Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Тю Ван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Мое почтение, господин учитель! Ступайте домой без опаски, никто не тронет вас.

Потом старик приблизился к Сыку и, чуть ли не тыча суковатым посохом ему в лоб, сердито проговорил:

– Не годится, любезнейший, так кричать у ворот божьего храма. И можно ли поносить уважаемого человека?

Насупившийся Сык молчал, а старик взял за руку Хоая и легонько подтолкнул его – беги, дескать, мальчик, домой. Затем монах обратился к стоявшим вокруг людям:

– Ступайте к своим семьям, дети мои. Там вас ждут, там вы нужны. К чему терять время попусту?

И, постукивая посохом о землю, старик отправился по дороге в соседнее селение. За ним шагал мальчик-послушник, несший под мышкой большой черный зонт, а в руке небольшой сундучок. Старик шел неспешной, уверенной походкой. Люди молча смотрели ему во след, как зачарованные.

Сык наконец пришел в себя, поднял голову и, сверкнув глазами, с ненавистью прошипел сквозь зубы:

– Тоже святой отец! Коммунист проклятый, убивать таких надо!

2

Старика, который вмешался в скандал между Сыком и учителем, звали Лам Ван Тап. Ему исполнилось уже сто шесть лет, и до недавнего времени был он в здешних краях священником. Старик не помнил, где родился, знал только, что произошло это еще в правление короля Ты Дыка[15]15
  Ты Дык (1847—1883) – король из династии Нгуенов, при котором французские колонизаторы навязали Вьетнаму договор о мире и союзе (1874), знаменовавший дальнейшее закабаление страны.


[Закрыть]. Родители его были католики, и в пору гонений на католическую церковь им пришлось скрываться в горах провинции Ниньбинь. От отца юный Тап научился искусству врачевания. В те трудные времена он лечил детей всей округи и этим зарабатывал на жизнь. После долгих лет изгнания Тап перебрался в округ Фукняк. Как раз в это время французы захватили Вьетнам и подчинили себе династию Нгуенов. Начался расцвет католической религии, еще недавно находившейся под строгим запретом. Должность королевского наместника и командующего войсками в приморском районе получил некто Чан Лук, бывший монах, заслуживший милость французов тем, что показал их войскам дорогу на Бадинь. Во власти предателя, именовавшегося теперь прелатом Шау, оказались судьбы тысяч и тысяч людей. Новоявленный наместник отличался непомерной жестокостью и алчностью, хотя в уме ему нельзя было отказать – из-под черных лохматых бровей, сверкая, глядели все видящие и все понимающие глаза. Кроме того Шау был еще тщеславен: он желал при жизни поставить памятник себе и в то же время замолить грехи перед всевышним, ведь немало было пролито им крови на пути его возвышения. Вот потому и решил он воздвигнуть в Фатзиеме величественный храм, такой огромный, какого еще не строили во Вьетнаме, – пусть навсегда останется память о нем среди потомков. Говорили, что храм он приказал построить на том месте, где ранее собирались сооружать королевский дворец и где был заготовлен уже материал, обтесанный камень. Поэтому строительство шло очень быстро. Работы велись по чертежам, составленным самим Шау, под руководством нескольких французских инженеров. На строительство согнали несметное количество людей. Под дулами винтовок их заставляли трудиться от зари до зари, таскать и поднимать непомерные тяжести, и многие, надорвавшись, умирали. Не сосчитать, сколько людей погибло от голода и болезней, – отец Шау не жалел своих рабов.

