Текст книги "Лариса Мондрус"
Автор книги: Савченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
ЭГИЛ. Ты им ответила: "Мы подумаем". Я рассчитывал, что они предложат больше. Пятьсот тысяч – маловато. Мы от ХИАСа получали по сто пятьдесят тысяч. А если Ларе начинать у них работу, тогда мы лишались этого пособия. Мне же в плане работы ничего не светило, я мог только сопровождать ее. А эти ребята мотались по городам, спали где придется...
ЛАРИСА. Я уяснила только одно: раз они меня брали, значит, я могу рассчитывать на свой голос.
ЭГИЛ. Да, первую проверку ты прошла. В общем, мы расстались по-джентльменски. Они даже дали нам денег на обратную дорогу, на бензин, и мы покатили назад. Но уже не по автостраде, а в целях экономии средств по параллельной дороге. И вот едем по этому шоссе, едем-едем, едем-едем и никак не преодолеем даже то расстояние до Флоренции, которое по автобану казалось таким небольшим.
Когда поднимались из ущелья по серпантину, двигатель вдруг зачихал и через минуту заглох. Я понял, что уже не смогу завести эту машину. Как нарочно стемнело, а нам надо было во что бы то ни стало выбраться хотя бы на автостраду, которая шумела где-то вверху, над нами. Ничего не оставалось, как просто толкать машину собственными силами. Намучились мы с Ларой капитально. Выбрались кое-как на автостраду, заночевали в машине. Утром нам поменяли стартер, мы заплатили двадцать пять тысяч и продолжили свой путь.
АВТОР. Вы рванули за счастьем в Модену, а что, в Риме вариантов не было?
ЭГИЛ. Я захватил из Москвы брошюру со старыми романсами. Лариса их никогда не пела. Так, на всякий случай разучила, чтобы иметь какой-то "русский репертуар". И в Риме мы постоянно репетировали, рассчитывая, что вот-вот это пригодится.
В Остии Лидо, между прочим, я встретил Игоря Высоцкого, который все еще ожидал выезда в Америку. Ему удалось в Риме установить контакт с племянником Муссолини, известным джазовым музыкантом, и тот пару раз брал Игоря с собой, давая играть ему какие-то халтурки, и платил приличный гонорар.
Потом объявились еще два наших бывших музыканта – пианист Леня Зеликсон и саксофонист Толик Герасимов. Они надумали эмигрировать уже после нас. Мы, разумеется, тыкались в Риме во все дырки, чтобы как-то проверить свои силы. На виа Венетто, например, в подвале работало крупное ночное заведение. Мы туда с Ларой сунулись, не зная, что это одна из самых популярных в Риме дискотек. Взяли с собой и Высоцкого, там могло быть что-то и для него, Я через пень-колоду по-английски объяснил, что вот, мол, у нас есть хорошая певица. Они послушали Лару и согласились: "Пусть поет". Насторожило предложение: согласна ли Мондрус вступать в контакт с публикой, общаться с посетителями? Мы заподозрили, что это может означать нечто большее, чем просто кокетство с завсегдатаями заведения. Поэтому Лариса отступила. Устроиться на такую работу – не главное. Важно, что мы лишний раз убедились в артистических возможностях Ларисы, вполне приемлемых для Запада.
В судорожных поисках приложения своих сил нас даже занесло на знаменитую римскую киностудию "Чинчитта"; тоже прикидывали, кому мы могли бы показаться...
ЛАРИСА. Господа, не пора ли перекусить? А то мы так рьяно взялись...
Возражений опять не последовало. На кухне допили вино. Поели отварной картошки с деликатесной селедочкой, выуженной из консервов. Попили чай-кофе и вновь заняли свои позиции.
АВТОР. Ну и...
ЭГИЛ. Моя мама находилась в жуткой депрессии и все время устраивала истерики: то мы ее в Израиль насильно хотели увезти, то теперь за океан собрались, а она на дух не переносила Америки. Ей было тогда 62 года, и она тоже посещала курсы английского языка.
