Текст книги "Лариса Мондрус"
Автор книги: Савченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
– Ничего, пой, что знаешь.
– Не понимаю, люди придут на Уразбаеву, а на сцену выйду я.
– Ничего, мы повесим объявление.
– Да они же начнут сдавать билеты, Паша.
– А вот это не твое дело.
Вечером, к удивлению команды Шварца, зал Волгоградской филармонии гудел как улей, билетов никто не сдал. Мондрус появилась на сцене в белом платье от Рижского дома моделей. И едва объявила песню "Неужели это мне одной?" – это была ее визитная карточка, которой не без успеха пользовалась и М. Кристалинская,– как раздались аплодисменты. Судя по реакции зала, публика знала и песню и певицу. Так что все тревоги были напрасны. Лариса потом призналась Эгилу, что с каждым номером у нее вырастали крылья, она была готова парить над залом. Мондрус пела все подряд из готового репертуара; единственное, что не звучало в тот вечер,– это песен Эдди Рознера. Горячие аплодисменты сотрясали своды зала, успех был безоговорочный. Паша Леонидов понял, что он держит в руках жар-птицу, на которой можно хорошо зарабатывать.
"Волгоградская правда" свидетельствовала: "У Мондрус очень своеобразный тембр голоса, большой для эстрадной (в распространенном понимании) певицы диапазон. И чем сложнее произведение из ее репертуара, тем богаче палитра выразительных средств. В этом смысле настоящим украшением программы были песни "Билет в детство" американского композитора Миллера на слова Р. Рождественского, "Свет у тебя в окне" армянского композитора Р. Амирханяна, "Танцующие эвридики" польского композитора Гернера.
У нас в стране никто не исполняет "Караван" Д. Эллингтона. Мондрус исполняет. На английском языке. Эффект поразительный: слушателям не нужен перевод – они воспринимают песню сердцем, потому что трактовка Мондрус необычайно богата в эмоциональном отношении.
И еще об одном нельзя не сказать. Лариса Мондрус поет на многих языках мира. Как говорят ее коллеги, она "родилась полиглотом": способность усваивать произносительные нормы чужих и разговорных языков у нее такова, что после некоторых концертов иностранцы пытались говорить с ней без переводчиков. И попросту не хотели верить, что переводчик все же необходим".
Филармония направила бригаду Мондрус по маршруту: Куйбышев Саратов – Омск – Новосибирск – Красноярск – Норильск. И всюду ее ожидали битковые концерты, по два в день. Зазвенела в копилке звонкая монета.
Где-то отловил их по телефону Паша Леонидов:
– Шварц, я понимаю, что вам некогда, но хочу сообщить: я имею для вас жилье.
– Хорошая новость, Паша.
– Как Лариса? Как концерты?
– Все нормально. Скоро заканчиваем. Из Норильска самолетом в Москву.
– Жду. Поцелуй за меня Ларису, негодяй!
– Обязательно.
Ну вот, в поисках угла они рыскали по всей Москве, а комната нашлась опять-таки в доме на Каретном, у овдовевшей пожилой женщины по имени Полина Михайловна. "Она-то уж наверняка больше замуж не выйдет",– думал Эгил, перевозя пианино от Лисички Гриневича опять на Каретный. Комната оказалась просторной, и они с Ларисой прикупили еще кое-что из обстановки: раскладной румынский диван, письменный стол, пару стульев. Когда во дворе выгружали мебель, Эгил неожиданно столкнулся в подъезде со своим давним рижским приятелем Бруно Оя. Тот был, как всегда, импозантен, в модном плаще, при шляпе. Шварца, конечно, сразу узнал, окинул слегка снисходительным взглядом:
– Я вас приветствую, дружище.
На экранах только что прошел фильм "Никто не хотел умирать" – один из первых советских боевиков, произведших настоящий фурор. Бруно сыграл там одну из главных ролей, и картина сделала его знаменитым на всю страну. Но Эгилу он больше запомнился по предыдущему фильму "Жаворонок", где Оя изображал немецкого офицера.
– Какими судьбами, Бруно?
– Пути господни... Вот перебрался в Москву, снимаю здесь комнату...
