Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Тю Ван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– У меня есть немного вареной картошки, – сказала Ай, – пойдемте ко мне, подкрепитесь немного, а потом – на поле.

Жена Мэя попросила Ай подождать ее минутку, заглянула в дом: муж по-прежнему храпел, в комнате отвратительно воняло перегаром. Женщина тихонько прошла на кухню, взяла серп и отправилась к Ай. Поев холодной картошки, она пришла на поле и присоединилась к работающим. Веселые голоса людей заглушали заунывные удары церковного колокола.

Хюи, шестнадцатилетний сын тетушки Кхоан, услышал песни, доносившиеся с поля, и подошел к матери.

– Разреши мне пойти убирать рис за тебя.

Слепая тетушка Кхоан, ощупью пробиравшаяся на улицу, вздрогнула, как от удара.

– Ты что, сын? Какой рис?

– В поле давно созрел рис, и люди начали его жать. Там и дядюшка Ням работает.

Тетушка Кхоан сердито замахала руками.

– Я тебе запрещаю! Нет страшнее греха, чем работа в такой праздник! Выбрось из головы эти глупости!

Хюи отступил на всякий случай на несколько шагов и очень серьезно произнес:

– Дома риса нет, а если я сегодня поработаю, то вечером чего-нибудь принесу. На несколько дней нам хватит.

Кхоан молчала. Она знала, что сын голоден.

– Потерпи, сынок, подожди отца – что он скажет.

Но ждать Хюи не хотел, схватил нон и серп и убежал.

С высокой колокольни отец Куанг хорошо видел желтые рисовые поля и работающих людей. С каждым часом жнецов прибывало. Глаза священника сверкали злобным огнем, способным, казалось, испепелить все вокруг. Ведь при столь явном неповиновении паствы даже захудалый церковный служка не станет слушать отца Куанга. И тут ему вспомнилось поучение некоего отца Тяня: если священник поступает в согласии с желаниями верующих, то они всегда будут послушны ему, потому что в полуграмотном Вьетнаме священнослужитель все равно что монарх. Совсем недавно отец Куанг был поражен, как встретили его прихожане селения Сангоай, и понял, что паства тревожится о своем будущем в земной и загробной жизни. Священник нужен этим людям, и они горячо приветствовали его. Но сегодня, когда крестьяне не могут смотреть спокойно на гибель выращенного их трудом урожая, отец Куанг поступал неправильно, запретив работать в поле. Однако злоба душила патера, мешала ему быть разумным и хладнокровным. Он думал, как наказать отступников, старого Няма и Ай, первыми не подчинившихся его запрету. И пусть всех, кто вышел в поле, осудят сами прихожане, члены религиозных организаций. А с главными зачинщиками расправятся верные Мэй, Нгат, Буп и их друзья, накажут этих грешников, как наказали Тиепа. Под похоронное гудение колокола отец Куанг вдруг вспомнил о наставлениях епископа: быть не только мягким и гибким, но и твердым, решительным в своих действиях. Это укрепило решение отца Куанга. Да, слабых он будет наказывать безжалостно, чтобы устрашить других. А тех, кто посильнее духом, он подкупит лестью иль подачкой, а там видно будет. Тень от руки статуи святой девы упала на грудь его сутаны: все правильно, если даже богоматерь благословляет его помыслы…

Уборка урожая продолжалась до самого вечера. Скошенный рис уносили с поля на деревенские тока. В деревне царило радостное оживление. Ближе к закату погода начала меняться: стало душно, на западе появились красноватые облака, из-за которых все вокруг – небо и поля, дома в селении и церковь – приобрело зловещий багровый цвет.

«Газик» с брезентовым верхом подъехал со стороны Сачунга. Из него вышли Тхат и секретарь уездного комитета партии Тхай. Оба были в обычной крестьянской одежде, только у Тхая на руке блестели часы, да в нагрудном кармане рубашки торчала авторучка. Тхай направился прямо в поле.

– Здравствуйте, товарищи труженики! С хорошей работой вас!

Люди, оторвавшись от работы, распрямились, приветствовали секретаря. Тот подошел к снопам, взял пучок колосьев и, приподняв, посмотрел на свет.

– Да, не густо, видать, мало известковали почву весной и не больно тщательно семена отбирали для посева. И вредителей на вашем поле пока еще многовато. Так, что ли? Лишнего на вас не наговорил?

