355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Савченко » Лариса Мондрус » Текст книги (страница 4)
Лариса Мондрус
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:18

Текст книги "Лариса Мондрус"


Автор книги: Савченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

На Шварца это произвело впечатление, но вслух он сказал:

– Хорошо, а на английском ты поешь?

Лариса запела "Падн ми бойз..."

Штукмейстер наклонился к Эгилу:

– Ну как тебе малышка? Здорово выдает?

– Про "выдает" говорить рано, но я ее возьму. Будет теперь у нас хоть одна артистка с красивыми ногами. Это тоже кое-что значит.

Про себя Шварц отметил, что, помимо обладания стройными ножками, начинающая певица излучала тонкий, почти европейский шарм, чего не хватало прежним их звездам, а самое главное – ее голос манил своим необычным тембром, сразу цеплявшим за сердце.

На другой день Мондрус пришла в филармонию оформляться. Швейник встретил ее радостно-снисходительно, усадил в кресло, изучающе осмотрел, как красивую вещицу.

– Я вижу, девочка, у тебя хорошенькие часики на руке. Чувствуется, что твои родители неплохо зарабатывают.

Лариса покраснела: "При чем тут вообще родители?"

– Ну-ну, не смущайся. Пела ты хорошо. Я думаю, мы поладим. Вот тебе бумага, пиши заявление.

– А сколько...

– Понимаю. Для начала положим тебе сто двадцать рэ. Это пятнадцать концертов в месяц. Согласна? Вижу, что согласна.

Лариса подумала, что мечта ее сбывается. Работать в филармонии, петь в Рижское эстрадном оркестре – чего же еще может желать начинающая 18-летняя артистка? Деньги в тот момент интересовали меньше всего, а спросить она хотела другое: сколько ей придется петь? Но все же ощутила и материальное удовлетворение: на заводе полупроводников, куда мечтал устроить ее отчим, она бы имела только рублей восемьдесят, не больше.

Придя на первую репетицию, Мондрус сразу сообразила, что примадонной оркестра является Айно Балыня, и с этим хотя бы поначалу придется считаться. Звездные амбиции еще спали в ее душе, интуитивно она определила свое место – роль девушки, страстно мечтающей учиться у взрослых, набираться опыта, не суетиться, не выпячиваться, но... быть себе на уме.

Концертная программа РЭО начиналась с того, что к рампе выходила ведущая Геновева Скангеле. Смешным жестом, как бы означающим "силь ву пле!", она показывала на распахивающийся занавес и звонко объявляла:

– Ригас эстрадес оркестрис!

Гремел ударник, и шла бодрая музыкальная заставка. Потом следовала ура-патриотическая сюита из произведений советских композиторов.

В первом отделении, как правило, выступал певец филармонического плана Исэр Бушкин, веселый лысоватый толстенький человечек неопределенного возраста, вечно переживающий за свои выходы: "Ну, как я сегодня смотрелся, ничего?" Навязав этого исполнителя оркестру, Швейник убивал двух зайцев: во-первых, обеспечивал заработком одного из филармонических нахлебников, которого в других условиях никто бы и слушать не стал, а во-вторых, этим фокусом прикрывал себя с "идеологической" стороны. Любой окрик типа "куды ты смотришь, у тебя джаз играют!" Филипп Осипович парировал: "Да, но вы послушайте, что у меня вначале поют".

Исэр Бушкин пользовал всегда нужный, идейно выдержанный репертуар. Он выходил на сцену и вдохновенно задавал: "Хотят ли рус-ские войны..." Верхние ряд трубачей при этом начинал хулиганить. едва слышно отвечая певцу: "Хотят... хотят... хотят..." Бушкин растерянно оглядывался, продолжал уже не так уверенно: "Спросите вы у тишины..." А сверху опять "мецца воче": "Хотят... хотят... хотят..."

После таких "шуточек" музыкантам устраивался хороший нагоняй. Но бедолаге Бушкину легче от этого не становилось. Он ждал своего номера, уже готовый ко всяким сюрпризам. Однажды, выйдя на сцену, артист так переволновался, что напрочь забыл весь текст песни. Оркестр заиграл вступление, а Бушкин не знал даже как начать. Постояв нелепо несколько секунд, он побледнел и бросился за кулисы.