– А все-таки гестаповский мундир в "Жаворонке" тебе больше к лицу, чем этот драный свитер в последнем фильме,– неуклюже пошутил Шварц.
Но Оя даже обрадовался, что хоть кто заметил это.
– Спрашиваешь. Гестаповская форма – самая сексуальная в мире.
– Что ж, будем соседями, я тоже сюда...
В начале мая Леонидов устроил для Мондрус, как он выразился, "большое наступление на Москву". Первый пункт этого плана предусматривал участие Ларисы в праздничных сборных концертах в саду Эрмитаж. Программу открывала "песнями народов мира" опытная Гюлли Чохели (ей уже перевалило за тридцать), а заканчивала представление Мондрус – в сопровождении группы "дежурных" музыкантов. Был на заметке у Леонидова такой "выездной" ансамблик, который вечно пасся за границей, а в промежутках между поездками коротал время на "графике" "Москонцерта".
Смотрины в Эрмитаже прошли удачно, получили хорошую прессу. Настала очередь сольников. Леонидов запланировал в столице на период с 20 мая до середины июня аж 35 концертов Ларисы Мондрус. Затея мыслилась грандиозной, но кто мог предугадать, что она обречена на провал? Как часто случается, беда пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. Сначала вышел облом с афишами. Их напечатали целую тысячу: "Поет Лариса Мондрус". Однако по роковому стечению обстоятельств вся Москва в те дни была оклеена портретами "любителя макарон" Эмиля Горовца. Кто-то из кремлевских чиновников, проезжая по улицам столицы, испытал приступ раздражения:
– Что за портреты? Кто этот Горовец? Член Политбюро?
– Эстрадный певец. Очень популярный.
– Немедленно убрать. Не по чину честь!
Афиши Горовца сорвали, заменив более скромными, без физиономии. Под горячую руку запретили расклеивать и портреты Мондрус. Реклама, помещенная в "Вечерней Москве" и других газетах, все же сделала дело: билеты на выступления Мондрус были распроданы. Но Леонидова ждал более серьезный удар. Еще во время гастрольной поездки по сибирским городам выяснилось, что Лариса не выдерживает повышенной нагрузки – от двух сольников в день у нее "садился" голос. В Москве, где программа Мондрус была насыщена с полным использованием голосового диапазона певицы, ситуация с голосом усугубилась. Возникла дилемма: либо, продолжая концерты, сбиться на обыкновенную халтуру (на что настраивал Ларису Леонидов), либо прекратить все выступления и заняться поправкой здоровья. Лариса, несмотря на уговоры, выбрала последнее. "Большого наступления на Москву" в этот раз не получилось.
В конце мая Мондрус взяла больничный лист. Знающие люди помогли ей ценным советом:
– В Москве есть две "полусумасшедшие" дамы, у которых лечится весь Большой театр. Они творят с голосом чудеса. Тебе надо обратиться к ним.
В чем конкретно заключался метод Александры Стрельниковой и ее помощницы, долго игнорировавшийся официальной медициной, мне неведомо, но я знаю, что сегодня их система упражнений по лечению "узелков" и восстановлению голоса считается общепризнанной. Многих артистов они уберегли от преждевременного забвения.
Шварц во время вынужденного перерыва, вызванного болезнью жены, без работы не сидел. Его ансамбль аккомпанировал Веронике Кругловой, певице и супруге Иосифа Кобзона. Параллельно он как музыкант с модным прибалтийским реноме делал оркестровки для А. Пахмутовой, П. Аедоницкого, Э. Пьехи, М. Магомаева и его конкурента – стремительно набиравшего популярность Валерия Ободзинского. С оркестром Ю. Силантьева Шварц запасал на пластинку свою "Сюиту для оркестра".
В разгар работы позвонил вечно недовольный Паша Леонидов:
– Эгил, ну как же так?! Я вам расписал концерты в Москве, а ты ни гугу. Надо бы расплатиться
– Как? – не понял Шварц.– Мы же не пели никаких концертов. Выступили всего два раза.
– Это ваши проблемы. Я все устроил, свою работу сделал, а гонорара пока не получил.