– Правильно, правильно, – загудел народ.

Ням с одобрением смотрел на Тхая. Он помнил деда и отца этого молодого еще человека. Хотя Тхай и занял высокое служебное положение, но крестьянского прошлого не забыл и до сих пор во всем, что связано с выращиванием риса, разбирался лучше многих крестьян. Тхай вынул из кармана большой кисет.

– А ну, кто балуется этим зельем, завернем, что ли, по одной?

Натруженные руки потянулись за табаком. Табак был хорош – мелкий и душистый. Кто-то спросил:

– Наверно, наш уезд отличился, если у секретаря теперь своя машина?

Тхай рассмеялся.

– Да нет, дали напрокат в провинциальном комитете. Нужно посмотреть, как идет строительство солеварни. К сухому сезону чеки должны быть готовы.

Вскоре секретарь попрощался с народом, и его машина быстро исчезла в безбрежном море рисовых полей.

Тхат был доволен. По радио сообщили, что ночью ожидается резкое похолодание и возможны дожди. А у него созревший рис уже убран. Потерь никаких.

Ночью действительно зарядил холодный дождь, который продолжался целую неделю. Риса, собранного за день перед похолоданием, хватило всем нуждающимся. Но не это было главным. Люди впервые открыто воспротивились неразумным установлениям церкви, значит, в их сознании произошел определенный сдвиг…

Когда Хюи вернулся домой с несколькими лэ[19]19
  Лэ – старая вьетнамская мера объема, равная примерно 1 литру.


[Закрыть] риса, мать ругала его до хрипоты, но сын упорно не признавал за собой никакого греха. Несмотря на продолжавшееся еще несколько дней ворчанье, тетушка Кхоан обрушила и сварила заработанный сыном рис, и вся семья ела его и нахваливала Хюи.

Больше всех досталось несчастной жене Мэя. Дома ее встретил осатаневший от злобы муж. Сверкнул золотыми зубами, грубо спросил:

– Где была?

Женщина, дрожа от страха, сжалась, бросив на пол сноп риса, и умоляюще сложила на груди руки.

– Богом тебя заклинаю – прости. Голод толкнул меня на этот грех.

Зловеще ухмыляясь, Мэй неторопливо поднялся с топчана.

– Прощенья, значит, просишь? – зверем глядя на жену, переспросил он. – Вижу, здорово поработала… Да как ты, стерва, осмелилась пойти вместе с этими подонками?!

– Прости! Ненароком получилось. По глупости моей… – голос женщины прерывался.

– На колени, подлая тварь! По глупости, говоришь! Правильно, сейчас ты за нее расплатишься! – И он начал бить несчастную, повалил на пол, пинал ногами, ударил по голове.

Истошные крики несчастной женщины перешли в сдавленные стоны, а потом и вовсе затихли. Жена Мэя лежала без сознания, хриплое дыхание стало еле заметным. В полузабытьи ей слышался траурный перезвон колоколов и казалось, это по ней идет заупокойная служба. Ужас охватил ее, она не хотела умирать. Ее неотступно преследовал запах свежего риса, она видела себя в поле и рядом сноп риса, который она заработала честным трудом. Она не знала, что Мэй в это время обмолачивал принесенный ею рис, чтобы отнести его торговке Тап и обменять на бутыль самогона.

А колокол продолжал вызванивать свою траурную песнь, и отцу Куангу слышалось в ней божье наставление: будь хитрее с одними, прояви непреклонную твердость к другим…

Тхат вернулся домой далеко не в том приподнятом настроении, которое было у него в конце рабочего дня на поле. По дороге домой он встретил нескольких деревенских красоток, нарядно одетых, несших корзины, полные только что собранного риса. Он остановил их.

– Куда вы рис тащите? Разве не знаете, что сейчас торговля рисом запрещена?

Девицы бойко возражали:

– Мы не продавать, что вы, господин председатель! Мы – помолиться, в Байтюнг.

Это и испортило настроение Тхату. Жена и дочь недавно вернулись к нему, но мир в семье не наступил. Особенно огорчала Няй, – чего она льнет к торговке Тап и ее противным дочерям Иен и Ти? Несколько ночей подряд ходила дежурить в церковь, а жена обманывала Тхата, говоря, что дочь ночует у подруг. Тхат переступил порог, и в нос ему ударил запах вареного риса, куриного мяса, бобовой лапши, лимона, перца. Удивленно поглядев на жену, Тхат спросил, откуда в их доме такое изобилие, и услышал в ответ:

– Радоваться надо, а не спрашивать. Ешь, знай, наверняка ведь проголодался.

