Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Тю Ван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

16

Отец Куанг был мрачен. Его мучил радикулит. Не помогали ни тигровая мазь, ни спиртовой настой на змеином яде. Вдобавок ко всему он получил сердитое письмо от епископа. Вежливо, но определенно епископ высказал недовольство деятельностью отца Куанга в приходе Сангоай. Главный упрек был связан со смертью Сыка. Епископ писал, что в народе идут всякие толки, и теперь он вынужден направить по деревням своих людей, чтобы рассеять злостные сплетни и пересуды, причиной которых стала чрезмерная жестокость, проявленная отцом Куангом. Да, кюре забыл мудрые напутствия его преосвященства – быть мягким с верными, надежными людьми, проявлять твердость к людям, которых можно припугнуть, но ни в коем случае не предпринимать действий, которые оттолкнут паству…

Вечерняя месса давно уже кончилась, люди разошлись по домам, а отец Куанг все сидел на скамье и размышлял. Старый Сык частенько являлся ему во сне в образе ядовитой змеи, которая всячески пытается обвить ноги кюре и ужалить. Конечно, плохо, что он лишился верного слуги, – излишне погорячился в тот злополучный день – но не убрать старого болтуна было уже нельзя: чересчур много тот знал да и болтал без умолку на каждом перекрестке. Теперь надо вместо него найти другого. Наиболее подходящая кандидатура – отошедший от дел церковный староста Хап. Едва кюре подумал об этом человеке, как он тенью шмыгнул в церковь, молча прошел в дальний угол, где висел единственный на всю церковь фонарь, убавил свет и только тогда склонился перед священником.

– Здравствуйте, святой отец!

Куанг встал и повел Хапа за собой в ризницу, где до сих пор обитал он из-за своей трусости. Мужчины сели друг против друга за маленький стол. Отец Куанг угостил Хапа ароматной сигаретой, и тот с жадностью затянулся. Потом выкурили по второй сигарете – Хап дымил все с той же ненасытной торопливостью – и отец Куанг приступил к делу. Кюре успел достаточно хорошо изучить этого человека, который полжизни занимал в деревне важный пост, а с приходом народной власти лишился всего и потому ненавидел эту власть лютой ненавистью. Перед ним не надо было таиться, и отец Куанг рассказал гостю про письмо епископа, о его недовольстве и требовании действовать более активно и осторожно, чтобы не допускать промахов, как это случилось с Сыком.

Хап слушал внимательно, а когда отец Куанг кончил говорить, негромко произнес:

– Главное сейчас – это нанести удар по кадровым работникам. Их в наших краях немного, и люди они, конечно, разные, так что против каждого надобно воевать отдельно. Здесь в селении очень важно рассорить Тхата с Тиепом, а кроме того, постараться подорвать авторитет и того, и другого.

Отец Куанг согласно кивнул головой.

– Ты правильно думаешь, сын мой. Я посылал Тхату в дар меру риса и двух кур, но, не знаю, что на него нашло, только он вернул все.

– Не беспокойтесь, святой отец. Я знаю, как взять этого Тхата за глотку. Он вынужден будет стать на нашу сторону. А против Тиепа я предлагаю одно интересное средство…

– Какое же?

– Никто никогда не отказывался от денег и от женщин. Старый Сык тому пример – даже его, грязного, вонючего пьяницу, обвела вокруг пальца женщина.

– Да-да, может, ты и прав, сын мой…

– За это я сам возьмусь потому, что хуже Тиепа и опаснее его никого нет! Теперь о кооперативах. Только два из семи сравнительно крепкие, остальные на ладан дышат. Мы будем действовать не так, как прошлой весной…

Хап услышал женские голоса за дверью ризницы – в церкви переговаривались дежурные девицы из общества Фатимской богоматери – и, нагнувшись к уху отца Куанга, что-то зашептал.

– Спасибо, сын мой, – произнес кюре, внимательно выслушав нового советчика. – Скоро здесь будет посланец епископа, отец Сан, и я изложу ему некоторые твои соображения, возможно, они окажутся полезными не только для нашего прихода.

– У меня будет к вам просьба, святой отец. Если не составит труда, замолвите словечко за сына моего Фунга. Он толковый парень, и может нам здесь пригодиться. Что стоит епископу выделить место в здешнем приходе?!

