Текст книги "Седьмой прыжок с кульбитом (СИ)"

Автор книги: Сербский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Глава 50

Глава пятидесятая, в которой мы помчимся к бездорожью в несказанный свет

Международный туризм в СССР был. Гешефт не афишировался просто потому, что в рекламе не нуждался. В полной мере эту нишу освоила старая добрая система «Интурист», а студентами плотно занимался молодой, но взрослеющий «Спутник», именуемый просто: «Бюро международного молодежного туризма». Вот только насчет зайти туда с улицы и приобрести путевку – фигушки. Как любое гениальное творение бюрократа, процедура покупки была сложна и закручена похлеще триллера Стивена Кинга.

Несмотря на трудности, «Спутник» с «Интуристом» наращивали обороты, пропуская через себя миллионы туристов ежегодно. Желающих было гораздо больше с обеих сторон железного занавеса, однако мешали проблемы с международными платежами. Так с умным видом говорили знающие люди, и кто я такой, чтобы с ними спорить? Впрочем, и без того цифра кажется приличной.

Что касается трудностей, то мало было просто заявить о себе. Перед выездом за рубеж советский гражданин собирал справки, характеристики с места работы и резолюции начальства на этих характеристиках. После чего проходил несколько собеседований, и только потом получал загранпаспорт. Сей важный документ выдавался вместо обычного паспорта и партбилета, а по возвращению туриста происходил обратный обмен. На загранпаспорте так и писали: «собственность СССР».

Но первым шагом на пути в тысячу лье было заседание месткома. Продолжалось это в райкоме, и заканчивалось в КГБ. Окончательное решение принималось в кулуарах обкома партии, где практически непрерывно заседала комиссия по выезду за границу. Вот где кипели страсти… Так что, в отличие от секса, международный туризм в СССР был. И путь к нему был истинным садомазохизмом! Только трудности наших людей не пугали, потому что все люди хотят жить хорошо. А советские люди хотели жить еще лучше. И в это понятие входит не только шопинг, но и желание посмотреть мир.

В случае нашего оркестра процедура была грубо нарушена, поскольку все документы, включая загранпаспорта, выездные визы и билеты, были приготовлены заранее и находились на руках у товарища Иванова. «На руках» – это фигура речи. Точнее говоря, он имел к ним полный доступ и карт-бланш на флайт-план. А формально документы хранились в первом отделе, куда их доставили из Москвы фельдъегерской связью.

И вот дотошные чиновники первого отдела догляделись, что в специальных характеристиках участников оркестра не хватает согласующей подписи местного КГБ. Такой вышел нонсенс: в верхней части бумаги утверждающие штампы имелись, а в нижней части соответствующей подписи не было. Узнав о проколе, товарищ Иванов не стал грустить, а быстренько организовал собеседование в свободной аудитории института. Еще одно нарушение процедуры, обычно не Магомед ходил к горе, а наоборот. Но местные чекисты на просьбу откликнулись.

Процесс шел в порядке «нон-стоп» – живая очередь выстроилась как на экзамен. И как перед экзаменом, у каждой девушки дрожали руки и подкашивались ноги. На «беседу» оркестрантки заходили одна за другой, и сильно там не задерживались. Антону выпало идти последним, поскольку одних провожал с успокоительным посылом, а других встречал дружеским объятьем. В обоих случаях контакт решал несколько задач, и в том числе снимал стресс. Нам здесь истерики не нужны!

Ответственный сотрудник КГБ оказался неприметным мужчиной среднего возраста и среднего роста. Невыразительное лицо его казалось смазанным туманной погодой – на такого глянешь, и через минуту не вспомнишь. Видимо, каждое утро этот человек говорит себе, глядя в зеркало: «Мужик, я тебя не знаю, но я тебя побрею». Костюм на нем, естественно, был серый, глаза водянистые, а волосы пегие. Общий осенний пейзаж портили залысины – они было розовые.