ЛАРИСА. И везде только портила нам настроение. Но именно она оказала неоценимую услугу. Еще в Латвии Герта активно сопротивлялась нашей эмиграции. А в Риме из-за боязни, что придется лететь в проклятую Америку, к черту на кулички, она написала письмо консерваторской подружке Эгила, которая жила в Федеративной Республике. Германия не казалась ей такой далекой и страшной, как Америка.
ЭГИЛ. Да, мама написала Ирен Рейншюсель, которая уехала, кажется, еще в 63-м году. Я даже провожал ее, тогда это не считалось опасным, как стало позже. И она потом сообщила мне свой адрес во Фрейбурге.
Получив письмо от моей мамы, Ирен тут же позвонила: "Эгил, я приеду к вам в Италию, заодно и отпуск использую".
ЛАРИСА. Она действительно скоро приехала. И не одна. Взяла с собой очень замечательную даму в возрасте мамы Эгила, но моложавую на вид, элегантно одетую и веселую-веселую. Звали ее Эрна Щульциг. Она очень помогла нам тогда.
ЭГИЛ. Эрна по происхождению балтийская немка, из Риги. Хорошо говорила по-латышски. Во Фрейбурге она преподавала музыку в гимназии. С Рейншюсель она сдружилась на почве одиночества: Эрна вдова, а Ирен не замужем. Поэтому и отпуск часто проводили вместе. Я определил их в хорошую недорогую гостиницу. И за время, что они находились с нами – это были и прогулки по Риму, и поездки в Неаполь, Сорренто, на Капри,– мы очень подружились с Эрной Шульциг.
ЛАРИСА. Ей очень нравилось, как я пою. Эрна была из тех бабенок, что зачитываются всякими историями из бульварных журнальчиков и знают наизусть биографии знаменитых артистов. Она по-латышски мне все ворковала: "Ларочка, Ларочка, тебе надо обязательно к нам в Германию. У нас есть Иван Ребров, он поет русские песни, устраивает шоу. Ты сделаешь какой-нибудь русский репертуар и непременно попадешь на телевидение с этим Ребровым". Она так заинтриговала, что мы с Эгилом засумлевались: стоит ли ехать в Штаты? Может, попробовать другой путь?
Перед отъездом Эрна сводила нас в немецкое посольство, узнала, что и как; пообещала выхлопотать разрешение, чтобы мы посетили ее во Фрейбурге. На прощанье она сказала: "У меня есть сын Раймонд, он спортивный летчик. Когда вы соберетесь ко мне, он приедет и переправит вас через границу".
ЭГИЛ. Я все время переживал: уже середина лета, а у нас полный мрак. Не знаем твердо, куда и когда поедем, никаких перспектив в плане работы. Дама из Толстовского фонда пыталась помочь, но мало что выходило. Вокруг нее крутились разные ухажеры, и как-то она познакомила Ларису с одним композитором. Он писал песни чуть не для Наны Москури, греческой певицы, очень модной тогда в Европе. Мы ее в Союзе еще не знали. Видимо, композитору захотелось поэкспериментировать: соединить русский голос Ларисы с греческой мелодией. Из этой затеи ничего не получилось. Потом нам сосватали импресарио из концертного бюро – синьора Паоло Гольяфери. Лариса ему тоже как выдала во всю глотку "Нон пенсаре а ме". Он послушал, замялся: "Я постараюсь что-нибудь придумать..." А затем дал понять, что в итальянском шоу-бизнесе у нас нет никаких шансов. Но он сделал большое дело – устроил для Ларисы выступление в парижском ресторане "Царевич". Хозяева ресторана прислали нам самый настоящий договор. На Западе ведь как: если два концертных бюро сотрудничают и один импресарио ручается, что у него есть певица с хорошим голосом, то другой берет ее с закрытыми глазами. Главное, что с таким договором мы могли спокойно ехать во Францию.
ЛАРИСА. Тогда действовало правило: если есть ангажемент и дают работу, то можно сразу получить и вид на жительство.
ЭГИЛ. Это в какой-то мере успокоило нас. С одной стороны, Эрна обещала прислать приглашение, с другой – душу грел договор с "Царевичем". На основании контракта мы втроем получили итальянские тревел-документы и французские визы. В голове уже зрел план, как оказаться ближе к Фрейбургу это угол французско-швейцарской границы. Замыслив комбинацию, я получил в швейцарском посольстве транзитные визы для проезда во Францию через территорию Швейцарии. Хотя нетрудно сообразить: во Францию можно попасть и напрямик, по лигурийскому побережью.
