Текст книги "Бетонные стены воздушного города"

Автор книги: Торговец деревом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Кори, я, конечно, понимаю, что это личное, но спросить обязана. Трагичная судьба твоего отца нам известна, но что насчет твоей матери? – Пак не испытывала никакой неловкости, когда с разбега залезла в личное автора – профессионализм в деле нередко отбивал часть эмоций, из-за чего журналистов не раз обвиняли в бездушии.

Ларс не сводил обеспокоенного взгляда с Кори. Даже ему не пришло в голову спросить об очевидном, хоть у него был такой шанс. Наверное, причиной тому послужила искренняя вера, что Уаилд сам когда-нибудь захотел бы рассказать об этом.

– Я ничего не знаю, – ком встал в горле, мешая словам пройти, получилось как-то хрипло и едва слышно, но повторять дважды не пришлось – присутствующие расслышали каждую букву, иначе как еще можно было объяснить их удивленные взгляды.

– Значит, нужно попытаться узнать, – осторожно предложила Пак.

– Смысл, когда можно позвонить бабушке по маминой линии и просто обо всем расспросить – мы давно не общались. Никто из родни отца не поддерживает контакт с их семьей, для них тема матери – табу.

В кабинете всем резко стало не по себе от мысли, что такое вообще возможно. Да, в современном мире не новость, что иногда от ребенка из-за различных семейных разногласий скрывают информацию про одного из родителей, навеки забывая о нем, но обычно в таких случаях забытого метаморфозно превращают в мертвеца или человека, который ушел и не вернулся. Но, так или иначе, ребенок знает хоть что-то, но это промозглое и колючие «ничего» без ножа режет одним ударом, через уши добираясь до сердца.

***

Хмурое, затянутое синевато-серое октябрьское небо, словно предвестник затаившейся грозовой бури – своеобразный занавес, открывающий начало конференции. Верхние этажи высотки отеля «Gold paradise» утопали в набежавших тучах, наполированные стекла отражали в себе каждое движение грозных клубов на небосводе, нагнетая и без того мрачную атмосферу, будто становясь эпицентром ее образования. Выбирая место для проведения мероприятия, Кори руководствовался принципом «где все началось, там и должно закончиться», и когда прибыл к пункту назначения, окончательно в этом убедился – слишком кричащей была атмосфера, словно отражала все происходящее глубоко внутри.

Молчаливый подъем на этаж в сопровождении адвоката и личной охраны. Последние свободные вздохи не под прицелом камер. Финальный рывок.

Вместительный конференц-зал набит под завязку. Открывшиеся двери впускают вместе с автором глоток свежего воздуха, что легким бризом прокатывается едва до середины помещения, и, втиснувшись в его поток, Кори медленно следует на полагающееся ему место за трибуной. Не избегает, наоборот, ловит каждый искоса или прямо брошенный на него взгляд, в ответ проходится по рядам многочисленных голов. Как же их много… Одни сидят, удобно устроившись за столами, разложив необходимое оборудование, другие трутся у стен или между проходов, максимально (на сколько это возможно) пытаясь не загородить друг другу обзор. И эти глаза… Эти взгляды, словно коршуны слетевшиеся на запах прогнившего изнутри мяса, Кори – падаль для них, туша, которую необходимо растерзать, добить окончательно, растаскивая умерщвленное тело на мелкие кусочки, взмывая к небу, потрошить в воздухе, разнося ошметки по округе. Чтобы ни следа, чтобы ни напоминания. Эта их непосредственная задача на данном этапе. На уровне инстинктов профессии, начиненной фактами недельной давности. И хищные птицы, повинуясь внутреннему порыву, ведомые чутьем, сами того не зная, влетают в клетку с опасным и изголодавшимся зверем, только прикинувшимся, лишь кажущимся добычей, и решетка захлопнулась, а толстый замок беззвучно вошел в пазы. Сколько времени потребуется, чтобы каждый понял, что он обречен? Что музыка сменилась, и теперь придется плясать под другие аккорды, взахлест, до стирающихся и лопающихся мозолей. И Кори гложет эта мысль… Подпитывает изнутри вскормленную не так давно злость, заставляет пылать и гореть.

