Текст книги "Белый Клык (СИ)"

Автор книги: Терран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

   Она должна была доказать самой себе, что это была случайность, что «самосожжение» не дало Знанию преимущество, что Разрушение – все еще сильнее. Что Кейан Арк был исключением и подобных ему никогда больше не родится под небесами.

   Озпин, едва почуяв ее, покинул стены Бикона в глупой попытке отсрочить неизбежное, выиграть другим время. Знание всегда поступало так, сколько бы раз ни приходилось делать этот выбор. У него могли быть разные воплощения, вроде бы совсем иные личности... но суть у них была одна и всегда вылезала наружу в такие моменты.

   Он шел сквозь орды Гримм, как нож сквозь масло, с одинаковой легкостью разрубая пополам и Беовульфов, сильных лишь количеством, и прочных Урс, отсекая жала и клешни бронированным Сталкерам и толстые колоннообразные ноги Голиафам. Озпин был вооружен лишь тонкой тростью, что должна была сломаться после первого же удара, но это не имело значения – при достижении определенного уровня мастерства то, что держит в руках Охотник, меч или зубочистку, переставало иметь значение. Важна была лишь аура и душа.

   Салем могла бы просто остаться где была – на загривке дракона, извергающего все новых и новых монстров, и подождать, когда количество пересилит качество. Каким бы искусным не был Озпин, как сильна не была бы его душа – рано или поздно всему в этом мире приходит конец: любым силам, решимости и воле. Бесконечны – только Гримм.

   «Я должна убить его лично»

   Разве может она позволить себе страх поражения? Она – Разрушение. Она – та, кто закончит эту бесконечную войну, разорвет на клочки повторяющийся из раза в раз постылый сюжет и сломает заклинившее мироздание, что застряло в бесконечности самоповторов.

   «Мне нечего бояться»

   Она направила дракона к земле. Коснулась разумом Гримм, заставила их отступить, пригнуться к земле, низким горловым рычанием приветствуя свою Королеву. Озпин мгновенно оказался в одиночестве, окруженный со всех сторон монстрами. Опустив трость, он поднял взгляд к небесам – и уже не отрывал его от огромного дракона, что пронесся над головой, сделал круг и тяжело приземлился на границе арены его последнего боя, задавив попутно десятки своих меньших братьев.

   «Он слаб»

   Спрыгнув с загривка, она прошла мимо самых разнообразных Гримм, что рычали, щелкали клешнями и с трубным ревом потрясали бивнями вокруг, и остановилась на краю пустого пространства. Не удостоив Озпина даже взглядом, погладила по голове Беовольфа, что лишь злобно зарычал в ответ, кося на нее багровым глазом. Ничего удивительного – Твари Темноты могли только ненавидеть, всех, без разбора: людей, друг друга и самих себя.

   – Здравствуй, Знание, – наконец сказала она, посмотрев на своего главного врага ярко сияющими в темноте алыми глазами. – Давно не виделись.

   – Я убил тебя в нашу последнюю встречу, – криво ухмыльнулся Озпин.

   – Не ты, – вернула оскал Салем. – Кейан Арк.

   Беовульф вывернулся из-под ее ладони, бросил свое массивное тело на врага, выдирая когтями клочки земли... и распался тяжелыми черными хлопьями, мгновенно растаявшими в воздухе, когда директор взмахнул тростью.

   – Но ты не он.

   Клешня Сталкера размером с самого Озпина была остановлена изумрудным полем, вспыхнувшим на ладони, и мгновенно отсечена взмахом бесполезного в иных руках куска дерева. Ярко сверкнув мягкой зеленью, разрубил трехметрового монстра на две половинки серп аурной энергии, сорвавшийся с трости.

   – У тебя нет его силы.

   Следующими были две Урсы, уничтоженные с той же непринужденной легкостью.

   – Его харизмы.

   С ревом промчался мимо Голиаф, оглушительно закричал, уходя в атакующее пике, Грифон над их головами.

   – Ты обычный, Озпин, – злорадно закончило Разрушение. – В длинной череде воплощений Знания были герои, гении, лидеры, великие воины... а были и такие как ты. Проходные. Серые. Пустые.