Аура сотрудника казалась ровной, однородной, редкого коричневого цвета, но с красноватым оттенком. Это указывало на чрезмерную замкнутость и эгоистичность. Обладателями коричнево-красной ауры чаще всего оказываются люди нехорошие, поэтому лучше всего держаться от них подальше. Как вариант, красноватые тона в коричневом цвете могут быть предвестником какого-то заболевания, только разбираться в этом не было никакого желания.

– Он не узок, не широк, и не низок, не высок, – пробормотал я.

До этого собеседования мне казалось, что студенты делятся на сов, жаворонков и бакланов, а биография их выглядит просто: «не был, не состоял, не привлекался». Оказалось всё не так. Я и забыл, что наша ситуация с родственниками выглядит сложно. Папа за границей был с длительным визитом, дошел до Кенигсберга, где и закончил войну по ранению. Да и позже бывал в ГДР по служебным делам не раз.

А мама, будучи девчонкой сопливой, два года проживала на оккупированной территории Украины с братьями и родителями. Оккупанты расстреляли братьев за связь с партизанами, маме с родителями удалось выжить. Все эти детали ответственный работник почерпнул из выездного дела Антона, которое лежало перед ним. Почерпнул, и пожелал обсудить.

Хотя для начала следовало бы поздороваться словами, и не кивком в ответ на вежливое приветствие. Еще в приличном обществе незнакомые люди представляются. И уже потом интересуются:

– Надеюсь, моя просьба о недолгой беседе не нарушило никаких ваших планов, сэр?

– Ни в коей мере, милорд, – ответил бы Антон. – В это время суток я совершенно свободен. Не будем же мы считать важным делом тот ничтожный перекус в харчевне, что я отменил?

– Прошу простить мою назойливость, сэр. Буквально несколько вопросов, с вашего разрешения. Пустая формальность, но таковы правила.

– Конечно, – согласился бы Антон. – Не стоит извинений. Порядок есть порядок. Кто, если не вы, должен пламенем закона развеивать мрак злодеяний?

После обязательного вступления должно было последовать предложение выпить чего-нибудь: чаю, кофе или шерри. И собеседник сделал бы это.

– Сегодня над городом стоит прекрасный мягкий смог, сэр, теплый и душистый. Как вы смотрите на то, чтобы оценить аромат настоящего английского чая «Липтон», что мелкой звездной пылью упакован в эти легкие чудесные пакетики?

– Пожалуй, не воздержусь, – ответил бы Антон.

– С молоком?

– Да, чай с топлеными сливками, сахаром и лимоном, – скромно сказал бы Антон. – Пару сэндвичей с копченым лососем и сливочным сыром, яйцо с майонезом, дюжину птифуров. Пожалуй, немного зажаренных сконов с сиропом и черной патокой.

– Джем?

– Не могу не согласиться. Джем желательно клубничный. На этом всё, чтобы не затягивать.

– Если вы спешите в Малый зал на репетицию с юными леди, – догадался бы собеседник, – то я готов, минуя обсуждение погоды, сразу перейти к делу. А тунца с майонезом и песочные коржики я вам заверну с собой.

Вместо всего этого ответственный сотрудник выдал нелепый и бессмысленный вопрос:

– Бережной, с какой целью твоя мать оказалась на оккупированной территории?

Ага, вот так и было – в двенадцать лет мама придумала какую-то цель, и там оказалась! Слава богу, у сотрудника хватило ума не спрашивать, с какой целью отец слонялся по Западной Европе целый год.

Только на вопросы Антон отвечал односложно. Ну что он мог рассказать о делах давно минувших дней, когда его и в проекте не было? «Нет» и «не знаю». Вот и поговорили.

– Здесь написано, что тебя назначили старостой группы, – сообщил сотрудник бесцветным голосом. – Это обязывает и накладывает!

– Ага, – подумал я, машинально почесывая повязку на руке. – Товарищ майор еще не знает про комсорга и профорга. А также про замкомвзвода, который физорг. Это накладывает гораздо больше.

– … Конечно, вам назначили опытного руководителя, и в дороге будут еще сопровождающие. Но тебе следует уделить значительное внимание возможным проискам империалистической разведки. За тобой, Бережной, целый оркестр молоденьких девушек! Не допустить и пресечь, понятно?