Глаза цепляют в толпе знакомый блондинистый образ, начиная блестеть ярче. Как бы Кори сейчас хотелось, чтобы Эванс стоял рядом с ним плечом к плечу, но решение идти на конференцию порознь он принял сам и отказываться от него не собирался. «Так будет лучше… Ларс и так хлебнул негатива за его душу, сколько можно еще?»

Почему-то, замечая улыбку на его губах и сложенные пальцы в комбинации «окей», внутри разливается тепло, и становится легче дышать, и строгий костюм вдруг перестает давить.

Наконец, поднявшись за кафедру, Кори коротко поприветствовал присутствующих, а те в ответ обрушили на него целый град из вспышек-выстрелов камер. За спиной автора, едва не доставая до потолка, стоял тот самый плакат, снимок, который не так давно специально подготовила Мика Форетто. И хоть Кори на сцене сейчас одновременно находилось вдвое больше, в эту минуту он чувствовал себя единым с тем, кто был изображен на фотографии, словно это не образ, а неразрывная часть внутреннего «я».

– Мое имя Кори Уаилд, если кто еще не знает. И сегодня я пришел, чтобы поделиться с вами моей историей, – сосредоточенный взгляд скользит по аудитории, излучая уверенность и твердость в каждом слове. Поразительное, даже колоссальное перевоплощение за сорок восемь часов с момента яростных метаний по квартире в безрезультатной попытке разнести к чертям то ли себя, то ли подвернувшегося под горячую руку журналиста, то ли технику и мебель. Как мало людей видели его таким? Единицы? Можно пересчитать по пальцам одной руки человека после ампутации пары «лишних».

– Кори, ответьте на вопрос, почему Вы так долго тянули?

– У Вас есть, что ответить на выпущенную статью?

– Вы подтверждаете достоверность информации в истории Кристофа?

– Это правда, что Ваш менеджер и журналист пережили покушение? Или это очередная утка «Massword», вы заплатили?

Провокационные вопросы вылетали из уст журналистов, как заряженные ядра из пушки. И если бы тактика Кори была хоть на сотую долю иной, он бы принялся последовательно отвечать на каждый, но в планы реальной стратегии проведения «переговоров», которой собрался придерживаться Уаилд, идти на поводу у задающих не входило. Внимательно вслушиваясь, с избирательной точностью вычленяя из череды вопросов нужный, Кори наконец, прекращая словесный поток извне, встает к микрофону ближе и в желании удовлетворить жгучее любопытство коллег Ларса, открывает рот:

– Сами того не зная, вы озвучиваете мои мысли. Вы правы, мне есть, что ответить, иначе я бы не собрал вас здесь и не поднялся на эту сцену, я ведь не похож на самоубийцу, верно? – белозубая улыбка, скрытая, едва уловимая хитрость во взгляде, а в голове лишь одна мысль «ты должен подбросить им зерно, пусть взрастят его сами». – Я, надеюсь, вы позволите для начала немного отойти от темы, нам всем нужно расслабиться, ведь правда? Или мне одному здесь так душно, а желание сбежать в соседнюю кафешку с каждой секундой становится все очевидней и соблазнительней?

Частые взмахи руками у шеи; глубокие вздохи; скрежет зубов, уничтожающий краску с колпачка ручки; постоянная смена позы из-за жмущей обуви – все это незримое согласие: мало кому хочется здесь торчать, «обязан», «должен» и «хочу», «желаю» – понятия противоречивые.