   Пока Знание разбиралось с очередным Гримм, она дала знак дракону – и гигантская лапа едва не раздавила директора в лепешку.

   – Мне все равно, кого убивать. Тебя ждет лишь поражение, Озпин – так же, как и сотен других до тебя.

   – Поражение? – выдохнул Озпин.

   Она дала знак остановиться – и Гримм послушно замерли, ожидая приказа.

   – Я вижу лишь победы, – продолжил директор, непринужденно опираясь на трость.

   Салем не смогла сдержать улыбку, заметив крохотную каплю пота, прочертившую пыльную дорожку по виску и то, как он искал дополнительной опоры в этом небрежном жесте.

   – Каждый родившийся ребенок, человек умерший своей смертью или даже убитый себе подобными – моя победа. Построенное здание, деревня или город, открытие или патент, заключенный брак или написанная книга – все это мои победы.

   – Почему ты здесь, Салем? – тонко улыбнулся он. – Почему не в городе, не несешь смерть и разрушение, как ты делала раньше, еще полтысячи лет назад?

   Он чуть наклонился к ней, будто пытался завязать доверительный разговор:

   – Потому что ты боишься. Там, в Вейл, достаточно Охотников, которых я воспитал, чтобы убить даже тебя. Там, на стенах, выстроенных мной, достаточно орудий, чтобы ранить тебя, в небесах – достаточно кораблей, придуманных мной, чтобы разорвать на куски даже твоего ненаглядного дракона.

   – Я создал человечество, – твердо сказал он, пристукнув тростью. – Все, чего оно достигло, все, что построило – мои победы. Я умирал за это сотни раз – и умру еще столько же.

   Не выдержав, Салем рассмеялась – пустым, холодным смехом, в котором было лишь презрение.

   – Посмотри вокруг, Озпин! – воскликнула она, махнув рукой в сторону горящего зарницами Вейл. – Все эти годы, которые ты посвятил человечеству, бесчисленные жертвы, которые принес, любимые, которых похоронил... Плевать они хотели на все это! Они захватывали твоих любимых Дев, держали в заложниках их семьи, пичкали наркотиками, ставили эксперименты – так они выражали тебе благодарность за защиту. Они устроили Мировую Войну, величайшую бойню в истории человечества – так они сказали тебе «спасибо» за твою веру в них! И, мое любимое, Война за Права, когда доведенные до последней границы отчаяния фавны едва не уничтожили весь мир, который ты поклялся хранить!

   Она вновь засмеялась, не в силах выдержать эту гримасу боли на лице самого ненавистного врага, что мешал ей столько времени.

   – Злоба, ненависть, зависть, алчность... и, самое восхитительное, равнодушие. Им просто плевать, понимаешь, Озпин?! Именно благодаря их равнодушию я сейчас стою здесь, празднуя победу, а ты – готовишься в очередной раз умереть, сожалея о новом поражении. Синдер Фолл было плевать на всех, кроме себя – и она придумала план, что убьет миллионы, но зато сделает ее сильной и подарит кусочек власти. Богачам было плевать на всех и каждого, кроме своей выгоды – и они создали Белый Клык, доведя адвокатов и пацифистов до такой степени отчаяния, что те решили, будто кормить в себе и других Разрушение – чертовски хорошая идея! А всем остальным было плевать на фавнов, пока это не касалось лично их тепленького, уютного мирка – и эта уродливая рана на вашем единстве гноилась, пока, наконец... – она вновь указала на Вейл. – гной не хлынул на улицы.

   – Им все равно, Знание, – развела руками Салем, будто прося прощения за человечество. – И в каждом из них есть частичка меня: чистого, незамутненного Разрушения. Я думаю разбудить эту частичку в каждом, и то, что веками было направлено вовне и помогало выживать, обратится внутрь и приведет к гибели. Ну же! Ты должен оценить этот план!

   – Ты всегда недооценивала людей, – ответил Озпин, перехватывая трость в боевую позицию. – С самого начала. Это много раз выходило тебе боком. Почему ты так уверена, что в этот раз будет иначе? В них также есть Знание, чтобы понять, куда ведет этот путь, Созидание, чтобы сделать что-то из ничего и плохое – чуточку лучше.