Тхат в самом деле был голоден, не заставил себя упрашивать и набросился на еду. Однако вместе с ощущением сытости беспокойство вновь стало одолевать его.

– Послушай-ка, мать, – обратился он к жене, – откуда у нас свежий рис и даже курятина?

Жена, жевавшая бетель, лениво ответила:

– Кюре облагодетельствовал, а что?

Тхат вытаращил глаза и побледнел.

– Какой кюре? Ты что мелешь? С какой стати нам такие подношения?

– Наш кюре. Позавчера была у него на исповеди, и он меня спросил, как, мол, председатель себя чувствует, здоров ли. Я поблагодарила святого отца за внимание и сказала, что за последнее время вы сильно исхудал. Кюре посочувствовал: понимаю, Говорит, жизнь у него трудная, забот полно. Просил передать тебе наилучшие пожелания и добавил, что при возможности самолично тебя навестит.

– А рис, а курица откуда? – крикнул Тхат.

– Ну чего шумишь? От него же. В обед святой отец прислал к нам старого Сыка, и тот принес корзину риса да двух кур. Не могла я отказаться, неудобно.

Тхат закашлялся, словно комок риса застрял у него в горле.

– Чтоб его черти, этот рис, жрали. Темнота ты – была такой и такой останешься!

Он пришел на кухню и увидел почти полную корзину и курицу, даже еще не ощипанную. Тхат схватил корзину, швырнул туда курицу и заорал на всю округу:

– Няй, быстро домой!

Та болталась за воротами и через секунду стояла перед отцом.

– Немедленно отнеси все это Сыку. Скажи, недостающее вернем, как только купим… Ишь прохвосты!..

Няй нахмурилась, готовясь вступить с отцом в ссору, но Тхат влепил ей такую пощечину, что девицу как ветром сдуло.

11

По вечерам в субботу и воскресенье в соборе Байтюнга всегда полно народу. Люди стекаются из всех уездов и волостей, слушают проповеди – их по очереди читают отцы Тхо и Хоан – и разносят произнесенные о кафедры слова в самые глухие уголки провинции.

В воскресенье сюда пришла и Нян. Она опустилась на колени в дальнем темном углу и долго молилась. Когда прихожане стали расходиться и церковь почти опустела, Нян медленно направилась к исповедальне. Мальчик, на лице которого не видно было ни тени забот или тревог, старательно молился около исповедальни, однако было видно, что мысли его заняты совсем другим. Он без конца совал руку в оттопыренный карман, где что-то у него лежало. Выполнив свой долг, мальчуган трижды лизнул землю и мигом выскочил за ворота. Там он сплюнул, вытащил из кармана большой волчок и, запустив его, радостно рассмеялся, захлопал в ладоши…

Нян осмотрелась: в церкви не было ни души. Сделав три шага, она оказалась перед маленьким зарешеченным оконцем и под тяжелым взглядом исповедника затрепетала от страха. Она хорошо знала, кто будет ее слушать. Из-за окошка послышался кашель, глухой голос произнес:

– Молись, дочь моя Нян, проси всевышнего отпустить прегрешения твои…

Нян начала истово молиться, ожидая первого вопроса…

– Почему, дочь моя, не захотела ты исповедоваться в церкви Сангоая?

– Святой отец, я открылась перед отцом Куангом. Он выслушал меня и посоветовал прийти сюда. Мне страшно, святой отец!

После продолжительного молчания отец Хоан – а это был он – ласково проговорил:

– Не бойся, дочь моя, говори, и я попрошу за тебя перед господом.

Со слезами на глазах Нян прижалась к решетке и рассказала обо всем, что произошло с вечера свадьбы и до дня освобождения из-под следствия.

Хоан слушал внимательно. Если Нян на секунду умолкала, словно в раздумье, он ворчливо приказывал:

– Не утаивай ничего! Говори обо всем!