Тогда еще молодой Тап насмотрелся на эти зверства и помнил их потом всю жизнь. Он видел, как провинившихся закапывали в землю, как солдаты избивали связанных по рукам и ногам людей плетьми, пока несчастные не истекали кровью, – этой кровью, кажется, омыт каждый камень в храме Фатзиема. Но явственнее всего запомнился ему тот вечер, когда в дом его принесли человека сразу после экзекуции. Спина несчастного напоминала изрубленное мясо. При свете фонаря Тап вгляделся в лицо умирающего и не мог сдержать крика отчаяния: перед ним лежал хозяин того самого дома, в котором в годы преследований скрывалась семья Тапа. Умиравший выговорил всего несколько слов: «Не забудь, что я был добр к вам… похорони…» – и его не стало. Сердце Тапа разрывалось от нестерпимого горя. Он потерял веру в добрых и человеколюбивых господ, увидел в них порочных и жестоких правителей-преступников, и понял, что религией может быть только вера в добродетель, а не в людей, надевших маску добродетели.

В то время Тап изучал конфуцианство, готовился сдавать экзамены на чиновничью должность. Однако по настоянию отца пришлось поступить в семинарию, и тогда он стал достойным, правоверным служителем церкви. После окончания семинарии Тап получил место кюре. Вера его была глубокой, но это не мешало ему любить родину. Именно по этой причине Тап презирал и старых и новых хозяев страны – королевский двор и французов. Колонизаторы оказались ничтожными, суетными людьми, которые, помимо корысти, более всего пеклись об установлении и поддержании строгих сословных и кастовых различий. Даже в церкви они создали жесткую иерархию. Так у священника-европейца в услужении были и собственный повар, и четверо-пятеро слуг, а священнику-вьетнамцу разрешалось иметь всего лишь одного слугу. А ведь служители веры, надо понимать, равны перед богом и между собой! Но какое может быть равенство, если европеец сидит в бархатном кресле, ест с серебра, пьет из хрусталя, а вьетнамец, словно нищий-побирушка, примостился у ног европейца на циновке и кормится объедками с барского стола?.. Не видел Тап ничего привлекательного и при дворе Нгуенов. Королевские прихвостни славились продажностью, лицемерием и первыми нарушали самые святые законы страны.

Зная твердость и решительность Лам Ван Тапа, епископство назначило его викарием прихода Куанконг, в котором начальствовал европейский священник, прозывавшийся по местной традиции отцом Тыоком. Между Тапом и Тыоком сразу же установилась глухая неприязнь, и нужен был только случай, чтобы произошло открытое столкновение. Каждый из священников трапезничал в своих покоях. Но однажды отец Тап зашел к отцу Тыоку, когда тот собирался отобедать, и увидел на столе жареную курицу, две чашки жирного бульона, огромную рыбу под соусом, тарелку голубиных яиц, не считая всевозможных сладостей и фруктов и даже бутылки вина. Сам Тап только что подкрепился чашкой вареного риса, салатом с соевым соусом и сушеными креветками. Вернувшись к себе, он вызвал повара и вне себя от гнева побил его палкой, сказав при этом: «Это чтоб ты знал, сын собаки, что я священник такого же ранга, как и европеец, которого ты кормишь на убой, словно свинью!»

Повар, конечно, пожаловался, и Тапа перевели в приход Лунгдонг, где настоятелем был преподобный Тхонг, испанец по происхождению. Очень скоро отец Тап попросил аудиенции у епископа.

– Прошу ваше преосвященство дать мне место в канцелярии или где угодно, но только чтобы мне не быть возле священника, который нарушает заповеди божьи.

Причиной такой просьбы был случай, о котором среди священнослужителей рассказывали, как об анекдоте. Однажды отец Тхонг нанял рикшу от епископской резиденции до своего города и обещал заплатить два донга. Прибыв на место, он кинул рикше один донг и слащаво проговорил: «Сейчас тебе хватит и этого, сын мой, ибо бедность – не порок. Остальное воздастся тебе потом». Рикша, видя перед собой богато одетого, важного священника, решил, что ему, кроме денег, дадут еще чего-нибудь – фруктов из церковного сада или старую одежду. Он ждал до позднего вечера и, когда повсюду уже занялись огни, к радости его, на улицу вышел старый священник. Рикша спросил у старика, долго ли ему ждать платы. Когда же старик услышал рассказ рикши, то улыбнулся сочувственно и сказал, что надеется парень зря, ибо скупость и хитрость отца Тхонга известны всем, а с этого дня пусть, мол, и рикша запомнит про это навсегда.