   – Не забывай о Выборе, что делается лишь однажды и навсегда, определяя прошлое, настоящее и будущее, – она широко улыбнулась, обнажая два ряда острых, как бритвы, зубов. – Давай сыграем в эту игру в последний раз, мой любимый враг, по самым высшим ставкам. Злоба, ненависть, эгоизм и равнодушие против чести, отваги, самопожертвования и доброты.

   Она снова засмеялась – Гримм вторили ей рычанием и воем.

   – Мы делали это сотни раз, Знание. Не знаю, как ты, а я молюсь лишь об одном – чтобы этот стал последним.

   Она чуть ослабила контроль над своей силой – и Гримм рядом с ней моментально рассыпались черными хлопьями, обратилась в прах трава под ногами... и сама земля, и воздух вокруг – все обратилось в грязно-серый, шершавый поток пепла.

   Прорвалась сквозь завесу вспышка чистейшего изумруда, что спорила яркостью с полуденным солнцем... и вполовину не такая сильная, как у того, кто убил ее в прошлый раз.

   «Он слаб»

   Пепел сформировался в плеть, хлестнул перед Разрушением, со свистом рассекая воздух – Знание отпрыгнул далеко в сторону, почти на опушку. Подхваченная серым вихрем, Салем взмыла в воздух, продолжая обращать все вокруг в свое оружие, бросилась вдогонку, дав знак дракону идти следом.

   «Мне нечего бояться»

   Изумрудные копья, исторгнутые душой Знания, вспороли воздух... и бессильно завязли в пепельной завесе. Салем не давала себе труда уклоняться, с изяществом носорога следуя за отступающим Озпином, проделывая широкую просеку в лесу Эмеральд. Он пытался увести ее подальше от Бикона, но лишь давал время поднять пепельный смерч еще выше.

   Наконец, директор решился на то, чего ждала от него Салем. Остановившись на крохотной полянке, он развернулся лицом к ней, прикрыл глаза... и насыщенная зелень сжигающей саму себя души заполнила все вокруг, поглотив и деревья, и звезды над головой. На мгновение ей показалось, что факел, в который обратил себя директор, сравнялся размерами с ее собственным вихрем.

   Но все это было уже неважно – огромная сила, с бессмысленной щедростью разлитая вокруг, мгновенно исчезла, сжалась в крохотный сверхплотный комок, сквозь который смутно угадывались очертания мужской фигуры.

   «Этого мало»

   Шар изумрудного солнца бросился вперед со скоростью выпущенного из пушки снаряда, врезался в пепельный щит... и продолжил движение, с каждым мигом сияя лишь ярче, проламывая собой собранную Салем силу.

   Королева отпустила контроль – и сфера разрушения распространилась дальше: одно мгновение и она обнаружила себя посреди огромного кратера обращенной в прах земли. Чувствуя, как губы словно сами собой растягиваются в кровожадном оскале, она наблюдала, как замедляется движение зеленой сферы, как тускнеет испускаемое ее сияние... Дождавшись нужного момента, она протянула руку, погружая ее в жидкий изумруд, не обращая никакого внимания на ожоги. Почувствовав, как пальцы обхватили горло, она презрительно процедила:

   – И это все, Озпин? – не дожидаясь ответа, второй рукой пронзила насквозь живот. – Несколько ожогов? Лучше бы ты поступил как раньше – попытался завалить меня трупами своих Охотников. Это несколько раз даже сработало.

   «Я проиграла»

   Она нахмурилась, пытаясь понять, откуда взялась последняя абсурдная мысль.

   «Он обдурил меня»

   – Что происходит? – требовательно прорычала она, проворачивая руку в ране, заставляя изумрудный шар беспокойно колыхаться от боли.

   «Ты была права, Разрушение, – подумала Салем. – Я не Кейан Арк. Во мне нет его силы, его харизмы и умения вести за собой, нет интеллекта и гениальности иных воплощений. Но я – директор Озпин»

   – Что ты сделал со мной?! – потребовала Королева, пытаясь разглядеть сквозь слепящий зеленый свет выражение лица уже мертвого врага.