Молчаливое согласие, и Кори продолжает:

– Не знаю, знаком ли кто-то из вас с моим творчеством, так как в небольшом отступлении я буду вести речь о книге «Бетонные стены воздушного города». Поэтому постараюсь объяснить максимально доступно для тех, а мне кажется таких большинство, кто ни разу не брал ее в руки, – мягкая полуулыбка, говорящая «ничего страшного, вы не обязаны читать все, что подсовывают вам на работе». – Фантастика в этой книге весьма метафорическая, жители Воздушного города были настолько одержимы мечтой жить ближе к небесам, что сумели побороть все мыслимые и не мыслимые законы физики (притяжение, гравитацию), несколько «человека-столетий» положив на то, чтобы достичь нужного результата, который бы приблизил их цели. Новые технологии подарили эту возможность, и люди забыли, что такое передвигаться ногами по земле, превратив свои дома и всю округу в космическое пространство, в котором любое движение – очередной пируэт, сальто над головой. Прошли века, жители города давно позабыли о былых временах, о той прошлой жизни, и когда у двенадцатилетней девочки по пути в школу сломался «гравишланг» (прим. автора: жилет, по бокам которого находятся аэро-трубы, мощный воздушный поток поднимает человека, удерживая на определенной высоте, которую он может регулировать), ступив на землю, она от страха и неожиданности не смогла сделать и шагу, рухнув, словно младенец после первого подъема. Шланг починили. А страх девочки переродился чуть позже в любопытство… И вот однажды, когда дома никого не оказалось, Шилла – так ее звали, отключила «гравиполе» (прим. автора: прибор, искусственно создающий невесомость), чтобы попробовать вновь. Так втайне от родителей, друзей и общества она проделывала это снова и снова, пока ноги не стали носить ее по квартире, развивая приличную скорость… Время шло, а вместе с ним росло желание Шиллы поделиться с кем-то, переполняющим все нутро, чувством нового и необычного, и однажды девочка вышла на улицу без «гравишланга». С молниеносной скоростью ее стремление в какой-то мере быть ни как все осудило общество. Даже среди ее сверстников не нашлось ни одного человека, который не посчитал бы это действие признаком чудаковатости. Но и девочка больше не пыталась отстаивать свое право выбора, закончив на той неудачной попытке… В итоге, подводя логическую черту, свою долгую оставшуюся жизнь Шилла прожила в бетонных стенах своей квартиры, не сумев отказаться от того, что однажды попробовала, но больше никогда так и не решившись вновь кому-то открыться. Без свидетелей и без союзников… – Кори сделал паузу, встречаясь взглядом с Ларсом, и не отводя ни на йоту, словно продолжая беседу с ним наедине, продолжил. – Еще неделю назад мне казалось, что я – та самая девочка, которая по собственной воле, распоряжаясь своей судьбой, не вписалась в общественные устои и рамки, допустив роковую ошибку. Ровно семь дней назад я был готов отказаться от всего, что имею ради того, чтобы обо мне со временем забыли, стерли, превратили мое имя в пыль, словно его никогда и не было. Но в отличие от Шиллы, у меня появился союзник и не один, и благодаря их поддержке я стою сейчас перед вами без «гравишланга», чтобы отдаться на ваш суд, швырнув обратно бумеранг, которым еще недавно успел получить по шее, на какое-то время позабыв о реальности!

Элис, Трой, Кэсси и Ларс не смогли скрыть своего ликующего восторга, переполняющих изнутри эмоций, казалось, вся четверка едва стояла на месте – появившиеся за спиной крылья вот-вот были готовы поднять вверх, и еще долго не отпускать.

Сбоку от Кори на экране отразился проецируемый снимок: мелкие растрепанные кудряшки, потухший и испуганный взгляд, шоколадные глаза в прищуре, лишенные былого яркого блеска, местами покрасневшие от слез, поджатые потрескавшиеся губы, следы иссохшей пожелтевшей, словно ржавый налет, крови и косая рваная глубокая рана на всю щеку.

– Таким в последний раз запомнил меня отец, а таким он останется в моей памяти – не сотрешь, не выжжешь.

Один снимок сменяет другой.

Тело, рухнувшее на бок, вспоротое горло и кровавое марево повсюду, осколки на полу и легко узнаваемый перевёрнутый кухонный гарнитур, на котором покоится бездыханный мужчина – равнодушных не осталось.

Вспышки. Щелчки. Волна перешептываний. Восклицаний и вздохов. Причитания.

Поднявшаяся суматоха в конференц-зале стихла не сразу, понадобились долгие минуты, чтобы каждый как мог вылил свое эмоциональное ошеломление. Собеседнику. В диктофон. На лист.