Время шло, кончался август, а никаких звонков по поводу приглашений из немецкого посольства не следовало. Мое терпение лопнуло. Срочно продаю "опель" за сто тысяч лир. Оставляем пожитки и Дизика на попечение мамы, садимся с Ларой в поезд и едем в Швейцарию. Чистой воды авантюра с неизвестным финалом.
АВТОР. Отчаянные вы ребята.
ЭГИЛ. Выходим в Базеле, оттуда до Фрейбурга километров пятьдесят. С вокзала звоню по автомату фрау Щульциг: "Эрна, мы уже в Базеле, забирай нас отсюда". Сели в кафе, ждем. Через пару часов приезжает ее сын Раймонд, говорит тоже чисто по-латышски. Сажает нас в машину – и леваком через границу.
АВТОР. А если бы Раймонд не приехал?
ЭГИЛ. Пришлось бы, как шпионам, пробираться по лесным тропинкам. Мы уже созрели и для такого варианта. Пересечь границу была проблема и для Раймонда – ведь мы не имели немецкой визы. Он осторожничал, вел машину, озираясь: "Нет, туда я не поеду, там остановили недавно машину для проверки. Поедем по другой дороге". Я не переставал удивляться: вот тебе и свободный мир. А он говорит: "Вы не представляете, что я сейчас делаю для вас, здесь так не положено, сплошной криминал..." У него, конечно, немецкая машина, фрейбургские номера. На всякий случай мы пригнулись забились куда-то под сиденье – спрятались, называется. Но дорога была открыта, никто нас не остановил. Проскочили границу, Раймонд заулыбался: "Поздравляю, вы в Германии!" Я констатировал про себя: мы с Ларой совершили тройную "измену Родине". Сначала изменили нашей Латвии, потом – Советскому Союзу, а теперь – Израилю, даже не побывав в нем. Почти полгода прожили за счет ХИАСа и в результате нелегально оказались в ФРГ, которая, между прочим, являлась страной, не принимающей беженцев.
От автора. Иногда собственная начитанность начинает раздражать. Вот речь зашла о Фрейбурге. Мне не довелось там бывать, но вспомнилось, что чуть менее века назад этим городом восхищалась девочка по имени Анастасия Цветаева. Спустя много лет, она писала о своих детских впечатлениях: "Фрейбург. Средневековые башни, крутые крыши домов, маленькие площади (круглые старинные булыжники, широкие плиты). Пласты солнца, покой, тишина, фонтаны, бассейны, купы деревьев, узкие улички, как солнечные лучи между стен. И везде гастхаузы, большие цветные вывески, навесы с изображением названия..."
Не думаю, чтобы Фрейбург даже за сто лет сильно изменился. Маленькие немецкие городки благоговейно хранят старину.
ЭГИЛ. На следующий день Эрна повела нас в учреждение, занимающееся оформлением приглашений. Там на нас глаза вылупили: "Как?! Вы уже здесь?! А мы только что визу отправили вашей фрау Щульциг". В общем, через неделю приехала и моя мама, уже на законном основании.
ЛАРИСА. Италия и Германия – это небо и земля. В Италии летом будто все выгорает, пейзаж какой-то буро-желтый, выцветший. А тут кругом яркая зелень, чистые домики, сады, розы... Похоже на бутафорию, декорацию из сказок братьев Гримм, я как будто на сцену попала. В первый же вечер мы отправились гулять в центр города, там сияющие витрины, все сверкает, радует глаз... В Остии, как только вечер, все жалюзи опускаются, и город словно вымирает...
ЭГИЛ. Первую неделю пришлось ютиться у Эрны Щульциг. Они с Ирен водили нас по всяким официальным инстанциям. Наконец получили статус беженцев. Причем в порядке исключения. Таких, как мы, там вообще никогда не появлялось, и на нас везде смотрели, как на марсиан. Некоторые эмигранты просачивались каким-то образом в Западный Берлин, но он считался вроде другим государством.
