355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Савченко » Лариса Мондрус » Текст книги (страница 6)
Лариса Мондрус
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:18

Текст книги "Лариса Мондрус"


Автор книги: Савченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Эгил принял для себя мужественное, может быть, самое героическое решение в жизни: не выпячивать свое "я", не педалировать собственные амбиции, а взять на вооружение лозунг "все для Ларисы, все во имя Ларисы!" и действовать в соответствии с ним по всем фронтам: на радио, телевидении, фирме грамзаписи "Мелодия".

Как только оркестр вернулся с юга в Москву, Шварц, уже озадаченный новым приоритетом, немедленно повел Ларису на радио. Они показали Чермену Касаеву только что подготовленные (втайне от Рознера) "Неужели это мне одной?" Г. Портнова и "Синюю весну" Р. Амирханяна. Обе песни были тут же приняты. Для их записи Шварц не взял ни одного музыканта из рознеровского оркестра. Не из каких-то опасений, что босс рассердится или не одобрит. Просто работа на радио – это другой профиль, другая квалификация. Ведь тот же Мажуков, пытавшийся делать оркестровки на западный манер, вынужден был ограничивать свою фантазию, ориентируясь на рознеровский состав. Расписывал партитуру на все имеющиеся инструменты: саксофоны, трубы, фаготы, тромбоны... Получалась сплошная каша – ни оркестра, ни голоса исполнителя.

Образцами симфоджаза Шварц считал западные оркестры Манчини и Монтавани. На их звучание он и ориентировался, расписывая партитуры на радио не на весь состав, скажем, коллектива Силантьева, а выбирал только те инструменты, которые ему нужны были по замыслу: два кларнета, труба, тромбонная группа (от Людвиковского), валторны – всего две трети от положенного. Получался такой "прозрачный", не перегруженный состав, звучавший тем не менее как большой оркестр. Эгил вносил поправки, учитывая даже настроение Ларисы в день записи. Именно в таком ключе и сделали "Синюю весну" и "Неужели это мне одной?"; последняя была записана даже с "перебором", как оркестровая пьеса, где Володя Чижик начинал большое соло на трубе.

Когда песня зазвучала по радио, возник небольшой конфликт с Рознером. На репетиции один из скрипачей сказал Шварцу:

– Эдди Игнатьевич на вас немножко в обиде. Ведь это он первый привел Ларису на радио, все показал ей, а вы записались за его спиной, даже не предупредив.

– Простите, вы доверенное лицо Эдди Игнатьевича?

– Нет, но он высказывался на эту тему с музыкантами.

– Да я и не подумал, что это так обязательно – предупреждать.

– Надо было сделать как-то более тактично, хотя бы объявить: "Поет солистка оркестра Рознера".

Шварц подумал, что, вероятно, их так и воспринимают в оркестре: вот, мол, приехала парочка из Риги. Свалились на голову, как бедные родственники. Рознер их пригрел, дал возможность проявить себя, а они вместо благодарности перехватили инициативу и принялись делать самовольные записи. Нехорошо.

Шварц не счел нужным извиняться. Во-первых, дорожку на Всесоюзное радио он протоптал еще в 1962 году, когда познакомился в Риге со звукорежиссером Какжеяном, а потом с Касаевым и приезжал в Москву показывать свои вещи, поэтому провожатые туда ему не требовались. А что Лариса "солистка оркестра Рознера", на радио об этом и так знали, их дело объявлять или не объявлять. Во-вторых, Мондрус и Шварц все больше проникались мыслью, что Рознер держит их на поводке: обещает с помощью Майстрового устроить прописку, но ровным счетом ничего не предпринимает. Лариса и Эгил по-прежнему приходили к нему в гости. Эдди Игнатьевич рассказывал свои занимательные истории из прошлой жизни: как он сидел на Лубянке, как его пытали на допросах, давили и закручивали пальцы, заставляя признаться в шпионаже в пользу Америки или Аргентины, где проживала его сестра. Он не хотел, а сосед по камере советовал: "Подписывай все, может быть, выживешь А так ты живым отсюда не выйдешь". И он подписывал. Рассказывая, Рознер показывал гостям свои изуродованные пальцы. Они говорили о чем угодно, только не о прописке. У каждого были свои проблемы, но холодок отчуждения между Рознером и Шварцем, раз возникнув, уже не исчезал. Эгил махнул рукой; опять же ради Ларисы он стремился обеспечить их творческую независимость.

