Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Тю Ван

Тайфун

ПРЕДИСЛОВИЕ

Ласковые золотые лучи ноябрьского солнца сияли на белых стенах и красновато-коричневых черепичных крышах города Намдиня. Широкой размашистой походкой, оглядывая все вокруг зорким хозяйским взглядом, рядом со мной шагал писатель Тю Ван, он же начальник управления культуры тогдашней провинции Намха. Он водил меня по городу, с гордостью показывал только недавно заложенный парк, огромный Народный театр, в котором выступали местные театральные труппы, ансамбли песни и танца, а также гастролировали театральные коллективы из Ханоя…

И вдруг за углом здания перед нами возникли разбомбленные американцами кварталы города – это было страшное, как зияющая рана, зрелище. Шел тревожный военный 1971 год. То, что мы видели, можно было назвать даже не руинами, а каким-то крошевом из битого кирпича, дерева и черепицы. Ни опорных столбов, ни остатков стен – американские ракеты и бомбы буквально сровняли с землей городские кварталы. Наверное, трудно придумать более выразительный антивоенный символ, чем эта вполне реальная картина последствий современной войны. Я понял, почему, закончив писать роман «Тайфун», Тю Ван сделал несколько машинописных копий и передал их на хранение друзьям. Это было продиктовано отнюдь не излишней предосторожностью, как, грешным делом, мне тогда подумалось, а горьким жизненным опытом. Да и немудрено: сигнал воздушной тревоги, бывало, раз десять – пятнадцать в день раздавался над городом…

Тю Ван сроднился с Намдинем и его судьбой, хотя сам он происходит из соседней провинции Тхайбинь. Родился Тю Ван (настоящее имя Нгуен Ван Тьы) 22 декабря 1922 года в семье бедного учителя конфуцианской премудрости: под напором европейской науки, или, как говорили в то время, «нового учения», зубрежка канонических книг и китайской иероглифики утрачивала свой смысл и популярность среди учащихся. Будущий писатель все же некоторое время был более или менее прилежным учеником в школе у своего отца, а затем учился современным наукам в провинциальном центре в лицее. Впрочем Тю Вану рано пришлось оставить школу и заняться поисками работы, познать, как горек рис в чужом доме.

Он долго перебивался случайными заработками, потом служил конторщиком у шахтовладельца в Хайфоне. Постепенно стал приобщаться к революционной борьбе в рядах Фронта Вьетминь, руководимого коммунистами, вести подпольную агитацию. В пору страшного голода 1945 года, унесшего почти два миллиона жизней, участвовал в нападении на склады риса, реквизированного японскими милитаристами и предназначенного на вывоз, – захваченный таким образом рис раздавали голодающим. В дни августовского восстания 1945 года Тю Ван присоединяется к восставшим и вскоре, в трудную нору войны Сопротивления против французских колонизаторов, в 1947. году, он становится коммунистом. Ему поручается агитационно-пропагандистская газетная работа, молодой журналист с увлечением пишет статьи и очерки, пробует силы в поэзии и новеллистике. Суровая жизненная школа войны, первые, хотя и скромные, литературные успехи вдохновили молодого прозаика: в начале 50-х годов он пишет повесть о жизни рыбаков «Деревня у реки». Это было как раз то время, когда Нгуен Динь Тхи, Нгуен Ван Бонг, Ву Хюи Там создавали свои первые повести и рассказы о новых людях героического Вьетнама. Однако первая повесть Тю Вана не увидала света, потому что рукопись в сто страниц, написанная убористым почерком, была утрачена, когда автор вместе с товарищами вынужден был скрываться от карательного отряда колонизаторов. Было все: и тревожные часы в тайных убежищах, и холодные ночи в глубоких пещерах.

Потом, в 1954 году, пришла долгожданная победа, настали годы мирного труда, восстановления хозяйства, завершения аграрной реформы, движения за кооперирование крестьянства. С 1958 года Тю Ван начинает работать в Намдине начальником провинциального управления культуры. И одновременно много пишет – в основном рассказы, очерки, из печати выходят его сборник новелл «Девушка-паромщица с реки Нинь» (1959), путевые заметки о Болгарии («Песня над Дунаем», 1962); большую популярность завоевал его рассказ «Белый буйвол» (1960), затрагивавший острые нравственные проблемы, возникшие на первых порах ломки частнособственнической психологии крестьянина; присутствует в рассказе и излюбленный в народно-поэтическом творчестве образ славного трудяги – буйвола, верного друга земледельца.