Отец Тап получил место эконома в семинарии Ниньхыонг, в которой училось человек триста выходцев из южных провинций. Директором был преподобный отец Фук, высокомерный и грубый, недавно приехавший из Европы молодой священник. Он откровенно презирал всех вьетнамцев и все вьетнамское, в том числе и отца Тапа, которому в то время – а это происходило в 1925 году – перевалило уже за семьдесят. Семинарский эконом не раз предупреждал Фука: «Преподобный отец, своим обращением вы рискуете отвратить от религии сердца учеников. Вместо кротости и смирения они видят от вас одну грубость и высокомерие, а эти качества противоречат всему тому, чему их учат здесь. Вы можете потерять всех ваших учеников и тогда лишитесь места, потому что директор без семинарии никому не нужен». В ответ следовала только грязная ругань. В конце концов разразился скандал, когда после очередного взыскания, полученного отцом Тапом, всеми здесь любимым и уважаемым, ученики собрали свои пожитки и все до единого покинули стены семинарии. Смешно было глядеть на вконец растерявшегося отца Фука, который, растопырив руки, стоял в воротах и пытался удержать хоть одного беглеца. История имела шумные последствия: епархия отозвала директора, но наказала и отца Тапа. Вьетнамские священнослужители, возмущенные подобной несправедливостью, написали в Рим. Папскому престолу пришлось улаживать неприятности, но недовольство вьетнамцев не улеглось. Наконец было решено выделить в полное ведение священников-вьетнамцев епархию Байтюнг. Казалось, можно праздновать победу, но отец Тап продолжал борьбу. Он мечтал о создании во Вьетнаме независимой национальной церкви. Ведь католиков других стран представляют в Риме местные кардиналы, а во Вьетнаме согласно папской булле главой церкви может быть только европеец. Он боролся, но с горечью сознавал, что уже очень стар. Седовласого патера побаивались даже колониальные власти, однако вьетнамское духовенство не осмеливалось открыто поддержать его требования. Страх господствовал над всеми.

Отец Тап радостно приветствовал революцию 1945 года, результатом которой были изгнание французов и ликвидация японского ига. Голос девяностолетнего старца впервые был услышан всей страной, с ним встречались и беседовали кадровые работники – советы мудрого священника были полезны. Святой отец участвовал в общенародной демонстрации. Фотографии запечатлели его среди многочисленных участников демонстрации: отец Тап стоял, в одной руке держа церковный стяг, а в другой – государственный флаг страны, и над головой его красовался плакат, написанный его рукою: «Возблагодарим господа за то, что мир наконец пришел на нашу землю!»

В те дни он говорил: «Слава богу, наша страна снова обрела доброго короля, который прогнал и французов, и японцев. Я очень счастлив, что наконец-то могу спокойно посвятить себя моей пастве». Его поправляли: «Святой отец, теперь нет никакого короля!» Старик сердился. «Как так нету короля?! Дядюшка Хо – настоящий король Вьетнама!» – «Он президент, а не король!» Старик ухмылялся, говоря: «Молоды вы еще, чтобы меня учить! Вот я вас спрошу: что значит лозунг «Да здравствует президент Хо Ши Мин!»? Да здравствует – по-китайски значит: «пусть живет десять тысяч лет», – а так приветствуют только короля, разве не правильно я говорю? Пусть дядюшка Хо не король, но заботится он о своей стране по-королевски, мы это знаем, вот и славим его за это».