Кроме двух упомянутых песен, Шварц сыграл в музыкальной редакции одну свою еще не залежавшуюся мелодию без слов.

– Симпатичный твистик, а текста нет. Не посоветуете ли нам кого-нибудь из авторов?

Сидевшая у окна Мила Фиготина, дочь известного композитора (ныне проживающая в Америке), живо откликнулась:

– Я вам дам такого автора, что будете век благодарить.

Так состоялось их знакомство с Александром Дмоховским, блестящим и остроумным молодым человеком, жившим у тети (его родители, кажется были репрессированы) на Старом Арбате. Его дядя был известным актером и кинорежиссером, поставил известные в стране фильмы "Зигмунд Колосовский" (сыграл там заглавную роль) и "Таланты и поклонники". Сам Саша писал неплохие стихи и умел красиво и художественно материться.

Прослушав шварцевский твист, он заявил, что самая модная тема сейчас – космическая, все только и говорят вокруг о полетах вокруг Земли, спутниках, звездах; вокруг этого и надо крутиться.

В самом деле, космос тогда был у всех на устах. В марте 1965-го подполковник А. Леонов совершил первый в истории выход в открытое пространство. Мы вновь опередили Америку, в очередной раз доказав преимущество нашей науки. До американского посещения естественного спутника Земли оставалось еще несколько лет, но мы твердо верили, что первым на Луну ступит обязательно советский человек, строитель коммунизма.

Эстрада шла в ногу со временем. Нина Дорда уже вовсю распевала про своего "Васю", который "будет первым даже на Луне". Бодряцкая мелодия этой песенки – нечто среднее между маршем и вальсом – всегда раздражала Шварца, казалась ему страшно фальшивой. А у него современная, свежая мелодия в ритме твиста. Дмоховский проникся, вдохновился и попал-таки в "яблочко" со своим придуманным текстом:

Ты сказал, что хочешь

В этот раз

Погулять со мной.

Тихой летней ночью,

В поздний час,

В парке под Луной.

Не скрывая сожаления,

Я опустила взор.

Где ж твое воображение,

Милый мой фантазер?!

Встречи под часами,

У метро, или у кино

Мы не знаем сами,

Что давно так заведено.

То ли дело – ожидание

На голубой звезде.

Где ж назначить мне свидание?

Встречу назначить где?

Где же с тобою встретиться мне?

Не под Луною, а на Луне!..

Песня имела успех и, наверное, могла бы войти в гипотетическую десятку шлягеров, определявших музыкальный фон нашего быта середины 60-х годов.

С космической темой у Шварца связан и почти анекдотический случай. У Гуны Голуб, редактора передачи "С добрым утром!", ходил в поклонниках молодой поэт Володя Сергеев. Вечно озабоченный юбилеями, он ко Дню космонавтики написал очередную "рыбу" под названием "Звездная пехота" и судорожно – время поджимало! – искал композитора, готового сочинить мелодию на его гениальный текст. Голуб сосватала своего воздыхателя охочему до работы Шварцу.

– Эгил, есть случай прославиться. Прояви талант, сделай массовую песню!

Шварц про себя мыслил так, что он и советская массовая песня – "две вещи несовместные", но от "рыбы" Сергеева не отказался, давно взяв за правило не чураться никаких предложений.