Шварцу показалось несправедливым платить за то, чего не произошло. Но ругаться с Леонидовым не хотелось, и после недолгих препирательств они сошлись на половинной цене.
Пройдя курс лечения, Лариса с Эгилом уехала на отдых в Сочи.
Тут бы автору книги в самый раз в поэтическом припадке разразиться дифирамбами по поводу красот нашего юга, но, я полагаю, читатель и так все знает про тамошние пальмы и ласковое море, где ажурная пена и так редко встречается городской экипаж... Между тем лавры, пожатые Мондрус, кому-то в Москве не давали покоя. Несмотря на то, что артистка числилась в далекой Волгоградской филармонии и гастролировала по стране под эгидой "Росконцерта". До поры до времени на нее просто не обращали внимания. Поет себе и пусть поет, выше второразрядной певицы вряд ли поднимется. А тут стремительный взлет, движение по нарастающей: записи на радио, телевидении, выступления с именитыми оркестрами, сольные концерты. Не высоко ли пташка метит?
Предположу, что в случае с Мондрус позитивную роль сыграла всеобщая благостная самоуспокоенность. Это как в театре, когда все роли распределены, грызня прекращается и наступает временное затишье. Погоду на эстраде делали признанные гастролерши: Н. Дорда, К. Лазаренко, Г. Великанова, И. Бржевская... У всех лирическое, а частично колоратурное сопрано с этаким "колокольчиком". Пели годами нажитый репертуар – о юности, школьных годах, первой любви... Другие – Э. Пьеха, Г. Чохели, М. Кристалинская, Т. Миансарова – как бы знали свое место. Пьеха интегрировалась в ансамбль "Дружба" и пока не выпячивалась. Чохели сольников не делала, ее звездный час, несмотря на возраст, еще не наступил. Кристалинская прославилась уже не одним шлягером, но своих концертов тоже не имела. Никто "не возникал", все при деле и при полном господстве мужских баритонов. Появились, правда, В. Ободзинский и Ж. Татлян, но им роль лидеров советской эстрады не отводилась.
Несколько умозрительные выкладки иногда полезно иллюстрировать примерами из недавнего (или уже далекого, это как посмотреть) прошлого. Так вот на заре туманной юности, точнее, в пору первой острой влюбленности моей богиней на эстраде была Гелена Великанова. В своем справочнике "Кумиры российской эстрады" я писал:
"Лет тридцать назад (теперь – все сорок) сладостная мелодия ее голоса мгновенно околдовывала меня, и я тихо замирал, не смея шелохнуться. Нет, я испытывал и вполне земное чувство к одной однокласснице (а у кого этого не было?), с пылкими признаниями, слезами и клятвами. Но все усугублялось песнями Моей певицы. Они обостряли ощущения. Они являли собой какую-то предначертанную необходимость. И всегда Она пела именно то что подсознательно требовалось мне в тот момент. Когда я, счастливый, засыпал в предвкушении будущего свидания, она убаюкивала меня песней "До завтра". Когда я трясся на верхней полке плацкартного вагона, меня преследовали "Поезда". Когда шел к любимой, из динамиков неслись "Ландыши".
Ох, как ругали ретивые критики эту фельцмановскую песню! Кажется, ни одна статья не обходилась без того, чтобы в качестве моветона на эстраде не упомянуть обязательно "Ландыши". Для меня же в неполные осьмнадцать лет "Ландыши" были праздником души. Мелодия легкая, как дуновение весеннего ветерка, принесшего едва уловимый запах полевых цветов...
И так далее.
Прошло лет пять-семь. Время залечило мою первую сердечную рану. Заодно избавило меня и от гипноза Великановой, хотя ее поблекшие песни по-прежнему вызывали во мне чуть болезненные ассоциации.
Вспоминаю прошлое старательно
И тревожной думою томлюсь:
Расставаясь с детством окончательно,
Может, и с тобой я расстаюсь...