   «Мои ученики говорят, что я верчу людьми, как пожелаю. Что манипулирую всеми вокруг. Некоторые ненавидят меня за это»

   Салем тяжело помотала головой из стороны в сторону, пытаясь вытряхнуть из головы одновременно свои и чужие и мысли. Они были настолько реальны, так сильно походили на настоящие, что приходилось прикладывать огромные усилия для того, чтобы отделить себя от них.

   «И они правы. Я – манипулятор, Салем. Я владею умами»

   Наконец, Озпин ослаб достаточно, чтобы зеленый свет поблек – Королева смогла взглянуть в лицо своего врага.

   Он улыбался.

   Из уголка губ, через подбородок на грудь капала алая кровь, она же заливала ноги, вытекая из дыры в животе, но...

   Он улыбался.

   «Твоя самоуверенность всегда была твоим слабым местом, Салем, сколько бы лиц ты не сменила».

   Он поднял руку к лицу, показывая ей детонатор.

   «Я копил здесь Прах десятилетиями, прямо в лесу Эмеральд, в ожидании, когда ты позволишь заманить себя в ловушку. Там, у нас под ногами, его многие тонны: огненного, воздушного, гравитации и времени, молнии и льда. Хватит на десяток таких, как ты»

   Поняв, что сейчас произойдет, Королева попыталась отпрыгнуть в сторону, сбежать, спасая себе жизнь...

   Но не смогла и пальцем пошевелить, будто зачарованная глядя в глаза своему врагу.

   «Это работает только однажды, ты знаешь? Один контакт, одно вмешательство»

   «Я проиграла, – подумала Салем, на этот раз действительно Салем. – Он обманул меня».

   Но она не была бы Разрушением, если бы не испортила ему победу.

   – Ты перехитрил сам себя, Озпин, – оскалилась Королева. – Ты и понятия не имеешь, какое чудовище создашь, убив меня.

   «Я рискну. Пусть ее жизнь начнется с того, что она понаблюдает за фейерверком, который я устроил в честь ее рождения»

   – Прощай, Салем, – шепнул Озпин, нажимая на кнопку.

   А после все заволокло огнем и болью.

Глава 27. На краю

   – Ну вот, теперь у нас есть все необходимые данные, мисс Шни, – устало, но со следами бездушной профессиональной любезности в голосе, сказала молоденькая девушка-интерн.

   Она осторожно вынула руку пациентки из прибора, снимавшего необходимые мерки для изготовления протеза.

   – К сожалению, мы не сможем изготовить протезы здесь, – продолжила она, не дождавшись ответа.

   Подняв глаза от экрана прибора, похожего на маленькую узкую микроволновку, девушка взглянула на пациентку. Наследница одной из самых крупных корпораций в мире отрешенно молчала, не отрывая пустого равнодушного взгляда от искалеченной левой руки, не досчитавшейся большого, указательного и среднего пальцев. Для наиболее точного измерения пришлось, невзирая на боль, снять все бинты, открывая покрытую ожогами и рубцами, едва-едва затянутыми аурой, маленькую девичью ладонь.

   – Наша мастерская была разрушена во время атаки, – продолжила она. – Мы отправим собранные данные в Атлас с первым курьером.

   – Как скоро будет готов протез? – спросила вторая пациентка.

   Вздохнув, Джен развернулась ко второй обитательнице двухместной палаты центрального госпиталя Вейл – едва ли не единственной действующей больницей после вчерашней ночи. В конце концов, где еще может быть больше отрицательных эмоций, чем там, куда свозят всех раненных – тех, кто еще живы, но ранены или умирают в муках? Последних, впрочем, было немного: Салли, ее наставница, шепотом рассказала ей, что прошлой ночью Охотники вспомнили древние законы – и всех тяжело раненных убивали прямо на месте, чтобы они не притягивали новых монстров.

   – Дня через три курьер достигнет Атласа, – ответила Джен. – Вряд ли они управятся быстрее, чем за неделю.

