Текст книги "Безымянное проклятье (СИ)"

Автор книги: Tenvtrave

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Если раньше гости не прислушивались к их разговору, то теперь все звуки смолкли. В абсолютной тишине Гарри закашлялся, подавившись водой, а Рон слишком сильно воткнул вилку в свой салат. Звон металла о стекло ввернул ещё одну спицу в висок Гермионы, и она, не справившись, слегка зажмурилась. Грозу было не миновать.

– Вот как… – Молли вновь вернулась к трапезе, и все с облегчением вздохнули, но Гермиона знала, что это лишь начало. Она знала, что хозяйке дома нужен был разгон, слишком внезапна была эта новость.

«Уютная» тишина и впрямь продлилась недолго, и, как только присутствующие вновь попытались завести непринуждённый разговор, Молли сразу вернулась к оставленной ранее теме.

– И как давно ты это решила?

Вопрос был с подвохом, но отступать Гермиона была не намерена.

– Я знала это всегда.

– Вот как. – Молли отставила приборы и чуть нагнулась вперёд, явно пытаясь «задавить авторитетом», но она забыла, что Гермиона не была её дочерью и не реагировала на подобные угрозы. – И как долго ты планировала пудрить мозги моему сыну?

– Мама! – возмущённо воскликнул вышеупомянутый сын, но Молли оборвала его грозным взглядом.

Гермиона тоже отложила приборы и скрестила руки на груди. В любом случае при такой усталости и головной боли ей кусок в горло не лез и вряд ли у неё разыграется аппетит после этого разговора.

– Я никогда не вводила никого в заблуждение. Наша жизнь с Роном и тем более планирование совместных детей никоим образом вас не касаются.

Пока Молли разгонялась для нового витка разговора, Гермиона поднялась и оглядела притихший стол. Рон низко опустил голову, но кончики его ушей пылали, и она знала, что ему стыдно за всю эту сцену.

– Приятно было вас всех повидать. Думаю, нам пора?

Рон кивнул, но не успел он встать, как Молли вновь была в боевой позиции. Она тоже встала, но Гермиона уже вышла из-за стола и пошла по направлению к камину.

– Нет, постой! А ты, Рон, никуда не пойдёшь, пока я с тобой не поговорю! Слышишь, стой!

– Молли, я думаю, не стоит портить вечер выяснением отношений, – изо всех сил стараясь сдерживаться, насколько возможно, мягко ответила Гермиона.

– Нет, я выскажу всё! Ты не достойна моего сына! Уткнулась в свои книжки и за ними света белого не видишь! Да где ж это видано, чтобы женщина не хотела родить от любимого мужчины? Ты и не любишь его, только пользуешься его добротой и держишь при себе как верную собачонку.

Этого Гермиона вытерпеть уже не могла.

– Хватит! – Она резко развернулась, и свет замигал от её едва сдерживаемой магии. – Вы можете не любить меня, вам может не нравиться мой образ жизни, вам может наплевать на мои интересы, но вы никогда, слышите, никогда не можете указывать мне, кем быть и что делать! Рон знал, на что шел, мы знакомы с ним большую часть своей жизни и, думаю, его любви хватает, чтобы принимать меня такой, какая я есть.

За её речью наблюдали все, но она была слишком подавлена и зла, чтобы рассматривать реакцию окружающих. Всё её внимание было сосредоточено на Молли Уизли, в девичестве Пруэтт, которая, в своё время, была лучшей выпускницей и выдающейся волшебницей. Мысли летали в её голове, сталкиваясь друг с другом и рождая новые. «Где ж это видано, чтобы женщина не хотела родить от любимого мужчины?» «Нет, в чём она преуспела? В блестящих чарах по чистке картофеля и мытья посуды?» «Как долго ты планировала пудрить мозги моему сыну?» «Я захотел от тебя детей ещё тогда, в день победы».

Она перевела взгляд на мертвенно бледного жениха и спросила:

– Рон? Ты идёшь?