– Я постараюсь, тем более что в нашей епархии должны открыть семь вакансий для выпускников семинарии.

Разговор был окончен. Хап поклонился и тихо выскользнул на темную улицу. Бывший церковный староста чувствовал удовлетворение. Если услуги его будут оплачены так, как он просил, то скоро его дом опять, как в прежние времена, станет полной чашей. Прихожане несут своему пастырю и продукты, и деньги, по праздникам особенно. Значит, и сыну его достанет всего. Отец Куанг тратит в день на пропитание донгов десять. И всего без году неделя, а он уже оплыл от жира. Да разве самый главный кадровый работник может сравниться с простым сельским священником? Никогда! Конечно, Фунг – порядочный шалопай, но ныне людей ценят не за ум иль деловитость, а вовсе за другое. Нужно ненавидеть коммунистов, социализм, народную власть – и карьера обеспечена. А этого Фунгу не занимать. Еще лучше было бы, если бы Зьем устроил крестовый поход на Север. И тогда вернулись бы домой два старших сына, а вместе с ними и прежние почет и уважение, и он, Хая, показал бы здешней голытьбе, кто чего стоит…

Отец Куанг в самом деле внял некоторым полезным советам Хапа. Он явился в административный комитет, принес извинения за упущения, которые вызвали ненужные волнения среди верующих, отменил осадное положение в церкви, перебрался в дом, положенный ему по сану и положению. Но произошла непредвиденная неприятность: из селения исчезла верная Иен. Одни говорили, что, поссорившись с матерью, она покинула свой дом; другие утверждали, что ее забрала милиция, поймав на месте преступления, когда она спекулировала золотом. Нашлись, якобы, даже свидетели, которые рассказывали, что Иен во время ареста прикинулась сумасшедшей, разделась донага, кусалась, царапалась, рвала на себе волосы. Как бы то ни было, но Иен больше никто не видел в деревне.

Зато жители Сангоая с удивлением заметили, что по вечерам в селении теперь частенько появлялась торговка Хао с рынка в Сачунге. Всем она говорила о своем намерении вступить в законный брак с Нионгом, которого бросила Ай, выйдя замуж при живом муже. Люди слушали и не верили Хао, потому что не жаловали ее.

Под покровом ночи посетило деревню и доверенное лицо епископа, отец Сан, в сопровождении монахини Кхюен. После их визита оживились религиозные общества. Действуя еще более скрытно, чем прежде, они тем не менее сумели вовлечь в сферу своего влияния новых людей. Где лаской и уговором, где подкупом и шантажом они заставляли крестьян выходить из кооперативов. Черные силы радовались – Мэй, Нгат, Хао, Лак довольно потирали руки. Одного Тана не оставляла тревога, закравшаяся в его сердце еще с того вечера, когда была свадьба Ай. Ему все чудилось, что за ним следят, что Тиеп, Тхат и Выонг догадываются о его связях с бандитами. А сообщники, словно зная о его страхе, помыкали Таном, используя, как мальчишку, для мелких поручений.

Не находила себе места и Нян, только она боялась, что настанет день, когда между нею и родной сестрой вырастет непреодолимая стена зла и враждебности, которая разлучит их навсегда. Несколько раз Нян встречалась с Кхюен. Та теперь все чаще появлялась не в монашеском обличье, а в пестром платье, отчего была еще привлекательнее. Монахиня похудела, лицо ее, тронутое загаром, казалось прекрасным. Правда, Нян заметила на нем следы горестной отрешенности. Кхюен никогда не говорила о своих переживаниях, но они отпечатались и в опущенных уголках губ, и в печальном взгляде красивых глаз. Чтобы ободрить монахиню и благословить на новые подвиги, его преосвященство вернул Кхюен свои милости и любовь, но, как оказалось, она была у епископа не одна. Сестре Кхюен приходилось много ездить с разными поручениями из уезда в уезд, и то там, то здесь она узнавала про любовниц епископа, и бывших, и ныне пользующихся его благосклонностью. А однажды встретилась с одной молодой вдовой и увидела сына этой женщины, который всем – жестами, лицом и даже голосом – так походил на любимого ею человека, что у Кхюен не осталось никаких сомнений: это был сын епископа. Она потеряла надежду стать для этого человека единственной женщиной, и может быть, поэтому в душе ее росла неосознанная жажда мести и даже ненависть ко всем, кто был счастлив, у кого были семья, дети, свой дом, свои радости, свое счастье. Может быть, поэтому, выполняя самые рискованные поручения, она вела себя дерзко и смело, чем неизменно пугала отца Сана, которого она всегда сопровождала.