Это она пела вместе с Трошиным после фильма "Разные судьбы", где блистал актерский квартет в составе Т. Конюховой, Г. Юматова, Т. Пилецкой и Ю. Панича. Ее голос еще волновал, но уже без смертельной хватки... За те пять-семь лет меня не раз бросало из огня да в полымя новых увлечений, но теперь мое сердце, получая очередную зарубку, откликалось на другие голоса. Места в нем находилось всем: и Нине Дорде, и Майе Кристалинской, и Тамаре Миансаровой, и Капе Лазаренко, и Эдите Пьехе, и Антонине Коваленко (я говорю только о певицах) – все зависело от времени года, настроения и объекта моих вожделений. Царицу я не выбирал, все были равны, все прекрасны, только у каждой звучала своя заветная струна.
Если бы Мондрус мягко вписалась в этот советско-лирический ряд, останься она, скажем, в оркестре Рознера на положении подневольной солистки, то ее карьера никого не волновала бы. Каждый сверчок знай свой шесток. Но выступать в ранге союзной гастролерши, как бы претендуя на лидерство (на самом деле у нее и мысли такой не возникало),– это уже слишком.
Проморгали ее выход? Может быть. Так случается иногда, что артист без всякой поддержки, только с помощью своего таланта вдруг занимает первый план. Но в условиях нашей трижды "блатной" столицы это далеко не закономерность. Раз прозевали премьеру Мондрус, надо срочно исправляться. И вот уже заработала безотказная система слухов, сплетен и доносов. Лейтмотив невидимого хора "доброжелателей" звучал примерно так: "Откуда взялась эта выскочка Мондрус? Пора бы ее на место поставить. За какие заслуги открыты ей двери на радио, телевидении и даже в кино? И кто разрешил ей сольники петь? Да как же такое мы можем терпеть?!" Впрочем, некоторые солисты этого хора за спины не прятались и лица своего не скрывали. Тот же Филипп Швейник, бывая на беседах у Екатерины Фурцевой, по-актерски удивлялся: как это в Москве допускают такие промахи – из самодеятельной певички без образования создают дутую звезду? Эти разговоры в кабинете министерши и в кулуарах разных управлений от культуры принесли кое-какие плоды. Неслучайно в августовском номере "Музыкальной жизни" в так называемом "эстрадном обозрении" немало места уделено критике Мондрус. Сейчас на эстраде можно ругать кому угодно и кого угодно, ни за что при этом не отвечать, зная, что и реакции никакой не последует. А в 1966 году, в начале славного застоя, на все требовалось партийное дозволение. Кого хвалить и кого ругать – это, извините, спускалось сверху. Так что ругательные статьи несли тревожный симптом.
"Право на сольный концерт,– поучала "Музыкальная жизнь",– это почетное право, и предоставляется оно лучшим исполнителям. Предполагается, что артист, выступающий с сольным концертом, владеет всем комплексом музыкальных и сценических средств. Поэтому и спрос с такого артиста большой. С этих позиции концерт Ларисы Мондрус оставляет чувство неудовлетворенности.
Вокальные возможности Мондрус очень скромны. Они укладываются в пределы далеко не полной первой октавы. Все, что находится ниже "до", модулируется в категорию мелодекламации, все, что выше "соль", певица берет открытым трескучим звуком, явно лишенным музыкальности. Но, может быть, отсутствие голоса восполняется какими-то другими художественными компонентами? К сожалению, и здесь Л. Мондрус не располагает большими возможностями...
Охотнее всего Мондрус прибегает к микрофонному шепоту. В том, что артистка пользуется микрофоном, нет ничего зазорного. Для многие певцов, даже с большим голосом, микрофон стал одним из средств выразительности. Все дело в том, как им пользоваться. Для Мондрус микрофон не партнер – он ее хозяин. Она привязана к нему, и сфера ее сценической деятельности ограничена радиусом чувствительности этого аппарата. Шёпот – прием, который имеет право на существование, но не до бесконечности же!