Во втором отделении оркестровые номера разбавлялись большим юмористическим антре, тексты к которому писал приезжавший из Ленинграда Аркадий Арканов, а озвучивал их конферансье Гарри Гриневич, работавший в РЭО уже около двух лет. Он завершал свою карьеру в Риге и собирался уйти к Эдди Рознеру.

Заканчивала программу вертлявая Айно Балыня. Шварц решил, что открывать второе отделение будет Мондрус, для чего Лариса разучила несколько шлягеров итальянца Доменико Модуньо. Пока Эгил пребывал в турпоездке по Болгарии (одной из "союзных республик" СССР, но за нее, чтобы поехать, тоже надо было побороться!), Мондрус подготовила и новую песню с русским текстом – "Красные вишни", позаимствованную у случайной солистки РЭО, которая просматривалась худсоветом и "не прошла". В качестве обязаловки в репертуар Ларисы включались песни только советских композиторов, но, разумеется, не А. Новикова или С. Туликова, а произведения с ярко выраженным западным "тачем" (от англ. "tоuch" "отпечаток"), как, например, у И. Дунаевского: "Звать любовь не надо, явится незвано, счастьем расцветет вокруг..." из к/ф "Моя любовь".

Внимание! В нашей партитуре весьма кстати возникает тема зарождающейся любви. Говорить всерьез о ней еще рано, но с появлением Ларисы и без того мало спокойная жизнь Эгила Шварца совсем разладилась. Помимо бесконечных – по поводу и без повода – трений со Швейником, обострялись отношения с женой. Шесть лет брака (он женился рано, в 21 год) ничего хорошего супругам не принесли. Первый аромат любви, когда с милым рай и в шалаше, давно испарился, своей квартирой они не обзавелись, жизнь проходила, как на вокзале, ночевали молодые то у одних родителей, то у других. Жена Эгила, работавшая в классическом отделе филармонии, убегала от надоедливой свекрови, а супруг после какого-нибудь скандала спасался бегством от тещи. Тем не менее Эгил старался вести себя благопристойно и о разводе не помышлял.

Когда Шварц вторично возглавил коллектив в 36 человек, где все шло чуточку шиворот-навыворот и каждый переспал с кем только мог, он вдруг подумал: почему бы и себе не позволить немного легкомыслия, а не корчить из своей персоны цитадель нравственной безупречности там, где все проплывает мимо? В оркестре работали (и часто менялись) симпатичные артистки, выступали ангажированные певицы, но самое большее, что он себе позволял,это игра в "гляделки" с Айно Балыней или откровенное любование фигуркой Геновевы Скангеле. Шварц сознавал свой шарм, да и публике нравилось, когда высокий стройный дирижер, похожий на популярного артиста Вадима Медведева, переглядывается с симпатичной солисткой и даже подтанцовывает в такт ее исполнению; все это выглядело как безопасное кокетство, необходимый элемент сценической игры.

Эротическое излучение, исходившее от Мондрус, ее обаятельный наив подействовали на Эгила возбуждающе. Это была магия звезды. "Ну вот с нее я и начну",– наконец решил для себя Шварц.

Влечение, между прочим, оказалось взаимным. С первого дня Лариса прониклась особой симпатией к дирижеру, хотя тот был на восемь лет старше ее и вдобавок женат. Мондрус только-только выпорхнула в самостоятельную жизнь и пыталась как-то самоутвердиться, избавиться от жесткой домашней опеки. Родители воспитывали свою дочь в рамках строгой морали, всячески внушали мысль, что никаких "серьезных" отношений с противоположным полом у нее не должно быть, пока не получит образования и не обретет уверенности в своих действиях. Лидия Григорьевна хотела, чтобы Ларочка всегда была при ней в помощницах, училась готовить, шить, вести домашнее хозяйство. Замужество дочери мерещилось ей где-то в неопределенном будущем.

Ах, Лара, Ларочка, Лариса, сексапильная девушка с кукольной мордашкой и обжигающим взглядом! И ты оставила след в моей бестолковой молодости. Я помню нечто инфернальное. Майори... Пляж... Белые гребни волн... Запах моря и хвои, изрядно перебиваемый шашлычным дымком со стороны буфета...