Она старалась придать своему голосу стойкости, но всё равно ей казалось, что вопрос прозвучал жалобно и даже жалко. Гермиона зажмурилась, чтобы не видеть метания на лице Рона, и, не дождавшись ответа, шагнула в зелёное пламя камина. Она не обернулась.

***

Как только Гермиона вывалилась из камина на ковёр, её едва не стошнило от отвращения всей создавшейся ситуации. Она не могла думать ни о чём, кроме как несправедливости судьбы к ней. Почему на неё свалились все трудности именно сейчас? Как так вышло, что отлаженная, прекрасная жизнь чуть меньше чем за месяц превратилась в катастрофу? И кто виноват в том, что Гермиона всё более и более путалась в своих чувствах и желаниях? Может, она уже начала сходить с ума?

Обхватив себя руками, будто было холодно, она поняла, что не в состоянии даже заплакать. Черт бы побрал весь этот стресс. Ей было невыносимо жаль себя. В пустом, тёмном доме, слушая завывание ветра за окном, который будто плакал вместо неё, Гермиона чувствовала своё невыносимое одиночество. Разве не должны муж и жена быть самыми преданными друг другу людьми? Разве не обязаны они вступаться друг за друга перед нападками общества?

Промчавшись в свой кабинет, она взмахом палочки запечатала дверь и добавила пару звукоподавляющих чар. Меньше всего ей хотелось сейчас слушать Рона, что бы он ни хотел сказать: обвинить или, наоборот, извиниться. Ей не хотелось быть камнем преткновения в большой и дружной семье. Ей не хотелось быть регулярно осуждаемой за глаза и изредка порицаемой публично. И уж точно ей не хотелось слышать каждую субботу якобы скорбные вздохи Молли и её же псевдо тонкие намёки.

«Как она может осуждать меня? – рассуждала Гермиона, вышагивая по своему кабинету из угла в угол. – Как она может только на основании собственного опыта осуждать мою жизнь и мои желания? Неужели она думает, что только из-за того, чтобы выйти замуж, она порвала со своей семьёй, все остальные должны мечтать о том же? Что это универсальный рецепт счастья и других просто не существует? Почему же она не требует этого от своей дочери? Что-то я ни разу не слышала от Джинни, чтобы та жаловалась на притесняющую их мать! Почему я? Вот почему я? И, Мерлин, почему именно сейчас?»

Выдохшаяся, она опустилась в рабочее кресло и унылым взглядом окинула ворох исписанного пергамента и закрытую толстую книгу, которая, возможно, содержала в себе ответ на одну из её проблем. Гермиона понимала, что, несмотря на усталость, вряд ли сможет уснуть в таком взвинченном состоянии. Ещё меньше ей хотелось застать возвращение Рона и продолжить выяснение отношений уже в спальне. Никогда ранее она не вставала между ним и его семьёй и в ней не было достаточно моральных и физических сил, чтобы выяснить, чью сторону он принял. Ей оставалось лишь одно – работать над переводом. Отбросить ненужные мысли, структурировать свой мозг и не думать о личных проблемах. Только о работе.

Устав от весьма однообразного оглавления, она взяла в руки книгу, раскрыла её наугад и перелистнула вперёд, в поиске свежей главы. Не пытаясь прочесть, что именно за заклинание ей попалось, она принялась за работу.

Только работа.

Не представлять Рона, который, возможно, пытается до неё докричаться сквозь звукоподавляющие чары или вскрыть защиту на двери.

Только работа.

Не вспоминать перекошенное в «праведном» гневе лицо будущей свекрови и ядовитые слова, сказанные ею сегодня вечером.

Только работа.

Не вспоминать подозрений о якобы её недостаточной любви к Рону и оттого нежеланию родить ему детей.

Только работа.

Не думать о том, кто был всему молчаливым свидетелем. Не представлять его возможную реакцию на весь этот цирк. Не пытаться спрогнозировать его горькие слова о том, что семья Уизли её недостойна.