Тю Ван продолжал писать новеллы и в годы борьбы против американской агрессии. Эпическая широта, выражающая непреклонность воли поднявшегося на борьбу народа, воплощена в образе безымянного старика-горца из рассказа «Цветы железного дерева» (1971). Старик появляется в повествовании неожиданно, будто добрый волшебник из сказки, в опаснейший момент грозного паводка и спасает бойцов. Это обобщенный и нарочито неиндивидуализированный образ. Весь рассказ овеян дыханием древних сказаний и обычаев.

В середине 1963 года Тю Ван приступил к созданию своего наиболее значительного произведения, принесшего ему широкую известность в стране – романа «Тайфун», который вышел в свет в 1969 году.

Рубеж 50-х и 60-х годов знаменует собой возмужание новой вьетнамской литературы, создание широких обобщающих полотен, в которых отразились все перемены, произошедшие в жизни народа и страны. Многие писатели создают эпопеи, рассказывающие о великом революционном перевороте в истории страны, Августовской революции: «Рушатся берега» (т. I – 1962, т. II – 1970) Нгуен Динь Тхи, тетралогия Нгуен Хонга «Ворота моря», первый том которой вышел в 1961 году.

«Наша тысячелетняя литература буквально ожила в душе каждого вьетнамца, – говорил в 1960 году Нгуен Динь Тхи, – сейчас она молодеет, обновляется, развивается, наполняясь духом патриотизма и социалистической идеологии».

Тема социалистических преобразований в деревне становится одной из ведущих. Но, пожалуй, именно в «Тайфуне» с наибольшей полнотой выражено понимание того, сколь сложны пути строительства нового общества в бывшей колонии, какие неимоверные трудности приходится преодолевать здесь. Конечно, например, в дилогии Дао Ву «Мощеный дворик» (1959) и «Весенний урожай» (1960) – первом большом литературном произведении во Вьетнаме на тему о «поднятой целине», о кооперировании крестьянства – мы тоже находим тонкое художественное исследование перемен, нелегких и медленных, в душе крестьянина, приходящего к приятию начал новой жизни. Но смелость автора «Тайфуна» в немалой степени определялась тем, что он обратился к материалу необычайно острому – ведь вообще осознание сложностей, возникающих в ходе социалистического строительства, трудностей перестройки всего старого уклада наиболее четко отразились в произведениях на темы из жизни католических районов страны. Католики во Вьетнаме, всегда составлявшие незначительное меньшинство населения, были, тем не менее, обособленной его частью и особой политической силой.

Католические миссионеры прочно обосновались в стране уже в первой трети XVII века, вербуя себе все новых и новых сторонников. Впоследствии католики стали главной опорой для колонизаторов, приступивших в середине XIX века к захвату Вьетнама: из них формировались отряды носильщиков, вспомогательные, охранные части, они служили проводниками и переводчиками. Все это не могло не вызвать осложнений во взаимоотношениях вьетнамских христиан со своими соотечественниками и в дальнейшем: буддизм и конфуцианство воспринимались как «свои», исконные религиозные учения, а католицизм – как чужое, пришлое, связанное с колонизаторами.

И в этом было немало истины, так как еще в 50-е годы нашего века деятельностью вьетнамской католической церкви руководили назначавшиеся из Ватикана священники-иностранцы. А сама вьетнамская католическая церковь во многом длительное время сохраняла средневековые восточные черты: это и культ священника – ему воздавались княжеские почести, он пользовался поистине деспотической духовной и светской властью над своей паствой, и сам он воспринимался как представитель господа бога на земле; это и слепое подчинение каждого члена христианской общины церковному клиру; это и сектантская круговая порука, которая мешала иному кадровому работнику-активисту, вышедшему из среды католиков, стать атеистом. Колонизаторы сеяли и ловко использовали национальную и религиозную рознь среди населения Вьетнама: в период антиколониальной войны Сопротивления они, верные старинному лозунгу «разделяй и властвуй», натравливали буддистов на католиков, представителей малых народов (тхай, мео) на вьетов, то есть собственно вьетнамцев. Этим целям служили и созданные колонизаторами в те военные годы автономные зоны и провинции, в том числе и католическая – в Намдине, где и происходит действии романа «Тайфун». Кстати, неслучайно, что в созданном империалистами на Юге Вьетнама после Женевских соглашений 1954 года марионеточном государстве у власти оказался отпрыск старинного рода католиков Нго Динь Зьем, назначавший на все важные посты и должности своих единоверцев. Конечно, «католическое правление» марионеточной администрации Нго Динь Зьема служило прямой поддержкой реакционным католическим элементам на Севере.

Действие романа «Тайфун» происходит в 1959—1960 годах, в переломный момент в жизни вьетнамского крестьянства – создания и укрепления кооперативов. В центре повествования образ молодого, энергичного коммуниста Тиепа, безгранично преданного делу социалистического преобразования жизни. Советскому читателю этот герой, наверное, напомнит Давыдова из «Поднятой целины», книги хорошо знакомой и высоко ценимой во Вьетнаме. Даже чувство Тиепа к обманутой церковниками Нян, воинствующей противнице начинаний народной власти, чувство, которое так и кончается ничем, в чем-то сходно с историей отношений Давыдова и Лушки. Тиеп, как и Давыдов, погибает (это происходит в продолжении этой книги). Но дело, за которое борется вьетнамский коммунист Тиеп, торжествует. И эту победу добра над злом символизирует крах диверсанта Лыка, засланного сюда, на Север, марионетками, обосновавшимися на Юге страны. Борьба с силами реакции, которую ведет Тиеп и его соратники, чрезвычайно трудна и сложна. В романе правдиво изображается подрывная деятельность «духовных пастырей», от сельского кюре до епископа. К этому времени европейских миссионеров, которым пришлось убраться восвояси, сменили священники-вьетнамцы, в большинстве своем настроенные враждебно к народной власти. Да и прошлое у них, как правило, весьма сомнительное: «святой отец» Хоан, например, творил зверства, служа у колонизаторов в карательных отрядах, а потом перешел в духовное ведомство и стал заботиться о душах ворующих. Кстати, отдавая дань исторической истине, Тю Ван изображает в романе и патриотически настроенных деятелей католической церкви. И все-таки «святые отцы» – это главным образом реакционеры типа Фам Ван До, который демагогически именует себя «народным епископом-революционером». Католические деятели такого рода и их приспешники создавали контрреволюционные организации, распространяли листовки, слухи провокационного характера, подрывали кооперативное движение, разворовывали кооперативную собственность, срывали поставки продовольствия государству.

Все было направлено на то, чтобы размыть фундамент народной власти, лишить ее поддержки масс. Причем происходило это под аккомпанемент бряцания оружием с Юга и истошных криков о «походе на Север».

Роман пользуется заслуженным успехом во Вьетнаме, он переиздавался, по нему был создан художественный фильм. Наших читателей наверное привлечет духовная красота героев, их мужество, настойчивость и в то же время трезвость мышления, умение правильно оценить обстановку, – примером тому будет коммунист Тиеп. Многих заинтересует необычный мир далекой, жаркой страны на берегу океана, где живет и трудится дружественный нам вьетнамский народ.

В этом романе писатель сравнивает революционные силы широких масс, неодолимость социалистического будущего страны с неудержимым натиском тайфуна, который не только ломает и выкорчевывает гнилые деревья, но и несет полям живительную влагу. И недаром на последних страницах этой книги кадровый работник-коммунист Тиеп говорит своему товарищу:

«Вот тогда… и приходит к людям вера в себя… Эта новая вера в человека – могущественная сила, остановить ее, как и тайфун, невозможно…»

Н. Никулин

ТАЙФУН
Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Был вечер. По песчаной дороге мимо рисовых долей, окружавших селение Сангоай, шагали юноша и девушка. Они шли вместе от самого рынка Сачунг, что находился в четырех километрах от их деревни, и могли давно уже быть дома, если бы избрали кратчайший путь через оросительный канал – для пешеходов там был мостик. Но молодые люди, видимо, не спешили и, несмотря на то, что идти по песку было нелегко, не чувствовали усталости. Не замечая тяжелой ноши на равномерно поскрипывавших в такт их шагам коромыслах, они вели нескончаемый разговор. Веселый смех то и дело врывался в наступавшую ночь.

В небе уже взошла молодая луна и осветила землю неярким светом. Она напоминала перезрелый желтый банан, который кто-то подвесил в западной стороне неба. Во мраке, белесоватом от молочной дымки луны, тонкие узкие листья бамбука, похожие на острые пики, с тихим шелестом раскачивались под легким южным ветерком. Показались соломенные крыши низких хижин, стоявших на берегу моря. Дома выступали из зелени, словно черепахи, спешащие скрыться и убрать в ночную тьму свои горбатые панцири. В отдалении шпили местной церкви упирались как будто в самое небо. Резко пахли цветы, но сильнее всего был аромат дикой хризантемы, особенно приятный после душного жаркого дня. Веселые лягушки с громким кваканьем прыгали в придорожной траве и по песку, словно радуясь наступавшей прохладе и вечерней росе. В быстро сгущавшейся темноте уже мелькали светляки и, прочертив световую траекторию, исчезали в черных кустах. Сколько раз юноша и девушка ходили вместе по этой дороге? Они не могли бы сосчитать. Годы сменяли друг друга, распускались и отцветали в прудах сиреневые и коричневатые цветы болотной чечевицы, а юноша и девушка носили с рынка Сачунг на бамбуковых коромыслах тяжелые корзины, наполненные калганом, таро[1]1
  Калган – пряность; таро – съедобное клубневое растение.


[Закрыть], капустой, щавелем и другой зеленью.

Выонг жил на западной окраине деревни, к северу от его дома стояла хижина Ай. Еще когда Выонг был маленьким и числился в отряде бойскаутов, он, возвращаясь домой из церкви с праздничной мессы, всякий раз приглашал Ай идти вместе. В детстве они делились сластями из баньяна, кунжута, арахиса. Когда же повзрослели, то Выонг, он был крепким парнем, на три года старше Ай, начал помогать девушке носить корзины с рынка, а она всегда ухитрялась сэкономить немного мелочи, чтобы купить ему мандаринов или какую-нибудь безделушку.

Юноша и девушка превратились в молодых людей, и если бы Выонг не был сиротой, он вполне мог бы оказаться зятем дядюшки Кхан Нгиа, отца Ай. Но через год после смерти матери Выонга Ай отдали замуж. А было невесте четырнадцать лет. В здешних местах считалось, что девушка, не вышедшая замуж к восемнадцати-девятнадцати годам, заслуживает насмешки, – ей уже грозит участь старой девы. Закон не препятствовал раннему замужеству. А когда провинцию захватили враги и она стала называться автономной католической, закон превратился просто-напросто в обычай. Мужем Ай был Нионг, племянник местного священника, и родители Ай очень гордились удачей своей младшей дочери. Свадьбу сыграли пышно, торжественно, а на другой день свекровь Ван намочила голову невестки теплой водой, смешанной с золой молодого бамбука, взяла острый нож и чуть ли не под самый корень обрезала ее красивые густые волосы. И это был обычай. Выйдя замуж, девушка должна была забыть о танцах и песнях, проститься с весной и молодостью и со своими девичьими косами. Теперь ей предстояло с раннего утра до позднего вечера работать в доме мужа. Ай плакала три ночи подряд, так что глаза распухли от слез. Под платком она скрыла короткие, ставшие жесткими волосы. С раннего утра и до позднего вечера ей приходилось теперь носить корзины с солью, рисом, несвежей рыбой, вонючим навозом. На ее долю выпала самая черная работа, и немудрено, что на лице Ай застыло скорбное выражение, а это, вместе с короткими торчащими волосами, сделало молодую женщину совсем непривлекательной. Муж Ай был старше жены на шесть лет. Он учился на портного у мастера, державшего лавку на рынке Сачунг. Но Нионг с детства привык бездельничать и скоро связался с темными людишками, целыми днями пропадавшими на рынке.

Рано выйдя замуж, Ай так же рано была брошена мужем. В деревне никто этому не удивлялся, потому что взять в дом жену означало не больше, чем купить свинью или буйвола. Ай горевала над своей судьбой втихомолку. Разве что Выонг мог бы ей посочувствовать, но тот исчез из деревни. Местный богатей не раз угрожал отправить Выонга в солдаты или выдать властям, которые устраивали облавы на молодежь, чтобы пополнить ряды армии. Люди говорили, что Выонг подался в партизанскую зону…

Два года прошло с той поры, когда здесь воцарилась мирная жизнь. Но положение в деревне было настолько неопределенным, что многие жители уехали в южные районы. Когда Выонг вернулся в родные края, деревня почти совсем опустела. Ай осталась, она опять жила в своем доме, волосы у нее отросли, стали такими же густыми и длинными, как прежде. Мать Нионга умерла, и он продал дом и поселился у одной торговки на рынке Сачунг. Непутевым был, непутевым и остался. Ай вела теперь хозяйство со старшей сестрой. Сестры возделывали небольшой участок и подрабатывали чем придется: плетением корзин и рыбацких сетей на продажу или сбором выброшенной на берег рыбы и креветок.

Встретившись снова, и Выонг и Ай с удивлением увидели, что за несколько лет стали совсем другими. Выонг превратился в стройного, красивого широкоплечего парня с открытым мужественным лицом. В его глазах светилось дружелюбие, а когда он улыбался, то показывал ровный ряд белых зубов. Ай была взрослой женщиной. От постоянного пребывания на солнце кожа ее приобрела приятный шоколадный оттенок, но в глазах затаилась грусть…

И вот они шли в деревню, возвращаясь с рынка. Вдруг Выонг положил свою сильную мозолистую руку на плечо молодой женщины. Сквозь материю он ощутил тепло ее тела и почувствовал, что дыхание его сбилось. Внезапный трепет охватил парня. Женщина была давно знакомой ему Ай, но в то же время совсем другой, которую он еще не знал, и эта другая опьяняла его. Ее глаза, голос, улыбка, белые зубы, даже тень досады, пробегавшая по лицу, – все это нравилось Выонгу, вызывало у него радостное возбуждение. И сейчас Выонг замолчал, словно поглупел или потерял дар речи. Ай тоже замерла от смущения и растерянности, в глазах заблестели набежавшие слезы.

– Ты вернулся потому, что потянуло в родные места, или затем, чтобы меня увидеть? – спросила она.

И тут в памяти у обоих всплыла вдруг песня их детства, которую они пели, когда вместе уходили далеко от дома косить траву или пасти буйволов. Обоих переполнила радость. И они услышали эту песню – в деревне какая-то девушка запела ее, но знакомые слова показались им куда более наполненными смыслом, более значительными, чем раньше. Песня была похожа на вздох, когда с трудом сдерживаешь рыдания.

 
Зеленая птица вспорхнула на ветку —
Прощай, молодица!
Зачем ты не спросишь, как замуж я вышла,
Зеленая птица?
Невольница в клетке, я билась о прутья
В слепом исступленье.
Не знаю, когда эта кончится мука,
Придет избавленье.
 

Да, ведь Ай по-прежнему была замужем! Она и стояла перед алтарем, и ей надели на палец обручальное кольцо, и потом коротко остригли волосы и несколько лет называли женой и снохой. С того дня весенний и осенний рис созревал и золотился восемь раз. С того дня ее волосы снова отросли и сегодня широкой черной волной спадали на плечи. И вот сегодня Выонг и Ай поняли, что теперь они действительно взрослые люди и нужны друг другу. Звон того свадебного колокола смолк для них навсегда.

Давно ли, в пятьдесят третьем или пятьдесят четвертом году, когда вся земля здесь принадлежала католической церкви, вопросы любви и брака решал местный священник! Но теперь все изменилось…

– Послушай, Ай! Не пора ли нам как-то оформить наши чувства и отношения? – обратился Выонг к своей спутнице.

Уже давно он мечтал жить с Ай под одной крышей. Если несколько лет назад обстоятельства были против него, то теперь ничто ему не препятствовало. У него и у Ай родители умерли, молодые люди имели теперь право решать свои судьбы по собственному усмотрению, и не было силы, которая могла бы помешать им жить так, как вздумается. Ну а если и возникнет преграда, то в их силах преодолеть ее. Выонг готов на все. Но каждый раз, когда он заводил разговор о женитьбе, Ай отвечала, что не может отважиться на этот шаг.

– Хочешь не хочешь, но я боюсь, – и теперь ответила Ай.

Выонг нахмурил брови и схватил Ай за руку.

– Ну а чего?

Голос Ай дрогнул.

– Что скажут в деревне? Ты же знаешь, что́ для деревни церковь и старые обычаи. Тебе все кажется пустяком, но это не так.

Об этом Ай говорила ему не раз, но Выонг только сердился.

– Послушай меня, Ай!

– Что?

– Почему ты не веришь ни мне, ни себе? Почему не хочешь быть счастливой? Чего нам бояться, от кого прятаться?!

– Правильно, бояться нечего… Верно, прятаться не от кого…

– Тогда почему ты колеблешься, почему никак не можешь решиться? Или считаешь, что…

Небольшое облачко вдруг закрыло светлый серп луны. В ночном мраке лицо Ай стало темным пятном.

– Не будем больше об этом, Выонг… кто-то идет… Я боюсь!

Выонг оглянулся: вдалеке, по дороге, пересекавшей рисовое поле, быстро шагали двое, похожие на тени. Во тьме казалось, идут люди в сутанах.

Ай тоже увидела их, еще больше разволновалась, даже голос ее задрожал:

– Прошу тебя, Выонг, ступай скорее домой! Уже поздно…

Двое неизвестных остановились, словно наблюдая. Выонг и Ай молча пожали друг другу руки и разошлись, у каждого в душе остался неприятный осадок. И тут из кустов вынырнула третья тень. Это была женщина, и она, посмотрев на удалявшихся влюбленных, тяжело вздохнула. Если бы можно было видеть глаза женщины, то в них явственно различились бы раздражение и даже злоба.