Я лежу на песке, как умирающий зверь, до которого никому в мире нет дела. В голове стучит формулировка приказа: "Отчислить из государственного института... за недостойное звания советского студента..." В общем, за что-то идеологически вредное и тлетворное... После Москвы ленивая блажь Рижского взморья – лучшая терапия для воспаленного мозга. Боль уходила по таинственным каналам в беспредельный космос. В конце концов, жизнь-то продолжается, успокаивал я себя, все проходит – пройдет и это.

Мимо изредка дефилировали, покачивая филейными прелестями, загорелые, улыбчивые женщины, готовые отозваться на твой вопрошающий взгляд.

Вдруг забеспокоил какой-то близкий шорох. Я приподнялся на локтях. Рядом на широком цветном полотенце копошилась девушка – она то ли переворачивалась на другой бок, то ли собиралась уходить. Я сразу узнал незнакомку. Вчерашний вечер, летняя эстрада, играет оркестр, и девушка с миндальными глазами, ритмично покачиваясь, поет какую-то иностранную песенку. Точно, она. Смазливая физиономия, красивые ноги. Даже странно, что одна здесь. Во мне сразу просыпается охотник.

– Меня зовут Борис. Хотите, угадаю ваше имя?

Незнакомка встрепенулась и с таким удивлением уставилась на меня, будто считала, что она действительно одна на этом пляже.

– Не стоит напрягаться.

Но я не хотел так просто упускать шанс.

– Вас зовут Лариса.

– Надо же. Угадали...– Она улыбнулась и поднялась. Прилипшие песчинки осыпались с ее крепких, точеных бедер.– Прощайте, Борис.

– Куда же вы?

– Меня ждут.

Она не спеша удалялась, позволяя оценить абрис ее фигуры, и шла, видимо, к компании, смаковавшей пиво у пляжного буфета. Добыча ускользала от охотника, и у меня защемило сердце. Едва влюбился, как уже безнадежно теряю.

Легкая тень заслонила солнце.

– Хочешь ее?

Я попытался рассмотреть, кто же это так нахально вторгается в мое поле. Тщетно. Едва видимые очертания человеческой фигуры трепетали в желто-голубых тонах, и солнце так слепило глаза, что я толком ничего не мог понять. Какой-то фантом. Я попробовал отшутиться:

– Так вопрос не стоит.

– И все же?

– Послушайте, вы кто? Призрак? Демон?

– Почти угадал. Великий кардинал вечности. Можешь называть меня Мефистоклем.

– А я сын папы римского.

Ей-богу мне было лень отрываться от песка, чтобы встать и получше разглядеть эту личность. Мало ли чудиков, закосевших от пива, шатается по пляжу и ищет приключений. Поймал мой голодный взгляд в сторону девушки и решил, что есть повод познакомиться.

– Ты можешь получить ее сейчас же. Смотри.

Я нехотя поднял голову. Незнакомка, не дойдя до компании метров десять, словно спохватилась и повернула назад. Мои ладони вдруг замерцали слабым, едва видимым фосфоресцирующим светом. Я оторопел.

– Полотенце забыла,– улыбнулась девушка и, встретившись со мной взглядом, вздрогнула.– Ой... Эгил?! – Она обернулась назад.– Эгил!

– Лара! – откликнулся из компании высокий красавец.– Давай быстрей, мы уходим.

Девушка схватила полотенце и, бросив на меня еще один сверхудивленный взгляд, поспешила к друзьям. Фосфорисцирующий блеск моих рук исчез.

– Я сделаю тебя похожим на него. Это мерцание кистей, видимое только тебе, служит сигналом. Оно означает, что ты, оставаясь собой, принимаешь для женщины облик ее желанного – мужа, любовника, жениха, друга. Стоит только захотеть, как я приду на помощь.

– А взамен я должен продать душу? Как там у Гёте?.. "Благодаря моим услугам не будешь ты скучать в пути". Знакомый сюжет.