Ответная реакция последовала вялая, в виде кивка. Поэтому ответственный сотрудник остальную часть инструкции процитировал без перерывов:

– Советские граждане должны быть настороже. Они постоянно должны проявлять политическую бдительность, помнить о том, что разведывательные органы капиталистических стран и их агентура стремятся получить от советских граждан интересующие их сведения, скомпрометировать советского человека, когда это им выгодно, вплоть до склонения к измене Родине. В этих целях разведки империалистических государств, используя современную технику, применяют методы подслушивания, тайного наблюдения и фотографирования, а также методы обмана, шантажа, подлогов и угроз. Агенты капиталистических разведок действуют часто под видом гидов и переводчиков, врачей и преподавателей, портных, продавцов, шоферов такси, официантов, парикмахеров и другого обслуживающего персонала.

– Ну и как я их отличу? – поинтересовался Антон у меня.

– Не знаю, – честно ответил я и пообещал: – Будем мочить таксистов и официантов с ходу, без лишних разговоров.

– Хм, – задумался Антон. Ведь в каждой шутке есть доля шутки.

– Учти, сейчас он будет говорить долго, как парторг на собрании актива, – предположил я. – Ты слушай. Может, что полезное и услышишь.

– … Разведывательные органы капиталистических стран стремятся использовать в своих целях и такие слабости отдельных лиц, как склонность к спиртным напиткам, к легким связям с женщинами, азартным играм, приобретению различных вещей и неумение жить по средствам, а также беспечность, болтливость, небрежность и халатность в хранении служебных и личных документов.

Оратор вещал, Антон вникал. Товарищ майор еще много чего важного сказал. Разве что шашкой не махал с видом командира, отправляющего бойца вперед, в атаку на танки.

– Забери моё бусидо! – читалось в его глазах.

Опыт в этом трибуне ощущался немалый, а холодный бесстрастный взгляд проникал в мозг, пронзая его насквозь. Так смотрит хищник, не самый главный в пищевой цепочке, например, удав. И голове его взгляд не кончался, он вибрировал, ощутимо упираясь в затылочную кость. Возникало ощущение, что собеседник, подобно вампиру, что-то высасывает у нас с непринужденной наглостью.

Я же, наоборот, свой интерес выпячивать опасался. В отличие от осторожности, эмпатия не мой конек, только различать чужие эмоции я научился давно. С чтением мыслей было сложнее. Хотя в данном случае особых сложностей не возникло, эмоции витали поверху. Кое-что понял, и ничего особенного не обнаружил.

Перфекционист по отношению к другим, всю сознательную жизнь этот боец невидимого фронта провел не на «холоде», а в тиши служебного кабинета. Изучая анкеты и характеристики, он приобрел бесценный опыт по выявлению и недопущению. А хитрым психологическим приемчикам обучился на курсах повышения квалификации. В КГБ это любят (учить и проверять знания) и умеют.

После эмоционального порыва майор потух – отработал обязательную часть, и запал иссяк. Позитивом от этого человека и раньше не пахло, а теперь поперла сплошная неприязнь с острым недоверием. И больше всего ответственного сотрудника раздражала бессмысленность его визита, со всеми этими беседами и инструктажем.

Подобное насилие над инструкцией вызывало у него ощущение морального и физического опустошения. Ведь даже если поставить в соответствующем штампике «возражаю», это ничего не изменит. Решение уже принято, и отменить его на областном уровне невозможно. Так не бывает, но это произошло, и осознать глубину катастрофы не получалось.

Второй странностью был прямой запрет на вербовку участников оркестра. Обычно требовали наоборот: чем больше сексотов, тем лучше. Что же происходит? Этот вопрос лежал на поверхности и мучил ответственного сотрудника. Он не только внимательно изучил докладную записку парторга института, но и разговаривал с ним лично. И склонялся к мнению опытного педагога: сомнительных личностей в оркестре полно.