Около двух десятков песен в программе Мондрус, но до чего же они все похожи друг на друга! Их можно разделить на две группы: грустно-лирические (склоненная голова, разведенные в стороны или обнимающие микрофон руки и, конечно, проникновенный шепот) и бодрые твистообразные (соответствующие движения рук, ног и корпуса). Мы услышали "Солнечный берег" А. Зацепина, как две капли воды похожий в исполнении Мондрус на песню А. Флярковского "Через море перекину мосты" и на еще добрый десяток других, а песня А. Бабаджаняна "Солнцем опьяненный" ничем не отличалась от "Гололеда" Э. Шварца и "Новой квартиры" Г. Подэльского. Возможно, они и в самом деле похожи, но мастерство исполнителя проявляется еще и в том, чтобы в сходстве найти отличие...
Л. Мондрус – молодая певица, а молодости свойственно искать, беспокоиться. Почему же певица предпочла легкий путь штампов? И почему этого не увидели те, кто определяет готовность артиста к большому и трудному испытанию – к сольному концерту? Ведь сольный концерт – это не только почетное право. Это еще и большие обязанности.
Для гастролей по стране "Росконцерт" снабдил Ларису Мондрус рекламой, мягко говоря, не слишком скромной. Поскольку у артистки еще нет больших заслуг и побед в искусстве, а значит, нет и почетных званий, рекламный отдел решил восполнить этот пробел следующим образом: "Поет участница радиопередач "С добрым утром!" и телепередач "На огонек" и "Проспект молодости". Жаль, что певица никогда не участвовала в передачах "Угадайка" и "Лучший отдых в выходной день"! Заботливый рекламный отдел не преминул бы отобразить это в афише. Кстати, у кого-то ведь хватило сообразительности не вывешивать такую рекламу в Москве. А на периферии, значит, сойдет?.."
Рецензия появилась в тот момент, когда Мондрус, восстановив с помощью А. Стрельниковой голос, отправилась в новую гастрольную поездку по стране. Может, и остался бы незамеченным тот номер "Музыкальной жизни", но услужливые "друзья" не забыли сохранить его и подсунуть певице, когда она вернулась: вот, дескать, что пишут о тебе, но ты не расстраивайся, все проходит, пройдет и это, как с белых яблонь дым. Я вот вторично отливаю в типографский шрифт "размышлизмы" некоего Е. Надеинского.
Уверен, если забыть о целенаправленности вышеприведенной рецензии, то сама постановка вопроса: "достойна ли Мондрус права на сольный концерт?" покажется бессмысленной. Проданные на 35 концертов вперед билеты говорят сами за себя, и опытный эстрадный волк Паша Леонидов тут промаху не дал. Мне же в связи с изложенным хочется еще раз ностальгически перебрать старые открытки и включить свою радиолу. Кто вообще составлял эстрадную колоду в середине 60-х (теперь уже без учета полового признака)? Это И. Кобзон (не могу избавиться от "штампа" поставить его первым), М. Магомаев, Р. Сикора, Л. Барашков, Г. Великанова, Н. Дорда, Вл. Макаров, Э. Пьеха, Э. Горовец, И. Бржевская, В. Мулерман, Т. Миансарова, Г. Чохели, Ж. Татлян, М. Кристалинская, И. Бродская, В. Ободзинский, А. Ведищева, Л. Клемент, Р. Бейбутов, Г. Отс, В. Трошин, Н. Никитский, Б. Закиров, Э. Хиль, Л. Зыкина, М. Лукач, К. Шульженко, М. Бернес, Т. Кравцова... Можно долго перечислять. В этой колоде и трефовая девушка Лариса Мондрус. Однако какой парадокс образуется! Каждое из имен, всплывающих на экране памяти, сразу ассоциируется с определенной песней, присущей только этому исполнителю, по которой он, собственно, и вспоминается. Великанова – это "Ландыши", Мулерман – "Лада", Дорда – "Мой Вася", Хиль -"Вода, вода", Магомаев "Королева красоты", Горовец – "Катарина", Макаров – "Последняя электричка", Кристалинская – "Нежность", Ободзинский – "Эти глаза напротив", Ведищева "Песенка о медведях" (из к/ф "Кавказская пленница"), Клемент – "Карелия", Барашков – "Главное, ребята, сердцем не стареть" и так далее.
У Мондрус же, популярной певицы 60-х, такой "единственной", "узнаваемой", "прилипчивой" песни не было. Даже если взять "Неужели это мне одной?", которую я назвал ее "визитной карточкой", то вспоминается отнюдь не Мондрус, а Майя Кристалинская. Потому что последняя снялась в фильме "Когда песня не кончается". Только в начале 70-х у Ларисы появился знаменитый "Синий лен" Паулса. Мондрус – единственная, наверное, на весь Советский Союз внешлягерная эстрадная певица с ярко выраженной западной стильностью во внешности, манерах, голосе. Каждая исполненная ею песня образец высокого художественного и технического уровня. В этом лишний раз убеждаешься, слушая ее старые пластинки. А шлягерность – категория, мне думается, относящая скорее к прерогативе авторов песни, нежели к ее исполнителям. Хотя и тут могут найтись любители оспорить сей тезис.
Сколько ни пишут отрицательно-ругательных рецензий, они только возбуждают интерес к исполнителю и наряду с испорченным настроением прибавляют тому популярности. На какой-то период вокруг Мондрус образовался вакуум, быть может, никак не связанный с рецензией в "Музыкальной жизни" (журнал – не газета, читательской аудитории почти нет). Но под новый, 1967 год последовало приглашение выступить на "Новогоднем огоньке", готовившемся на Центральном телевидении. И одновременно на горизонте возник директор Московского мюзик-холла Владимир Бочевер.
Коллектив длинноногих красавиц "рашен герлз" только что вернулся из Парижа, и для новой программы художественному руководителю А. Конникову требовалась певица, которую не стыдно было бы показать за рубежом. Выбор пал на Ларису Мондрус. Вот вам и "отсутствие голоса" и "трескучий звук"!
Шварц отнесся к предложению Бочевера без особого восторга:
– Понимаешь, Володя, все очень заманчиво. Но! Во-первых, у нас нет московской прописки. Мы тут пока на нелегальном положении, и это для нас самый больной вопрос. Во-вторых, у нас сложилось впечатление, что Лариса "невыездная". Мы делали несколько попыток попасть в какие-то загрангруппы бесполезно.
В самом деле, даже вотчинный "соцлагерь" представлялся Мондрус и Шварцу несбыточной мечтой, что уж говорить о каких-то капстранах! Возник раз обнадеживающий момент, но и он оказался фикцией. Однажды к Шварцу подошел Михаил Липский, муж Нины Дорды, и заискивающе зашептал: "Эгил, тут намечается поездка в Польшу, по войскам. Твою Ларису хотят взять в программу, а она еще такая молоденькая, сам посуди. У нее все впереди. Может, она откажется ради Ниночки? Какие ваши годы, еще наездитесь. А для Ниночки это, может быть, последняя возможность... А, Эгил?.. Вам бы только на пользу пошло, если бы Лариса уступила..." Шварц даже опешил. Предлагать такое?! И так беспардонно, будто они уж совсем никудышные артисты. Ни о каком "благородном" отказе не могло быть и речи. Только это ничего не решало, в Польшу все равно поехала Дорда, а не Мондрус.
В "Росконцерте", как мне рассказывал Шварц, вежливые администраторы тихо объясняли ему, что Ларису не единожды включали в заграничные поездки, но всякий раз ее фамилию из списков групп вычеркивала лично Фурцева. "Ну не нравится ей твоя девочка, и мы тут ничего поделать не можем".
На Бочевера доводы Шварца никакого впечатления не произвели:
– Да, какой-то компромат там у них есть, но что именно – я не знаю. Это меня мало волнует. "Открыть" я тебя не могу, но Ларису в Польшу возьму. Если она пойдет нам... И с пропиской как-нибудь улажу.
– Вряд ли тебе это удастся.
– Тогда даю слово!
Эгил вспомнил, как нечто подобное обещал Рознер. Кончилось все ничем. Но шанс упускать нелепо, другого ничего нет. Договорились, что весь 67-й год (дальше видно будет) Мондрус выступает солисткой мюзик-холла, а взамен получит поездку в Польшу и разрешение на обмен рижской квартиры на жилплощадь в Москве В творческом отношении работа в мюзик-холле являлась для певицы почти шагом назад. В материальном плане тоже выходило негусто. У Бочевера Лариса исполняла только несколько песен и получала за это мизерную ставку. И, уж конечно, никаких внеплановых заработков. Но на какие жертвы не пойдешь ради будущих благ! Придется перетерпеть с амбициями.
Прощай, волгоградская филармония! В январе, в полном соответствии с железной волей Бочевера, Мондрус в составе Московского мюзик-холла выехала на месячные гастроли по маршруту: Варшава – Краков – Катовице. Специально для поляков она разучила популярные "Эвридики" на языке оригинала, из репертуара Анны Герман.
В программе, называвшейся "Все цвета радуги", первым номером шел Вадим Мулерман со своим шлягерами "Лада", "Как хорошо быть генералом" и "Налетели вдруг дожди". С исполнением романсов и таборных песен выступал главный цыган СССР Николай Сличенко и дуэт Рады и Николая Волшаниновых. Батыр Закиров пел свое неувядающее "Арабское танго": "О, светоч грез моих..." (Интересно, что после гастролей во Франции он говорил: "Я пел по-французски, но с узбекским акцентом".) Украшением программы была и акробатическая пара Зинаида Евтихова и Николай Фатеев, объездившая практически весь мир. Их коронный номер потрясал публику. Евтихова отжималась на одной руке, стоя на лбу Фатеева, или балансировала на ладони партнера, стоя на одной пуанте. Добавлю, что в 70-х дуэт распался, Евтихова вышла замуж за журналиста из "Юности" Гарри Табачника и уехала с ним за границу. С Зиной Лариса встречалась в Москве и всегда поражалась ее дорогим шубам и запаху духов, напоминавшему о далеких, недосягаемых экзотических странах. Они подружились, и Ларисе начинало казаться, что и она теперь приобщается к иной жизни.
Концерты мюзик-холла проходили при переполненных залах и принимались очень тепло. Польский рецензент в газетном обзоре "Ревю мастеров", помимо прочего, отмечал: "Вокал. Он представлен очень талантливой, одаренной замечательным голосом, полным экспрессии, Ларисой Мондрус. Она поет шутливые и лирические песни, поет и наших "Эвридик". Я не в восторге от этой претенциозной песни (даже не скажешь "песенки"), но в интерпретации Ларисы Мондрус слушал ее с большим удовлетворением. Даже удивительно, что нам еще не приходилось видеть и слышать Ларису на фестивале песни в Сопоте..."
Не говорил бы так рецензент, если бы знал, что Лариса впервые выбралась за границу и как вообще из Советского Союза попадают на международные конкурсы.
В Катовице советских артистов шахтеры угощали традиционным местным напитком – горячим пивом. После концертов организаторы устраивали ужины за длиннющими столами, провозглашались тосты за Советскую власть, за нерушимую дружбу между Польшей и СССР, за социалистическое искусство, объединяющее братские народы. Ларису сильно смущали эти бредовые здравицы. К чему вообще официоз, когда все вокруг и так с удовольствием едят и пьют? Как-то между тостами Володя Бочевер, сидевший рядом с Мондрус шепнул ей в интернациональном порыве:
– Лара, у них есть такая застольная песня, "Што лат" называется. Вот если бы ты выучила ее по-польски...
Мондрус мгновенно уцепилась за идею, и, когда на очередном застолье вдруг запела "Што лат" на чистейшем польском, хозяева просто обалдели от восторга.
Пока мюзик-холл колесил по дорогам Польши, высоко неся знамя советского эстрадного искусства, Шварц сидел в Москве и вместе с редактором Всесоюзного радио Олегом Гаджикасимовым занимался продюсированием подававшего большие надежды Валерия Ободзинского. К сожалению, "обволакивающий тенор" уже тогда страдал приступами знаменитой болезни, которая в конце концов и сгубила его. По-прежнему Шварц занимался и "текучкой": писал аранжировки для композиторов, в том числе для Пахмутовой и Броневицкого, дирижировал на студии "Мелодия", принимал участие в записи пластинок.