– А чем он плох? Но это не совсем так. Мы, кардиналы вечности, ищем заблудшие или ослабшие души и стараемся помочь им. Даем то, чего им недостает. Ты испытываешь зависть к чужому счастью, к чужой красоте хорошо, все женщины мира будут твоими.

– Джина Лоллобриджида, Брижит Бардо? Заманчиво. Но что же взамен?

– Ты становишься исполнителем воли Великих кардиналов вечности.

– Отказаться от своего "я"?!

Ватное облако краем задело солнечный диск, все вокруг чуточку померкло, и я напрягся, что вот-вот рассмотрю сию фантомную фигуру. Но нет – солнечные лучи вновь брызнули по пляжу, заливая сиянием все вокруг. Со стороны буфета, что пристроился в тени сосен, снова потянуло дымком, в котором улавливались запахи шашлыка, острого кетчупа и разбавленного пива. Жеманный магнитофонный голос Вертинского создавал иллюзию остановившегося времени:

На солнечном пляже в июне

В своих голубых пижама

Девчонка, звезда и шалунья,

Она меня сводит с ума...

– "Продать душу", "отказаться от своего "я"... Не придавай значения терминам, они только кажутся страшней наших поступков. Всего лишь услуга за услугу. Ты мечтаешь стать писателем? Так станешь. Но кто узнает, если иногда, только иногда, мы попросим тебя об одолжении, например, изложить письменно свое мнение о том, кто нам нужен.

– Доносы? Какая банальность! Это от меня уже требовали в институте. Другие волшебники. Кардиналы глубокого бурения. Слышали?

– Ты упрям в своей ограниченности. Я все сказал и ухожу. Меня не надо искать. Запомни: достаточно желания – и мерцание твоих ладоней будет означать, что я рядом. Прощай... или лучше до встречи

Призрак исчез, стало легко, будто мои виски освободились от невидимых тисков. Стоп, это уже рифма: тиски – виски. Надо записать на всякий случай...

Я анализировал и так и сяк наш диалог и отказывался верить в услышанное. Наваждение какое-то, наверное, от долгого лежания на пляже. Но если все воспринимать серьезно... Если вообразить...

Парадокс ситуации заключался в том, что если ОНИ такие Вечные и Всемогущие, то почему не могут сами сделать того, о чем нас просят, и забрать наше "я" без всякого согласия? Впрочем, это парадокс с бородой, казус природы, он замечен еще в русских сказках: золотая рыбка может исполнить любое ваше желание, но не в силах освободить себя от сетей.

Я взглянул вдаль, туда, где синь моря сливалась с голубизной неба. Из неведомых краев беспорядочным караваном плыли белые облака, навевая мысли о бесконечности жизни. Облака из белой ваты в небе голубом и синем... Что это на меня нисходит? Прилив поэтического вдохновения? Я замер, боясь нарушить возникшую в душе гармонию.

Облака из белой ваты в небе голубом и синем....

Облака не виноваты, что я встретился с красивой.

Облака не виноваты, что любовь не получилась.

Облака из белой ваты... Виноваты, ви-но-ва-ты!...

Да-а, но ведь никто не поверит, хоть убей, что я разговаривал с призраком... Теперь, спустя десятки лет, я думаю, что такие инфернальные встречи бывают хотя бы раз в жизни у любого человека, только мы боимся признаться в этом. Я вспомнил о той встречу лишь потому, что она связана с именем моей героини.

Повторяю, Лариса не страдала от отсутствия мужского внимания. После школы у нее появился очередной ухажер по имени Леня, имевший, кажется, серьезные намерения. Но опять же интимных отношений она не допускала. Не потому, что была "синим чулком" или еще что-то, а просто не испытывала никакой любви к своему воздыхателю, встречаясь с ним разве что для того, чтобы не ходить в кино одной или на танцульки только с Райкой Губкиной.

В Рижском эстрадном оркестре, в окружении интересных мужчин, она почувствовала себя настоящей женщиной. А Эгил Шварц казался ей воплощением ее мечты. Врожденная интуиция подсказывала, что и она нравится ему как запретное райское яблочко. В полумраке кулис она строила глазки только ему одному; иногда он, что-то объясняя, брал ее за руку – и тогда легкая дрожь пронизывала все ее существо, создавая невероятно прекрасное настроение. Оба были переполнены предвкушением чего-то необыкновенного, и каждый, быть может, подсознательного ожидал от другого решительного шага.