Когда Нян кончила свою исповедь, Хоан шумно вздохнул и спросил:

– Значит, полагаешь, что ваш Тиеп человек справедливый и добрый? Считаешь, он проявил по отношению к тебе великодушие? Думала ли ты, почему он так поступил?

Нян молчала. Ей было трудно ответить. Тиеп никогда не принадлежал к числу ее друзей. Но после всех событий он казался ей честным и прямодушным человеком. Тяжело раненный пришел защитить ее, не требуя благодарности. Нян уже не испытывала к Тиепу прежней вражды, однако вопросы Хоана ее насторожили, в них был какой-то подвох. Про себя Нян решила, что ее спасли от тюрьмы молитвы, обращенные к богоматери, поэтому она никому не обязана ничем. Но не могла забыть своего замешательства, когда Ай спросила ее: «Неужели, сестра, Тиеп позволил бы, чтобы невинный человек пострадал?» Сейчас ее спрашивал об отношении к Тиепу отец Хоан, и ему она не имела права лгать.

– Что молчишь? Ты ведь знаешь, что должна говорить своему исповеднику одну только правду? – нетерпеливо прервал ее размышления Хоан.

– Простите, святой отец, у меня в голове все перепуталось. Может, мои слова покажутся вам дерзкими, но мне кажется, что Тиеп – человек справедливый и честный.

– Вот как? – в голосе звучало неподдельное изумление, тут же сменившееся раздраженными интонациями. – Да ты, оказывается, глупа и наивна. Этот Тиеп – злой демон, а такие умеют хорошо притворяться, обманывая невинные души. К счастью, дева Мария не дала тебе впасть в заблуждение. Читай со всем усердием Библию, молись и кайся, и господь будет милостив к тебе.

– Я так и поступаю, святой отец.

– Хвалю тебя за это… А ты, часом, не забыла клятву, данную тобой при вступлении в наше тайное общество?

– Нет, святой отец, я ее хорошо помню.

– Это правильно, дочь моя, – голос Хоана немного смягчился. – Тогда ты помнишь, значит, о необходимости повиновения, о готовности даже жертвовать собою во имя святого дела нашей церкви?.. Всякий раз, когда нечистая сила будет искушать тебя, вспоминай эту клятву! Ты меня слышишь?

– Да!

– Не испытываешь ли ты иной раз неприязни ко мне или к твоим единомышленникам по обществу, особенно когда остаешься наедине со своим сердцем?

– Нет, святой отец. Это мне чуждо. И потом, от нечистых мыслей меня избавляет святая дева, – тут Нян покривила душой, потому что в последнее время она ощущала глухое раздражение при виде Лак, Мэя, Нгата и других, но даже сама себе в этом не признавалась.

– Это хорошо! Но готова ли ты во славу господа нашего преодолеть все горести и препятствия, которые могут встретиться на твоем пути?

Нян разрыдалась. Ей показалось, что в словах исповедника прозвучало обвинение в слабости. Подавив рыдания, она умоляющим голосом выдавила из себя:

– Господи, прости и помилуй меня, грешную… Да, я готова все вынести, как в давние времена все стерпел господь наш Иисус Христос.

Отец Хоан забормотал скороговоркой:

– Дочь моя, возвращайся в лоно нашего общества, не таи в сердце своем зла на своих братьев и сестер, воля общества – наша воля, наша воля – воля божья, аминь.

Нян скрестила руки на груди.

– Повинуюсь вам, святой отец… – Она с трудом поднялась с колен и, дрожа от нахлынувшей слабости, с трудом вышла из церкви. Голова у нее кружилась, но свежий воздух быстро привел ее в чувство. И тут в сумраке галереи, опоясывавшей епископский дворец, Нян заметила двух монахинь. Одна из них была сестра Кхюен, другую Нян видела впервые.

– Здравствуйте, сестры, – поздоровалась Нян.

Ей ответили легким наклоном головы. Кхюен подошла К Нян и тихо сказала:

– Мне надо с тобой поговорить.

Нян бросила вопросительный взгляд на вторую монахиню. Кхюен поняла его и так же негромко сказала:

– Ее не опасайся, она почти ничего не слышит.

Все трое отошли в тень, и Кхюен спросила:

– По каким делам у нас?

Нян рассказала о том, что приходила исповедоваться, но Кхюен слушала невнимательно, словно совсем не это интересовало ее.

– И все – пришла только для исповеди? Иль у тебя есть еще к кому-то дела? – спросила она.

Нян неожиданно вспыхнула и потупилась. Кхюен увидела ее смущение и язвительно заметила:

– Ах ты как раскраснелась! Посмотреть на тебя, сразу подумаешь другое. Ты… не к нему ли попасть хотела?

Нян ответила отрывисто, пристальный взгляд сестры Кхюен тяготил ее.

– Я пришла к отцу Хоану… Но у меня еще есть дело… К епископу… Только сказали, что его нет, куда-то уехал…

Лицо Кхюен, такое миловидное, неожиданно стало злобным.

– Никуда он не уехал. Он не хочет видеть тебя.

Нян возмутилась – какое право имеет Кхюен так разговаривать с нею – и сердито посмотрела на собеседницу. Та спокойно приняла вызов, и Нян, не выдержав ее ревнивого взгляда, отвела глаза.

– Я не собираюсь никому докучать.

Кхюен смягчилась.

– Я знаю, что он недоволен тобой, поэтому и предупреждаю тебя.

– Но что я сделала предосудительного?

– Тебя подозревают, уж слишком много неясного в твоем освобождении.

– Я все рассказала, как было, – вспылила Нян. – Тиеп подтвердил, что я невиновна в том, что мне приписывали, вот и все.

– Если бы тебя посадили, – пояснила Кхюен, – все было бы ясно. Но коль тебя выпустили, то неспроста – значит, ты раскрыла им наши тайны.

– Выходит, мне надо просить, чтобы меня посадили? Или умолять всех вас на коленях, чтобы мне поверили? Так?

Кхюен деланно засмеялась.

– Ты клялась не жалеть своей жизни. Вот и решай, как надобно поступать.

Не в силах уразуметь своей вины, Нян замолчала. Кхюен изобразила на лице сочувствие.

– Не надо тебе, сестра, больше встречаться с ним. Все равно он уже не верит тебе.

– Я и не собираюсь делать этого, – устало ответила Нян.

– Послушай меня, Нян. Ты же совсем не такая, как тетушка Хао, торговка Лак или Иен и Ти. Зачем же ты присоединилась к нам?

– Я и сама не знаю толком.

Кхюен взяла Нян за руку.

– У тебя есть возможность вернуться к обычной жизни. И у тебя будут муж и дети, свой дом, нормальное человеческое счастье.

Нян с удивлением смотрела на Кхюен, а та продолжала:

– Ай выбрала свою судьбу, и все у нее получилось замечательно. Поспеши и ты, пока не поздно.

Нян не могла понять, куда клонит Кхюен, а несчастная монахиня, может быть, впервые в жизни была откровенна в своих словах.

– Чего же ты от меня хочешь? – спросила Нян.

– Ты можешь найти правильный путь. Следуй примеру своей сестры. Яснее я не могу сказать, но попытайся понять меня.

Она попрощалась с Нян, взяла под руку сестру Зиеу, в продолжение всего разговора безучастно стоявшую рядом, и повернулась, чтобы уйти. Нян нерешительно направилась к воротам усадьбы, как вдруг Кхюен окликнула ее:

– Подумай над тем, что я тебе говорила, сестра. И главное – не ищи больше встречи с ним!

* * *

– Нян, где ты пропадаешь? Мы тебя ждем чуть не целый день!

Увидев перед собой молодую пару, Ай и Выонга, Нян растерялась. Она знала обоих с детства, но только сейчас увидела, какие они оба красивые. После свадьбы Ай расцвела, лицо ее светилось от счастья. Выонг приветливо улыбался.

– Здравствуйте… Здравствуй, Выонг…

Радости Ай не было границ – сестра признала ее мужа. Все трое вошли в дом. Уставшая с дороги Нян присела на край кровати, Ай устроилась рядом. Выонг стоял, прислонившись к стене, и, не зная, что говорить и что делать, молчал. Зато Ай тараторила без умолку.

– Ты знаешь, сестра, мы с Выонгом ездили навещать Тиепа. Выонг взял его велосипед, усадил меня на багажник, и мы покатили. Какая сейчас красота кругом! Врач у Тиепа такой чудной старик: пригласил присесть, чаем угостил, потом прокашлялся и спрашивает: «Чего же, уважаемые, вам надобно?» Я чуть не расхохоталась. Если бы не Выонг, который на меня грозно глянул, было бы дело…

Ай вскочила и, сгорбившись, прошлась по комнате, изображая старого врача, который то и дело поправляет очки.