ЛАРИСА. Мы не испытывали колебаний в выборе, Америка или Германия. Штаты нас не впечатляли, поскольку прошел слух, что в Нью-Йорке уже образовался "русский" Брайтон-Бич, где можно прожить без языка и чувствовать себя, как в Союзе. Но нам не хотелось иметь ничего общего с этой эмигрантской братией, от которой мы и в Остии Лидо порядочно нахлебались. В Москве мы общались с порядочными интеллигентными людьми типа Магомаева и Аедоницкого. А в Риме нас надували свои же евреи, какая-то полукриминальная публика.
ЭГИЛ. Я думаю, именно в расчете на эмиграцию в Союзе выпустили на свободу часть уголовников. Они в Италии очень шустро занялись грязным бизнесом: аферы, проституция, обман...
ЛАРИСА. Германия оказалась для нас заповедником, где ничто не напоминало о прошлом.
ЭГИЛ. Вскоре нас поселили в пансионе: одну комнату предоставили маме, другую – нам с Ларисой. И хотя это было временное пристанище, Лариса тут же купила гардины, скатерочку на стол, то есть устроила самый настоящий домашний уют.
В Арбайтерсамт – учреждении по трудоустройству – долго ломали голову, что с нами делать. Я – композитор, Мондрус – певица. Им не нужно ни то ни другое. Отправили нас в Штутгарт. Там, сказали, находится Кюнстлердинст служба по распределению и обеспечению работой представителей артистических профессий. Штутгарт имел для меня особое значение, потому что еще в Латвии я слушал на средних волнах музыкальные передачи из этого города, у них там вещала мощная радиостанция.
ЛАРИСА. Кюнстлердинст оказался солидной конторой: красивое здание, большой зал, много сотрудников. Но тишина, никакой спешки. Создавалось впечатление, что работой там особо никто не обременен. Такого, чтобы к ним откуда-то приезжали чужестранные артисты, у них вообще не случалось. Я подумала: теперь в моей карьере абсолютно все зависит от этих людей.
Нам устроили прослушивание. Помня о советах Эрны Щульциг относительно "русского репертуара", я выбрала "Однозвучно гремит колокольчик" и под аккомпанемент Эгила спела в такой особой транскрипции. Это произвело на них впечатление: "Мы не подозревали, что у вас такой профессиональный уровень. Но вы обратились не по адресу: то, чем мы занимаемся, это мелочевка, вас не удовлетворит. Единственное, что можем сделать,– присвоить квалификацию, которую вы заслуживаете, и это будет учитываться при получении социального пособия. Однако предоставление работы не в нашей компетенции".
Видя наше разочарование, один сотрудник сказал: "У меня есть знакомый, очень известный композитор – Петер Томас. Он пишет музыку к фильмам. Мы постараемся разыскать его и дать ваши координаты. Где вы остановились?.." А мы еще пока в подвешенном состоянии.
ЭГИЛ. Моя мама осталась во Фрейбурге, там "перебиралась" наша история, оформлялись документы... Мы с Ларой поинтересовались, есть ли в Германии такой город, где концентрируются основные артистические силы. Нам объяснили, что в Федеративной Республике все децентрализовано, везде постоянно что-то происходит. Главные культурные центры: Гамбург, Кёльн, Франкфурт и Мюнхен. Мы прикинули по карте: до Гамбурга и Кёльна далековато, во Франкфурт не очень тянет, а вот Мюнхен – это, как говорится, география! Во-первых, Бавария – красивейшая земля Германии. Во-вторых, рядом Австрия и Швейцария. Я знал, что в Мюнхене находилась радиостанция "Свобода", и лелеял надежду, что, быть может, там удастся найти работу.
Мы не стали дожидаться обещаний Кюнстлердинста, только предупредили их, что отправляемся в Мюнхен. Нам оплатили дорогу и вручили какую-то бумагу для тамошней конторы.
ЛАРИСА. Я запомнила, что мы приехали в Мюнхен 30 сентября 1973 года. Первое впечатление не из приятных: пьяные на вокзале! Они лежали или, проще сказать, валялись, на желтых вентиляционных решетках, через которые откуда-то снизу шло тепло. Мы просто спотыкались о них. Я такого даже в Италии не видела. Называется, выбрали город. Здания вокруг мрачные, серые, кругом темень... У нас ни кола, ни двора, ни адреса. Взяли такси и сказали: "Отвезите нас в какой-нибудь пансионат".