Песня начиналась словами:

Недаром так всегда бывает:

Судьба путями разными ведет

Одни ребята к звездам улетают,

Другие – собирают их в полет.

Далее следовал припев:

Такая их работа.

Звездная пехота

Тысячи бессонных глаз.

Такая из забота.

Звездная пехота

Космический рабочий класс...

Особого композиторского дара для таких стихов не требовалось. Покопавшись в своих заготовках, Шварц нашел подходящую "болванку", и в два дня песня была готова.

Поэт Володя Сергеев не скрывал восторга:

– Потрясающе! Завтра едем в "Правду", у меня там приятель трудится

– О, "Правда"! Для меня это что-то наподобие небесной канцелярии, последняя инстанция перед Богом.

– Да ерунда. Такие же жлобы, как и везде, только с гонором и более осторожные. Но мы прорвемся.

На следующий день авторы "Звездной пехоты" показывали свое творение в кулуарах самой влиятельной газеты в стране. Шварц с деланным энтузиазмом бил по клавишам, а Сергеев с не меньшим "вдохновением" горланил: "Такая их работа..."

Сотрудники приняли "шедевр" с прохладцей: то ли песня им просто не повкусилась, то ли даже они, привыкшие к партийной туфте, почувствовали, что данное произведение явно "не тянет" в плане искренности и патриотизма. "Такая их работа..." Мда... Не очень обнадеживающе...

– Да что вы, товарищи,– пылко убеждал их Сергеев,– вам ничего другого на День космонавтики не надо. Это же готовый шлягер. Вся страна будет петь. А припев какой! Там же о новом рабочем классе – кос-ми-чес-ком!

Присутствующие вяло соглашались:

– Да, но... понимаете, чего-то не хватает...

Шварц со стыда готов был провалиться сквозь землю, а поэт Сергеев с упрямым оптимизмом долбил свое:

– Вы только вслушайтесь – это же совершенная патриотическая песня. Завтра ее будут петь миллионы, вот увидите...

Все-таки Володя уломал ответственного секретаря, и они покинули редакцию, вырвав обещание, что произведение о космическом рабочем классе будет напечатано.

Я, признаюсь, "Правду" никогда не читал, даже не просматривал, поэтому не в курсе, печатал ли вообще, до того или после, столь уважаемый партийный орган какие-либо песни. Но Шварц мне с гордостью показал пожелтевший номер "Правды" от 13 апреля 1965 года с опубликованными на 4-й полосе нотами и текстом "Звездной пехоты". И добавил при этом:

– В Риге, наверное, поперхнулись от злости или зависти, увидев мою песню в газете – органе ЦК КПСС. А то Швейник там и руководящие товарищи в Москве все время нам твердили: "Что вы, ребята, все о любви да о любви. Возьмитесь за идеологию – для дела". Вот я и взялся разок.

Творение, как и следовало ожидать, оказалось мертворожденным. Никто его никогда не пел и никто им, окромя меня (и самой "Правды"), не заинтересовался. Тихо кануло оно в пучину времени, как и тысячи других "актуальных" скороспелок.

Весной Мондрус записала на "Мелодии" две песни Ю. Саульского ("Бесконечное объяснение" и "Веселая капель"), которые автор предоставил Шварцу. Эти вещи в чьем-то исполнении уже звучали по радио, но Эгил с Ларисой не побоялись записать их снова, внеся в трактовку новые, свежие краски. Когда Шварцу предложили для записи струнников из Большого симфонического (это на порядок выше, чем музыканты Силантьева), он сделал такую оркестровку, что сам потом обалдевал: песни в исполнении Ларисы зазвучали совершенно неузнаваемо и современно. Причем, если на радио записи еще велись в режиме "моно", то на "Мелодии", к тому времени переехавшей в кирху, эти вещи Саульского плюс "Нас звезды ждут" Элги Игенберг (латышская Людмила Лядова) сделали уже на стереоаппаратуре, то есть с перспективой на будущее.