И дышать уже совсем нечем.

Впрочем, это дело поправимое: нерабочие кондиционеры – дело рук Кори и его «команды поддержки». Холлинг придумал затею с добродетелью, и она получила свое право на существование. Кори осторожно подозвал к себе охранника, что-то нашептав ему, а тот, коротко и понимающе кивнув, сразу же удалился из помещения. И в эти минуту неизвестного для большинства ожидания, в аудитории звучит новый вопрос:

– А как же Ваша мама, какой Вы запомнили ее?

Умело расставленные сети, заброшенная наживка, и рыбка попадается на крючок, напарывается – ни уплыть, ни вырваться.

– Вам часто снятся кошмары? – Кори обращается к журналисту, задавшему вопрос. – Я с двенадцати лет вижу свою мать исключительно в них, – резанувший холодом голос, вызывает жалость: прямо здесь и сейчас эти слова звучат не из уст взрослого парня, почти мужчины, их произносит тот самый мальчик с предыдущего снимка.

– Вы могли бы рассказать, что сейчас с ней, она по-прежнему больна? – новый вопрос, которого так жаждал и, одновременно, не хотел услышать Кори.

– Я не слышал о ней с того момента, как мне исполнилось тринадцать – тогда ее родители приезжали в наш дом последний раз. Случившаяся трагедия разбила наши семьи, лишив их единственной причины, позволявшей поддерживать связь. Внук оказался не очень-то и нужен… Раньше мне казалось, что я в чем-то виноват, что во мне крылась вся проблема, но оказалось, что я был прав лишь отчасти – взрослые просто не захотели бороться с моим шоком, пустив все на самотек. И результат – мама для меня так и осталась темой, которую не принято поднимать ни при каких обстоятельствах. Но что если я скажу, что собираюсь пойти против воли людей, ставших мне родителями и дедушки, и мы вместе с вами перешагнем запретную черту? Сделаем звонок моей бабушке и, наконец, зададим ей вопрос, на который я так долго не знал ответа и не хотел получить… Наверное, стоит быть в чем-то благодарным этой статье… – утрировал ли Кори или нет, никто так до конца и не разобрался.

Охранник тем временем вернулся в зал вместе с человеком в спецодежде, на которого не обращали внимания ровно до того момента, как он не подошел к одному из кондиционеров и не залез на стремянку. Три минуты. Пять. И пока телефон Кори подключали к колонкам и настраивали соединение, человек в комбинезоне справился со своей работой – мощный поток воздуха будто ворвался в консервную банку. Жить стало легче. Определенно. Сейчас, даже не осознавая почему этого нельзя было сделать раньше, каждый был готов молиться на Кори, ликуя и приходя в восторг от его сообразительности и чуткости. Знал бы кто, как обстояли дела на самом деле… Реакция была бы резко противоположной.

– Даже не знаю, что ей сказать после двенадцати лет молчания, – вел монолог с аудиторией Кори, вызывая нужный контакт в телефонной книге – на экране для всех транслировался фон исходящего вызова.

– Кори? – удивленный женский голос на том конце провода.

И Уаилд давится воздухом, зависая, он не ожидал, что на звонок ответят вот так вот, по имени, без приветствий, с нескрываемыми нотками раздражения, словно с этого номера набирали не в первый раз, а в сто первый.

– Здравствуй, – появившаяся хрипота в голосе не смогла замаскироваться в помехах из колонок, став вмиг уловимой для сидящих и стоящих перед Кори.

– Догадываюсь, почему ты звонишь именно сейчас, спустя столько лет, – когда-то родной голос звучит незнакомо, неузнаваемо, и от этого на мгновение становится лишь на кончике языка горько.

– Проницательность – лучшая черта для человека, избавляет от лишних слов и ненужной информации, – Кори ощутимо потряхивает. – Ответишь на мой единственный вопрос? И я больше никогда тебя не побеспокою, – на выдохе произносит он, пока все присутствующие замерли в ожидании.