При последней встрече с Кхюен Нян ощутила неясное беспокойство, когда монахиня, словно забыв о прежних размолвках, пыталась сблизиться с ней, кого считала своей соперницей, и даже сказала странную фразу: «Ты что-то давно не была в Байтюнге. Думаю, епископ простил тебя и даже рад будет тебя увидеть…»

Сестра Кхюен улыбалась, но глаза ее с холодным равнодушием смотрели на Нян.

«Кто же эта монахиня, – думала Нян, – друг или коварный враг? Чего ждать от нее?» – Нян была не в силах разгадать эту загадку.

17

Последние дни задул сухой северо-восточный ветер, и рис быстро дозревал. Близилась страда, кадровые работники пропадали в кооперативах: Тхат с Выонгом – в кооперативе Сабинь, Тиеп – в Сафу. Здесь положение складывалось особенно трудное. Правда, все предвещало хороший урожай, и это добавило сил крестьянам, они трудились не покладая рук. На собраниях стало куда многолюднее. Крестьяне высказывали свои суждения, иной раз столь противоречивые, что страсти разгорались и даже председательствующему не удавалось успокоить людей. На одном таком бурном собрании в кооперативе Сакханг, где происходила дележка собранного урожая, побывал Тиеп. Его радовало, что люди осуждают нерадивых, выделяют тех, кто работает честно и добросовестно. Когда собрание кончилось, председатель кооператива Тхат попросил Тиепа задержаться, чтобы за чашкой чая поговорить о некоторых насущных проблемах. Разговор оказался деловым, интересным, и Тиеп вернулся домой в приподнятом настроении. Ему даже приснился веселый сон, как празднуют день урожая – с концертом, спортивными соревнованиями, музыкой, танцами…

Через пять дней после начала уборочной кампании с курсов вернулась Ай. Она держалась свободнее и увереннее. Занятия пошли ей на пользу, Ай обрела знания, окрепла ее вера в собственные силы…

Умывшись и переодевшись с дороги, Ай побежала к Тиепу. Торопливо, словно ее кто-то подгонял, она рассказывала о своих впечатлениях:

– Так было интересно! Сколько бы я потеряла, если бы не послушала вас и отказалась поехать на курсы! Помните наш разговор про болотную чечевицу? Теперь все про нее знаю, и как выращивать, и как перерабатывать ее на удобрения, можно почти без затрат вдвое увеличить урожай риса.

С довольной улыбкой Тиеп слушал, а молодая женщина все говорила и говорила: о том, какие поля им показывали, какой замечательный рис на них растет, как ее насмешил клоун на концерте, устроенном после окончания занятий.

Дождавшись, когда Ай на секунду смолкла, чтобы перевести дух, Тиеп сказал:

– Я рад, что в Сангоае появился грамотный специалист, рад за тебя – и на людей посмотрела, и научилась многому. Теперь за дело! Уборка в разгаре, каждый человек на счету. Так что бери своего Выонга и отправляйтесь в поле. А осенью возьмемся за эту чечевицу, ты будешь у нас главным советчиком!..

Только через два дня после возвращения в родное селение Ай выбралась проведать сестру. Та встретила Ай радостно, но в голосе ее звучала обида:

– Долго же ты ко мне шла! Или уж я совсем тебе не нужна?.. Ладно, расскажи, чему научилась, что узнала?.. Наверно, на этих курсах велись разговоры против религии?

– Не говори глупостей, Нян, – отвечала Ай. – Учили меня, как болотную чечевицу разводить да риса побольше выращивать, чтобы все мы сыты были. Про религию – ни слова сказано не было, не беспокойся!

– Как же там жили? Всем скопом – и мужчины, и женщины вместе?

Ай не удержалась от смеха.

– Нет, дорогая Нян! Учились только вместе, а жили порознь. Может, ты не поверишь, но отношения между мужчинами и женщинами сложились самые хорошие, товарищеские. Ничего такого, что могло бы тебе не понравиться, не случалось.

Лицо Нян стало строгим.