Утром отправились искать квартиру. Зашли в Социаламт (все эти организации по соцобеспечению так похожи друг на друга). Там нас снабдили адресами квартирных агентств и выдали на двоих двести марок – это у них называлось "приветственные деньги".
ЭГИЛ. Как мы искали квартиру? Я рассматривал карту Мюнхена, купленную в киоске, и ориентировался в основном на зеленые массивы.
ЛАРИСА. Да, это очень важно, потому что Дизика, который остался у мамы, надо было где-то выгуливать, в парке или в лесу.
ЭГИЛ. В агентстве я ткнул пальцем в зеленой пятно на карте: "Сюда можно?" Они посмотрели картотеку: "Да, у нас тут есть адрес на Монтгелас-штрассе". Позже мы поняли, что выбрали квартиру в самом старинном и дорогом районе Богенхаузене, рядом с "Герцог-парком". Предложенное жилище оказалось еще не готовым, и первые две недели мы ютились в мансарде, предложенной хозяином дома, архитектором.
ЛАРИСА. О, Эгил, расскажи о нашем первом знакомстве в Мюнхене, с этой парой Гмелл.
ЭГИЛ. Ты права, Лара. Когда мы прибыли в город, там уже отмечали знаменитый "Октоберфест" – праздник пива, и те пьяные, через которых мы перешагивали на вокзале, это как раз издержки начала празднования.
Наш хозяин, чтобы как-то развлечь нас, пока квартира приводилась в порядок, предложил пригласительные билеты на "Октоберфест". Иначе бы и не узнали об этом празднике. Мы пошли...
Огромный парк в центре Мюнхена. Карусели, развлечения, сладкая вата... На лугу множество длинных столов, примерно тысяч на десять человек. Представляешь, размах! За билет каждому полагались литровая кружка пива и половина цыпленка. Посередине поля играют поочередно два духовых оркестра. Особого восторга зрелище у нас не вызвало. Вот если бы Лас-Вегас или "Мулен Руж", а тут все народное, национальное, речь кругом только немецкая. Публика изрядно навеселе.
Поскольку свободных мест уже нет, мы кое-как примостились у края ближнего стола. И вдруг рядом женщина, видно, с мужем, оба немножко старше нас – обращается ко мне: "Вы говорите по-русски? А мой муж тоже знает русский, потому что он из Чехословакии, из Богемии". Сама она говорила по-немецки, но я ее понял. Мы познакомились. Их звали Анни и Вольфган Гмелл. Анни сразу же поведала нам главную байку своей жизни: как она служила связисткой в немецкой армии и как ее отправили работать в Винницу. Все воспоминания молодости у нее связывались непременно с этой Винницей. Сколько лет потом мы с ней ни общались, она всегда находила повод сказать: "А вот, помню, в Виннице..." Муж у нее тоже был немножко комичен, он все время думал, что правильно говорит по-русски. К искусству Анни и Вольфган не имели никакого отношения. Обыкновенные люди, но очень приветливые и привязанные к музыке. Мы хорошо сдружились и потом часто оставляли на их попечение нашу собачку. А Дизик, как только видел Вольфгана, так сразу опускал хвост. Потому что знал, раз его привезли к Гмеллам, значит оставят здесь, значит, его любимая Лариса куда-то уезжает. Вольфган успокаивал: "Лариса, вы не волнуйся. Мы с ним хорошо общаемся по-русски. Дизи, Дизи, шукай на гору". Он полагал, что говорит по-русски. А "шукай на гору" значит "беги вверх".
Гмеллы стали нашими первыми друзьями на чужой земле.
АВТОР. Еще знакомства были?
ЭГИЛ (после некоторого раздумья). 18 ноября 1918 года была провозглашена независимость Латвии, и этот день – самый светлый праздник для латышей. В Советском Союзе он никогда, разумеется, не признавался и вообще был запрещен. В эмиграции же его всегда отмечали. В одном из ресторанов Мюнхена 18 ноября состоялся банкет, где мы впервые, собственно, увидели латышскую эмиграцию. За столами сидели мои соотечественники, на сцене был развернут красно-бело-красный флаг, от вида которого я вздрагивал даже здесь, на Западе. Потому что остатки страха еще сидели во мне. В Советском Союзе за этот флаг запросто сажали и отправляли в Сибирь.
За столиком мы познакомились с довольно примечательными личностями. Во-первых, моим соседом оказался Валдис Крейбергс, очень милый человек, которого, как нам сказали, прочили в руководители будущей латышской редакции радиостанции "Свобода". Я тут же попросил его иметь в виду мою кандидатуру, если такая возможность откроется. Там же мы познакомились с братьями Грасис, занимавшимися пластиночным бизнесом. Один из братьев, Улдис Грасис, стал основным автором текстов на латышских пластинках Ларисы... Да... Но я забегаю вперед. На чем мы остановились?
АВТОР. Вы приехали в Мюнхен, поселились в мансарде...
ЭГИЛ. Решили для начала посмотреть город. Идем по главной улице Леопольд-штрассе, глазеем по сторонам, и вдруг я вижу вывеску: "Полидор". Название знакомое, как бы родное. Это же фирма грамзаписи... Поднимаемся на лифте на верхний этаж. Дверь открывает молодая особа: "Здравствуйте. Что вам угодно?" Я пытаюсь объяснить. Она вдруг предлагает: "Не хотите ли выпить?" Кто же откажется? Лара сразу оживилась: "А что у вас есть?" Девица предложила коньячок и только потом начала разбираться, зачем мы пожаловали. Я показал наши пластинки, которые таскал с собой, гэдээровские записи Ларисы на немецком языке. Никакой реакции. Выяснилось, что особа вообще некомпетентна решать деловые вопросы. Она пообещала связаться с Гамбургом, где находилась главная контора "Централь", и все разузнать. А здесь помещается только филиал. Опять легкое разочарование. Никак не можем найти нужные концы.
Вышли на улицу. В будке я взял телефонный справочник, нашел "Байрише рундфунк" ("Баварское радио") и набрался смелости позвонить. Кое-как объяснил, что мне нужна редакция эстрадных передач. Представляясь, я не упомянул, что мы бездомные эмигранты, а так, мол, композитор и певица, приехали из Москвы. Чтобы у них возникла мысль: может, делегация какая? Вообще тяжело было объяснять, когда не знаешь языка, особенно по телефону. Меня все-таки поняли, соединили с шефом. И в результате нам назначили встречу. На следующий день нас принял солидный симпатичный господин, выслушал внимательно, посмотрел пластинки, записи и... обещал помочь.
ЛАРИСА. Это удивительно. В Европе – я поняла это еще в Италии – куда ни придешь, никто тебя никогда не выгонит. Наоборот, на тебе сразу же фиксируется внимание: "Мы подумаем, мы посмотрим, что вам можно посоветовать". Эгил заранее предупреждал меня: "Не найдем серьезной работы, споешь пару песен в кабаке – и деньги на еду будут". Тут же получалось так, что мы все время попадали на серьезных людей – на радио, на какие-то официальные инстанции, откуда мог открыться путь наверх.
ЭГИЛ. Я сразу уловил, что этот редактор нами всерьез заинтересовался. Он дал нам адреса и телефоны двух известных продуцентов, которые могли пригодиться для дальнейшей карьеры Ларисы,– Ганса Губера и Петера Томаса. До Губера я дозвонился сразу же. Он и его жена, поэтесса, в конце 60-х очень успешно продуцировали на германском рынке американскую певицу Кони Френсис.
Губер послушал Ларису и был удовлетворен: "Да, она впечатляет. Не будем откладывать в долгий ящик. Сделаем "демо" (т. е. пробную запись) и тогда посмотрим, что предпринять дальше. Был приглашен композитор-аранжировщик Руди Бауэр, работавший ранее в таком псевдо-русско-эстрадном жанре. Одно время он писал песни для популярной в середине 60-х годов певицы Александры.
АВТОР. Она, кажется, погибла в автокатастрофе?
ЭГИЛ. Да, в 1969 году. Кстати, в ее репертуаре была и "Синяя весна", которую она услышала где-то в исполнении Мондрус.
У Руди Бауэра уже имелись новые интересные заготовки.
ЛАРИСА. Я записала в студии несколько его песен: "Иммер видер вирд эс таг" ("И всегда будет день"), "Ду бист даст циль" ("Ты – моя мечта"), что-то еще. На чистейшем немецком языке. Они там просто пришли в восторг. Получились такие немецкие шлягеры с немножко славянским оттенком.
ЭГИЛ. Губер предложил нам выбор, поскольку пластинку Ларисы изъявили желание выпустить и "Полидор", и фирма Ральфа Зигеля.
АВТОР. Кто такой Зигель?
ЭГИЛ. В те годы молодой талантливый композитор и продуцент. Он имел небольшую, но перспективную фирму. Но мы остановили свой выбор на "Полидоре" – все-таки известная марка, солидное предприятие. По счастливому стечению обстоятельств, воспринятому нами как знак свыше, договор с "Полидором" Лариса подписала 15 ноября, как раз в свой день рождения. Это был первый контракт Мондрус на Западе, гарантировавший ей творческое сотрудничество в течение четырех лет.
АВТОР. Я полагаю, что на этом счастливейшем моменте ее жизни можно сегодня и остановиться.
ЛАРИСА (с облегчением). Наконец-то! Я думала, вы никогда не кончите.
Часы показывали начало восьмого. По-московски это начало десятого. Однако!..
Глава 2
"ТОСКА ПО РАЮ"
Едем в Фюссен.– Нойесшванштайн.– "Новый лебединый утес".– Мост Вагнера.– "Выключите, пожалуйста, ваши мобильники".– Жизнь "сказочного короля" Людвига II.
Мы мчимся по автобану в Фюссен. Лариса, в темных очках, ведет машину, я сижу рядом, на заднем сиденье – Эгил и Лорен. От вчерашнего дождя не осталось и следа, только рваные легкие облачка на голубом небе. Приветливое солнышко то и дело как бы подмигивает нам: "отдыхать – не работать".
Впрочем, "Лариса ведет машину" сильно сказано, она просто держит руль, ибо дорога уходит в даль прямая как стрела.
Кто-то обгонял нас, кого-то обгоняли мы. Я высматривал по сторонам Баварские Альпы, но горизонт был ровен и чист.
– А где же горы?
– Через полчаса увидишь,– промолвил Эгил.– А пока обрати внимание на этот фургончик.
Мы догоняли легковушку с необычным по габаритам желтым прицепом-домиком.
– Да, вижу. Почему-то без окон. Чудной какой-то.
– Лошадок везут. Для конных прогулок на лоне природы.
– Интересно.
Равнинный пейзаж не менялся, и если бы не стремительно уходивший под колеса пунктир дорожной разметки, могло показаться, что наш "БМВ" стоит на месте.
Я глянул на спидометр: сто десять. Лариса уловила мои мысли:
– Нормальная скорость здесь сто шестьдесят – сто восемьдесят. Но я больше ста двадцати не езжу.
– А какие-то ограничения по скорости здесь есть?
– Есть,– ответил Эгил,– но, кроме Ларисы, их никто не соблюдает.
– А полиция?
– Бывает, что с радаром караулит где-нибудь.
– Почти как у нас.
– О таких "засадах" предупреждают радиостанции,– вмешался в разговор Лорен.
– Да, вот у нас сын сдает сейчас на права, он лучше знает.
– Что за радиостанции?
– Специально для водителей. Сообщают периодически: "На таком-то участке снизьте скорость". И просят, если кто обнаружит новую "засаду", сообщить по такому-то телефону. Это мигом пойдет в эфир, и все уже знают, где надо "блюсти" себя.
– Ваши водители – клуб веселых и находчивых.
Впереди завиднелись бледно-сиреневые силуэты гор. Лариса заметно сбросила скорость. Мы съехали в сторону и покатили словно по длинному зеленому коридору, образованному ухоженными липами.
Фюссен оказался небольшим аккуратным городком, состоящим из цепочек трехэтажных домов с островерхими черепичными крышами.
– Так, мужчины, куда дальше?
– Тут где-то должен быть указатель,– сказал Лорен.
Дорога впереди раздваивалась, и на развилке большой синий щит с нарисованными двумя замками и белой стрелой. "Parkplatz" – указывал поворот налево. И почти сразу поверх молодой светлой листвы лип и тополей, перемежавшейся с темной густой зеленью елей, стал виден на скале стройный сказочный замок с заостренными башнями и зубцами.
– О-о! – я не пытался скрыть своего восхищения.– Вот она, воплощенная мечта Вагнера!
Оставив машину на стоянке, идем мимо лотков, торгующих сувенирами, к остановке "гужевого транспорта". Здесь вместе с другими туристами усаживаемся в рыдван и под неспешный цокот пары гнедых битюгов начинаем свой путь наверх, к замку Нойесшванштайн. Чем выше забирается дорога, тем живописнее открывается панорама на Фюссен и его окрестности. Справа возникает новый пейзаж с другим замком – Хоеншвангау, больше похожим на средневековую крепость. Со своими донжонами и скромненькими башенками он возвышался на лесистом холме, разделявшем красивейшие озера – Альпзее и Шванзее.
Если вы, уважаемый читатель, намерены в ближайшем будущем посетить Баварию, то я рекомендую вам ознакомиться внимательно с этой небольшой главой и даже законспектировать что-то, ибо может случиться так, что другой информации вы и не получите. Те же, кто безразличен к историческим достопримечательностям, могут в целях экономии времени переходить к чтению следующей главы, поскольку здесь в плане биографии Мондрус ничего существенного не содержится.
Оба замка – Хоеншвангау и Нойесшванштайн – связаны с именем монарха Людвига II Баварского (1845-1886), вошедшего в немецкую историю в силу своего странного образа жизни и увлечения замкостроительством прозвищем "сказочный король".
Замок Хоеншвангау находился в некотором удалении от нашего маршрута, а время, необходимое нам, как я уяснил из слов Эгила, было рассчитано чуть ли не по минутам: осмотр Нойесшванштайна в строго назначенный час (указывался в билетах), короткий обед и поездка в театр. Поэтому мне так и не удалось посетить Хоеншвангау – резиденцию Гогенштауфенов, где прошли детские годы Людвига II. Но именно там под мощным магнетическим воздействием музыкальных драм Вагнера зародилась у "сказочного короля" его романтическая страсть к лебедям. После исполнения "Лоэнгрина" в придворном театре в 1861 году, еще будучи кронпринцем, Людвиг II стал горячим поклонником композитора и его меценатом на всю жизнь. Лорен просветил, что пианино, на котором Рихард Вагнер играл перед молодым королем, все еще находится в одной из комнат замка.
Воодушевленный идеалами абсолютного королевства, глубоко разочарованный в правительственных делах и уставший от политических интриг, Людвиг II удалился подальше от нелюбимого Мюнхена, от светских развлечений, как он сам писал, "в божественный полумрак горного одиночества". В мае 1868 года 23-летний король сообщал Рихарду Вагнеру: "Я намерен заново отстроить старые крепостные стены Хоеншвангау возле ущелья Пеллата, в настоящем стиле старых немецких рыцарских крепостей. Это место одно из прекраснейших, что только можно найти..." Здесь, в баварской глубинке, он и создал свой искусственный рай, населил его своими мечтами и идеалами. Из владельца стройки Людвиг превратился в истинного создателя трех своих сказочных дворцов – Нойесшванштайна, Линдерхофа и Херренкимзее,– спрятанных в самых живописных уголках и соперничавших по красоте с загородными резиденциями французских королей.
Рыдван остановился наконец, и остаток дороги мы прошли пешком.
Нойесшванштайн (Новый лебединый утес) вблизи был так же прекрасен и величав, как и издали, с нижней точки Фюссена; только оттуда он поражал воображение картинностью и удивительной гармонией камня и живой природы, а здесь вызывал восторг близостью взметнувшихся ввысь ажурных белых башен.
– Правда, чудо? – Даже искушенная многими диковинами света Лариса была смущена этим великолепием.
– Спрашиваешь! – откликнулся я, удивив, очевидно, Лорена, чуткого на русский язык, этим сленговым оборотом.
У ворот замка уже томились в ожидании группы туристов, в основном немцев. Но слышалась и английская речь, щелкали аппаратами вездесущие японцы.