   «Шни ведь достойны только самого лучшего...» – с усталой злобой подумала она.

   Там, на нижних этажах больницы, раненные лежали в коридорах так плотно, что невозможно было пройти, не наступив на кого-нибудь: они стонали, кричали или тяжело скрипели зубами, пытаясь сдержать боль, горели в лихорадке (запас лекарств истощился еще утром), умирали от потери крови (она кончилась еще раньше), оплакивали родных и близких. Но Шни, разумеется, получили отдельную палату на самом верху, с кучей ненужного им оборудования, что пригодилось бы в других местах, и личного врача, пусть даже просто интерна, который снимет мерки и ответит на все дурацкие вопросы – как будто этого нельзя было сделать через пару дней!

   Ее коллеги не спали уже вторые сутки в попытке успеть помочь всем, под окнами – стояли на страже немногие выжившие Охотники, защищая больницу от редких Гримм, еще шатающихся по разрушенному городу, но она тратит свое время здесь, обслуживая детей самого богатого человека в мире. Первый этаж напоминал поле боя, разрушенный до основания прорвавшимся сквозь Охотников Сталкером – но, разумеется, мы наведем порядок не там, а на этаже Шни, которому тоже досталось – от Невермора, на сей раз. Резервные генераторы едва обеспечивали больницу нужным количеством энергии – но, ясен хрен, мы потратим ее на освещение палаты, хренову кучу ненужных анализов и работу дорогущего оборудования, чтобы произвести впечатление на двух легкораненных богачек! Это для обычного человека ожог четвертой степени может быть опасен для жизни, но людям с открытой аурой ничего не грозит – уже через неделю ранение будет выглядеть так, будто прошли месяцы. Сейчас ожог выглядел так, будто был получен дней десять назад.

   Джен должна была ненавидеть все это... но чувствовала только глухое раздражение, приглушенное свинцовой усталостью.

   Пусть делают, что хотят. Салли обещала ей, что после этого она сможет немного поспать.

   – Хорошо, – кивнула старшая Шни, осторожно подвигав рукой на перевязи и скривившись от боли. – Вы можете быть свободны.

   – Иди к черту, богачка... – буркнула интерн, отворачиваясь от пациентки. – Отпускать она меня еще будет...

   И замерла, осознав, что сказала это вслух. Осторожно развернувшись, она исподлобья взглянула на пациентку, запоздало вспомнив, что эта женщина, если пожелает, легко может разрушить ей жизнь.

   Винтер Шни легко отделалась в кровавом безумии прошлой ночи, в отличие от многих и многих. Лишь глубокая рана на плече, уже почти затянутая ее аурой да отравление скорпионьим ядом, нейтрализованным введенным в больнице антидотом, но...

   Прямо сейчас бравый лейтенант армии Атласа мало походила на тот безупречный ледяной образ отстраненного профессионализма, который Джен не раз наблюдала по телевизору – молодая лейтенант почти всегда стояла за плечом генерала Айронвуда на всех пресс-конференциях... а порой и проводила их сама, когда ее патрон был занят. Длинные белоснежные волосы, всегда собранные в аккуратную булочку на затылке сейчас в беспорядке спадали на грудь и спину, бледная фарфоровая кожа казалась почти прозрачной из-за потери крови, холодного люминесцентного освещения и больничной робы. Ее усталость и измождение сквозили во всем: в каждом осторожном, точно рассчитанном движении, синих кругах под глазами... даже ранних морщинках, внезапно обнаружившихся в уголках бледно-голубых глаз.

   – Джен, верно? – без нужды спросила Охотница, пробежав взглядом по криво нацепленному бейджу.

   «Черт!» – подумала интерн, осторожно кивая.

   – Ступай, девочка, – со все той же тяжелой усталостью в голосе покачала головой Шни после секундной паузы. – Я все понимаю, но в следующий раз будь осторожна – если бы я не знала ситуацию, в которой оказались все мы, то не оставила бы это без последствий.

   – Мне все еще нужно нанести мазь, наложить повязку, поставить капельницу...