Оркестр Рознера между тем готовился к поездке в Архангельск. Репетиции шли на базе оркестра – в ДК железнодорожников. Однажды в конце рабочего дня Шварцу передали, что один человек очень хочет видеть Мондрус.

У входа в репетиционный зал переминался интеллигентного вида мужчина, немного похожий на Генри Фонда. Что-то в его лице показалось Шварцу до боли знакомым.

– Это вы спрашивали? Что вам угодно?

– Простите. Лариса Мондрус здесь репетирует?

– Да, это моя жена. А в чем дело?

– Ах, ваша жена... Могу я ее видеть?

– Ее сейчас нет. Да в чем, собственно дело?

– Видите ли... Я тут в командировке... Не знаю даже, как сказать. Моя фамилия тоже Мондрус. Зовут Израиль Иосифович. У меня такое подозрение, что ваша жена – моя дочь.

Шварц растерялся. Так вот почему глаза незнакомца показались ему такими знакомыми.

– Позвольте,– сказал он только для того, чтобы чуть выиграть время и прийти в себя,– у нее есть отец.

Мужчина виновато улыбнулся:

– Настоящий отец, вероятно, я. Мне бы хотелось повидать ее. Это возможно?

– Да, конечно... Но все так неожиданно... Вот что. Подождите минут пятнадцать. Мне надо закончить репетицию.

Вспоминает Лариса Мондрус:

– Я сначала толком ничего не поняла. Позвонил Эгил и сказал, что придет с моим отцом. Я думала, с Гарри Мацлияком и удивилась: почему отчим не позвонил перед приездом в Москву? Но когда открыла дверь и увидела невысокого худощавого человека, ужасно похожего на меня, то испытала настоящий шок. Он промолвил: "Я твой папа". Во мне так все и забурлило: "Что еще за "папа", которого я никогда в жизни не видела?!" Однако он вел себя тактично, держал дистанцию, в родственники не навязывался, и я немного успокоилась. Сказал, что увидел меня по телевизору. "Объявили: "Поет Лариса Мондрус". Я сразу решил, что это моя дочь. Во-первых, Мондрус – фамилия редкая, да еще имя Лариса; во-вторых, возраст примерно совпадал, и внешность явно моя". Я держалась с ним очень настороженно, почти враждебно, ибо всякое проявление теплых чувств сочла бы за предательство по отношению к отчиму, воспитавшему меня. Эгил даже шепнул мне: "Будь с ним помягче, ты же не знаешь, почему они с мамой расстались, и не имеешь права винить их". А мой отец все приглядывался ко мне, будто что-то выискивал. Я тогда немного простудилась (поэтому не репетировала), на губах выступила лихорадка, он обрадовался: "Смотри, унаследовала от меня". У моей мамы сроду герпеса не было. Это он передал мне вирус – вот и все наше генетическое родство. При расставании подарил мне свое фото военных лет: он в форме летчика. Я считала, что уродилась в маму, а оказалось, похожа на него как две капли воды. В Риге я показала маме эту фотографию. Она ничего не сказала. В полной тишине долго рассматривала ее, а потом медленно разорвала на мелкие кусочки. К прошлому возврата не было.

Этот "мой отец" жил с женой-хохлушкой в Чернигове, он там занимал какое-то важное положение. Позже, когда приезжал в Москву, всегда звонил нам, иногда приходил в гости, приносил всякую черниговскую вкуснятину и все приглашал: "Приезжайте к нам на гастроли..."

Мондрус и Шварц основательно врастали в столичную жизнь, а вопрос с пропиской по-прежнему оставался открытым. Эгил писал оркестровки по заказам радиостанций "Юность" и "Маяк", которые имели право собирать оркестр и делать собственные записи, заводил полезные знакомства с другими известными композиторами: П. Аедоницким, А. Флярковским, А. Зацепиным, А. Бабаджаняном. Ларису постоянно приглашают на телепередачи "Огонька", "Проспекта молодости", в популярную радиопрограмму "С добрым утром!"; ее гибкие пластинки выпускает журнал "Кругозор". Когда Мондрус и Шварц появлялись в коридорах Всесоюзного радио, их тянули чуть ли не в каждый кабинет:

– Ребята, загляните к нам, есть хорошая идея...