С возвращением мюзик-холла Бочевер выполнил и второе обещание. Он добился-таки от московских властей разрешения на прописку в столице Ларисы Мондрус, певицы "всесоюзного масштаба", без которой его мюзик-холл просто существовать не может.
Всесильный Володя Бочевер! Надо бы его благодарить, а Шварцем овладели смешанные чувства. Помните анекдот про "что такое смешанные чувства"? Это когда ваша теща летит в пропасть в вашей автомашине. Так вот и Эгил не знал, радоваться ему или сжаться в собственной скорлупе. С одной стороны, две крупные удачи – заграничные гастроли Ларисы и вожделенная прописка, с другой – после месячного пребывания с Ларисой в Польше Бочевер опять увез ее на целый месяц, теперь в Киев. Какие тут могут быть радости?! Эгил писал мне из Мюнхена: "Чувствовалась большая заинтересованность Бочевера в новых талантах для мюзик-холла. Он, кажется, обладал хорошим вкусом и верно оценил качество исполняемых Ларисой музыкально вполне изощренных, не всегда доходчивых песен с западным уклоном. Он легко одобрил наш выбор репертуара для Польши. Эти чисто художественные решения принимал Бочевер, Конников почти не вмешивался. Володя всячески опекал Мондрус и даже за ней ухаживал, в интерпретации Ларисы, "по-отцовски", и она отвечала на это своим "девичьим" шармом подростка. В то же время она понимала и принимала все с колокольни примадонны, заслуживающей особого внимания в силу своего таланта и положения в коллективе. Я ревновал ее к Бочеверу и заострил свою бдительность. Однажды я даже устроил ему по телефону скандал, но остался, естественно, в неловком положении. Мне ведь приходилось разрешать артистке "широкий простор творческой и личной свободы".
В те ушедшие годы автор тоже задал бы себе вопрос: почему это тактичный, не вельможный, обворожительно-интеллигентный Володя Бочевер для "невыездной" Мондрус и гастроли в Польшу организовал, и, главное, прописку пробил? И как это ему удалось? Ведь отбоя с певицами у него не наблюдалось, претендентки рвались в мюзик-холл, прекрасно сознавая, что им это сулит и Варшаву, и Берлин, и Париж... Так нет, подавай ему Ларису Мондрус с ее "девичьим шармом подростка"! Как там у Высоцкого? "Уж если я чего решил, то выпью обязательно". В моем воображении директора мюзик-холлов и прочих женских конюшен представлялись пресытившимися, сладострастными сатирами, перед которыми ежедневно гарцуют по сцене десятки длинноногих, крутобедрых лошадок, дразнящих своими формами и смазливо-глуповатыми рожицами. А им все хочется еще и еще... Может, Мондрус, сама того не желая, попала острой стрелой в сердце Бочевера, и он был готов сделать для нее все что угодно.
– Для меня,– пыталась рассеять мое недоумение Лариса,– все мужчины делились на две категории. Одни хотели добиться того, что им нужно, прямым путем – для меня вполне грубовато, потому что я, будучи из Риги, к таким манерам не привыкла. Такой стиль поведения мне был глубоко противен, и в этом случае я тоже отвечала резко и грубо. Другие имели на вооружении иную тактику. Они вели себя очень шармантно, вкрадчиво, без напора, но в их улыбках всегда сквозил вопрос: а может быть?.. Володя Бочевер относился ко второму типу. Он приставал ко мне, но делал это очень мило. Каждый вечер мы сидели с ним в ресторане, и нежность так и лучилась из его глаз. Вот, кстати. Я думала, что знаю польскую кухню. В Союзе было известно такое блюдо "судак по-польски" – какая-то рыба, мелко нарезанные яйца, соус... Почему-то я уверилась, что в Варшаве это блюдо тоже знают. Спрашиваю в ресторане: "У вас есть судак по-польски?" А там и понятия не имеют, что это такое. Взяла другое. Так что мне не удалось реализовать свои скромные познания в польской еде.
Перевод стрелок в сторону кулинарии не сбивает меня с толку. "Ага, нехитрая уловка",– быстро соображаю я и пытаюсь деликатно "ущучить" Ларису: