здесь у него родители…

Тиеп перебил его:

– Быть послушником или монахом еще никакое не преступление! Но стоит появиться вам в селении, как из дома в дом ползут дикие слухи, один нелепее другого, а это – уже нарушение законов народной власти. Я должен напомнить вам, гражданин Сан, что вы определены на жительство в селение Бай и там же зарегистрированы ваши документы. То же относится и к вашему другу. Сколько времени вы собираетесь пробыть здесь?

– Всего одну неделю.

– Хорошо, но помните: мы требуем от вас строгого соблюдения наших законов.

Тут в комнату вошел председатель комитета Тхат. Оба гостя начали кланяться, с какой-то радостью приветствуя его.

– Наше почтение, уважаемый господин председатель!

Сан напирал на слово «уважаемый».

Тхат довольно заулыбался.

– Здравствуйте, здравствуйте! Какие дела привели вас сюда?

– Регистрация документов – дела, по которым мы не стали бы беспокоить уважаемого господина председателя! Но господин Тиеп вызвал нас… и только что отчитал, – торопливо проговорил Сан.

Тхат удивленно взглянул на Тиепа.

– Вот оно как! Ну, закончился ваш разговор или нет?

Тиеп молчал – по армейскому уставу он не имел права говорить без разрешения в присутствии своего начальника. Сан воспользовался этим.

– Уважаемый господин председатель, в ваше отсутствие господин Тиеп уже решил все вопросы, касающиеся нас. Разрешите откланяться.

И они, отвесив низкий поклон, вышли. Тхат причмокнул, глядя им вслед, и сказал:

– Совсем еще зеленые, молоко на губах не успело обсохнуть!

Тиеп недовольно возразил:

– Не такие уж зеленые, особенно этот Сан. С ними надо держать ухо востро! Понаблюдать за этими святошами… Ну ладно, хватит о них. Хочу доложить тебе об основных делах.

Тхат подсел к столу. Тиеп зажег керосиновую лампу, которая давала мало света, зато сильно коптила. Заглядывая в записную книжку, Тиеп обстоятельно говорил по каждому вопросу, делая пометки то в одной, то в другой бумаге, поступившей из центра. Тхату было трудно слушать, глаза слипались, голова сама собой клонилась на грудь. Решения, принятые Тиепом, с одной стороны, как бы снимали с Тхата тяжелое бремя ответственности, но с другой – получалось, что его роль сведена на нет, и это, конечно, раздражало председателя. Тиеп, в свою очередь, чем дальше, тем больше злился на безразличие Тхата. Он говорил намеренно громко, стучал по столу карандашом, шумно выпускал дым после глубоких затяжек. Ему хотелось поскорее кончить свое не встречавшее никакого отклика сообщение, встать и уйти. Договорив, Тиеп сунул записную книжку в карман рубашки и направился к выходу, ночь уже наступила. Тхат тоже поднялся, с хрустом потянулся, зевнул во весь рот, но, словно спохватившись, снова сел на место и взял в руки большую тетрадь, лежавшую на столе.

Во дворе Тиепа ждал Выонг.

– Ты не очень спешишь? – спросил он, подходя к нему.

– А куда спешить? – улыбнулся Тиеп. – Дома никто меня не ждет. У тебя дело ко мне?

– Потому и жду, уж полдня…

– Тогда зайдем в комитет, вместе с Тхатом обсудим все, как положено.

Выонг отрицательно покачал головой.

– Нет, у меня личное дело и обсуждать его я хочу только с тобой. Ты ведь знаешь про мои отношения с Ай? Так вот, я решил порвать с ней и прошу…

Тиеп не дал ему договорить.

– Погоди, погоди, не торопись. Дело это не простое, решать его второпях не годится. Давай-ка отложим его на потом.

– Как это на потом?

– Сначала нужно рис убрать, а потом на досуге вместе и подумаем, как поступить лучше.

Выонг тяжело вздохнул.