В 1964 году заработала радиостанция "Маяк", где музыку крутили круглосуточно, но современных мелодий звучало ничтожно мало. В фондах имелась в большом объеме лишь макулатура 50-х годов. Хрущевская "оттепель" потихоньку шла на убыль, и новое поколение редакторов видело свою задачу в том, чтобы их радиостанцию слушало как можно больше людей. И, естественно, было озабочено поисками новых, современных в своем творчестве авторов. Звездная пара Мондрус – Шварц явилась для них просто золотым кладом. Так что работы было невпроворот, только успевай, но жизнь осложнялась нерешенным квартирным вопросом. Какая уж тут самоотдача, когда чувствуешь себя как на вокзале, сидящим на чемоданах.

Летом, перед поездкой оркестра на Украину, Шварц набрался духу и прямо спросил Рознера: как обстоят дела с пропиской? Прошло уже восемь месяцев – срок немалый. Что мешало Эдди Игнатьевичу с его популярностью, авторитетом, пойти к председателю Моссовета Промыслову и попросить помочь выдающейся эстрадной артистке Ларисе Мондрус, которая ему, Рознеру, необходима как воздух? Ведь московскую прописку, как им рассказывали, зачастую получала всякая шушера, вопрос заключался только в том, кому и сколько надо дать. Но до взяток наивные рижане еще не созрели. Они считали, что прописку в столице можно получить и за незаурядный талант. Господи, кого это интересовало и тогда и сейчас?..

Рознер опять ничего вразумительного не ответил Шварцу. Его одолевали свои проблемы. Шварц явно преувеличивал возможности шефа. Популярность у публики? Да, этого не отнимешь. Но авторитета в "высших сферах" – никакого. Более того, мне представляется, власти относились к известному музыканту если не пренебрежительно, то по крайней мере, настороженно. Его более молодые коллеги по жанру – В. Людвиковский, Ю. Саульский, В. Терлецкий, не говоря о корифеях джаза Л. Варламове и А. Цфасмане,– уже пробились в Союз композиторов, а Рознера так и не приняли. Подозреваю, причиной тому "замаранная" автобиография, амнистия ведь не снимает "вины" перед государством. И квартиру дармовую музыканту не выделили, пришлось покупать. Вдобавок "Росконцерт", где числился оркестр Рознера, вдруг начал систематически "обрезать" заработок художественного руководителя. Когда-то ставка Рознера равнялась ставке самого Райкина, но те времена былинные прошли. Не только для Мондрус, певшей в оркестре без году неделя, ничего не мог сделать Эдди Игнатьевич – он не мог помочь даже музыкантам, которые работали у него не один десяток лет, большинство из них не являлись москвичами и ютились по разным углам. В "Росконцерте" как следствие государственной политики усиливались антиеврейские настроения, и в этом аспекте отношение к Рознеру менялось отнюдь не в лучшую сторону. Через год-другой его коллектив вообще расформируют, в штате появится оркестр Анатолия Кролла.

Осознав наконец, что Эдди Игнатьевич не в состоянии выполнить свое обещание, Лариса и Эгил решили уйти из оркестра. Какой смысл работать без перспективы? В Донецке – последнем пункте украинских гастролей – Шварц договорился с директором филармонии, что в начале осени Мондрус вернется и даст в области серию концертов. Рознер расстался с ними не без сожаления. Словно предчувствуя закат маэстро, вслед за ними подали заявления об уходе Владимир Макаров и Гарри Гриневич, рассчитывавшие, что в компании Мондрус, но без громоздкой оравы оркестра они смогут заработать больше.