Только работа, работа, работа, работа…

Где-то на задворках сознания Гермиона отметила, что злость заставляет её работать гораздо быстрее обычного. Перо летало по пергаменту, который становился всё длиннее и длиннее, рука и пальцы онемели от напряжения, глаза слезились из-за усталости и скупого освещения, но она не собиралась останавливаться. Она не читала, не вглядывалась в текст и не пыталась собрать переведённые буквы в слова. Гермиона будто растворилась в нём, и все беды и переживания ушли так далеко, что её уже больше не волновали. И только переведя последнее предложение и поставив последнюю точку, Гермиона ощутила тревогу. Перед глазами поплыли цветные круги, в ушах барабаном загремел стук её сердца, а голова и вовсе, казалось, пустилась в пляс.

Так Гермиона-пока-ещё-Грейнджер во второй раз в жизни упала в обморок. И в этот раз от перенапряжения.

========== XVIII ==========

Гермиона плыла в темноте. Не было картинок, света, звуков и волнений. Она просто дрейфовала в кромешной тьме, и та её не пугала. Она подружилась с темнотой ещё в детстве, когда силой своей стихийной магии призывала к себе «светлячков». Маленькие, мягко мерцающие горошины летали по комнате, и каждый вечер Гермиона звала на одного меньше. Именно тогда она перестала бояться темноты – когда погас последний из светлячков, её окружила приятная, домашняя темнота ночи, желающая ей только добра.

Вот и сейчас тепло и покой завладели её разумом, и она совсем не хотела возвращаться к своим переживаниям. Туда, где её переполняли сомнения и страх. Лучше было остаться здесь, в шёлковой, обволакивающей темноте, где её никто не найдёт и не достанет. Слишком давно она не ощущала себя настолько отдохнувшей и умиротворённой.

Но всё прекрасное, как и ненавистное нам, временно. Гермиона ощутила еле заметное прикосновение к своим волосам. Ласковое, словно южный ветер. Потом ещё одно и ещё и поняла, что просыпается.

Оставаясь с закрытыми глазами и всеми силами стараясь не выдать своего пробуждения, она пыталась осознать, где она и что с ней произошло? Последнее её воспоминание – расплывающиеся перед глазами строчки древнего проклятья, которое переводила не глядя на время и не жалея собственных сил. Вероятнее всего, она уснула от истощения. Или упала в обморок, а затем уснула. Пальцы Рона никогда не были так осторожны с её волосами, и она ни за что на свете не смогла бы спутать прикосновения Драко Малфоя.

Дальнейший анализ ситуации выявил, что она лежала головой у него на коленях. Что ещё может быть одновременно твёрдым и мягким, а также тёплым? Гермиона ощутила невольный жар, пробежавшийся вдоль позвоночника. Каждое ленивое, но бережное движение пальцев в её волосах порождало миллион крохотных мурашек, которые заворачивали её существо в мягкий кокон из блаженства и неги. Всеми силами она хотела продлить эти мгновения. Возможно, ещё раз заснуть вот так: у него на коленях, в тепле и безопасности. И обязательно, чтобы он так же ласково дотрагивался до её волос, будто до величайшей для него драгоценности.

А ещё она отчаянно хотела бы проснуться иначе. Если быть предельно точной, её сознание совершенно деспотично захватила идея проснуться от его поцелуя. Податливое воображение тут же нарисовало ей картину того, как смотрится она сейчас со стороны. Вот его пальцы ласково гладят её волосы, пока вторая рука держит книгу. Серые глаза не торопясь бегают по строчкам, и в задумчивости он приподнимает бровь, явно прочитав что-то интересное. Но вот книга занимает его всё меньше, и всё чаще он бросает быстрый взгляд на Гермиону, которая спит на его коленях. В конце концов, он осторожно откладывает книгу, медленно склоняется над ней и…

От представшей перед ней фантазии Гермиона почувствовала непреодолимый комок в горле, явно мешающий ей дышать, и громко сглотнула.

Рука в её волосах тут же замерла, но спустя мгновение вновь пришла в движение, но Гермиона всё же успела заметить разницу – пальцы напряглись и стали ещё более осторожны.

– Тебе сегодня сопутствовала удача, Грейнджер, – тихо смолвил Драко Малфой.