– Хорошо, рис есть рис. Жаль только, не выслушал моей просьбы, – от нее многое зависит…

– Выонг, ты вечно спешишь! Ну помысли как следует. Ведь не на войне, а получается, будто перед тобой враг, с которым надо поскорей разделаться.

– Ты, значит, думаешь, что спешить в этом деле не следует?

– Нет! Спешить надо с рисом – не спасем урожай, людям есть будет нечего. Тебе я хочу поручить организацию молодежных уборочных бригад. Сам еду в уезд и буду просить направить к нам из провинции в помощь несколько десятков человек. На время уборки придется снять с побережья подразделение вооруженной милиции.

Выонг слушал, и личные заботы его постепенно отходили на задний план, теряли значение. Да разве можно сравнивать их с такой задачей, как спасение урожая!

– Хорошо, задание твое понял.

Тиеп кивнул и положил руку на плечо Выонга.

– Вот что еще. У нас объявился отец Сан, говорит, что проведет здесь неделю, с ним какой-то его дружок, молодой монах. Поглядывай за ними. Сдается мне, прибыли они сюда неспроста.

Выонг удивленно пожал плечами.

– Ты так полагаешь?

– Да, нужно принять все меры предосторожности, чтобы никто не помешал нам обеспечить каждого крестьянина чашкой риса.

Молодые люди, обняв друг друга за плечи, двинулись по деревенской улице. Едва они скрылись за зарослями бамбука, как возле комитета появились две тени. Это старый Синь и тетушка Лам пришли попытать удачи у председателя Тхата, хорошо зная, что с ним куда проще договориться.

4

На следующий день ближе к полночи в доме церковного старосты Хапа начали собираться люди: регент местного хора, отец-эконом, представители от всех семи общин селения Сангоай. Хозяин тщательно запер калитку и двери, поставил у ограды человека, чтобы тот следил за улицей. Комнату освещала одна-единственная керосиновая лампа. Окна были закрыты, поэтому вскоре весь дом наполнился едким запахом пота, перегара и табачного дыма.

Отец Сан, одетый в рубашку с короткими рукавами и белые брюки, обмахивал потное лицо веером. Наконец он важно уселся на председательское место и заговорил. При каждом повороте головы зловеще поблескивали стекла его очков в светлой оправе.

– Наверху недовольны вами, господа, – голос Сана звучал грозно. – Если в вашем селении нет сейчас священника, это вовсе не означает, что паства может забыть о церкви, перестать читать священные книги. В церкви – запустение, даже церковный хор распался – выходит, он, вроде дырявого барабана, никому не нужен, что ли? Уже давно приход не вносит никакого вклада в наше общее дело. Вы ждете, когда епархия окончательно откажет вам в заботе о храме?

Воцарилась гробовая тишина. Присутствующие сидели, понурив головы, словно дети, которых бранят за непослушание. Каждый в душе соглашался, что отец Сан прав. Конечно, если говорить правду, то повсюду в волости церковь пришла в упадок. Но сейчас речь идет о них, и отец Сан выступает даже не от своего имени, а от лица его преосвященства. Впрочем, они так же покорно слушали бы попреки отца Сана, хоть ему всего двадцать семь лет. С самого детства он помогал отцу Кхаму вести дела прихода, а когда началась война, стал у него управляющим канцелярии, а был-то еще безусым юнцом. После войны отец Сан принимал участие в решении многих важных вопросов не только в волости, но и во всей провинции. Когда умер прелат Мат, епископ временно поручил его обязанности отцу Сану, и тот аккуратно посещал деревни волости, встречался с сельскими кюре, беседовал с прихожанами. Разве можно было не уважать такого достойного человека, не принимать беспрекословно его мнения во всех вопросах, даже и не церковных… Молчание затянулось.

– Ну, братья и сестры мои, что же вы думаете обо всем, что я вам сказал?