Взять того же Бережного, который морально неустойчив. До такой степени неустойчив, что его сожительница беременна! Поэтому преданность делу коммунизма вызывает сомнение. Где здесь благонадежность? И какая может быть, к чертовой матери, заграница? Этот вывод тоже читался в глазах майора. Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу…

С другой стороны, назначенные парторгом пианистка и скрипачка, хорошие комсомолки и дети уважаемых людей, в списке выездных не значились. Им не отказано, их просто там нет. Из обкома звонили с выражением недоумения, но товарищ Иванов возразил. Мол, список составлен давно, утвержден в Москве, и билеты уже куплены. Разве это не кумовство и коррупция, с которым надо бороться самым решительным образом?

Сложившаяся ситуация мне тоже не нравилась. Вышло так, товарищ майор выступал статистом – поскольку ничего изменить не мог. Он огорчен и недоволен. Но оставлять за спиной озлобленного недоброжелателя не хотелось. В выражении «Большой брат следит за тобой» шуток нет, комитет госбезопасности – организация могущественная. И на какой уровень вынесет его карьерная лестница, не знает никто. Причем дергаться и стремиться в число друзей совсем не обязательно, нет.

Достаточно не попасть в список его врагов. Ведь чем мельче у человека душонка, тем больше гадостей он может устроить с высоты своего положения. Поэтому, пока Антон отвечал на вопросы, я старательно пыхтел, излучая доброжелательность. Нагнетал душевный покой и безмятежность с таким усердием, что сам ощутил умиротворение. Причем делал это с самого начала беседы, и даже зевнул несколько раз непроизвольно, пусть и внутри парня.

– Всё хорошо, всё просто прекрасно, – шептал я. – Ты тоже хорош! Ты умеешь глотать обиды и делать вид, что всё хорошо. И, в конце концов, всё будет хорошо, ведь в вечном поиске хорошего решения всегда следует менять плохой минус на хороший плюс. А если тебе сейчас не хорошо – значит, ты просто ещё не дошёл до конца. Но в конце всё будет очень хорошо…

Известно, что слушателей высших курсов КГБ учат многому. В частности, сопротивляться попыткам управления сознанием. Примененная мной техника зовется «Взмах», что на языке нейролингвистического программирования означает перестройку реагирования партнера. Этот прием считается и лечебным, поскольку позволяет плавно заменить деструктивный настрой собеседника более позитивным.

Ответственный сотрудник оказался крепким орешком. Лицо его оставалось бесстрастным, ни единый мускул не дрогнул. Или установка на защиту от гипноза сработала – игнорируя иллюзию покоя, он держался из последних сил, только моргал чаще обычного. И довел разговор до планового конца, хотя скулы сводило от зевоты.

А на прощанье он заинтересовался повязкой на руке Антона. Службист до мозга костей, майор продолжал отрабатывать все детали. Пусть и делал это с безразличным видом, мимоходом:

– Что у тебя с рукой?

А вот лично для меня этот интерес выглядел далеко не дежурным. Налицо была беда на запястье – ранки от собачьих клыков нарушали правило «заживает как на собаке». Ни фига оно не заживало! Чего я только не предпринимал, вызывая толчок, мощный адреналиновый шок, который должен был резко ускорять процессы регенерации тканей. Да, дырку на спине этот шок зарастил быстро. А на руке не то что бы ускорялось – двигалось наоборот. Ранки чесались и гноились не только у меня, у Антона тоже.

Бабушка Мухия тогда не выручила. Она дала мазь, которая ни фига не помогла. И к проблеме бабушка отнеслась философски:

– Так бывает. Учти: когда собака кусает за ногу, это хорошо.

– И чего здесь хорошего? – не понял я.

– Верная примета к любовным утехам. Правда, это еще означает напрасную покупку и вообще, бесполезную трату денежных средств. Однако на фоне любовных игр такие траты происходят постоянно и без собачьих зубов…

Ответ меня не устроил.

– Постойте, сейчас не до игр. И бог с ней, ногой. Меня-то собачка за руку хватанула!

– А вот когда собака кусает за руку – это к обострению хронического заболевания.