Вспомнив весь свой ужасный день, она не ответила и даже не открыла глаз, лишь выразительно фыркнула.

– Правда-правда. Исключая случай в так называемом семейном гнезде Уизли, гордо именуемым домом, тебе невероятно повезло. Я бы даже сказал – нам невероятно повезло обоим.

Она вновь не ответила, стараясь насладиться остатками того волшебства, которое ещё недавно было между ними.

– Ты случайно перевела именно ту главу, которая описывает наше с тобой проклятье.

Всю сонливость словно рукой сняло. Гермиона резко распахнула глаза и села, развернувшись корпусом к Малфою. Он, как она и представляла, читал, но не книгу, а длинный пергамент, который Гермиона переводила накануне обморока.

– Почему ты меня не разбудил? – совершенно не беспокоясь о том, как выглядит, она потянулась через него за свитком, но Драко лишь поднял руку выше.

– Потому что помню, какое наслаждение находиться действительно во сне. – Гермиона не остановилась, а придвинулась ближе и вновь потянулась за пергаментом, твёрдо намереваясь его схватить. Малфой же вновь переместил руку так, чтобы она до неё не смогла дотянуться. – Грейнджер, что ты…

Она на мгновение замерла и внезапно поняла, в каком именно положении находится – чуть ли не лежит поперёк Малфоя, а их лица разделены буквально парой-тройкой жалких дюймов.

Резкая волна возбуждения чуть не стоила ей остатков здравомыслия, когда она заметила расширяющиеся зрачки Драко, практически скрывающие серую радужку, и стремительно тяжелеющее дыхание. Он опустил взгляд на её губы, медленно облизнул свои, и это движение подействовало на неё, как холодный душ. Она тут же отскочила от него на добрые пару метров. Малфой вздрогнул, будто сбрасывая оцепенение, и, глубоко вздохнув, медленно провёл руками по лицу. Её собственное возбуждение пропало, как только она очутилась вне его досягаемости. Казалось, что с Драко произошло то же самое.

Было ли это побочным действием проклятья или же её личным взбудораженным воображением – она не знала. И одним из способов это узнать, было прочесть, что же именно она перевела.

Она находилась на огромном ложе, укрытом покрывалом глубокого шоколадного цвета. На ощупь оно было как бархат, но скользил как шёлк. Такое вряд ли можно было встретить в реальности. Гермиона передвигалась на четвереньках осторожно, держа курс на выпавший из рук Малфоя пергамент, и даже не подозревала, какое внимание он ей уделяет из-под своих ладоней. Не подозревала она и о тех фантазиях, которые рождались у него в голове, когда он смотрел, как осторожно она ползёт к пергаменту, закусив губу от задумчивости.

Добравшись к пункту назначения, Гермиона села к изголовью кровати плечом к плечу с Драко и принялась за чтение.

Это была бы прекрасная история о братьях-близнецах, если бы один из них не походил на ангела, а другой – на дьявола во плоти. Второй близнец рос завистливым, угрюмым и замкнутым ребёнком, в то время как первый открытым, светлым и лучезарным. Вопреки всякой логике, второму близнецу была понятна лишь одна любовь – любовь к своему брату. Собственническая, жадная, завистливая она разъедала его изнутри, но первый близнец, казалось бы, не замечал этого. С открытым сердцем он уделял всё своё свободное время младшему брату, и тот, казалось, таял от его света. Но стоило первому близнецу увлечься чем-то другим, как в душе второго поднималась вязкая, тягучая тьма.

Прошли годы, и мальчики выросли в статных, видных юношей. Но если у одного был широкий круг общения, то у второго – отсутствие связей с внешним миром вообще. Всё больше и больше уделял он своё время мрачным экспериментам в подземельях поместья, всё глубже и глубже он уходил в таинства тёмной магии.

И однажды пришла пора им жениться и продолжить свой род. Первый выбрал себе в жены прекрасную волшебницу, в которую был влюблён долгие годы, а второй с презрением отвергал любые предложения. Он надеялся, что ради их дружбы и его брат откажется от женитьбы, но был разочарован – тот быстро сыграл свадьбу и уехал из отчего дома.