Нян улыбнулась и, взяв Ай за руку, усадила рядом с собой.

– Ты прямо как ребенок. Тебе бы еще в куклы играть.

– С удовольствием, не откажусь, – рассмеялась Ай. – Слушай дальше. Тиеп показал нам записную книжку, где расписан его режим. У него в больнице, как на работе, – это можно, этого нельзя, и главное – дисциплина! Мы с ним пошли гулять, так он не по сторонам смотрел, а на свои часы, чтобы не пропустить срок и ровно в двенадцать лечь в кровать. Но самое смешное случилось потом…

– Что же? – Нян мягко улыбнулась.

– Когда мы, попрощавшись с симпатичным врачом, вышли на дорогу в Сангоай, то увидели Тиепа, он хотел сбежать из больницы…

– Твердит о дисциплине, а сам ее нарушает? – засмеялась Нян.

– Да! Потом мы узнали: он так надоел врачу бесконечными просьбами, чтобы его поскорей выписали, что врач пожаловался на Тиепа в уездный комитет и оттуда пришло распоряжение – лечить Тиепа до полного выздоровления и ни в коем случае из больницы не выпускать. А вообще этот вынужденный отдых пошел ему на пользу: он поправился, даже помолодел. Выглядит моложе Выонга, только посолиднее…

Выонг шутливо замахал руками.

– Да куда мне с ним равняться, он же начальник!

Ай продолжала болтать:

– А еще Выонг пригласил Тиепа к нам в гости, когда он совсем поправится и вернется в деревню. Тиеп обещал прийти… И спрашивал о тебе, сестра. Нет, он не вспоминал о случившемся, просто интересовался, как ты, как твое настроение, не осталось ли на кого обиды. Говорил, что обязательно дознается, кто истинный виновник драки.

Нян побледнела, она вспомнила слова Хоана на исповеди: «Этот Тиеп – злой демон, а такие умеют хорошо притворяться, обманывая невинные души…»

Заметив перемену в настроении сестры, Ай умолкла. Но Нян взяла себя в руки и по-прежнему спокойно слушала Ай. А та вновь заговорила:

– Жаль мне Тиепа, такой хороший человек, а одинокий. Все твердил, что ему, старому, дескать, надеяться уже не на что. А какой он старый, всего тридцать два!..

Нян вдруг слегка зарделась – в сердце она ощутила неясный трепет, – и опять этот Тиеп…

Выонг принес с кухни блюдо с вареным рисом и приправой, какая обычно бывает у них в приморье. Еда оказалась очень вкусной.

– Это все Выонг к твоему приходу приготовил, – не удержалась Ай. – Он у меня настоящий кулинар, даже меня стряпать учит. Только рыбу я лучше него жарю.

Нян пробормотала в ответ что-то невнятное. Она видела, что между Ай и Выонгом царит полное согласие, совсем не так, как было у нее с мужем. Тогда она только и слышала: подай то, подай другое, белье постирай, рис свари, а в награду – одни тычки да подзатыльники. «Муж – голова над женой, как Иисус Христос – над всеми верующими», – вспомнилось ей наставление мужа. По сей день в деревне Сангоай почти все люди следуют этой мудрости. Ну а если не следовать, то все может получиться очень даже хорошо, как у Выонга с Ай. «Нет, нужно мне ближе держаться к Ай, их счастье, может, и меня осенит в конце концов…»

Гости стали прощаться. Нян проводила их до калитки.

– Заходите, как будет время, – грустно сказала она.

Ай была взволнована до слез. Выонг не скрывал приятного удивления. Вдруг Ай схватилась за голову.

– Ой, забыла свой нон. Выонг, принеси, пожалуйста.

«Принеси, пожалуйста…» – Нян повторяла про себя эти слова как заклинание, словно в них таилась магическая сила. Разве, будучи женой Лыка, она могла сказать такое своему супругу?! Она вообще не имела права первой слово молвить. У Лыка были такие страшные глаза – холодные и злые, как у ястреба. И тут Нян вспомнила совет монахини Кхюен: «Поспеши и ты, пока не поздно», – и ей на минутку подумалось: может, и впрямь счастье не так уж и невозможно!..