– А что мне еще остается? – с какой-то обреченностью, и уже нет радости от того, что внук, наконец, созрел и дошел до того возраста, когда не обломишься, если наберешь номер; не обломишься, если поговоришь; не обломишься, если сам пойдешь на контакт, но то ли эгоизм пробивается к старости, то ли слишком долгое ожидание говорит за себя.

– Что с мамой?

И это «с мамой» режет женский слух, словно выпущенная пуля, отрекашетив, мажет по вискам. Держит себя в руках, только чтобы произнести предложение, после без прощаний скидывая звонок, в желании унять ускорившееся сердцебиение и остановить град навернувшихся слез.

– Так и не поддавшись лечению, отрицая правду и грезя о том, что у нее забрали мужа и сына, она отправилась за вами, покончив с собой десять лет назад.

Кровь отхлынула от лица Кори. Как так получается, сколько бы ты не готовился и не настраивался, жизнь найдет, чем тебя удивить. И Уаилда получилось ошарашить одним предложением. Казалось, за все время на его долю выпало столько испытаний, что уже не должно остаться сил на нужные эмоции. Но они просыпаются, выходят из анабиоза, подступая прямо комком к горлу. Ни сглотнуть, ни выплюнуть.

– Опишите, что вы чувствуете? – спасительный выкрик из зала, ведь, чтобы не захлебнуться, Кори как раз это и нужно.

– Облегчение. Если она и правда так думала, значит, она сейчас там… с ними. А я, пожалуй, останусь здесь… с вами, – и эта многозначительная улыбка, как упавший камень с души, трогает губы. – Мы же не будем драматизировать и впадать в горе, верно? Десять лет – достаточно большой срок, думаю, я давно уже похоронил ее в своем сердце.

Ларс, находясь так далеко от Кори, и смотря, как тот едва справляется со своими эмоциями, больше всего сейчас хотел ринуться к нему и утащить прочь. Но у каждого действия существуют свои последствия, и раз уж Уаилд решился дать отпор, необходимо завершить каждое движение до конца. Он обязательно позаботится о его чувствах позже. Осталось не так много. А сейчас первостепенным и важным оказались люди, стоящие по одну сторону с ним, – в их руках вся власть, в их руках последняя надежда.

– Дышать и правда стало легче, – Кори втянул носом воздух, а руки сжали до белеющих костяшек трибуну. – Продолжим нашу беседу? – радушно отозвался он.

– Неплохо справляется, держит внимание публики и дает продохнуть только тогда, когда это действительно необходимо, – шепнула Элис, складывая на груди руки и продолжая искоса наблюдать за выражением на лицах журналистов.

– Как вы прокомментируете статью «Massword» выпущенную сразу за «Secret Edition»?

– А как я должен ее комментировать? Все написанное в ней – правда.

– Почему это произошло именно с Вашим менеджером и журналистом? Какой в этом смысл? – продолжал напирать человек из третьего ряда, стенографируя всю конференцию на ноутбуке с самого начала.

– Мой менеджер – член семьи, и Кристофу в процессе слежки за мной это стало хорошо известно, он нашел болевую точку и нанес удар по ней, не задумываясь о последствиях… Точнее, на них он как раз и рассчитывал. Меня пришибло так, что я думал вздернусь в этот же день, если врач, выйдя из операционной, скажет нечто непоправимое. Но, на спасение этого ублюдка, все обошлось. И моя сестра осталась жива, – от присутствующих нарастающий и поднимающийся изнутри гнев Кори не укрылся, казалось, что тот самый Ригель незримо находился в зале. – Эта статья для меня – детский лепет. По настоящему задело меня только то, что жертва, упомянутая в тексте, замахнулась на мое. На родное! На близких мне людей. Если он думает, что таким образом отплатил мне той же монетой, он глубоко ошибается.

– Вы станете мстить?

– Не будьте так ограничены в своей фантазии. Приговор вынесен, а в дела правоохранительных органов я даже носа не суну. Этот малый сожрет себя сам, вот увидите. Судя по всему, единственное, за что он держался в этой жизни, была месть, и сейчас, когда ни рычагов, ни шансов больше не осталось, он познает всю никчемность своего одиночества.

Как бы ядовито и злобно не звучали слова Кори, но осуждение постепенно сошло на нет, стоило только каждому спроецировать на себя его боль.