– Ну ладно, про болотную траву забудь: старики говорят, от нее одни беды да несчастья…

– Как это так? Что за ерунду говоришь? Да эта трава поможет кооператив на ноги поставить!

– До чего же ты глупая, господи! – тут Нян понизила голос. – Кооператив ваш не сегодня-завтра развалится, и никому твоя чечевица не нужна будет. Подумай лучше, как за свои глупости перед народом отвечать придется!..

– О чем ты говоришь! – сердито сказала Ай. – Почему вдруг развалится кооператив?

Нян поняла, что сболтнула лишнее, и попыталась обратить слова в шутку.

– Да я просто так сказала, кооператив-то давно на ладан дышит… Но только ты об этом никому, а то меня опять в милицию потащат…

Разговор с сестрой встревожил Ай. Вечером, после работы, она рассказала о нем Выонгу.

– Немедленно беги к Тиепу, дело это серьезное!..

– Да неужели ты думаешь, что Нян связана с врагами?.. И потом, пожалей Нян, знаешь, Тиеп – человек суровый!

– Не такой уж суровый: сидеть бы твоей Нян в тюрьме, если бы не Тиеп. Понимаю, тебе сестру жалко, но если в кооперативе случится беда, как мы с тобой будем Тиепу в глаза смотреть? Беги к нему!

Как назло, ни Тиепа, ни Тхата в селении не оказалось – оба уехали в уездный центр.

А ночью обокрали склады в двух кооперативах: утащили рис нового урожая, подготовленный для сдачи государству. На место преступления приехала милиция, но следов грабителей не обнаружила. Опросили и крестьян, и председателей обворованных кооперативов, однако и это ничего не дало. В селении воцарилось тревожное ожидание. За Тиепом и Тхатом послали нарочного, и волостное руководство тут же приехало.

Жена и дочь Тхата бегали из дома в дом, твердили в один голос, что виноваты председатели кооперативов, их и нужно арестовать, пусть только власти на первый раз накажут преступников не очень строго. Тхату показалось, что женщины говорят по чьему-то наущению.

Следствие топталось на месте. Теперь собранный за день рис делили между членами кооператива, считая, что они надежнее его сохранят. Настроение у людей было подавленное. Многие крестьяне поговаривали, что намерены выйти из кооператива. Однако в деревне нашлись люди, которым было плевать на все эти беды, случившиеся в селении. Хотя бы тот же Мэй – жена его с утра до вечера гнула спину на поле, а он, бездельник, дрых до середины дня, а по ночам пьянствовал. Частенько при свете луны жене его приходилось бежать к торговке Тап за самогоном и закуской. Та без всяких разговоров отпускала Мэю товар в кредит. Откуда взять денег, чтобы расплачиваться с долгами, недоумевала жена Мая. Только заглянув однажды в нишу, где муж держал садовый инвентарь, она увидела несколько мешков отборного риса и все поняла. Несчастная забитая женщина, мечтавшая об обновке, попросила однажды у мужа, когда он пьяный дудел на своей флейте, дать ей несколько донгов на новое платье.

Мэй вытаращил на нее глаза, отложил флейту в сторону и заорал:

– Ты что, сдурела? Откуда у меня деньги? Еду беру в кредит, а ты на платье просишь!

– Неужели? А разве спрятанный рис – не деньги?!

Мэй испуганно огляделся, словно боялся, что кто-нибудь услышит эти слова, подскочил к жене и, схватив ее за горло, зло прошипел:

– Молчи, дура! Скажешь слово – убью!

Почувствовав, как пальцы Мэя вцепились ей в горло, женщина в ужасе закричала:

– Помогите! Спасите! Убивают!..

Оскалив зубы, Мэй сжал руки изо всех сил, и крик сразу захлебнулся.

Мэй дождался, когда слабевшее с каждой секундой тело женщины перестанет вздрагивать, и только тогда отпустил несчастную. Потом он поднялся с пола и пригладил слипшиеся от пота волосы. Шум в дверях заставил его обернуться: прямо в глаза ему смотрели дула двух винтовок. Сопротивление было бессмысленным; на допросе в милиции Мэй сознался в краже риса и сказал, что виноват только он один. Его провели через всю деревню в наручниках, и люди с облегчением вздохнули, словно их избавили от бешеной собаки…

Утром следующего дня Кхоан отправился за сыном, выписанным из больницы. Коротко остриженный Хюи был бледен и худ, но глаза его лучились от радости. Отец с удивлением увидел, что мальчик превратился в юношу. На автобусе они доехали до уездного комитета. Отец хотел поблагодарить Тхая за спасение сына, но того не оказалось на месте – сказали, что уехал в поле, где сейчас идет битва за урожай.