Шло время. Второй близнец простил своего брата, обвинив во всём его супругу, которая околдовала его. Он поклялся, что отомстит за его свободу. Меж тем, супруга первого близнеца носила в своей утробе первенца и, будучи суеверной, не принимала никаких гостей, даже родственников. Но судьба была к ней неблагосклонна – погибла она в родах вместе с ребёнком. В глубокой печали вернулся первый близнец в родные стены.

Его брат, возжелав всегда видеть его подле себя, задумал сотворить проклятье, что навсегда отвадит возможных жён.

Долгих пять лет потребовалось ему для воплощения своего гениального, но безобразного плана. Столько же потребовалось его брату, чтобы забыть свою первую жену и захотеть жениться вновь.

Проклятье, по задумке его создателя, в момент его наложения связывало жертву с человеком, вызывавшем в том наиболее отрицательные эмоции. Активируется оно в момент помолвки жертвы. Тело человека, с которым связало проклятье жертву, засыпает в анабиозе, в то время как его сознание подключается к сознанию жертвы. Связываемый с жертвой человек видит и слышит всё, что происходит с жертвой днём, а ночью встречается с ней в подобии сна. Его тело живёт за счёт магических сил жертвы, которые со временем могут и вовсе истончиться или исчезнуть. В момент брачной церемонии тело связываемого умирает в страшных муках, которые ощущает его сознание, будучи в сознании жертвы. Жертва так же испытывает боль, но в разы меньшую. Вся дальнейшая жизнь жертвы отравлена присутствием в её сознании сумасшедшего и озлобленного сознания недруга, которое, потеряв собственное тело, теперь может бороться за действия её тела, мыслей и поступков. Из-за невозможности нормального сна и отдыха жертва постепенно сходит с ума.

Созданное проклятье развязало второму близнецу руки, и со временем он изничтожил каждую девушку, которая пыталась забрать у него внимание брата. Похоронив пятую жену, которая совершила самоубийство, как и четыре её предшественницы, первый близнец принял обет безбрачия. До самой смерти жили два брата в огромном, пустом доме, забытые всеми.

Если бы у них не было двух старших братьев и одной младшей сестры, прервался бы славный чистокровный род Трэверсов.

– Аладибрим Селебри, – прошептала Гермиона формулу проклятья.

***

«И ни одного слова о том, как снять проклятье, – вновь подумал Драко, наблюдая краем глаза за Гермионой, которая дошла до конца пергамента. – А я уж было думал, что скоро конец. Но, видимо, нам всё-таки судьба посетить Малфой-мэнор для решения этой задачки».

Он вновь закрыл лицо ладонями, и мимолётное прикосновение плеча к плечу породило волну тепла. Вспоминая недавнее возбуждение, Драко невольно усмехнулся. Значит, её чувства всё-таки передаются ему здесь, даже более полно, но только при физическом контакте. Его буквально смыло волной вожделения, когда Гермиона замерла и повернула лицо к нему. Ощущение её тела на своих ногах в опасной близости от мужского достоинства не облегчало дело, и если бы она помедлила ещё мгновение, он бы её поцеловал.

«Безумец, – ругал он сам себя, прячась от её взгляда. – Неужели ты действительно хотел бы проверить, как быстро она тебя оттолкнёт? Или какие ругательства будет использовать после? Как скривится её прелестное личико в отвращении?»

Но все эти вопросы меркли перед тем фактом, что Гермиона тоже чувствовала желание. Он знал, он чувствовал это, и никакие логические комбинации не могли этого объяснить. Ни «у неё давно не было секса», ни «они поругались с Уизли», ни «она решила проверить нелепую теорию Блейза об их совместимости». Каждая последующая мысль была всё более и более нелепой и неприменимой по отношению к Гермионе.

Она поступила единственно верно в сложившейся меж ними ситуации – сделала вид, что ничего не произошло, и, как ни в чём не бывало, уселась рядом с ним читать свои записи. Это было разумно и безопасно. Для их хрупкого мира и согласия такое поведение было лучше всего. Но ощутив один раз хрупкое единение с ней, пусть даже в виде сносящего все мысли возбуждения, ему до зубного скрежета хотелось повторить. И, наконец, узнать, какими были её губы на вкус.