– Какого?

– Не знаю. Обострится – увидим. Кстати, в этот день ни в коем случае нельзя одалживать деньги.

– Хм… – задумался я. Вроде бы ничего такого не было. Обострений точно не было. – А если одалживал, тогда что?

– Ничего хорошего. И совсем плохо, когда за руку кусает собака бешеная.

– Насколько плохо?

– Это означает срыв всех планов.

Что ж, логично. Какие могут быть планы у взбесившегося человека? Разве что желание укусить первого встречного. Колю Уварова, например. Но думать о собственном бешенстве нельзя, мысли материальны. Да и Дик не бешеный…

– Дик не бешеный!

– Хорошо, – легко согласилась она. – Еще одна примета в этом случае гласит: не стоит доверять даже самым проверенным друзьям.

Всё это я вспомнил, когда ответственный сотрудник заинтересовался повязкой на руке Антона.

– Ерунда,– спокойно ответил парень, почесывая бинт, – царапина.

Вместо ожидаемого совета «Береги руку, Сеня», сотрудник закрыл папку с надписью «выездное дело студента Бережного».

– Всего хорошего, можешь идти, – равнодушно кивнул он.

Едва Антон направился к выходу, как товарищ майор потянулся и позволил себе зевнуть – широко, с хрустом, с чувством выполненного долга. Так бывает, когда хочешь не хочешь, а хочешь.

И пока парень двигался из аудитории в сторону Малого зала, я еще одну вещь припомнил. «Доверять никому нельзя» – это тайный девиз чекистов. При этом они почему-то уверены, что советские люди должны доверять им, как самым проверенным друзьям. С какой стати?

Глава 51

Глава пятьдесят первая, в которой все разошлись, а мы по центру. Мы чёрно-белые для разноцветных

Денек не выдался свободным, я сам его назначил. Утром, после зарядки и завтрака, плюнул и никуда не пошел, а принялся наводить порядок в курятнике. Невзирая на моросящий дождик, нарубил дров, подмел мусор во дворе и поиграл с Мальчиком в мячик. В завершение выкупал собачку и аккуратно, замотав руку пленкой, вымылся сам.

Финалом выходного утра стал диван, куда я завалился в обнимку с диким зверем. А Мальчик улеглась на свою подстилку, чтобы одним глазом охранять мой покой. Как там в песне поется: «И пусть весь мир подождет». Или это не песня? Неважно.

За окном монотонно сыпал дождь, Катана мурчала в дремоте, я читал новый медицинский справочник, выписанный по интернету. Из всех пациентов меня более всего беспокоил отец Хильды, который в прошлом году перенес инсульт. Он плохо ходил и неважно разговаривал, решение этой проблемы по формуле «время лечит» меня не устраивало.

От родителя Хильды мысли перетекли к ней самой. Недавно мы проводили следственный эксперимент: бабушка Степанида, Анюта, Алена, Мальчик и я. Точнее, проводила его Степанида Егоровна, а все остальные хором читали текст по наговору на меня. «Если кто заругается в твою сторону, то бог ему судья, пусть идет куда шел. А если кто вздумает злоумышлять против тебя, то пусть это зло обернется против него! Да не просто так, а вдвойне!». Собачка в литературных чтениях не участвовала, но в целом явно одобряла.

А когда все мероприятия закончились, ничего особенного не произошло. Гром не прогремел, хляби небесные не разверзлись. Только Степанида Егоровна тогда буднично поинтересовалась:

– Как там твоя Хильда?

– Дышит воздухом в санатории. Идет на поправку, – я постучал по деревянной тумбочке и сплюнул через плечо. – А дальше как бог даст, реабилитация будет долгая. Плечо насквозь простреленное. Да что я рассказываю, вы же сами знаете!

Бабушка кивнула.

– Она молодая, ей легче. Пару дней назад, после вашего шабаша, я ее навещала в реанимации. Брошюры по лечебной физкультуре передала. Ну и посмотрела на девочку.

– И что вы увидели? – заинтересовался я.

– Признаки мощного отката.