Это случилось на гастролях в Белоруссии. Эгил зашел к ней в номер. Когда он увидел свою девочку сиротливо сидящей на кровати, сердце его сжалось, и он мгновенно решил: "Сегодня или никогда!" Задыхаясь от волнения, он подсел на краешек постели, робко обнял Ларису... Земля ушла из-под ног, разум помутился, только поцелуи взахлеб и пожирающий пламень страсти... В коротких судорожных промежутках она пытала его:

– Ты любишь меня? Ну скажи, ты любишь меня?..

О, кардиналы вечности, где вы были? Спасибо вам, что не предупредили меня об этом свидании двух любящих сердец, иначе я не перенес бы их счастья и заложил свою душу дьяволу.

Между прочим, Шварц недавно признался мне, что он так и не смог ни разу в жизни выдавить из себя эти три слова, которые рано или поздно произносит почти каждый человек на земле: "Я тебя люблю". Но с самого начала, убеждал он, их любовь была яркой и сильной и длится она по сей день, вот уже сорок лет.

Обоюдные симпатии (так это пока называлось) дирижера и новой солистки оркестра не остались незамеченными. Однако реакция некоторых членов коллектива показалась Шварцу несколько странной. Раньше аналогичные "романы" воспринимались в оркестре куда проще. На каких-то гастролях на ночь глядя в комнату Шварца постучалась Айно Балыня. Эгил уже лежал в кровати. Она села рядышком и с доверительным пафосом принялась рассуждать о том, как переживает за него и хочет предостеречь от неверных поступков. Шварцу эта забота показалась смешной, ибо в оркестре он оставался, наверное, единственным мужчиной, с которым Балыня не переспала, несмотря на свое замужество. Эгил взял ее за руку. Айно не отстранилась, продолжала все так же разглагольствовать, будто чувствуя себя в чем-то обиженной. Может, она ждала проявления грубой мужской силы и падения последней крепости? Тогда бы ее уязвленное самолюбие удовлетворилось? Но взрыва не последовало, пришлось убраться восвояси.

Пробовал учить Шварца уму-разуму и трубач Борис Коган, в оркестре самый старший по возрасту. Его наставления сводились к тому, что свои адюльтером Эгил губит карьеру дирижера, отчего будет страдать весь коллектив, и об оркестре пойдет дурная слава. "Куда уж хуже! – усмехался в ответ Эгил.– Вон веник мне постоянно зудит о выпивках среди музыкантов!"

Праведные речи и уговоры вернуться на путь истинный вызывали в нем как раз обратную реакцию. Он еще больше хотел видеть Ларису, рядом с которой вопреки логике испытывал почти нравственное очищение. Так получалось, что их любовь вспыхивала с новой силой только на гастролях, когда работа просто заставляла быть рядом. Пребывание в Риге превращалось теперь в тихую муку. Эгил был женат, и в филармонии на репетиции Лариса боялась даже подойти к нему, чтобы не выдать своих чувств, не скомпрометировать его. Она пыталась скрыть то, о чем в филармонии уже знали или догадывались. Думаю, что ее отношения с Эгилом не являлись секретом и для жены Шварца – на то вокруг нас и пасутся "доброжелатели".

С ухажером Леней Лариса покончила раз и навсегда, заявив ему не по-девичьи жестко: "Ты живи, где живешь, и больше не напоминай о себе".

Шварц мучился по-своему. Угнетала двойственность ситуации: спит с женой, а любит другую. Тревожила и неясность, почти безнадежность перспективы. "Один раз,– говорил он себе,– я совершил ошибку, рано женился. А теперь что? Опять наступать на те же грабли? Нет, какая бы ни была любовь, второй раз бросаться в омут брака как-то не хочется". Был момент, когда Шварц пришел к убеждению, что надо начинать от Ларисы удаляться и закруглять роман. Хватит, набаловались! Увы, стоило лишь снова увидеть ее, как все логические умозаключения рушились, как карточный домик. И снова они гуляли в парке, не боясь, что их увидят, и Лариса клялась ему:

– Я буду любить тебя всю жизнь и никогда не оставлю!