Шварц наспех собрал небольшой ансамбль, преимущественно из рижских музыкантов, которых давно знал (Иварс Бирканс – флейта и саксофон, Эдмунд Гольдштейн – фортепиано, Алвас Зариньш – гитара), и гастролеры снова прибыли в Донецк. А там по всему городу расклеены афиши: "Лариса Мондрус и Владимир Макаров – ведущие солисты оркестра Эдди Рознера". Таковыми они уже не считались, ни "ведущими", ни "солистами", но магия имени Рознера еще завораживала публику, и эту приманку в последний раз использовали.

Концерты сопровождались аншлагами, навар шел хороший. Пусть на короткое время, но сугубо самостоятельная, никому не подчиняющаяся группа Мондрус, вся выручка которой шла в карман артистам, явилась прообразом тех хозрасчетных эстрадных коллективов, что во множестве расплодились в годы "перестройки" и полностью вытеснили из шоу-бизнеса "Москонцерт", "Росконцерт" и прочие "имярек-концерты".

Все было бы относительно хорошо, если бы не звонок мадам Бланк. Дозвонившись прямо в гостиницу, она сообщила, что Лариса с мужем должны немедленно освободить комнату. Она, мол, встретила достойного человека, хочет связать с ним свою судьбу, поэтому квартиранты ей более не нужны. И чтоб вещи они забрали незамедлительно, иначе она выставит их за порог. В общем, проза жизни вмешалась в поэзию творчества.

С этой проблемой они и вернулись в Москву. О возвращении в Ригу речь вообще не шла. Главный вопрос – куда девать пианино, потому что все остальное это мелочи. Выход нашел Гарри Гриневич

– Везите к моей Лисичке,– тяжко вздохнул он, выдавая законспирированную явку.

Симпатичная девушка по прозвищу Лисичка, подружка Гриневича, жила где-то на окраине, не то в Чертаново, не то у черта на куличках. Квартирка была тесная, и, когда поздно вечером привезли к ней пианино, оно заняло сразу полкомнаты.

Начались мучительные поиски пристанища, обзвоны знакомых, срывания объявлений с предложениями жилья. Несмотря на житейскую неустроенность, изнурявшую как зубная боль, супруги проявляли завидный энтузиазм: разучивали новые песни, ходили по музыкальным редакциям, записывались на "Мелодии" и в студиях Всесоюзного радио. При этом успевали метаться по Москве, смотреть сдающиеся комнаты.

Случались и неожиданные радости. Так, наверное, всегда бывает, когда упорно долбишь свое дело. На Центральном телевидении для очередного новогоднего "Огонька" выбрали аж две песни в исполнении Ларисы Мондрус. Обе – на модную космическую тему: "Милый мой фантазер" и "Нас звезды ждут".

В моей видеотеке хранится запись этого знаменательного "Огонька", что вышел в телеэфир в ночь на 1 января 1966 года: праздничная атмосфера в Останкине, сверкающая елка, гирлянды, шампанское, музыка. И сияющая 22-летняя Лариса Мондрус за одним столом с Юрием Гагариным, Алексеем Леоновым, Павлом Беляевым (последние двое совершили в марте 65-го полет на корабле "Восход-2"). Ну кто еще из эстрадных артистов удостаивался тогда такой чести?! Ведущая "Огонька" Татьяна Шмыга объявляет:

– Товарищи операторы, в кадре наш ассистент Лариса Мондрус (по ходу вечера певица выполняла обязанности помощницы ведущей). Покажите ее как-нибудь получше.

Леонов, стоящий за телевизионной камерой, подал знак "будет сделано!" – и Лариса запела:

Друг, в небо взгляни,

Светят звезды там...

Снимали Мондрус сразу три знаменитых "оператора": Гагарин – на любительскую кинокамеру, Леонов и Беляев – на студийные, телевизионные.