Кхоан был счастлив, ему хотелось сказать каждому встречному: поглядите, какой у меня большой и красивый сын, совсем уже мужчина, а ведь всего несколько недель назад он умирал, никто не верил, что его удастся вернуть к жизни. Одно огорчало старика: кровь для переливания дал сыну коммунист, и она спасла его. Об этом Кхоан не говорил никому.

Односельчане, завидя отца с сыном, выходили на дорогу и поздравляли обоих. Ребятишки бесцеремонно задирали на Хюи рубаху – каждому хотелось посмотреть на шов, оставшийся после операции.

Мать встречала сына у ворот. Она стояла, вцепившись обеими руками в изгородь – от волнения ноги ее не держали. Издали услыхала она знакомые шаги.

– Слава тебе господи, вернулся, сынок! Живой, невредимый! – она крепко прижала Хюи к груди и начала ощупывать его, словно проверяя, он ли это. Вдруг она упала перед сыном на колени и горько зарыдала. – Какая же у тебя, сынок, глупая мать! Ведь это я тебя святой водой чуть не погубила. Простишь ли мне?

Хюи стал поднимать мать, но та сопротивлялась.

– Обещаю тебе, родной, поумнеть. Сестренка твоя, ты и мои глаза – все от этой воды пострадали, но больше такому не бывать!..

И с этого дня слепая женщина, словно прозрев, все чаще различала правду, которую не желала замечать прежде, когда глаза ее еще могли видеть, ту правду жизни, которая рождалась у них в селении.

Хюи быстро приходил в себя. Его тянуло в поле, на реку. Весело, будто застоявшийся жеребенок, бегал он по деревенским улицам. Страда кончалась, почти весь рис убрали, обмолотили и свезли в амбары. Крестьяне радовались хорошему урожаю, только в доме Кхоанов риса почти не было. Хюи заметил, что его отец с матерью чем-то встревожены, без конца о чем-то шепчутся, а при его приближении замолкают, словно скрывают от него какую-то тайну. Когда Хюи решил поработать в поле, чтобы хоть немного получить риса, отец с печальным лицом остановил его:

– Не надо, сынок, проку от этого не будет. Ты думаешь, я не работал? Работал, да еще как! Только никто нам помочь не хочет!

– О чем ты говоришь, отец? – удивился Хюи. – Почему кто-то нам должен помогать? Разве ты не член кооператива, разве в кооперативе не все общее, разве урожай не делится по заработанным трудодням?!

Отец выдавил из себя улыбку и с грустью проговорил:

– Несмышленый ты еще, маленький, ничего не понимаешь…

Так ничего и не узнав, Хюи пошел на море ловить крабов со своим приятелем Тханем. Когда, наполнив корзины, мальчики разлеглись на горячем песке, Хюи спросил:

– Тхань, у вас дома хватает риса?

– Хватает, – лениво ответил тот, – земли у нас много, вот и рис есть.

– А почему в нашем доме риса нет?

– Да ведь у вас участок десять шагов в длину, десять в ширину…

И опять Хюи, как и в разговоре с отцом, ничего не понял. «Зачем нужны кооперативы, если все говорят только о своей земле. Ведь земля отдана в кооператив!» – подумал он. Взглянув на недоумевающего Хюи, Тхань рассмеялся.

– Эх ты! Я здесь совсем недавно и то все понял. Настоящие кооперативы в Сангоае только те, где работают Тиеп и Тхат, все остальные – одна видимость. В нашем, к примеру, ты получишь столько риса, сколько собираешь со своего участка, и не больше.

– Я этого не знал, – протянул Хюи.

Тхань не спеша закатал обе штанины и, подставив солнцу тощие ноги, просвещал приятеля дальше:

– Правительство говорит, кооперация нужна, чтобы помочь беднякам вылезти из вековой нищеты, а в деревнях свои порядки и понятия. Кое-кому эти кооперативы поперек горла. Когда к нам Тиеп и Тхат приезжают, начинается суета, наше правление достает списки, отчитывается, что-то они там обсуждают, даже спорят. Но только начальники за порог, все возвращается на свои места: я убираю рис со своего участка, ты – со своего, у меня риса много, у тебя – мало. Понял наконец?!