Драко знал, что никогда на это не решится. Зачем? Никаких явных признаков заинтересованности в нём она ни разу ему не подавала. Кроме этой иррациональной, необъяснимой волны вожделения – ничего. Если бы Малфой начал действовать, основываясь только на эфемерной вспышке желания, он был бы полным болваном. Их сотрудничеству и хрупкому доверию пришёл бы мгновенный конец.

«Тем более ты не знаешь, как долго будешь оставаться внутри неё и имеет ли вообще это проклятье обратное действие», – мрачно закончил он свои думы.

– Значит, нам всё-таки придётся искать пути в Малфой-мэнор, – подвела итог Гермиона, опуская пергамент на колени. Невольно Драко залюбовался её задумчивым видом, взглядом, устремлённым в никуда, скрывавшим внушительную работу мозга.

– Да. Тебе снова понадобится Нотт. Он сможет придумать сказку для моей матушки, она знает, что мы друзья.

– Не Блейз? – Грейнджер подняла на него взгляд и лукаво улыбнулась. Кажется, она знала ответ, но ей хотелось услышать его от Драко.

– Этот напыщенный, экстравагантный малый? Ни за что. Матушка так и не смогла поддерживать дружбу с миссис Забини. По той же причине.

– Так вот в кого Блейз такой балагур? – Её тихий смех буквально наполнил комнату светом, а его сердце – щемящей нежностью, от которой он хотел бы отказаться. Это было больно и страшно и ощущалось, как самая большая уязвимость. Только он не мог понять, перед кем.

– Думаю, он просто пытается произвести на тебя впечатление, – холоднее, чем он рассчитывал, ответил Драко и был удивлён тем, что Грейнджер рассмеялась ещё громче.

– Мне кажется, он не настолько дурак, чтобы думать, будто у него есть какой-нибудь шанс.

«Действительно, не дурак, – мрачно думал Малфой, в задумчивости кусая губу. – Поэтому он и пытается тебя подтолкнуть в сторону Нотта. Ты не заметила того, что заметил Блейз. И я. Тео действительно тобой заинтересован, насколько его вообще может заинтересовать представительница женского пола».

Это ещё больше раздражало Драко. Он не мог чётко выразить мысль, формирующую его возмущение по данному поводу, и старался не заострять на этом своё внимание. Вслух же он сказал совершенно иное:

– Ты так говоришь, как будто у кого-нибудь, кроме Уизли, вообще есть какой-либо шанс.

Веселье на лице Гермионы будто выключили коротким «нокс». Её щеки вспыхнули, и она низко склонилась к пергаменту, пытаясь скрыться за упавшими на лицо волосами. Она была… смущена? Брови Драко поползли вверх, но затем резко вернулись на место. Он встал с прекрасного ложа и вернулся в своё кресло, слева от камина. Ему нужно было подумать.

Она не сразу покинула его колени, когда только проснулась. В голову закрадывались сомнения: сколь долго она лежала без сна, притворяясь спящей? Значит ли это, что она наслаждалась его лаской? И та безумная волна желания – была ли она продолжением и следствием тех невинных прикосновений, которые он позволил себе, пока она спала?

Все эти мысли порождали в Драко ураган непрошенных эмоций и чувств, которые он отчаянно пытался заглушить доводами рассудка. Он не хотел надеяться. Он не хотел жаждать её. Но все знаки говорили об одном:

У него был шанс.

========== XIX ==========

– Я отошлю Теодору сову, как только проснусь.

Она не произнесла за всю ночь ни слова, вновь и вновь перечитывая переведённую историю. Драко не был против тишины, ему тоже было о чём подумать. Из книги не было однозначно понятно – имеет ли заклятье обратное действие? Наоборот – никакого подтверждения тому, что это проклятье использовалось после смерти его создателя, а он, тем временем, использовал его всего несколько раз за свою жизнь.