Самым памятным в те годы событием в жизни престарелого священника стал день получения праздничной одежды, присланной ему президентом Хо Ши Мином в подарок. По этому поводу в Донгкуи взвились флаги, а цветы украсили все дома. Отец Тап установил перед церковью алтарь, богато разукрашенный золотом и множеством свечей и окутанный благовонным дымом из бесчисленных курильниц. Когда председатель провинциального комитета Отечественного фронта Вьетнама прочитал послание президента и протянул обвязанный красивой шелковой лентой сверток отцу Тапу, тот, одетый в праздничную сутану, снял головной убор и громко произнес:

– Я, священник Лам Ван Тап, склоняю голову в глубокой благодарности и говорю – да здравствует президент Хо Ши Мин, пусть живет десять тысяч лет президент Хо Ши Мин!

Когда священник Хонг Куинь поднял в 1947 году мятеж в уезде Хайхоу, а в 1949 году епископ Ле Хыу Ты убил председателя уездного комитета в провинции Ниньбинь[16]16
  В 1947—1949 годах в некоторых католических районах Северного Вьетнама, в том числе в провинции Ниньбинь, произошли волнения, вызванные подстрекательской деятельностью клерикалов.


[Закрыть], отец Тап осудил эти преступления и снова оказался в конфликте с церковными властями.

Горячий патриотизм и преданность делу создания свободного, независимого Вьетнама вызвали у его врагов жгучую ненависть. Когда в приморский край вернулись французы и создали пресловутую автономную католическую провинцию, вновь назначенный епископ предложил отцу Тапу уйти в отставку, поскольку его называли сторонником коммунистов и даже коммунистическим проповедником. Отец Тап очень сердился, слыша такое. Коммунистическое учение он никогда не одобрял, считая его враждебным религии, семье и стране. Однако коммунисты, каких он знал и с которыми сталкивался, вовсе не были плохими людьми. Если бы они несли зло, он не мог бы верить коммунистическому правительству, его президенту Хо Ши Мину да и никому из кадровых работников. А старый Тап успел убедиться, что все коммунисты во Вьетнаме были скромными, воспитанными людьми, уважали традиции предков, стариков и религию. При их власти народ спокойно жил и трудился, а вот французы устраивали карательные экспедиции, жгли деревни, притесняли и убивали простых людей. Отец Тап не мог стать на их сторону, как не мог очутиться и в одном ряду с пасторами Лыонг Зуй Хоаном, Кхамом, Тхуком и Тунгом, которые были настоящими разбойниками: сбросив священнические одеяния, они возглавили роты и команды насильников и убийц, проявляли даже больше жестокости, чем французы. На знамени этих бандитов был вышит крест. Возглавив поход за чистоту христианской веры, они разрушали буддийские пагоды, оскверняли чаши для воскурений, установленные у алтарей предков. Когда отец Тап услышал об этих актах вандализма, он распростерся перед распятием и, плача, просил бога покарать этих антихристов. И враги его, неустанно следившие за стариком, радовались горю и слезам священника, полагая, что теперь он умрет.

Однако французы были разбиты, бежали вместе со своими прихвостнями, а автономная католическая провинция перестала существовать. Отец Тап, опираясь на палку, бродил по улицам Байтюнга в первые дни после освобождения и глядел на дома, которые были разрушены или стояли пустыми, брошенные своими обитателями. Город, казалось, вымер: сады заросли сорной травой, никто не торговал на рынках, всюду высились горы мусора. Лишь изредка на улицах попадались прохожие, и вид у них был до странности удрученный. «Что с вами? – спросил отец Тап у жителя города. – Варвары потерпели поражение и ушли. Неужто вас не радует свобода?» – «Радует, но только наш отец Кхам, наш епископ и многие другие священнослужители уехали на Юг. Они сказали, что господь бог покидает Байтюнг вместе с ними. Кто же станет заботиться о наших душах? Что будет теперь с нами?» – «Какой Иуда наплел вам всю эту чепуху, сын мой? Я тоже священник и знаю, что господь вездесущ, нет у него ни начала, ни конца, он – всюду: в небесах и на земле, в сердце каждого истинно верующего. А вы говорите, что он перебрался в Южный Вьетнам!..»

По просьбе местного комитета Отечественного фронта отец Тап побывал в семи уездах провинции, обошел пешком не одну деревню. Он увидел, что многие крестьяне и служители церкви, поддавшись на обман, покидали насиженные места, бросали все и бежали на Юг. Из двухсот священников в провинции осталось всего сорок, двухсотпятидесятитысячное население сократилось на треть. Бежали и совершившие неслыханные преступления Кхам, Тхук, Тунг, Фам Ван До и Лыонг Зуй Хоан. Но не прошло и нескольких месяцев, как объявился и стал главой епархии отец Фам Ван До. За ним водворился как ни в чем не бывало бывший полковник, а теперь опять «отец» Лыонг Зуй Хоан, который, по слухам, был арестован в Донгтхане, но помилован и отпущен на свободу. Этот негодяй получил место викария в семинарии. С помощью народной власти были восстановлены или даже отстроены заново церкви и храмы. Народ опять начал отмечать религиозные праздники, и они стали даже торжественнее и многолюднее, чем прежде. Несмотря на антирелигиозную пропаганду, католическая церковь набирала силу и приобретала все больше последователей.

Отец Тап от души радовался, ибо полагал: где христианин – там и бог его. Но в то же время он стал замечать, что развелось много людей, которые, прикрываясь словами о служении богу, плетут интриги, строят козни и творят дела, не угодные господу. За этими происками, подстрекательскими слухами, вредительством стояла какая-то тайная, хорошо организованная сила. Во многих деревнях начались ночные бдения, продолжавшиеся чуть не до утра. Присутствовавшие на них люди так уставали, что на другой день не в силах были работать. Невзирая на летнюю страду, вдруг увеличилось число религиозных праздников, ставших обязательными для верующих и отрывавших их от повседневных трудов. Ущерб от такой религиозной деятельности был поистине огромен.

Отец Тап снова загрустил. Недавно епархия разослала по приходам послание, в котором говорились правильные, достойные слова о вере, но общий тон этого послания был подстрекательским. Непонятно, почему вдруг ввели новый праздник – день двадцатого ноября, совпадавший с днем провозглашения Нго Динь Зьема президентом марионеточного режима на Юге? Старому священнику довелось слышать проповедь отца Лыонг Зуй Хоана, посвященную этому посланию. Каждое слово проповеди дышало враждебностью к народной власти, каждая фраза была откровенным призывом к саботажу и вредительству. И вот опять отец Тап стал неугоден в епархии. И снова его называли коммунистическим патером. Однако отстранить его от дел не решались – слишком популярно было имя его в народе, слишком чиста была его репутация. Столько лет верой и правдой служил он церкви, вел праведный образ жизни! Принимая во внимание преклонный возраст, его, правда, как бы отправили на пенсию, но оставили ему приход, разрешив отправлять службу, пока хватит сил. И старец продолжал свое подвижничество: справлял церковный обряд, посещал семьи, помогал, чем мог, страждущим и нуждающимся. Приход отца Тапа в какой-нибудь дом считался добрым предзнаменованием.

Вот и теперь отец Тап совершал обход своей паствы и потому появился в волости Сангок. После истории с Сыком и учителем Тиеу он направился в дом старосты Няма. Едва завидев почетного гостя, Ням выбежал на улицу и, подобострастно сложив на груди руки, громко и радостно воскликнул:

– Какая радость! Отец Тап – какими судьбами?! Почему вы не сообщили о своем приходе заранее, мы принесли бы вас на посылках!

Отец Тап остановился и с усмешкой вздохнул.

– Здравствуйте, господин староста. Ноги еще держат меня, носилок пока не требуется.

Староста весело рассмеялся, взял старца за руку и провел в дом. Отец Тап сел в кресло и осмотрел комнату. Дом явно был выстроен недавно, пышность обстановки бросалась в глаза. Староста предложил гостю душистого чаю. Старик отхлебнул, еще раз огляделся, покачал головой и спросил:

– И давно так хорошо живете?

– Премного благодарен вам, святой отец! Слава богу, живем помаленьку…

Старец водрузил на нос очки в металлической оправе и опять спросил:

– А все здесь живут, как вы, не зная нужды и лишений?

В некотором замешательстве староста откашлялся, попросил разрешения сесть и только тогда заговорил. Не отвечая прямо на вопрос отца Тапа, он подробно рассказывал о том, как ослепла жена Кхоана, как вернулся в семинарию ранее исключенный оттуда Фунг, сын Хапа. Рассказал он и о скандале, вызванном проповедью отца Хоана.

Историю про отца Хоана старик выслушал с особым вниманием, и когда староста кончил, он заговорил:

– Вот уже больше ста лет живу на свете. Может, весь свой ум уже растратил за это время, но только никак не могу понять, что за странные дела нынче творятся. Я знаю точно одно: коли чувствуешь сердцем свою правоту – делай так, как велит тебе сердце, если же понимаешь, что дело твое неправедное – откажись от него. Потому всю жизнь я учил людей истинной вере, дабы соблюдали они заповеди господни, боролись с неправдой. Но посмотришь, а правде все не осилить кривду, верно, господин староста?

– Вы совершенно правы, святой отец, – закивал головой Ням.

– Хочу вас спросить, чем вы занимались при прежней власти? Как выполняли свой религиозный долг? Будьте искренни!

Староста отвечал без раздумий:

– Моя жизнь ясна как день. Полжизни я держал зонт над местным священником, был в услужении то у одного, то у другого богатея. Теперь, благодарение богу и нашему правительству, я имею должность, рис, дом, одежду. Церковь посещаю, во всех церковных праздниках участвую. Я спокоен за завтрашний день… – Немного помолчав, староста продолжал: – Несколько лет назад отцы Кхам и Хоан побывали здесь со своими отрядами. Они жгли дома, убивали добропорядочных христиан. Заставляли покупать по донгу за штуку какие-то билеты. Тех же, кто не мог откупиться, они просто грабили. Все это происходило на моих глазах, но я не принимал участия в преступлениях. Думаю, что эти разбойники должны понести наказание, святой отец!

Тот кивнул.

– Да, понесут, хотя справедливость могла бы уже давно восторжествовать.

– Я видел некоторых из этих людей. Они ленивы и ничего не умеют делать, поэтому им приходится, по существу, жить подаяниями. Правда, это не относится к торговцам – они как жили припеваючи, так и поныне живут. Справедливо ли это, отец?

– Господь наш изгнал продающих из храма, – нахмурился старый священник. – Он всех их считал ворами. И он говорил, что сладок лишь хлеб, политый потом. Все мы должны помнить, что трудом добывать хлеб насущный значит выполнять заповедь Христову.

Ням внезапно испугался – а что если старик знает что-нибудь о его попустительстве подозрительным личностям – и поспешил перевести разговор на другую тему.

– Святой отец, мы люди темные, а вынуждены нести на своих плечах тяжкую ношу религиозных забот. Мы не знаем, что правильно, а что ошибочно. К примеру, отец Сык начал учить детей по Библии – достойное ли это дело?

– Все люди должны читать и знать Библию, но только мне доподлинно известно, что представляет собой Сык. А кто поручил ему это дело? Говоря по совести, религиозным воспитанием детей надлежит заниматься самим родителям.

– Спасибо, святой отец, за разъяснение. Прошу вашего совета еще в одном трудном вопросе. Речь идет о браке Ай, дочери бывшего церковного эконома Нгиа. Много лет назад она вышла замуж за парня по имени Нионг, который приходился родным племянником покойному отцу Мату. А теперь она собирается бросить того парня и выйти за Выонга, активиста из нашей деревни…

Лицо старца стало сердитым. Он прервал старосту вопросом:

– Как может она помышлять о нарушении святых обычаев и установленного церковью порядка?!

– Я вам не все еще сказал, отец. Ай выдали замуж в тринадцать лет, и четыре года она жила в доме мужа как служанка. А потом Нионг, ее сумасбродный супруг, сбежал от нее в Сачунг и теперь сожительствует там с одной торговкой по имени Хао, муж которой переметнулся на Юг.

– Значит, этот Нионг живет с Хао как с женой? Ясно! Чем же кормится брошенная женщина Ай?

– Все последние годы она живет под одной крышей со своей старшей сестрой и зарабатывает крестьянским трудом.

– Дело кажется мне простым. Если Нионг бросил жену, его нельзя считать мужем Ай.

– Один бог ведает, что правильно, – староста в раздумье чесал за ухом. – Односельчане ее осуждают. Но Ай и Выонг, похоже, крепко друг друга любят и, наверно, поженятся, несмотря ни на что. Однако отец Сан говорил, что церковь не признает такой брак.

Старец гневно возразил:

– По отношению к этой женщине раз уже совершено предательство, но еще более страшным предательством будет, если церковь помешает ей обрести счастье в искренней любви! Распавшийся брак перестает связывать супругов.

Отец Тап устал. Прикрыв глаза, он замолчал и поудобнее устроился в кресле. Ням подставил под ноги старика небольшую скамеечку и тихо вышел из комнаты…

В продолжение всего разговора у стены дома стояла женщина и слушала. Когда старец уснул, женщина подождала немного, а потом, отделившись от стены, направилась к дому Хапа. Всякий узнал бы в ней торговку Лак, предводительницу общества Фатимской богоматери. Торговка перелезла через бамбуковую изгородь и тихо-тихо, никем не замеченная, проскользнула в дом, где перед тарелкой с жареным арахисом и бутылкой самогона ее ожидал Хап. В последнее время он сильно сдал: щеки у него ввалились, острые зубы торчали из-под неплотно сомкнутых губ. Торговка, возбужденно пыхтя, подошла к столу, жадно схватила горсть арахиса и заговорила:

– Старый хрыч, коммунистический проповедник, заявился в дом старосты Няма, сидит там и вправляет мозги этому дураку.

В ответ Хап долго и надсадно кашлял, склонив голову к самым коленям. Потом сплюнул на горячие угли жаровни и спросил:

– Что обсуждали?

Наглое личико Лак сморщилось в презрительной гримасе.

– Всякую ерунду. Говорили и об этой шлюхе Ай, чтоб ее черти к себе забрали. Старик утверждает, что брак ее с Выонгом нельзя осудить.

Хап спокойно пробурчал:

– Пусть женятся, плевать на них, Но нам эта их женитьба пригодится, чтобы натравить народ на компанию Тиепа, тем более, что Выонг из их числа. Всем надо говорить, что они поступают против воли божьей, а этот коммунистический патер с ними заодно. Немедленно доложи обо всем епископу.

– Завтра же утром отправлюсь к нему.

– Тебе идти не следует, тебя всяк знает, еще заметят. Найди подходящего человека и отправь сегодня же ночью. Дело не пустяковое – надо поспешить.

Лак понимающе улыбнулась.

– Можно послать Няй. Она с радостью выполнит поручение.

– Не годится! Она дочь кадрового работника, я ей пока не очень доверяю. Больше подойдет Нян. Ей ведь не по душе шашни сестрицы?!

Лак не скрыла восхищения:

– Мудро рассудил, ничего не скажешь! Я пошла к Нян.

Ничего не ответив, Хап поднял стакан с самогоном и залпом опрокинул его. Лак приоткрыла дверь, внимательно осмотрелась, прислушалась и растворилась в темноте.

На другое утро, не успели допеть свои песни петухи, знакомая нам женщина шла по дороге в Байтюнг.