   – Я в состоянии сделать это сама, – дернула плечиком Шни, садясь на кровати и осторожно опуская босые ноги на теплый (они даже подогрев здесь включили!) больничный пол. – Я Охотница, девочка, в мою подготовку входил и курс полевой медицины. Ступай, Джен, моя рука почти зажила. У тебя наверняка много дел.

   Пару мгновений интерн переводила взгляд с одной сестры, тихой и подавленной, будто не замечавшей ничего вокруг, кроме своей искалеченной руки, на другую – бледную, уставшую, но решительную и...

   – Хорошо, – наконец вздохнула она.

   Шни действительно было Охотницей – чего только не умеют представители этой профессии. А ей так хотелось спать...

   Оглянулась она лишь однажды, у самой двери, и долгое-долгое мгновение смотрела на сцену маленькой семейной трагедии: на полное страдания лицо Винтер Шни, присевшей рядом с сестрой. Она уловила тихий умоляющий шепот:

   – Вайс... пожалуйста, поговори со мной.

   Осторожно прикрыв за собой дверь, Джен прислонилась спиной к двери и сползла по холодному пластику, прижав колени к груди, прижалась к ним лицом, прячась от мира. Она всего полгода проработала в этой больнице, но уже видела много таких сцен: родных, горюющих о мертвых, прощание с безнадежно больным... и это рвало ей сердце на части, каждый раз, будто в самый первый.

   Но прямо сейчас у нее не было сил переживать о чужом горе – там, внизу, таких трагедий были тысячи. В радиусе нескольких кварталов вокруг больницы – десятки тысяч. По всему Вейл – миллионы. Она сама была одной из этих трагедий.

   – Мама... – тихо прошептала она.

   Она понятия не имела, что стало ее семьей: родителями и младшим братом, что должен был закончить школу всего через месяц – они не отвечали на звонки. В глубине души Джен знала – скорее всего, они мертвы. Она никогда больше их не увидит.

   Никогда.

   Большого и указательного пальцев не было вовсе – их просто вырвало с мясом, когда взорвался контейнер с огненным Прахом. Черную обугленную кожу срезали хирурги, когда ее привезли в больницу и сейчас Вайс ничто не мешало с болезненным самоедским любопытством рассматривать оголенную кость и едва-едва затянутые аурой ожоги. Среднему пальцу повезло больше – не доставало всего двух фаланг.

   Не обращая внимания на тусклые, будто приглушенные огромным расстоянием (и сильным обезболивающим, что ей дали) голоса врача и сестры, наследница перевернула руку, рассматривая ладонь – столь же искалеченную, как и тыльная сторона.

   Ее никак не отпускала глупая мысль: а что стало с ее пальцами? Они так и остались лежать там, посреди разрушенного фестивального городка, затерянные среди трупов солдат Атласа, фавнов Белого Клыка и простых гостей турнира? Или, может, их уже сожрал какой-нибудь Гримм, решивший перекусить? Возможно, их утащили себе в нору крысы, чтобы накормить своих прожорливых деток?

   Почему это кажется таким важным?

   Грудь туго стягивал толстый слой бинтов, скрывая вырезанную прямо на теле аббревиатуру организации, которую она ненавидела всей душей, но... Вайс и не нужно было смотреть – она чувствовала ее. Две ненавистные буквы огнем горели на коже – и плевать этой боли было на любые обезболивающие: казалось, что даже мертвой она будет чувствовать их.

   Кто-то с силой надавил на предплечье, опуская руку.

   – Вайс... пожалуйста, поговори со мной.

   Эти слова, в отличие от других, она прекрасно расслышала – столько мольбы и скрытой боли звучало в них.

   – Винтер... – прошептала она, встретившись взглядом с сестрой.

   Не дождавшись от нее никакого продолжения, Винтер вздохнула и принялась аккуратными, нежными движениями наносить противно пахнущую белую мазь на ее ожоги, накладывать какие-то прозрачные, пропитанные регенерационным раствором пластыри, быстро и со знанием дела обматывает руку бинтами, лишь изредка морщась от боли в плече...