Помнится, Алена тогда недоуменно сдвинула брови.

– Какой еще такой откат?

– Какой бывает после шабаша ведьм! Первый признак – это резкое ухудшение здоровья. А у Хильды было именно такое состояние. И месячные начались раньше срока.

– А это вы откуда узнали? – хором вопросили все, включая меня.

– Антоша, к посещению больного надо готовиться! Я историю болезни почитала, втихаря, конечно. И ты очень правильно поступил с горным санаторием. Негативные процессы, вызванные переутомлением, лечатся традиционными средствами. Очень полезен отдых без нервов, но со сном, диетическое питание. Хорошо способствуют прогулки на свежем воздухе… Бег трусцой.

– Об этом говорить пока рано, – буркнул я. – У нас ранение весьма серьезное.

Анюта тогда неожиданно опечалилась:

– Странно, вроде бы чужая тетка, эта Хильда. Только жалко. Все мы не без греха, но ее-то за что наказали? С какой стороны ни посмотри, всюду она пострадавшая. И эти гады против нее что-то вякают? Да пусть тогда их злые помыслы обратно им вернутся втройне!

Воспоминания оборвала телефонная дрожь. Дикий зверь заворочался, а я не удивился – такая идиллия долго продолжаться не могла, даже до обеда не дожила. Звонила Степанида Егоровна, и среди прочего трепа поинтересовалась:

– Антоша, а как поживает твоя Хильда?

– Еле ползает, – честно ответил я, – но по нашим меркам это очень хорошо.

– Ты знаешь, жизнь значительно удлиняется, если не оставлять за спиной недобитых врагов, – поведала Степанида Егоровна. – И вообще, жить с чувством ненависти вредно для здоровья. Поэтому затягивать со смертью врагов нежелательно. Не думаете об этом?

– Да нет, – нахмурился я. – За ней дочка ухаживает вместо того, чтобы в школу ходить. И папаша больной. Вот об этом она думает.

– Ладно, передавай привет.

И тут же экран ожил снова, показав фото Артема Трубилина.

– Как жизнь, Михалыч? – вкрадчиво поинтересовался абонент.

– Телега старая, колеса гнутые, но пока едет, – ушел я от прямого ответа. – Что хотел?

– Поговорить, – признался тот. – Когда сможешь?

– А когда надо?

– Вообще-то время поджимает.

Если так разобраться, время всегда поджимает – мы постоянно куда-то спешим. Еще древние йоги шутили: «Проблема в том, что вы думаете, будто у вас есть время». Великий Циолковский однажды обронил интересную мысль, что среди того неизвестного, что имеется в окружающей нас природе, самым неизвестным является время. Ибо никто не знает, что такое время и как им управлять.

Другая гипотеза утверждает, что времени никогда не было, нет, и никогда не будет. Время живет только в наших головах и уравнениях, которые мы используем каждый день. Процессы вселенной не обязаны подчиняться какой-то периодичности и интервалам. Более того, нам неизвестны явления, способные описать время.

Может быть и так, хайли-лайкли его знает.

Мы понимаем окружающий нас мир как трехмерное пространство, имеющее свою длину, ширину и высоту. С понятием времени всё сложней, вроде бы оно имеет один трехуровневый вектор движения – из прошлого в настоящее, а отсюда в будущее. Только никто не доказал, что не существует обратного, когда время движется из будущего через настоящее в прошлое. Известный физик, нобелевский лауреат Ричард Фейнман авторитетно заявил: «Время – это просто часы. Но я бы не хотел умереть дважды. Это так скучно!».

Тему коварного времени мы обсуждали с Артемом в его кабинете на базе. Трубилин поделился ощущением, будто «увяданья золотом охвачен» и предположил, что «не будет больше молодым». А потом напомнил:

О, сколько горестных минут,

Любви и радости убитой!

Я поддерживал: «Вижу твой могучий возраст», хотя толковал о другом:

Живи еще хоть четверть века —

Всё будет так. Исхода нет.