– Врешь ты все, не может такого быть. Я сам видел, как люди вместе в поле работали, человек тридцать. Убранный рис носили в кооперативный склад, а потом делили. Если, как ты говоришь, каждый думает только о своем участке, то зачем же рис на общий склад тащить? Как потом разберешься, где твой рис, а где мой?

– Ты, Хюи, смотрел, да не видел. А жгуты на снопах все разного цвета!.. Понял?.. Дело тут простое: каждая семья помечает свой рис, чтобы с чужим не спутать, и домой тащит свое.

– Значит, днем рис везут на общий склад, а ночью растаскивают его по домам?

– Да! Правда, забирают не весь рис, часть оставляют, ведь кооператив должен продавать рис и государству.

– Выходит, не настоящий у нас кооператив?

– Решай сам, какой…

Хюи долго размышлял над словами приятеля: «Значит, никакого равноправия не было и нет. У отца Тханя много земли – они и сыты, а мы, как ни бейся, всегда будем жить впроголодь».

– Ты только никому не вздумай рассказывать про наш разговор, а то мне здорово влетит. Меня родители монахом собирались сделать, да только я не хочу быть монахом. В Байтюнге такого насмотрелся, что жуть берет: викарий Хоан там заправляет, злющий, как черт, а рис, который мне отец присылал, этот викарий себе забирал. Вот я и сбежал оттуда, но и дома не сладко: отец с матерью злятся, соседей на меня науськивают, даже ребята, прежние дружки, от меня отворачиваются, будто от прокаженного… – Тхань уткнулся головой в колени и горько заплакал. Хюи, как умел, утешал друга.

Только шила в мешке не утаишь! Слухи о положении дел в кооперативах волости Сангок докатились и до уездного центра. Ответственные лица занялись проверкой, и картина быстро прояснилась.

Для отвода глаз в правлении некоторых кооперативов велась липовая документация: учетные книги, в которых ничего по-настоящему не учитывалось, всевозможные ведомости и отчеты, в которых невозможно было разобраться. Все это служило лишь для того, чтобы прикрыть истинное положение с распределением доходов. Устроили собрание в кооперативе, где работал Кхоан. Самые бедные крестьяне называли Диеу, председателя правления, жуликом и обманщиком. Диеу изворачивался, но против фактов не поспоришь, и его сняли с должности. Кадровые работники ночей не спали, наводя порядок, однако недовольство среди крестьян не утихало.

Тяжелее всех приходилось, конечно, Тхату и Тиепу. Оба ходили небритые, черные от усталости и тревоги. Тиеп забыл про сон, одна-единственная мысль сверлила его мозг – во что бы то ни стало надо наладить нормальную жизнь в Сангоае, вернуть доверие простого народа. Однако, как сорная трава на неухоженной земле, появлялись все новые и новые трудности…

Вернувшись поздно вечером домой, измученный Тиеп в изнеможении падал на кровать и размышлял. Теперь он уже не сомневался, что не сами по себе свалились на Сангоай все беды последних дней. Чутьем старого бойца он угадывал: здесь действует рука опытного, изворотливого врага… «Надо поговорить с Хюи… Если бы парень не пришел к Выонгу, то неизвестно, когда удалось бы нам добраться до жуликов вроде Диеу… А мы-то рапортовали об успехах… Да, не научился я еще смотреть и разбираться в людях…»

На другой день Тиеп заглянул к Кхоанам. Слепая хозяйка встретила гостя радостно, благодарила за рис, полученный на семью. Хюи сидел рядом и не сводил глаз с Тиепа.

Тиеп потрепал парня по плечу и сказал:

– А ты молодчина, Хюи, помог нам вывести на чистую воду негодяев! Да, ты совсем уже взрослый, толковый парень, пора тебе учиться. Нам нужны такие ребята, как ты, как Тхань…

По дороге в поле Тиеп размышлял, почему до сих пор многие люди молчат, боятся, готовы терпеть нужду и обиды, не в силах переступить через старые порядки и обычаи, которые воровски пробрались в новую жизнь и мешают жить людям.