Отцу Сану пришлось дважды повторить свой вопрос, прежде чем Хан, откашлявшись, встал и заговорил:

– Уважаемые братья и сестры! Я позволю себе не усомниться в том, что все сказанное отцом Саном верно. Конечно, на нас лежит большая вина, мы должны исправить допущенные промахи, а господь простит нас, неразумных. Руководство намерено отказать нам в попечительстве, но мы обещаем исправиться и просим не бросать нас на произвол судьбы.

Хитрый Сан утвердительно кивнул.

– Несмотря на ваши заблуждения и непослушание, его преосвященство не оставляет надежды на то, что вы еще поймете свою вину и постараетесь загладить ее. Хочется верить, что вы будете молить бога о снисхождении и он явит вам свою милость. Однако мало одних молитв – надобно и усердие в распространении слова божьего. Скоро, очень скоро от всех нас потребуется самое деятельное участие в делах на благо нашей церкви, и наверху ждут от вас рвения и мудрости, чтобы лучше вести за собой верующих.

Регент Нгат попросил отца Сана достать буйволиную кожу, чтобы перетянуть церковные барабаны.

Отец Сан в ответ только покачал головой и ядовито заметил:

– Всего только буйволиную кожу? А одежды или обуви вам не нужно? Может, вы получше посмотрите вокруг – в каждой деревенской семье найдется исправный барабан. Неужели вам трудно обойти дома прихожан и найти все, что вам требуется?!

Нгат сразу сник, но мысли о деньгах не давали покоя: большой барабан стоит не меньше сорока донгов, маленький – наверно, пятнадцать. Откуда взять столько денег, ведь не один барабан нужен. Он хотел было сказать об этом, но уже затараторила тетушка Лак, руководительница общества Фатимской богоматери.

– И у нас к вам просьба, отец Сан! Не на что купить черные зонты, длинные белые платья и сандалии на высокой деревянной подошве, а без всего этого – праздник не в праздник. Деньги общины текут точно вода, пожертвования стали мизерными, да и неизвестно, где все это купить.

Хап тяжко вздохнул.

– Не надоедай с мелочами отцу Сану, сестра! Надо было мне сказать о своих бедах. Я помогу, а твое дело – уговорить как можно больше женщин принять участие в предстоящем праздничном шествии, и пусть хорошенько разучат молитвы.

Отец Сан, видя, что разговоры сбиваются на второстепенные вопросы, решил закрыть собрание.

– Мы не можем затягивать нашу беседу, – начал он. – Я хочу только напомнить вам, что с каждым днем церкви нашей приходится все труднее. Люди все более помышляют о благах мирских, тешат плоть, забывая о душе. Мы обязаны поддерживать и сохранять установленный церковью порядок, мы должны нести людям слово божье, призывая их не забывать о боге, о храме, о молитве… Каждую церковную службу, каждый церковный праздник мы должны использовать в своих целях. Ни одна ошибка нашего врага не должна проходить для него безнаказанной. Если он запрещает то, к чему люди привыкли, объявляйте себя сторонниками запрещенного. Пора покончить с затянувшимся бездействием. Мы будем навещать вас, давать советы, помогать, но все зависит только от вас самих… – отец Сан заговорил так, будто отдавал военные команды, – звучный голос его вселял уверенность в сердца слушателей…

Вдруг в комнату вбежал старый церковный служка Сык и испуганно прошептал:

– К нашему дому идет целая толпа людей, за плечами у них винтовки, наверно, патруль!

В тот же миг отец Сан скрылся в соседней комнате, заперев за собой дверь. Остальные бросились к заднему выходу и поодиночке исчезли в ночной тьме. И уже за столом, мирно потягивая чай, сидели только Хап, Нгат и Ван.

Сык вышел на двор и через калитку стал разглядывать идущих людей. Скоро он вернулся в дом.

– Ошибка вышла, – виновато пробормотал он. – Они не с ружьями, а с коромыслами да косами через плечо, а в руках несут серпы и продовольственные мешки. Много идет народу, и все направляются в сторону административного комитета.

Услышав слова служки, отец Сан вышел из своего убежища и уселся за столом.