Насколько Малфой помнил из историй о чистокровных семействах, помолвку назначали за несколько дней до свадьбы, иначе кто-нибудь да догадался бы, что все невесты испытывают одинаковые симптомы.

– Газеты уже успокоились на мой счёт?

– Ты же знаешь, что да. – Гермиона наконец-то вернулась в своё кресло. – Никаких изменений за четыре недели – тут даже Скитер не сможет придумать, что ещё написать.

– Жаль. В газетах можно было бы узнать о состоянии матушки.

Гермиона бросила на него косой взгляд, и Драко едва удержался, чтобы не закатить глаза. Кажется, настало время вопросов. Интересно, она знает, что выглядит чуть иначе, когда в ней возникает любопытство?

– Вы близки с ней?

– С матушкой? – Ему не очень-то хотелось говорить на эту тему, но деваться от Грейнджер было некуда. Оставалось лишь тянуть время.

– Нет, со Скитер.

– Что?! – Светлые брови моментально взметнулись вверх.

– Расслабься, это была шутка. – Грейнджер издала тихий смешок, а затем вновь стала серьёзной и любознательной одновременно. – Конечно я имела ввиду Нарциссу Малфой.

Драко тяжко вздохнул, сел поглубже в кресло и задумался: «Как бы ответить Грейнджер, чтобы у неё после ответа не возникло последующих вопросов?»

Впрочем, он сомневался, что ему это удастся.

– Если судить по меркам чистокровных семей – да, близки. Подозреваю, что для маглов близость выглядит иначе.

– В чём выражается это отличие?

Малфой закрыл глаза, ругнувшись про себя. Нет, не удалось.

«Признайся уже сам себе, – вкрадчиво говорил ему внутренний голос, – тебе нравится отвечать на её вопросы». Отмахнувшись от него, он начал подбирать слова, нужные для объяснения.

– Потому что внешний наблюдатель никогда не догадается об этой близости. Только очень-очень внимательный, и то, ему потребуется масса времени. Думаю, ты помнишь, что оба моих родителя учились в доме Слизерина, каждый из них мастерски скрывает свои чувства и привязанности.

– И что же должен найти тот, кто будет очень внимателен? – не унималась Гермиона. Невероятно, но её любознательность пробуждала в нём забытое желание обличать в слова свои ощущения. Это было занимательным развлечением, практически единственным из доступных ему здесь.

– Мелочи, на самом деле. Взгляды, едва уловимые движения, мимолётные прикосновения, выражающие поддержку. Больше всего привязанность находит выход за стенами родного дома, но и там она сдерживаема приличиями и правилами поведения в обществе.

– Да, наверное, маглы будут более… раскрепощёнными в выражении своих чувств.

Малфой усмехнулся и запретил своему воображению вспоминать, насколько маглорождённые ведьмы, а конкретно эта, могут быть раскрепощёнными в выражении своих чувств, и как можно спокойнее ответил:

– Возможно. Как-то никогда не было шанса сравнить. Впрочем, некоторые семьи волшебников тоже весьма… эмоциональны. – Драко скривился, вспоминая шумный обед в доме Уизли. – Не знаю, как у маглов, но такая… экспрессивность среди чистокровных семей считается дурным тоном.

Грейнджер фыркнула, явно что-то припомнив.

– Экспрессивность как у Забини, да? – с усмешкой спросила она.

Драко ничего не оставалось, кроме как принять её шпильку и улыбнуться. Малфой был совершенно уверен, что она поняла, о ком именно он говорил, но благоразумно решила не ссориться. Да и из-за чего? Казалось, у неё самой уже развеялись какие-либо иллюзии по поводу тактичности или сдержанности вышеупомянутой семьи. Что уж и говорить – все эти слова были не про семью Уизли.

***

Гермиона медленно подняла голову и вскрикнула от пронзившей шею боли. Поясница так же была не в лучшем состоянии: мышцы задеревенели от неудобной позы и постреливали при каждом движении. «Так и есть, – подумала она, со стоном разминая шею и затёкшие запястья, – я заснула прямо за столом. Хорошо, что я пишу быстросохнущими чернилами, иначе красовался бы перевод сейчас прямо на моей щеке».

В ванной комнате, куда Гермиона отправилась после того, как сняла с двери все защитные чары, она обнаружила перья, застрявшие во всклокоченных волосах. Всё её тело ныло и кричало о желании скорее погрузиться в горячую ванну, но ей предстояло написать письмо как можно скорее, и она ограничилась бодрящим душем.

Конечно, Гермиона понимала, что сейчас лишь воскресное утро (а точнее, чуть больше десяти часов утра воскресенья), но что-то ей подсказывало, что Нотт будет работать даже в выходные дни. Вряд ли она оторвёт его от чего-то важного, ведь так? Ничего не заметив и явно посвежев, она вылетела стрелой из душа и устремилась за порцией кофе, но вместо этого поражённо замерла в гостиной. Там, на диване, в неловкой позе и совершенно одетый спал Рон.

«Что же мы делаем с нашими отношениями?» – думала она, присаживаясь рядом и вглядываясь в такое родное лицо – расслабленное и умиротворённое. Только сейчас она ощутила действие антиаппарационных чар, которые никогда ранее не давались Рону. Гермиона ласково провела ладонью по его щеке, и Рон, резко проснувшись, выпрямился.

Он нахмурился и начал разглядывать её, явно отходя ото сна, а потом, откашлявшись, спросил хриплым голосом:

– Ты была дома?

– Ну конечно. А где ещё… – И тут до неё дошёл смысл его слов. И барьер от аппарации. Он думал, что она ушла, и не хотел пропустить её приход обратно. Наверняка и на входную дверь были наложены оповещающие чары. – Разве мне есть куда идти, Рон?

Тот стушевался, зарылся пальцами в волосы и зажмурился.

– Не знаю. Мне кажется, я уже многого о тебе не знаю. Но тогда… где ты была? Я искал и звал тебя по всему дому.

– В кабинете. Просто поставила защитные и звукоподавляющие чары.

Рон вновь уставился на неё, широко распахнув глаза. В них читалось искреннее непонимание и… недоверие?

– Но зачем?

– Ох, Рон. Я хотела побыть в тишине. Одна. И… мне не хотелось, чтобы тебе пришлось делать выбор между мной и своей семьёй и…

Он резко подался вперёд и взял её за руки, необыкновенно серьёзно вглядываясь в её лицо, будто в поисках подтверждения чего-либо.

– Гермиона, – не менее серьёзно произнёс он, – ты – моя будущая семья. Неужели ты могла подумать…

В её памяти вихрем пронеслись события вчерашнего обеда, и она высвободила руки мягко, несмотря на то, что хотелось их резко вырвать, вскочить на ноги и накричать. Дыхание непроизвольно стало тяжелее, что, конечно, не ускользнуло от внимания Рона. Он поджал губы и продолжил:

– Я признаю, что повёл себя неправильно вчера. Мне нужно было вступиться за тебя, я должен был…

– Рон, перестань. – Каждое слово давалось ей с трудом, будто ей приходилось говорить сквозь густую вату. – Именно поэтому я и хотела побыть одна. Я… совершенно не знаю, как правильно поступить в таком случае. И меньше всего мне хотелось бы делать тебе больно. Или твоей семье. Мне не хочется быть яблоком раздора между вами и меж тем… я не знаю, как должна поступить, чтобы не предать и себя тоже. – Она грустно улыбнулась и продолжила: – Не поверишь, ни в одной умной книжке не описан верный способ избежать ссоры с будущей свекровью.

– Жизнь, она иногда посложнее книжек, да? – Рон, наконец-то, улыбнулся и притянул её для объятий.

– Ты даже не представляешь, насколько, Рон, – ответила она с лёгкой улыбкой, слушая стук его сердца, который всегда действовал на неё успокаивающе. – Даже не представляешь…

***

В этот момент даже сам Теодор Нотт был удивлён тем, что не спал. Более того, на нём верхом скакала грудастая кудрявая девушка, время от времени завывая, словно банши.