Свою клятву упрямая 19-летняя девушка сдержала. Тонкая эта материя отношения между мужчиной и женщиной. Казалось, Эгил и Лара только и ждут очередной гастрольной поездки, чтобы броситься в объятия друг к другу, но потом следовало возращение домой, и они будто впадали в оцепенение, наступало взаимное отчуждение, когда каждый считал другого почти врагом.

Магические токи притяжения все равно оказывались сильнее самоедских комплексов и соединяли два человеческих полюса в единую цепь. Неудержимая сила любви! Непонятная, нелогическая, вершащая все наперекор здравому смыслу. И вот уже Эгил видит себя в Ленинграде, на большой сцене, перед послушным оркестром, выдающим такой упоительный свинг, что все вокруг ликует, а рядом с ним поет красивая артистка, которая заканчивает выступление и показывает ему взглядом, как она любит его. Это ли не счастливые минуты идеальной гармонии?..

На одном из концертов Рижского эстрадного оркестра в Ленинграде побывал Эдди Рознер, тоже гастролировавший там. Шварц пригласил маэстро на репетицию. Вместе с Рознером явилась и добрая половина его оркестра. Эдди Игнатьевич всегда живо интересовался музыкантами из Прибалтики, знал Шварца по визитам в Москву и считал его "своим". Не раз, дружески похлопывая по плечу, подмигивал: "Ну, мы-то с тобой одной крови, западники, все знаем..."

Увидев Мондрус на сцене, Рознер разволновался – такая артистка украсит любой оркестр! – и попросил Гарри Гриневича переговорить с ней: не перейдет она к нему? Личные отношения Мондрус и Шварца его совсем не интересовали. Не буду гадать, что превалировало, чего было больше: стремления заполучить новый талант или жажды пополнить свой донжуанский список еще одной жертвой? Возможно, и то и другое. Гриневич умерил его пыл:

– Она там плотно опекается Шварцем и никуда от него не уйдет.

Рознер не единственный, кто пытался переманить солистку РЭО в Москву. В Ригу наведался директор лундстремовского оркестра Цин. Среди администраторов Цин прославился тем, что сумел добиться перевода оркестра Лундстрема из Казани в Москву. Ведь когда музыканты-"беженцы" приехали из Харбина, им разрешили выступать в стране, но "не западнее Казани". Со временем Цин все же исхитрился прописать музыкантов в Москве и устроил всем кооперативные квартиры.

Приехав в Ригу, он взял в филармонии адрес Мондрус и заявился прямо домой.

– Лариса, хватит вам прозябать в Риге, переходите к Лундстрему.

– Так прямо сразу? Вы же меня не слышали?

– Зато наслышан. Рознер в восторге от вас. Но вы правильно сделали, что ему отказали – он просто бабник.

– Не знаю, что и сказать.

– На следующей неделе наш оркестр выступает в Киеве. Не могли бы вы подъехать туда, дорогу мы оплатим. Там Олег Леонидович и послушает вас.

Предложение открывало возможности уже всесоюзного масштаба. Шварц не на шутку перепугался: если Лариса уйдет, другую такую певицу ему не найти. Но вправе ли он тормозить карьеру талантливой девушке? Вправе ли, ничего не обещая, что-то требовать самому от нее? Она же не крепостная его, в конце концов.

Преодолев собственное тщеславие, Эгил сам повез Ларису на смотрины в Киев. Первым делом они побывали на концерте Лундстрема, чтобы воочию убедиться в славе его коллектива. Выступал популярный квартет "Аккорд". Оркестр, в первых рядах которого Эгил увидел Гараняна, играл слаженно, вполне профессионально, но "не звучал". Даже Лариса заметила: "У них какой-то советский привкус". Эгил согласился: оркестровки вроде современные, а стиль действительно советский.

В свободный день Олег Леонидович пригласил их на репетицию. Лариса спела несколько песен. Лундстрему понравилось, и он попросил ее выступить в нескольких концертах, чтобы лучше оценить, как она проходит на публике.