   О чем она должна была говорить? Если единственный вопрос, испуганной птицей бьющийся в голове, заставлял задыхаться даже не при попытке произнести его вслух – просто проговорить про себя? Если при любой мысли об этом в голове сразу же вспыхивало это тошнотворно искреннее: «Убей их всех. Убей всех фавнов»?

   Тогда, в том коротком бою, который она почти не помнила, был только этот приказ, отданный призрачному рыцарю. Лишь эти два предложения, шесть жестоких и сладких слов, повторяемые снова и снова, не дали ей потерять сознание, поддерживали в проекции жизнь. Они перекрывали все – боль в руке и груди, во всем избитом и истощенном сражением теле... эта ненависть спасла ей жизнь. Эта злоба едва не стоила жизни дорогому ей человеку.

   – Как... – прошептала Вайс и тут же замолчала, пытаясь проглотить комок, вставший поперек горла.

   Сердито тряхнув головой и вытерев рукавом больничного халата словно сами собой навернувшиеся слезы, она упрямо повторила:

   – Как... Блейк?

   Она почти ничего не помнила из того боя... но тонкий, полный боли крик Блейк, отпечатался у нее в сознании навсегда, точно также как образ ее рыцаря и защитника, заносящего клинок над подругой, беспомощно распластавшейся на земле, зажимая рукой глубокую рану на боку.

   Гигас Арма был просто оружием – не он решил убить Блейк, одну из ее самых близких друзей. Это сделала она – Вайс Шни, позволив своей ненависти и боли заглушить голос разума, подменить «враги» на «фавны».

   «Убей их всех. Убей всех фавнов!»

   Она ненавидела Белый Клык – всей душой, каждой гранью своей личности: за их злобу, за то, что из-за их действий страдали невинные... за то, что страдала сама.

   Но в конечном итоге... она ничем от них не отличалась. Доведенная до отчаяния, не желающая мириться с судьбой, она позволила ненависти управлять собой, диктовать цели и методы.

   «Я отведу тебя на собрание Белого Клыка, Принцесса, – сказал ей Браун. – Уверен, ты встретишь там много отталкивающих личностей, переполненных злобой и ненавистью глупцов, но уверяю тебя – ни один из них не стал таким просто так».

   Самое ужасное заключалось в том, что, даже понимая все это, – злоба никуда не делась. Стоило только вспомнить эту маску, тонкие губы, кривящиеся в зубастой усмешке, восторг, с которым он вырезал на ее теле свое послание, как все возвращалось назад: паника и ужас, мольба и отчаяние, злоба и желание отомстить. Вайс тонула в этом водовороте эмоций – слишком сильных, слишком противоречивых, чтобы она могла с ними справиться. Сами собой сжимались кулаки, сердце тяжело стучало в груди, легкие сжимались, силясь протолкнуть в себя в воздух через перехваченное спазмом горло...

   В себя ее привел голос сестры.

   – Она выкарабкается, – сказала Винтер, осторожно погладив ее по плечу. – У тебя очень сильная подруга, Вайс – без нее я бы не справилась. Он не мог ранить ее, не с таким Проявлением – она прекрасно справилась с тем, чтобы рассеять внимание того ублюдка. Уверена, ты уже завтра сможешь навестить ее.

   Наследница вздрогнула, пряча глаза. Навестить Блейк? После того, как она едва ее не убила? Вайс похолодела, подумав – смогла ли кошка расслышать приказ, который она отдала рыцарю? Она шептала эти слова? Кричала?

   Она не помнила.

   Придвинувшись поближе, Винтер осторожно обняла ее, прижав к груди.

   – Все хорошо, родная... – прошептала она, гладя Вайс по волосам. – Я с тобой. Мы с Блейк позаботились о том, чтобы он никогда не вернулся.

   Эти объятья, ласковый голос – Вайс будто снова было десять, будто вновь она искала утешения у старшей сестры после очередного «неприемлемого для Шни провала». Она всегда получала у нее всю поддержку и любовь, что была ей необходима и которую не видела от родителей. Эти теплые руки, знакомый, пусть и приглушенный едким запахом лекарств, цветочный аромат и тихий голос, прогоняющий тревоги, заставили расслабиться сведенные судорогой мышцы, успокоится тяжело ворочающееся в груди сердце, а слезы – свободно течь по щекам, без стыда и боли, принося лишь облегчение.