– Нам осталось обсудить несколько очень важных дел, – сказал он. – Завтра рано утром я уезжаю…

И пять голов склонились над столом. Теперь отец Сан говорил уже не о церковных делах, а о том, как помешать вступлению крестьян в сельскохозяйственные кооперативы, как добиться, чтобы урожайность у единоличников оказалась выше, чем в кооперативах, как действовать, чтобы испортить рис на корню, не дать крестьянам полностью убрать урожай, сорвать план закупок продовольствия. Отец Сан настоятельно советовал любыми средствами отвлекать крестьян от работ, чаще устраивать моления в храмах, церковные праздники. Чем хуже пойдут у крестьян дела, тем легче будет заставить их забыть о грешном теле и обратиться мыслями к душе…

Враги говорили негромко, склонившись над коптящей лампой. Тусклый свет выхватывал из мрака только нижнюю часть лиц, придавая им зловещее выражение. Если бы Тиеп узнал про это сборище, он мог бы сказать, что опасения его подтверждаются и высокий священник с военной выправкой является опасным противником. Но как раз сейчас Тиеп – и об этом отец Сан прекрасно знал – крутил педали своего велосипеда, поспешая по срочным делам.

5

Рано утром у волостного комитета собралась толпа. Здесь были школьники, рабочие рыболовецкого и солеваренного кооперативов, взвод солдат и даже женский ансамбль из провинции. Многие в руках держали котомки с едой, серпы, косы, коромысла. Местные ребятишки затеяли возню. Девушки из ансамбля негромко запели. Молодые солдаты начали хлопать в такт, и голоса зазвучали громче. Почти все эти люди впервые были на уборке риса. Они, конечно, слышали, что работа эта тяжелая, но разве позвали бы их на помощь, если бы было легко и просто. Молодость не испугаешь трудностями, вот и теперь в толпе становилось все шумнее и веселее. Только среди местных крестьян, тоже подошедших к комитету, царило степенное спокойствие. Появился Тхат и пригласил руководителей групп, прибывших из уезда, войти в помещение, чтобы обсудить план работ. Тиепа не было – вчера вечером он укатил неизвестно куда, и Тхат нервничал.

Время шло, и пора было начинать.

– Товарищи, разрешите мне сперва обрисовать положение дел в нашем кооперативе, – заговорил он.

Кое-кто из гостей кивнул и сел, однако военный перебил Тхата.

– Это хорошо, только просим вас быть покороче. Перед отправкой нас уже проинформировали, как обстоят у вас дела и каковы наши задачи.

Тхат растерялся.

– Я хочу рассказать вам об особенностях нашего района, о том, как он красив, сколько народу живет в нашей волости, как трудятся наши крестьяне и какие у них обычаи… сколько у нас учителей, какие есть общественные организации и как они работают…

Военный снова перебил председателя.

– Мы приехали самое большее на неделю, только лучше, если управимся за три-четыре дня. Поэтому нам важно знать главное: как местные, к примеру, убирают рис, есть ли в работе какие-нибудь особенности по сравнению с другими районами, далее: кто будет руководить нами, где нас разместят на ночь, как мы будем питаться.

Поднялся руководитель ансамбля.

– Должен вам прямо сказать, что артисты ансамбля – в основном молоденькие девушки, никогда не работавшие в поле, поэтому прошу отвести нам участок полегче.

На каждый вопрос, на каждую просьбу надо было ответить, а Тхат не мог. Он молча стоял и растерянно озирался вокруг. Где же этот Тиеп?! И Тхат, буркнув что-то невразумительное и попросив подождать, выскочил из комитета и бросился в деревню на поиски своего помощника. К счастью, тот ехал по пыльной улице ему навстречу. Тиеп не спал всю ночь: глаза покраснели, лицо осунулось, подбородок зарос густой щетиной. Увидев размахивавшего руками Тхата, Тиеп остановился и извиняющимся тоном сказал:

– Я собирал по деревням косы и серпы. Своих у нас не больше десятка наберется, а народу приезжего больше ста человек. Я вспомнил об инструменте вчера поздно вечером и решил не беспокоить тебя… Но теперь все в порядке.