После кантиленной песни Элги Игенберг Леонов приветственно улыбнулся:

– Спасибо, Лариса, но мне кажется, вы очень увлеклись: до звезд еще так далековато.

– До Луны гораздо ближе,– поддержал его Беляев.

– Ну что ж, принимаю,– задорно согласилась Лариса,– и готова немедленно спуститься со звезд...

– На Землю?

– Нет, на Луну.

Пританцовывая под твист Шварца, Лариса снова вышла на импровизированную сцену перед камерами:

Ты сказал, что хочешь

В этот раз

Погулять со мной...

Во время оркестрового проигрыша Леонов, сняв наушники, успел даже потанцевать с певицей, настолько зажигательно звучала музыка.

Чтобы дословно положить на бумагу разговор Мондрус с космонавтами, мне пришлось еще раз просмотреть кассету. Исполнение Мондрус впечатляет, а твист звучит свежо и сегодня. Интересно, что Шварц применил там оригинальней прием. Слова Дмоховского "...Встречу назначить где? // Где же с тобою встретиться мне?.." он перевел в такую музыкальную фразу, что наречие "где", являющееся окончанием одного предложения и началом другого, произносится лишь один раз, и Лариса поет эту "связку" на едином, не прерывающемся дыхании.

Недавно ОРТ, в честь каких-то юбилеев, показывало нам старые новогодние "Огоньки", в том числе и тот, датированный 31 декабря 1965 года. Удивительное дело: номеров с Ларисой Мондрус я не увидел – вырезали. Нашли что вырезать! Впрочем, вырезали там и Рознера, оркестр которого принимает участие в телепередаче. По всей вероятности, "реставрация" "Огоньков" проводилась в 70-80-е годы, когда упомянутые артисты числились уже эмигрантами. Но даже на отредактированной пленке в общих планах Мондрус все же мелькает (и Рознер тоже): то помогает стол накрыть, то танцует с конферансье С. Лавровым, в одном месте ее даже окликают по имени. Но кто в наши дни обратит на это внимание, кто знает, что это была именно Лариса Мондрус?

В 1965 году на экраны страны вышел фильм Э. Рязанова "Дайте жалобную книгу". Его сейчас часто показывают по ТВ. Картина заканчивается сценой открытия нового кафе-ресторана. Гостей словами "добрый вечер!" приветствовала с эстрады молоденькая певица, которую играла Лариса Мондрус. И потом в ее исполнении звучала песня А. Лепина: "Добрый вечер! А что это значит? Значит, день был по-доброму начат..."

Через много лет Мондрус мне поведала:

– Я помню, на съемках с меня сняли весь привычный мой грим. Взяли "на маску", решив изобразить из моей физиономии нечто очень наивное. Мне исполнился только двадцать один год, я и так была наивна, но, видимо, сочли, что недостаточно. Посмотрев позже "Дайте жалобную книгу", я поняла, что этот фильм – типично советский, и потому там из Ларисы сделали Марусю. Такой скромненький облик, несмотря на то, что я играла роль ресторанной певицы и, по-моему, могла выглядеть чуточку экстравагантней. Это словечко "скромнее", "скромнее" – я слышала на протяжении всей моей жизни в Союзе.

Когда меня пригласили на новогодний "Огонек" с космонавтами, тоже напутствовали: "Лариса, мы вас берем, но помните: вы на Центральном телевидении, вас увидит вся страна. Кремль, правительство, так что, пожалуйста, ведите себя поскромнее". Особенно это предупреждение касалось моих телодвижений на сцене. Если исполняла модный твист, то не имела права покрутить, как следует, ни ножкой, ни попкой. И Рязанов на съемках просил: держись поскромнее. Я ведь пришла с эстрады, двигалась на сцене бурно, интенсивно, меняла мимику лица. А в фильме – "крупешники". Мне отвели на площадке два метра и сказали: "Вот твое место, здесь ты работаешь, дальше ни-ни. И двигайся плавнее".