   – Все хорошо, все закончилось, – вновь и вновь повторяла Винтер. – Он не вернется.

   – Их так много... – ответила Вайс. – Так много... каждый из них ненавидит меня, каждый с удовольствием убил бы. Весь Белый Клык, все фа...

   – Это неправда, – прервала ее Винтер.

   Чуть отодвинув ее от себя, она пальцами подняла ее подбородок, заставив взглянуть в глаза.

   – Блейк не ненавидит тебя, – твердо сказала она. – Ты бы видела, как она беспокоилась, как торопилась на помощь, с каким гневом сражалась... Это не может быть ненавистью, сестренка. Это любовь. Это дружба.

   – Она возненавидит, после того, что я с ней сделала.

   – Рыцарь просто защищал тебя, – начала было Винтер. – Ты успела развеять его. Это не твоя...

   Дернув подбородком, она освободилась от пальцев сестры и вновь прижалась к ней, спрятав лицо.

   – Это неправда, – прошептала она. – Это моя вина. Я отдала ему приказ убивать – всех фавнов вокруг. Я хотела этого. Я до сих пор хочу.

   Пару секунд Винтер молчала, все так же – размеренно, успокаивающе – гладя ее по волосам. Вайс затаила дыхание, опасаясь самого страшного – ее разочарования и осуждения.

   – Ты знаешь, – наконец начала Винтер, заставив Вайс напрячься. – Так всегда получается. Кто-то делает тебе больно – ты злишься. Кто-то калечит тебя – ты ненавидишь их за это. Кто-то называет тебя вторым сортом, грязным животным – ты злишься. Кто-то повторяет это десятилетиями – и ты начинаешь ненавидеть. Тебя бьют – ты бьешь в ответ. Тебя презирают – ты презираешь их. Это называется замкнутый круг.

   – И что делать?

   – Мне иногда кажется, что ты считаешь, будто у меня есть ответ на любой вопрос, сестренка, – с горечью прошептала Винтер.

   Вайс с удивлением почувствовала, как на ее макушку упали две тяжелые капли. Она даже не сразу поняла, что это значит. Ее сестра, силой которой она всегда восхищалась, примеру которой следовала – беспомощно и беззвучно плакала.

   – Я не знаю, Вайс, – призналась Винтер. – Я годами пыталась придумать, как мне исправить свою ошибку. Прости меня... прости за то, что упустила свой шанс, за то, что разрывать этот замкнутый круг придется тебе. Если бы я была сдержаннее и умнее – у меня был бы шанс изменить все.

   Несколько минут они молчали, крепко прижимаясь друг к другу, находя утешения в тепле и объятьях.

   – Это то, о чем ты предупреждала меня, да? – наконец, спросила Вайс. – Вторая Война за Права, та, что уничтожит всех? И все, что нам остается – ударить первыми?

   – Может быть... После ранения меня сразу привезли сюда, вместе с тобой – у меня нет информации, чем все закончилось. Завтра здесь будет генерал – думаю, после встречи с ним я смогу сказать точнее.

   – Я ведь... это не моя вина, правда, Винтер? Я никак не могла это предотвратить?

   – Конечно нет – твердо ответила Винтер. – Ты была ребенком и единственное, что имеет значение: что ты можешь сделать СЕЙЧАС. Я постоянно повторяю себе это, много лет. Давай договоримся так: сейчас мы обе притворимся, что не рыдали как две сопливые девчонки, я поставлю тебе капельницу и сделаю укол. А за это время ты подумаешь, что можешь сделать прямо сейчас, не выходя из комнаты. Уверена, ты сможешь придумать хоть что-то.

   – У нас не так много времени, сестренка, – тихо сказала Винтер, когда все было сделано. -Уверена – из Атласа уже вылетел самый быстрый корабль Шни, чтобы забрать тебя домой. Я ничего не смогу сделать – ты все еще несовершеннолетняя. Закон на его стороне. А у меня будет очень много работы. Я буду навещать тебя так часто, как только смогу, но...