Тхат раздраженно ответил:

– В порядке, говоришь? А почему нет председателей соседних кооперативов? Кто встретит приехавших? Где мы их устроим на ночлег, как будем кормить?

– Да успокойся ты! – улыбнулся Тиеп. – Все уже предусмотрено и организовано. Сейчас я им об этом расскажу – и скорей за работу.

Вместе с Тхатом он прошел к комитету и ударил в гонг. Все, и приехавшие и местные, подошли поближе, и Тиеп заговорил:

– Волостной комитет поручил товарищу председателю и мне, его заместителю, встретить вас. Наша деревня Сангоай – самая большая в волости Сангок. У нас семь сельскохозяйственных кооперативов. Рисовые поля четырех из них, примерно шестьсот мау, затоплены после сильных дождей. Поэтому мы разместим вас именно на тех хуторах, которые ближе всего к пострадавшим полям. Местная молодежь будет работать вместе с вами и по ходу дела подскажет и объяснит все, что нужно. Для уборки риса мы пользуемся косами. Если кто не умеет косить, может работать серпом. На полях, особенно в низких местах, много пиявок, но не нужно их бояться.

Среди девушек ансамбля и школьников послышались испуганные возгласы, а солдаты расхохотались.

Тиеп улыбнулся и, повысив голос, продолжал:

– Да-да, не следует! Местные жители приготовили против пиявок мазь из листьев персикового дерева и сажи. Конечно можно и по-другому: кто боится пиявок, будет таскать камни или молотить рис. Только эта работа тяжелая, зато не в воде и грязи.

Тиеп разбил всех прибывших на четыре отряда, по числу кооперативов, больше всего пострадавших от дождей. В каждом отряде обязательно было несколько человек местных. Тиеп подозвал Выонга, возглавлявшего молодежь деревни, и сказал ему:

– Постарайся побывать во всех домах, где разместятся приезжие. Объясни, что помогать нам приехали люди, никогда не работавшие на земле, им будет трудно, особенно на первых порах. К тому же в отрядах много школьников и артисток, которые вообще ничего не умеют и не привыкли к тяжелому крестьянскому труду. Мы должны вначале научить их, как косу да серп держать. Наши люди обязаны быть внимательными к гостям, не позволять себе насмешек над ними.

Выонг ушел, а Тиеп стал готовиться идти на работу. Тхат остановил его.

– Теперь все обеспечено или нет?

– Все, – сухо ответил Тиеп. – Я пошел в поле, народу, как ни крути, маловато.

– Да, – отозвался Тхат. – Сколько полей залило, и еще семьсот мау под угрозой затопления. Хоть приезжих немного, да и работать они не умеют, нужно выжать из них все, что можно.

Тиеп несогласно покачал головой.

– Я полагаю, что главной силой должны стать наши крестьяне. Это их обязанность – сеять да убирать рис. А приезжие – сколько помогут – и на том спасибо. Надо немедленно мобилизовать всех местных…

– И единоличников, что ли?

– И их тоже. Они поддержат кооперативы, потом кооперативы помогут им. Рис – богатство всего народа. Соберем урожай на общественных полях, тогда сообща возьмемся за индивидуальные участки, и рис не погибнет.

– Согласен с тобой, – кивнул Тхат. – Вот и займись мобилизацией вместе с другими членами комитета. А меня вызывают на пять дней в центр, будем изучать политику партии в деле обеспечения населения продовольствием. В провинции решили направить от волости меня.

Тиеп расхохотался.

– Ну-ну, давай изучай! Вот уберем весь урожай, так и продовольственную проблему решим. Для меня все, например, ясно: надо спасти рис, чтоб не сгнил на полях.

Издалека донеслась песня. Высокий женский голос словно взлетал ввысь и парил под облаками, поддерживаемый стройно звучавшими низкими голосами мужчин…

Впервые в селении Сангоай люди работали и пели.