– А журналист? Почему удар пришелся на него? Как вы это прокомментируете? – но, по-видимому, удовлетворение в зале оказалось не стопроцентным.

И зал вновь подметил резкую перемену во взгляде Кори – многим стало не по себе: парень, действительно, умел одним выражением отразить все свои эмоции.

– Да, есть еще пострадавший, но вам на растерзание я его не отдам! Хватит и одного Кристофа, что без разбора раскидывал снаряды в мое окружение. Поимейте совесть, – глаза в глаза с человеком, задавшим вопрос, заставил того виновато опустить взгляд, коря себя за то, что раскрыл рот, когда этого не следовало. Спросил лишнее. Не стал довольствоваться тем, что съели остальные.

А Ларс на том конце аудитории замер.

Как так выходит? Стоишь бездумно, в своих мыслях или, наоборот, зацикленный только на одном, и стоит только зацепиться краешком сознания за реальность, за прозвучавшие слова, и начинаешь плыть. Заходить в своих грезах за буйки, упорно и настойчиво гребя до нужной, казавшейся правдивой и истинной мысли.

Ларс стоял неподвижно, гипнотизируя взглядом Кори. В голове, словно били в набат, настойчиво и методично повторяя «на растерзание я его не отдам», и от этой фразы вдруг становилось тепло. Как-то непривычно и, казалось бы, едва узнаваемо, словно давно забытое напомнило о себе. Сердце ускорило ход, гоняя кровь по венам. Казалось, внутри кто-то затеял перестановку, меняя местами мебель, задвигая прежние принципы и устои подальше в ящик, а то и вовсе сбрасывая в мусорный мешок. Генеральная уборка – не иначе. И происходящее уже не остановишь, если начал. Не предотвратишь, если не ждал. И Ларс не ожидал, не планировал, не задумывался и уж точно не ждал. Шарахнуло неожиданно, будто откуда-то сбоку, из-за спины, исподтишка.

Сколько еще вопросов прозвучало в аудитории? Эванс не слышал. Только когда сердце угомонилось, снимая пелену с глаз и вынимая из ушей затычки, он расслышал долгожданное:

– На этом, пожалуй, и все. Завершающее слово, перед тем как удалиться, я предоставлю своему адвокату Рику Грамму – ему есть, что добавить, – Кори освободил трибуну и сошел со сцены, направившись к выходу в сопровождении охраны.

Желтый сменился зеленым. А тормоза отлетели к чертям.

Не прощаясь с коллегами, проталкиваясь между рядами, Ларс, придав телу ускорение, вырвался из конференц-зала следующим, в последнюю секунду забегая в приготовившийся спуститься вниз лифт.

– Ты отлично со всем справился, – восстанавливая сбившееся дыхание, практически тараня телом одного из охранников, Эванс протиснулся к Уаилду, встав вплотную.

Мужчина, получив от автора одобряющий сигнал, отставил дежурное беспокойство.

– Я думал, прям там концы отдам, – шепотом, на самое ухо, признался Кори, подмечая во взгляде Ларса какую-то перемену. – Ты чего такой взвинченный?

– Ненавижу тесные лифты, – двусмысленный ответ и лукавая улыбка на губах, вкупе с хитрым блестящим взглядом.

Первый этаж встречает снующими туда-сюда людьми (постояльцы, персонал, гости). И едва не хватая за руку Кори и утаскивая вперед, Ларс терпеливо следует с ним под конвоем охраны до машины, что подогнали на входе, прокручивая единственную в голове мысль: «Сохраняй контроль».

– Спасибо за хорошую работу, – Кори пожимает руки мужчинам в строгих костюмах.

А Ларс, меняется местами с парковщиком.

– Садись быстрее, я поведу, – в какой-то степени нагло, без разрешения, указывает журналист, дожидаясь, когда автор займет место на пассажирском сидении рядом, заводит мотор.