В конце турне Лундстем вынес вердикт:

– Вы нам подходите. Об остальном будем договариваться.

– Мне еще надо подумать,– уклончиво ответила Лариса, а Шварцу, когда они вышли на улицу, сказала: – Не хочу я с ними петь. Они совсем чужие для меня.

Эгил слабо возражал:

– Подумай, Ларочка. То, что ты сейчас отказываешься,– неправильно. Это же новая ступенька в твоей жизни.

Говоря так, он, быть может, подсознательно проверял, насколько сильно ее чувство к нему.

– Все равно не хочу. Ты останешься в Риге, а я уеду? Так не пойдет. Я не хочу расставаться.

Милая девочка, она жертвовала карьерой ради любви к нему! Эгил испытал громадное облегчение. Они еще не были женаты, встретились случайно и могли разойтись, как в море корабли.

Мондрус укрепляла свои позиции в Рижском эстрадном оркестре. Лето 1963 года прошло в гастролях по Союзу. Всюду ее сопровождал успех. В рецензии "Мелодии с берегов Даугавы" свердловская областная газета писала: "Главное достоинство РЭО в том, что оркестр, как говорится, "имеет свое лицо". Это чувствуется и в своеобразном, неизбитом репертуаре солистов и оркестра, и в хорошем исполнительском мастерстве артистов, и, что также немаловажно, в высокой культуре внешнего облика коллектива. Хорошее впечатление производят солисты оркестра Лариса Мондрус, Айно Балыня и Янис Крузитис. У каждого из них оригинальный репертуар, вполне соответствующий их вокальным возможностям".

Казенная по стилю, но тем не менее знаменательная рецензия – первая в творческой биографии Ларисы Мондрус.

В конце 63-го Шварц официально развелся со своей женой. Почти год он колебался, не решаясь сделать последнего шага, пребывал в тягостных интеллигентских раздумьях: ринуться навстречу неизвестности или оставить все как есть, то есть любить одну, а спать с другой? Но он же порядочный человек, значит, должен разрубить этот гордиев узел. Старый брак сковывал его и, помимо воровских интимных отношений, мешал как следует заняться Ларисой в плане дальнейшего ее творческого роста. Помощь пришла оттуда, откуда Шварц ее меньше всего ждал. Не знаю, сравнивал ли себя когда-нибудь Филипп Швейник с кардиналом Ришелье, но он страшно обожал запутанные ситуации, когда судьбы людей зависели исключительно от него. Правда, не всегда рассчитанные комбинации приводили к желаемому результату. Вот работала в филармонии талантливая пианистка Лида Рубене, которой Швейник гордился. Вдруг вздумалось ей выйти замуж за некоего еврея Крамера, тоже пианиста. Очень не понравилось это директору филармонии. Во-первых, Крамер узурпировал его собственность, а во-вторых, как музыкант он явно не дотягивал до уровня Рубене. И Швейник вбил себе в голову идею-фикс: развести их. Однако Крамер оказался совсем не из тех, кто позволяет садится себе на шею. Рубене и Крамер выстояли, выдержали все намеки и угрозы, но были вынуждены, как и Думиньш, уехать на Кавказ – там, очевидно, интриганство не вошло еще в моду.

Когда в филармонии случился пожар, и старинное, флорентийского стиля здание Гильдии сгорело дотла, многие решили, что "несгораемому" Швейнику пришел конец. Но Филипп Осипович смело взял на себя роль кающегося грешника. На общем собрании с участием представителей Министерства культуры он резанул правду-матку:

– Я больше не имею морального права занимать директорское кресло, готов понести самую тяжелую кару. В случившемся вижу только свою вину. Но я не уйду из филармонии, даже если мне придется работать дворником. Буду, как могу, служить делу и коллективу, которому я отдал двадцать лет жизни.

Директором (временно, пока не "устаканится" ситуация) назначили чиновника из Минкульта, тупого, ничего не смыслившего в организации концертной работы, а Швейника перевели в его заместители. Но даже понижение в должности Филипп Осипович обратил себе во благо, вызывая у большинства сотрудников жалостливое сочувствие. Как же, отстранен от руководства, к тому же разведен, живет в двух комнатах в коммунальной квартире, получает скромную зарплату, взяток не берет, радеет за дело! Эдакий бессребреник, трудоголик, подвижник искусства. Теперь он стал ближе к народу и суетился еще больше. Появлялся часто за кулисами, лично проверял готовность к концерту, писал записки дирижеру оркестра: "Тов. Шварц! Подождите немного с началом, пока эти невоспитанные бездельники займут свои места". Или спускался в гардероб и сам принимался торопить людей. "Дамочка,– говорил он женщине у зеркала,– у вас будет замечательная прическа, но вы не попадете на представление".

Несмотря на положение почти рядового администратора, Швейник как серый кардинал, продолжал руководить из-за кулис всеми делами филармонии. Он с удовольствием вмешался и в интригу, возникшую в Рижском эстрадном оркестре. Филипп Осипович вызвал к себе Шварца и его жену и сказал:

– Вижу, ребята, вы находитесь в трудной ситуации – и себе не даете жить, и другим мешаете. Чтоб все было по-хорошему, давайте, пока не поздно, разводитесь. Нечего тянуть кота за хвост.

Уговаривать пришлось только жену Эгила, но и она извлекла свою пользу, получив комнату от филармонии.

Потом Швейник разобрался с Айно Балыней, уговорив ее перейти в ансамбль Кублинского.

– Оставаться тебе в оркестре, Аня, нет смысла. Там на твою голову уже выросла Мондрус. Ну и пусть поет. Зато у Кублинского ты будешь чувствовать себя королевой.

Балыня покорно ушла, и у Мондрус расправились крылья. Теперь она как единственная "звезда" закрывала программу Рижского эстрадного оркестра. Репертуар значительно расширился, его амплитуда колебалась от задорных шлягеров до произведений драматического накала, душевной тоски, большой скорби. Поведение Мондрус на сцене отличалось естественностью, органичностью с исполняемой вещью. Она хорошо чувствовала, где в песне кончается правда переживаний, а где рождаются настоящие эмоции, с которыми слушатель мог идентифицировать свое душевное состояние. Важным фактором стала и ее внешность певицы "секси", и Мондрус умело пользовалась чарами "наивной эротики", вызывая симпатии не только мужчин, но и женщин – явление на эстраде нечастое.

В декабре 63-го года Латвийское ТВ организовало передачу с участием Рижского эстрадного оркестра. Трансляция дублировалась и по Центральному телевидению. Еще продолжалась эпоха хрущевской "оттепели", поэтому организаторы концерта, тоже молодые люди, дали возможность оркестру показать себя во всем блеске, сыграть самую современную по тем временам программу. Лариса же выступила с песнями советских композиторов. Она единственная представляла этот жанр, не пользовавшийся признанием в Прибалтике, но ее выбор, рассчитанный больше на всесоюзную аудиторию, тактически оказался правильным. На певицу обратили внимание в Москве и в других городах страны, не говоря уже о самой Риге, где вскоре выпустили пластинку Ларисы Мондрус и оркестра п/у Э. Шварца. Правда, песни записали только латышские, но это был первый диск в ее жизни. Записаться тогда было неизмеримо сложнее, чем в наши дни, когда доморощенных безголосых исполнителей, расплодившихся, как кролики, издают пачками – без проблем, гони только монету!

В январе 1964 года Шварцу без объяснения причин резко увеличивают зарплату: вместо прежних 210 рублей ему теперь полагалось 270. Повысили ставку и Мондрус – с восьми до десяти с половиной за концерт. 10.50 – это предел, который могло устанавливать артисту республиканское министерство культуры, больший тариф входил в компетенцию Москвы.

Шварца свалившиеся блага сильно озадачили. "Что бы это значило? терялся он в догадках, стоя у доски приказов.– Что за благодетели объявились в филармонии, где хозяйничал как у себя дома вновь ставший директором Швейник? Да он и подписал приказ, вывешенный на всеобщее обозрение..." Никто со Шварцем ни о чем не беседовал, не предупреждал... За какие такие заслуги, хрен его знает. Ведь ни для кого не секрет более чем прохладное отношение Швейника к худруку Рижского эстрадного оркестра.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю