Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Тю Ван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

18

После ливня, начавшегося во время молитвы епископа и быстро прекратившегося, в городе повеяло прохладой. Тем временем праздничное веселье разгоралось. Толпы людей заполнили ярко освещенные улицы. В этот вечерний час только в соборе Бай еще сохранялась относительная тишина и не угас религиозный дух. Сотни людей подходили к алтарю, заполняли укромные уголки церкви и истово молились, тихо бормоча каждый свое. Стоя на коленях, они говорили своему богу о горестях и страданиях, рассказывали о неудачах в жизни, о потере близких. Они поверяли ему свои заботы и тревоги. Но разве мы с вами не знаем, что все в руках человека?! Из глубины веков пришло учение Христа – только смирение приносит счастье в этом мире, но, увы, оно всегда влекло за собой одни бедствия…

– Спаси и помилуй нас, боже!

– Пожалей нас, дева Мария!

Такими словами заканчивали многие свои просьбы и жалобы. Только что кончила молиться и плакать супруга Кхоана, просившая святую Марию из Хюэ, свою покровительницу, предстать перед Спасителем и послать ей исцеление – больные глаза у нее с каждым днем видели все хуже и хуже. Несмотря на страстные молитвы, счастье покинуло дом Кхоанов.

И тут же молилась Ай, привычно просила об отпущении ей грехов. Но мысли о Выонге мешали ей сосредоточиться. «Господи, дай покой душе моей. Ну почему я не могу, как старшая сестра, посвятить себя богу, найти в себе силы отказаться от всего мирского?!» Перед нею молились две монахини и, припав лбом к полу, о чем-то плакали. О чем могут плакать женщины, отрекшиеся от этого мира во имя служения господу?!

Ай оглянулась и увидела свою сестру Нян. Ей не было известно, что творится на душе у Нян, как она возмущена поведением верующих, не давших отцу Хоану окончить проповедь. Конечно, во всем виноваты эти безбожники, это они выступают против церкви, и таким верным защитникам церкви и веры, как отец Хоан, надо всегда помогать, выказывать поддержку.

Нян разговаривала с тетушкой Лак.

«Что это торговка все вертится вокруг сестры? – подумала Ай. – Интересно, куда подевались ее драгоценные дочери? Наверно, с дочерьми торговки Тап уже бегают по улицам города в поисках развлечений. Да и Няй там же, наверное, щеголяет в своих нарядах, не удосужившись даже переодеться после церковного праздника…»

Погруженная в свои мысли, Ай не заметила, как Нян покинула храм. Вскоре и Ай оказалась на шумных улицах города. Вовсю шла бойкая торговля снедью и безделушками. В полумраке лица людей, освещенные неярким светом фонарей, казались более оживленными и даже более красивыми, чем обычно. Уставшие за день старики расходились на ночлег, отдавая ночь в распоряжение молодежи. Супруга Кхоана больше не плакала, напротив, на лице ее играла довольная улыбка. Кто-то из знакомых, обманув бдительность сторожей, набрал возле гробницы святого Суана полную бутылку черной воды с тяжелым запахом. Святая вода наверняка вылечит ее глаза, а потом, ведь можно и продавать целебное средство в деревнях, неплохо на этом заработать. Вот потому и улыбалась супруга Кхоана, когда в сопровождении поводыря брела на постоялый двор.

Сестрам Иен и Ти, дочерям торговки Тап, пока было не до развлечений. После мессы они поспешили на окраину города, чтобы на постоялом дворе встретиться с торговкой, которая должна была доставить в Байтюнг кое-какие товары с Юга, в том числе мотки шелковых ниток, ценившихся здесь особенно дорого, так как они шли на починку сетей. Да, пока рыбаки-единоличники продают рыбу в пять раз дороже, чем государство, они будут платить за нитки любые деньги!.. «Только бы наше времечко не кончалось, – думала торговка Тап, – тогда оборотистые люди не пропадут! Шесть килограмм шелковых ниток – это же чистое золото. Из одного мотка можно сделать десяток малых, а продать каждый дороже. Барыш будет не меньше двадцати донгов с килограмма. Всего – сто двадцать донгов! А с деньгами жить везде можно. Дай нам, боже, такие дни почаще!» – мысленно подсчитывала она будущие доходы, всуе поминая имя бога.

Вокруг торговых лотков роятся разряженные парни, удивительно похожие на навозных зеленых мух. Господи, да что же это творится в мире… Вот в такие теплые ночи где-то высоко-высоко, мерно взмахивая огромными крылами, наверно, парят ангелы. Светятся прозрачные ангельские крылья, чистые звонкие ангельские голоса разносятся в беспредельном пространстве, славя небесного владыку и благословляя райский мир. А мир земной ничего не слышит и продолжает суетиться, погруженный в свои мелкие ничтожные заботы, и в мире этом встречаются счастливые люди, но куда больше – несчастных.

Выонг без колебаний относил себя к последним. После разговора с Ай он хотел тотчас же отправиться домой, не ночь была темной, а дорога после дождя грязной, потому решил дождаться утра. Он бесцельно бродил по улицам и думал лишь об одном: почему он не в силах разорвать отношения с Ай. Его по-прежнему волновало, где она сейчас, кто находится рядом, что ей говорят. В городе сейчас столько всякого отребья – отец Фанг, послушник Фунг, проповедник Хоан – до беды рукой подать, а он, Выонг, ничем не может помочь Ай.

Огни фонарей иногда начинали мигать, лампы горели вполнакала, потому что дизельная станция в усадьбе епископа была очень старая. Под каждым фонарем расположились торговцы, только на их немудреные товары не было охотников. Зато люди толпились около продавцов крабового супа с вермишелью, приправленного острым соусом из креветок. Тут же можно было купить жареную рыбу, хурму, грейпфруты, ананасы. Продавцы расхваливали свой товар, шутили и спорили с покупателями из-за цены. Вдруг в нос Выонгу ударил терпкий запах жареного мяса. Он поднял голову и увидел харчевню, тускло освещенную масляным фонарем. На маленьком прилавке аккуратно расставлены чашки и тарелки, лежат ложки. Хорошо прожаренная собачья тушка висит вниз головой на железном крюке. Здесь торгуют и свиными потрохами, украшенными мятой и петрушкой, кушаньями из крови и печени. От аппетитных блюд у Выонга потекли слюнки.

Хозяйка, полная ухоженная женщина лет тридцати, еще сохранила красоту. Золотая цепочка украшала ее шею, на руках блестели золотые кольца. Посетители, сплошь мужчины, с громким чавканьем поедали вкусные кушанья и отпускали в адрес хозяйки вольные шуточки. Рядом с женщиной сидел парень лет двадцати восьми, который тоже жевал, ловко управляясь с ножом и вилкой. Густые волосы почти совсем закрывали его невысокий лоб, на выступающих скулах краснели прыщи, взгляд был совершенно равнодушен. Когда парень раскрывал рот, показывались золотые зубы. Узкая цветная рубашка с короткими рукавами и такие же узкие черные брюки охватывали тощее тело парня. На грязных ногах красовались таиландские сандалеты с красными ремешками. Выонг узнал его – это был Нионг, сбежавший от Ай муж. А женщину звали Хао, она была сожительницей и компаньонкой Нионга.

Этих людей свела жажда наживы. Муж Хао раньше служил в марионеточной армии, потом бежал на Юг и с тех пор не подавал о себе вестей. Она осталась на Севере и занялась мелкой торговлей на рынке Сачунг. Хао была мастерицей делать деньги. Она всех знала, везде имела нужных друзей или знакомых. Лодочники, шоферы, рикши, бывалый, тертый народ, хорошо знали ее харчевню и частенько заглядывали сюда. Одни полакомиться – хозяйка умела готовить, другие выпить – для знакомых у Хао всегда был самогон, третьи – провернуть какое-нибудь выгодное дельце. Глаза Хао всегда улыбались, пышная грудь притягивала похотливые взгляды мужчин. За время отсутствия мужа у нее было множество любовников, но только Нионг прочно осел возле торговки. От ее милостей были у Нионга и золотые зубы, и модные тряпки, и деньги в кармане. И вот Выонг стоял в стороне и внимательно рассматривал Нионга. «Неужели Ай готова вернуться к этому кретину? – спрашивал он сам себя и отвечал: – Да никогда, не могу в это поверить!»

– Кто это тебе так понравился, уж не Нионг ли?

Выонг вздрогнул от неожиданности и густо покраснел. Девушка, задавшая вопрос, улыбнулась, хитро прищурив глаза.

– Неужели не можешь простить ему, что он был мужем Ай? Брось ты это! Пойдем куда-нибудь перекусим, деньги есть.

Это была Ти, небольшого роста, ладно скроенная девица лет восемнадцати и довольно красивая. В тонких чертах ее лица видны были ум и прирожденная хитрость. Выонг рассердился, что она сказала про деньги, которыми сам он был не богат. Он нахмурился и, сдвинув брови, отрезал:

– Нет! И есть я не хочу!

Ти продолжала улыбаться. Ее глаза широко раскрылись и заблестели, как бывало всегда, когда у нее появлялась какая-нибудь прихоть.

– Перестань хмуриться. Не хочешь есть – не надо. Пойдем тогда просто погуляем.

В деревне она не осмелилась бы предложить такое Выонгу, но здесь было другое дело. Она вытащила из кармашка сигареты и предложила:

– Закури, сигареты хорошие, ароматные. Сама-то я не курю, а вот хорошего парня с удовольствием угощу… Ну пойдем погуляем… здесь так интересно.

Курить Выонгу хотелось, и он взял предложенную сигарету. Ти протянула ему и спички.

– Закуривай и пошли, а то все прозеваем!

– Куда же мы пойдем с тобой? – вдруг смутился Выонг.

– Куда-нибудь, а там видно будет…

Она схватила Выонга за руку и потянула за собой. Рука у нее была маленькая и мягкая, от ее прикосновения Выонгу почему-то стало приятно. Молодые люди пошли вдоль улицы, а потом свернули в узкий переулок, по обеим сторонам которого густо росли деревья и кусты. Здесь было совсем мало света, и под деревьями там и сям виднелись силуэты обнимавшихся людей. Ти шла медленно, прижимаясь к руке Выонга податливой грудью.

– Давай здесь постоим, – негромко сказала она.

Сердце Выонга гулко стучало, ноги неизвестно отчего налились тяжестью.

– Ты ведь сказала, пойдем погуляем… а мы куда пришли?

Девушка глубоко вздохнула и, словно в ответ на этот вздох, горячий комок подкатился к горлу Выонга, застрял там и не давал дышать.

– Если тебе здесь не нравится, пойдем дальше.

Ти пристально посмотрела в тьму деревьев, словно выискивая что-то, покачала головой и потянула Выонга дальше, где было еще темнее. Они уже оставили дорогу и шли теперь по узкой тропинке, совсем потонувшей во мраке. Под развесистым деревом тесно прижались друг к другу двое. Глаза Выонга уже привыкли к темноте, и он без труда различил парня в белой рубашке с короткими рукавами. На голове его торчком стояли коротко остриженные волосы. «Наверно, один из этих молодых монахов или послушников, которые, сбросив сутану, по вечерам шастают по кустам в поисках мирских удовольствий», – подумал Выонг. С ним была высокая полная девушка в длинном темном платье.

– Узнаешь парочку? – шепотом спросила Ти.

Выонг ощутил, как жаркая волна прихлынула к его щекам, – неужели это Ай. Он против воли больно сжал маленькие пальцы Ти, а потом двумя руками схватил ее за плечи.

– Кто это? – выдохнул он.

– Ты что? – удивилась Ти. – Это Няй, а с него – Фунг. Ее ты знаешь, да и его, наверно, не забыл… Здесь хорошо, местечко укромное, правда?

Вот оно как, Няй и Фунг! Тот самый, которого несколько раз выгоняли из семинарии. Не обращая внимания на то, что вокруг было полно парочек, эти двое довольно громко разговаривали. Няй всхлипывала, Фунг горячо и зло успокаивал и уговаривал ее.

– Я тебе какой уже раз говорю, что ничего страшного в этом нет и быть не может. Выуди у него обещание, и все будет в порядке.

– Да он меня убьет, когда я домой вернусь! – причитала она. – Тебе что: ты встал, штаны подтянул и пошел своей дорогой! А мне каково? Сколько еще ждать, когда ты, наконец, вернешься?

Фунг хлопнул свою подругу ниже пояса.

– Хватит хныкать, вернусь, вернусь, дай срок…

Она перебила его:

– Все одни разговоры! Ты обещал сдать экзамены и получить должность.

Фунг помолчал немного, потом деланно засмеялся.

– Надоело мне все это. Конечно, домой, к тебе, хочется, но экзамены сдать не так-то просто. Дай срок, сдам – и заживем с тобой как надо! Подожди еще немного! Пока не заберусь повыше, – он поднял вверх руку, словно указывал на еле видную на далеком столбе электрическую лампочку, – нет смысла забиваться в вашу глушь.

Выонг понял, что Фунг метит на какой-то пост в церкви селения Сангоай, и разозлился. «Еще один враг будет у нас воду мутить», – подумал он.

– А если я не сумею сделать, как ты велишь, что тогда будет?

– Черт побери! – проворчал Фунг в ответ. – Сказано тебе – не бойся. Ну а если что случится, найдем способ заткнуть рот этим кадровикам, – последние слова Фунг произнес в полный голос.

Выонг едва сдерживался, чтобы не броситься на этого мерзавца, который вынашивает злобные замыслы против его товарищей, но Ти прильнула к Выонгу всем телом, и тот не мог оторваться от нее. А Няй рука об руку с Фунгом медленно прошли мимо и скрылись в темноте ночи. Несколько парочек, услышав громкий голос семинариста, бросились бежать по переулку. Выонг тоже хотел уйти, но Ти не отпускала его. Тогда взбешенный Выонг резко вырвал свою мозолистую руку из маленькой девичьей ладони, круто повернулся и пошел к центру города. Обиженная Ти семенила следом и молчала.

19

Нян прочитала все положенные пятьдесят молитв и теперь слово за словом вспоминала проповедь отца Хоана.

«Когда святой Доминик за свои заслуги перед церковью был вознесен на небеса и предстал перед небесным престолом, – говорил отец Хоан, – он увидел множество ангелов по обеим сторонам престола. Но святой не видел среди них своего ангела-покровителя. На лице его отразилось глубокое огорчение. Господь заметил это и ласково спросил, отчего печалится святой Доминик в час своей величайшей радости. Доминик открылся. Иисус улыбнулся и, указав туда, где сидела богоматерь, сказал: пойди туда и найдешь того, кого ищешь. Святой Доминик повиновался и действительно нашел там своего ангела-покровителя…»

Нян представляла, какое чудное сияние исходило из глаз богоматери. Она мечтала увидеть ее тонкие, изумительной красоты одежды, ее ласковую, благословляющую руку. Нян молила деву Марию озарить ее сердце любовью, чтобы она могла посвятить себя служению богу…

Мягкая рука легла на ее плечо. Она вздрогнула и обернулась. Перед нею стояла тетушка Лак, и у нее были очень ласковые глаза.

– Вставай, сестрица, пойдем со мной, – сказала она. – Великая милость оказана нам. Пока ни о чем не спрашивай.

Удивленная Нян в неожиданно возникшем радостном, приподнятом настроении, не глядя по сторонам, послушно пошла за торговкой. У дверей церкви их поджидала монахиня в белом платье и накинутом поверх черном покрывале. Она незаметно последовала за Нян и тетушкой Лак. Пройдя через маленькую калитку в соседний двор, они оказались недалеко от большого дома. Нян узнала его – это была резиденция епископа. Стояла уже глубокая ночь. На пути женщин снова оказалась калитка, возле которой стояли два монаха. Лак тихо кашлянула – очевидно, это был условный сигнал – и монахи беспрепятственно пропустили женщин. Мимо них прошло несколько мужчин. Нян мельком глянула на них и с удивлением узнала двоих – Хапа и Нгата, своих односельчан. А Лак уверенно шла вперед, миновала одни двери, другие. У третьих сидел старый монах. Он спокойно посмотрел на Лак и ее спутницу, словно все было заранее обговорено. Но когда у двери появилась отставшая на несколько шагов монахиня, старик преградил ей путь и тихо сказал:

– Сестра Кхюен, эти люди идут по важному делу, а тебя не приглашали. Вернись-ка лучше к себе.

– Я и не собираюсь идти вместе с ними, – ответила монахиня, – я просто постою у дверей.

Слуга решительно отказал:

– Нельзя! Святой отец не велел никого пускать. Ступай в келью!

Монахиня со страдальческим выражением лица повернулась, вышла во двор и исчезла в темноте.

За поворотом коридора Нян вдруг увидела голубоватое свечение, проникавшее сквозь тонкий, чуть трепетавший в проеме двери занавес, и подумала, что приближается к святому чертогу. Лак отодвинула занавес, и женщины оказались в небольшой комнате. Здесь не было шкафа, кровати – только мягкие, обитые бледно-зеленым бархатом диванчики и низкий столик, на котором стоял поднос с кофейными чашками и серебряными ложечками. За столиком, спиной к вошедшим, сидел мужчина в длинной темной сутане. С одного взгляда Нян поняла, что это епископ. Ноги ее сами собой подогнулись, и она опустилась на колени. Лак последовала ее примеру.

– Ваше преосвященство, дети ваши пришли, чтобы поклониться вам и выразить глубочайшее почтение.

Епископ повернулся, и женщины увидели открытое, цветущее, приятное лицо. Полные красные губы свидетельствовали о добром нраве этого человека и о чем-то еще, чему Нян не могла пока найти названия. Он медленно и величаво поднял руку для благословения. По телу Нян прошла непрошеная дрожь. Она ведь даже мечтать не могла о такой милости – встрече с глазу на глаз с самим епископом. Она прильнула к подолу его сутаны.

– Будет, будет! Благословляю тебя, дочь моя! Встань и садись!

Нян поднялась, скрестила на груди руки и склонила голову, но сесть не решилась.

Тетушка Лак заговорила заискивающим голосом:

– Святой отец, мы сразу пошли сюда, как только услышали ваше повеление…

– Мы знаем об этом, – голос епископа был мягким и вкрадчивым. – Мы знаем и то, что наша сестра Нян, несмотря на бесчисленные трудности, остается верной нашей религии и является истинной католичкой. За две почти тысячи лет вере нашей пришлось преодолеть неисчислимые трудности и препятствия. Но после каждого тяжкого испытания наша церковь только набирает силу. Это происходит благодаря таким верным сынам и дочерям господа нашего, как ты, сестра…

Нян была несказанно обрадована, услышав такую похвалу из уст епископа. Она-то и не подозревала, что ее вклад в дело церкви так значителен. А святой отец внимательными блестящими глазами разглядывал Нян и одновременно читал самые затаенные ее мысли. Он глубоко вздохнул, на лицо его набежала тень.

– Однако сейчас мы опять переживаем трудные времена: у народа нет достойной власти, дети не помогают родителям, жены покидают своих мужей. Бесчисленны дьявольские соблазны и искушения. Избегни их, дочь моя, сохрани душу чистой, будь верной богу!

Нян снова упала на колени.

– Святой отец, ваша дочь хочет покаяться перед вами в своих прегрешениях и обещать вам, что она будет держаться в стороне от искушений дьявола. Я строго соблюдаю все посты и хочу посвятить всю себя целиком – и душу, и тело – служению нашей вере, нашему господу Иисусу Христу…

Епископ удовлетворенно улыбнулся.

– Рвение твое похвально, дочь моя, как и твое желание посвятить себя богу. Но одного желания мало. Чтобы сохранить в чистоте нашу веру, мы преодолели огромные трудности, и многие братья и сестры наши отдали и отдают жизнь свою ради этого. Но тяжкие испытания еще далеко не кончились, и неизвестно, сколько они продлятся. Будь готова ко всему, дочь моя и сестра!

Каждое слово епископа, как бальзам, облегчало страдания измученного одиночеством сердца Нян. Сейчас она была готова идти за его преосвященством куда угодно, выполнить все, что он ни прикажет. Душа ее переполнилась благодарностью к святому отцу, и, стоя на коленях, Нян разрыдалась.

Епископ протянул ей большую, холеную руку, усыпанную золотыми перстнями. Нян прильнула к гладкой коже, поливая ее горячими слезами. Епископ вздрогнул – ему показалось, что по его руке побежали муравьи. Он медленно отнял у Нян мокрую руку и выразительно глянул на тетушку Лак. Та помогла Нян подняться с колен, низко поклонилась и тихо выскользнула за дверь, увлекая за собой Нян.

Старый монах сидел на своем месте как изваяние. Тетушка Лак уверенно вела Нян из двери в дверь, во двор и к воротам. Лак заметила, что за ними увязалась какая-то серая тень. Присмотревшись, она поняла, что это – монахиня, которую они увидели у церкви, когда направлялись к епископу. При свете фонаря она разглядела глаза монахини – в них смешались ненависть и печаль. Тетушка Лак узнала ее: это же монахиня Кхюен, несчастная из-за безответной любви женщина.

Прохладный ночной воздух привел Нян в чувство. Она остановилась у гробницы тех, кто отдал жизнь за веру, и истово перекрестилась. Сейчас она готова была последовать примеру этих мучеников, среди которых числились, правда, и солдаты, сражавшиеся за автономную католическую провинцию. Тетушка Лак подождала Нян и повела ее на постоялый двор, где их ждал ночлег. Нян совершенно забыла в эту ночь о своей сестре…

А монахиня Кхюен, как только гостьи епископа исчезли из виду, тяжело вздохнула и направилась на женскую половину, в свою келью. Сбросив верхнюю одежду, она ничком упала на кровать и разрыдалась. Горькая обида терзала ей сердце. Женщина вспомнила обещания, елейные речи, которые когда-то слышала от внушавшего доверие человека, и жалела о годах, загубленных в этом монастыре. Первое время ее как будто любили, она была счастлива и начала даже забывать страдания и лишения прежних дней. Но потом страсть того человека остыла, и ей пришлось спрятать все свои чувства под черным монашеским одеянием. Человек занимал высокое положение, пользовался огромной властью, и она была вынуждена с этим считаться. Но монахиня любила его и потому не роптала на свою судьбу, обвиняя в случившемся только свое невоздержанное сердце. Ко всему этому добавились муки ревности, когда она видела, как другие женщины, словно слепая мошкара, летели к тому, что казалось им ярким светильником во мраке. Не раз Кхюен собиралась удалиться в какой-нибудь глухой горный монастырь, но надежда на возвращение его благосклонности удерживала ее снова и снова.

Откуда появилась эта новая женщина? Кхюен видела ее впервые, но по сияющим глазам сразу узнала саму себя в те первые дни, когда, намучившись в поисках выхода, она решила, что посвятит себя служению церкви. Отрезвление наступило очень скоро: она познакомилась с кощунственной разнузданностью, царившей в стенах этого божьего приюта. Люди, проповедовавшие смирение и терпение, были суетны и жадны. Но пути назад уже не было. Она не могла вернуться, но не могла пойти и вперед, по дороге, которая никуда не вела. Именно тогда она встретила его преосвященство епископа с величественной осанкой, твердой уверенностью в себе, добрым и благодушным лицом, крепкой фигурой. Ему достаточно было один раз ей улыбнуться, помахать ей рукой, чтобы в ее душе поднялась целая буря горячей благодарности и разгорелся в сердце священный огонь. Эти чувства привели ее к падению, а потом – к страданиям. Кхюен должна была предположить, что все так и будет, но ее не оставляла надежда. Теперь же настал час расплаты, и монахиня стала похожа на человека, заблудившегося в пустыне и потерявшего веру в спасение. Она жила одними воспоминаниями, считая, что к прошлой, мирской, жизни возврата нет…

И вот сегодня эта неизвестная молодая женщина нарушила ставший для нее привычным мир гнетущей безнадежности и тихого уныния. Нет, она не позволит вторгаться в этот мир. Если потребуется, она сделает все возможное, чтобы отвадить гостью от дома епископа. Можно ли взять такой грех на душу? По глазам незнакомки видно, что она страдает так же, как сама Кхюен три года назад. Монахиня задыхалась от противоречивых мыслей и чувств, ей стало жарко, словно она сидела у раскаленной печи. Она сорвала с себя белый шарф, рывком расстегнула тесный ворот черного платья из грубой домотканой материи. Она пыталась успокоить себя: ведь она еще молода, ей нет и тридцати лет, кожа на руках и лице сохранила упругость, в больших глазах еще светились порой задор и живость, как в прежние времена.

Нет! Она не позволит поступать с собой, как с ненужным хламом, который выбрасывают на свалку! Теперь монахиня злилась, ревновала, негодовала. Эти чувства заполнили все ее существо. Ах, если бы епископ только улыбнулся ей, погладил по голове, – и она снова пошла бы за ним куда угодно, даже в ад. Но он так не сделает никогда, Кхюен хорошо теперь это знала. Тогда – месть! Она покажет ему, на что способна разгневанная, оскорбленная женщина! Пусть ей не станет от этого лучше, но пусть и он узнает, что такое страдание!

Монахиня вынула из тумбочки лист бумаги, взяла чернильницу, ручку и начала быстро писать. Она плакала над своим письмом. Слезы оставляли фиолетовые пятна на бумаге, но она продолжала исписывать листок за листком. Свеча догорала, слова расплывались у нее перед глазами, но она не замечала ничего.