Машина преодолевает метров сто-двести и, сворачивая с дороги, неожиданно резко тормозит между домами. Дерзко откинутый ремень безопасности едва не отлетает в стекло, Ларс срывается с места под стать дикому животному, притягивая ничего не подозревающего Кори к себе за бордовый галстук и глубоко целуя в удивлении раскрытые губы. Своим напором, выбивая из головы Уаилда все мысли, заставляя только, прижавшись ближе, обхватив рукой спину, с такой же страстью и забвением целовать в ответ. Горько от фруктовой жвачки во рту, практически лишившейся вкуса. Мокро от языков, сплетенных вместе, не перестающих оглаживать друг друга. Сладко от разливающейся внутри неги. Возбуждающе от колотящегося под самыми ребрами сердца. Дико от того, что все так ярко и так по-настоящему. Желанно, потому что на грани, вперемешку с эмоциями, адреналином и слетающей, словно шарф с тонкой шеи на ветру, крышей.

Педаль в пол. Скорость.

На какой-то немыслимой заморозке до дома, рывком, лавируя между машинами, словно боясь отпустить это чувство.

Сегодня оба пошли ва-банк. Загадав две шестерки, бросили игральные кости на доску, затаив дыхание, в каком-то заглушающем все вокруг ожидании притихли, неотрывно следя за их полетом. Ничего еще не известно. И еще долго не будет. Но сделанного не воротишь, а надежда на лучший исход подпитывает, дает чувство предвкушения. И если одна кость, без устали вращаясь, приземляется строго нужным числом вверх, то вторая упала ребром, на стоп кадре, пронизывая, заставляет затаить дыхание. И от последней все зависит, насколько далеко вперед мы вырвемся. Сможем ли? Сравняем счет или уйдем в отрыв с значительным преимуществом. Коршуны разлетятся по своим логовам, примутся за дело, и только после волна пойдет дальше, импульсом сшибая с ног, накрывая с головой.

Ставки сделаны – ставок больше нет.

И пока ничего не известно, все словно в тумане, остается только выплескивать накопившееся волнение наружу, сбрасывать напряжение и отвлекаться. Друг на друга. Безусловно. Потому что сейчас оба, как никто другой, понимают, потому что оба на одной волне.

В лифте под пристальным взором камеры держат дистанцию. Позволяют только зрительный контакт, от которого внутри все грохочет и переворачивается, словно включили миксер и замесили все органы, не поймешь где какой – однородная масса, выбивающая кульбиты.

Щелкает замок. Дверь нараспашку. И закрывается уже не рукой – телами, под напором, едва не выдавливающими ее наружу. Коридор встречает темнотой, а гости – сбившимся дыханием вперемешку с неразрывными поцелуями. Не отлипнуть, не оторваться друг от друга. Пуговицы пиджака поддаются ошалелым пальцам с трудом, Кори расправляется быстрее с кардиганом Ларса, оставляя болтаться спущенным на руках. Галстук-удавка ослабляет хватку, слетая с шеи и скатываясь, будто змея, по телу к ногам. Одежда теряется сама собой, оседая на пол. Дорожкой до ванной, цепочкой до душевой. И уже там под напором мощных струй в лицо, в затылок можно окончательно выключить ограничители.

Забыв клацнуть по выключателю на входе, довольствуются малым – неоновый свет кабинки загорается, едва дернули кран. И Уаилду фосфорического мерцания хватает с лихвой, удается разглядеть лицо напротив, припухшие губы, расширенные зрачки, взгляд, полный неподдельного желания и возбуждения. Как долго он мечтал об этом, заходя в своих грезах за пределы, изнывая от желания и выкручивая наизнанку свое «хочу», вновь засовывал обратно, пряча как можно глубже. Даже если сейчас что-то перегорит, в голове Ларса включится не та лампочка, он уже не сможет остановиться и отступить назад. Опасная мысль выдрана с корнем, стоит только Эвансу приблизиться плотнее, обжечь теплом своей кожи, заключить в крепких объятиях и цепко схватиться за подбородок Кори, обездвиживая, чтобы снова глаза в глаза. Он и не думает останавливаться, перебив все ненужные лампочки еще в машине. И прежде чем Ларс успевает проделать желаемое, Уаилд озвучивает свои мысли:

– Твой след с моего плеча исчез, – и Ларс, прислоняясь ближе, нос к носу, мазнув кончиком, внимательно слушает, выжидает. – Давай, укуси меня, – губы Кори, не касаясь, шепчут слишком близко, призывающе, не иначе. Побуждают действовать. Мокрые пальцы скользят вниз, описывая контуры живота, очертания кубиков пресса и приостанавливаются на пояснице, подушечкой большого пальца оглаживая выступающую кость. Эванс бросает напоследок, прежде чем спуститься ниже, удовлетворенный, обжигающий похотью взгляд. И Кори едва не кончает от одного только вида коленопреклоненного Ларса. Зубы смыкаются на пару сантиметров ниже поясницы, где-то сбоку, впиваясь в нежную кожу. Разом. До боли. До вскрика в кулак. И не давая Кори прийти в себя, плавно, не отрывая языка, скользкой дорожкой перемещаясь на внешнюю сторону бедра, повторяет, словно закрепляя результат. Два следа, два отпечатка, две печати, словно говорящие «мое». И Кори уже не сдерживает удовлетворенного, граничащего с воем стона, цепляясь за ручки душевой, прислонившись лопатками к спинке.

– Приятно, когда желания исполняются, будто по мановению волшебной палочки? – и не давая вырваться наружу очевидному ответу с присущим только находившемуся в долгой завязке человеку запалом, закрывает рот настойчивым и знойным поцелуем. Засасывая, вжимая в стеклянную стену, не скрывая очевидного возбуждения, не открывая глаз, отдается нахлынувшей страсти и дает почувствовать ее Кори.

Чтобы не осталось сомнений. Чтобы не жрал себя изнутри.

Отстранившись, Ларс тянется за баночкой. Щелчок – открытая крышка, и гель для душа скользит между пальцами, а воздух наполняется яркими нотками мяты и «летнего бриза» с этикетки.

– День и вправду выдался насыщенным, не помешает расслабиться и отвлечься, – выливая небольшое количество на грудь Кори, возвращает баночку на место, переключая все внимание на тело напротив. Начиная с шеи, не разрывая зрительного контакта, с нескрываемой нежностью в движениях скользит по плечам, плавно перетекая на руки и оттуда на грудь. Уаилд, на какое-то время потерявшись в пространстве, отдавшись ощущениям, забывает о том, что у него есть собственные руки, и они функционируют исправно. Наслаждение получать всегда приятно, но еще приятней доставлять его. Пальцы и тела переплетаются, обмениваясь остатками геля – большая часть уже превратилась в пену. Рука Кори зарывается в волосы Ларса, взъерошивая с темно-светлым градиентом пряди, а вторая оглаживает поясницу, устремляясь вверх по спине. Вода непривычно горячая, хоть и градусник в душе говорит об обратном – жар внутри искусственно завышает. Раскаленное тело, требующее ласки, чтобы к нему прикоснулись и принесли долгожданное удовлетворение, само подталкивает Кори помочь себе: рука, отстраняясь, почти незаметно скрывается за спиной, спускается ниже, касается ягодиц мыльными пальцами и, раздвигая, соскальзывает к конвульсивно сжатому колечку мышц.

– Эй, – призывающий, возмущенный голос Ларса заставляет остановиться, так и не успев начать. – Не отказывай мне в удовольствии потрогать тебя изнутри, – перехватывая за запястье руку Кори, утаскивает себе на плечо, заставляя обвить шею, а после, собирая пену, возвращается обратно. И едва Кори чувствует касание там – все тело прошибает ток.

Поцелуи, рваные, будто урывками, а после глубокие, словно вакуум. И Эванс, осторожно и терпеливо растягивая Уаилда, чувствуя как тугие и неподатливые стенки сжимают пальцы, мысленно стонет, мечтая скорее заменить их своим членом. И чтобы не сорваться, чтобы оттянуть момент долгожданной разрядки, отыгрывается на губах Кори, заставляет на время отвлечься от неприятных ощущений внизу живота, но стоит только третьему пальцу едва коснуться, болезненно шипя, Кори непроизвольно смыкает зубы на губе Ларса.