Эту важную тему дискутировали, пока Анюта готовила кофе на всю компанию. И хотя основную работу делала кофемашина, особенно вкусным напиток получался именно у Нюси.

– «Возраст смотрит свысока, время видит всех друзей», – с улыбкой процитировала она Юлю Зиверт.

– А ты почему не в институте? – поинтересовался я, намазывая масло на бублик.

Девушка тряхнула рыжим чубчиком:

– Сессия, отстрелялась с утра. Нам, автоматчикам, только запись в ведомости надо было получить.

– А что тогда Антон там делает?

– Он староста, – пожала она плечами, – ему положено над нашими цыпочками квохтать.

– Михалыч, а как поживает Хильда Вагнер? – мягко сменил тему Трубилин.

Я переглянулся со Степанидой Егоровной. Та покачала головой – мол, заход не с ее подачи.

– Нормально, уже встает. С душевным состоянием хуже – культурный шок дело такое. Другое время, другие нравы, другая страна, которой нет… А разве тебе парни не докладывает?

Вместе с Хильдой я отправил выздоравливать обоих раненых бойцов, и Казбека Бероева, и Кирилла Афанасьева. А что, германский санаторий там не простой, а военный, местные врачи обучены проводить реабилитацию огнестрельных ранений. Да и целее парни там будут. Так что докладывать начальству они просто обязаны, новые телефоны им выдали для этого. По крайней мере, зарплату охранников с них никто не снимал.

– А что они доложат? – вздохнул Трубилин. – Сами еле ползают, в основном лежат по кельям. А ты телевизор смотришь, Михалыч?

– Телевизор давно не смотрю, ни в том мире, ни в этом, – признался я. – И тебе не советую.

– Почему?

– Ничего хорошего там нет. И вообще, не надо ходить вокруг да около, говори прямо, – предложил я.

– В городе неспокойно. Который день происходят стычки между армянами и азербайджанцами, – прямо сказал он. – Есть пострадавшие.

– И что дальше? Скажешь, что это организовали мы с Хильдой? – сразу отбоярился я. – Так нет, буду возражать. В этом городе у меня полно знакомцев и среди армян, и среди азербайджанцев. И со всеми прекрасно лажу. А стычки в городе… Так говоришь, как будто это в первый раз.

– Далеко не в первый, – признал Артем.

– У нас государство светское, каждый волен верить в своих богов. И конфликт между армянами и азербайджанцами меня не касается. Наоборот, я за снижение напряженности и мир между народами.

– Это не всё, – прервал меня Трубилин. – Позавчера в аксайской больнице произошла драка с поножовщиной между больными инфекционного отделения.

– Какая драка? – нахмурилась Степанида Егоровна. – Там же одни сбитые летчики, лежачие все!

Артем развел руками:

– Говорят, в этих летчиков словно дьявол вселился, и они взбесились. Трупы выносили ночью. Деталей не знаю, там вдобавок к охране еще и оцепление выставили.

– Так-так! – оживилась Степанида Егоровна. – Теперь понятно, почему мои информаторы голос не подают. А еще я думала, что позавчера был паршивый день. Ан нет, позавчера был замечательный денек!

Реплику бабушки Трубилин комментировать не стал.

– Это не всё, – продолжил он. – В анталийском санатории, где лежит многострадальный турецкий бизнесмен с соратниками, в ту же ночь произошел настоящий бой – люди слышали стрельбу и взрывы. Там тоже больные как с цепи сорвалась. По непроверенной информации, перестрелку загасил турецкий спецназ, здание сгорело.

– Хулиганов больше нет, – пробормотала Степанида Егоровна.

А Нюся реально удивилась:

– Здорово ночевали казачки…

– Все умерли, – подтвердил Артем. – Когда я это узнал, то немного подумал, и запросил сводку по Азербайджану. Это потребовало определенных усилий, но я их приложил.

– Не тяни кота за вымя, – предложила бабушка Степанида.

– В четырех населенных пунктах Азербайджана произошла маленькая война с кучей пострадавших.

Степанида Егоровна оживилась:

– Схлестнулись местные с инородцами?

– Нет, резались свои со своими. И зачинщиками побоища были больные. Михалыч, ничего не хочешь пояснить?

– Скажешь, что и это организовали мы с Хильдой? – искренне поразился я. —

– Своим вопросом ты проник в самую суть проблемы, Михалыч, – усмехнулся Артем. – Вот так грузинский пельмень хватают за кончик, чтобы раскусить задачу и познать сладость сердцевины.

– Погодь, – воскликнул я. – Ты же сам говоришь: там не убийство, а поножовщина и перестрелка. Они же меж собой воевали! Я здесь, Хильда на больничной койке, они там, где логика?

Трубилин снова усмехнулся, только в этот раз горько.

– Важно не то, что случилось. Вернее, это важно, но гораздо важнее то, что может случиться из-за этого.

– Что?

– Ты, Михалыч, постоянно торчишь в гуще мелких событий, зато неприятности кушаешь большой ложкой. И товарищам раздаешь по-братски. А между тем в России живет три миллиона азербайджанцев. Треть мужского населения этой страны легально занимается торговлей на территории России. Еще треть пребывает здесь полулегально. Они всюду, в каждом городе.

– Ага, туристы, – кивнула бабушка Степанида.

– По статистике импорт фруктов и овощей составляет десять миллиардов долларов, и значительная доля этого рынка принадлежит азербайджанцам. Кроме того, с давних времен азербайджанцы контролируют чёрный рынок алкоголя и табака.

– Зачем ты это говоришь мне?

– Это реальная сила, Михалыч. Они заплатят всем, чтобы в этом деле разобрались. И спецы найдут концы, поверь мне! Когда хотят, они умеют работать. На твоем месте я бы опасался, потому что на своем месте я откровенно боюсь.

– Ну, это мы еще посмотрим, – подумал я. – Кровью умоется тот, кто усомнится в нашем миролюбии. Конечно, люди имеют право на слабость и глупость. Но есть вещи, которые недопустимы. Нельзя стрелять в мою женщину! За это убить мало.

Вслух высказал сокращенный вариант:

– Посмотрим.

– То есть ты их не убивал? – в лоб спросил Артем.

– Нет.

В этом я не покривил душой, потому что еще не начинал разбираться. И не спешу, хотя всепрощение не мой конек. Просто есть дела поважнее. Да и противники мои не на пляже валяются, а на больничных койках сопли пускают. Куда спешить? Месть – это блюдо, которое подают в сраные тапки. Обождем. Бывают такие встречи, которых терпеливо ждешь, и рано или поздно судьба их назначает.

– А вы, Степанида Егоровна? – повернулся к бабушке Артем.

– Нет, – коротко отказалась она.

Неожиданно влезла Анюта:

– А неважно, какого они роду-племени. Не знаю, какого цвета у них паспорта, турецкого, азербайджанского или российского. Не в этом дело! Сейчас мне некогда, но позже найду тех, кто стрелял в Антона Михалыча, и на столбах развешаю, предварительно переломав ноги! Ибо нечего.

Степанида Егоровна на это ничего не сказала, только одобрительно покачала головой.

Уловив общее настроение, Артем предложил:

– Но погодите, товарищи, может полиция разберется по закону?

– Пусть, – снова кивнула бабушка. – У нас с Анечкой куча дел на Кипре, мы подождем.

– Мне тоже недосуг, – подтвердил я, только список дел оглашать не стал.

– Вот и хорошо, – подвел черту Трубилин. – Прошу отнестись серьезно, я требую прижать помело и соблюдать полную осторожность! Понятно, Степанида Егоровна?

– Так точно, – поджала губы та.

– А тебе, Антон Михалыч, надо подписать вот эти бумаги.

– Что это?

– Приказы на премию.

– Ни фига себе, – удивился я. – А в честь чего мне такая синекура, приказы на премию утверждать?

Трубилин явно огорчился.

– Слушай, когда ты научишься почту читать? Полковник Уваров ушел в отпуск, и на время своего отсутствия назначил тебя исполняющим обязанности. Только в мирное время. А меня – вождем военного времени.