После просмотра картины я испытала разочарование. Так долго длились съемки и вся эта возня со светом – и как быстро на экране промелькнули мои кадры...

Шестьдесят пятый год, запомнившийся Ларисе Мондрус сменой душевных настроений, благополучно завершился, причем на высокой "телевизионной" ноте, интеграция же в столичную жизнь продолжалась.

Глава 5

ЗАВОЕВАНИЕ МОСКВЫ

"Гений" Паша Леонидов.– Концерт вместо Уразбаевой.– Что есть советская эстрада? – С мюзик-холлом в Польшу.– Чего хотел Володя Бочевер.Мистика в Киеве.– Виновата ли Фурцева? – Поездка в ГДР.– "Я обожаю "Запорожец".– Дружба с Магомаевым.

В доме в Каретном проживал преуспевающий администратор-"многостаночник " Павел Леонидов. Официально он числился в "Москонцерте", где занимался рутинной работой по составлению "графика", а неофициально персонально опекал нескольких "раскрученных" гастролеров (кажется, Паша Леонидов устроил первый сольник Иосифу Кобзону) и получал с них "комиссионные" за каждый организованный им концерт. По сути, это была частная антреприза на советский манер: сумма вознаграждения держалась в тайне, но все о ней знали. Еще Паша Леонидов любил сочинять стихи, вернее, тексты для песен. Получались они довольно удачными. Кто бы мог подумать, что этот нервный, как наркоман, постоянно брюзжащий и орущий толстый дядька может писать почти сентиментальные стишки про "снежинку" или "зайчик на стене"? Особенно Паша "расходился" дома.

– Ляля-а! – утробно рычал он на жену, болтавшую с детьми или подругами.– Неужели я не могу даже в собственном доме спокойно поработать?! А ну их всех в ж...

У него росли две дочери, одна из которых потом вышла замуж за Анатолия Днепрова, автора-исполнителя, будущего эмигранта. А сам Паша вскоре разведется и переедет на проспект Мира, где начнет жизнь с новой женой Галей.

Именно к Паше Леонидову обратился Шварц за помощью, когда они с Ларисой осталась без крова и заодно без постоянного заработка.

– Это не проблема,– пробасил Леонидов, всегда готовый помочь хорошим людям.– Комнату я вам найду. Постараюсь в этом же доме. И Ларису пристроим.

– Если бы ты ей мог сделать отделение. Может, в "Москонцерте", на пару с кем-то?..

– Зачем отделение? Будет петь целый концерт.

– Концерт?! – не поверил Шварц.– Но ты же ни разу не слышал ее.

– Какая разница!

Всемирно известный антрепренер Сол Юрок, прежде чем начинать раскрутку будущей звезды, приходил в зрительный зал и говорил артисту: "Ну, пойте мне!" Ему надо было лично послушать исполнителя. Паше Леонидову этого не требовалось – авантюризм являлся основной составляющей его административной хватки..

Мондрус, узнав о предложении Леонидова, не проявила должной радости:

– Отделение я еще потяну. А сольник с моим голосом не выдержу. Это же такая нагрузка на связки. Нет, я не смогу.

Лариса имела право отказываться и в чем-то была права. Она считала, что если уж петь людям, то надо выкладываться так, чтобы уходить со сцены под шквал аплодисментов, а не под стук собственных каблуков. Или фурор или ничего! Максимализм – ее вторая натура.

Эгил с трудом упросил ее рискнуть. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Так, кажется, говорят, хотя это сплошная неправда.

В "Москонцерте" инициатива Леонидова пригласить "на договор" Мондрус встретила неожиданный отказ, что несколько обескуражило его.

– Представляешь, Эгил,– возмущенно гудел он,– я им говорю: "Появилась новая гастролерша, экстра-класс! Все в диком восторге.." А эти расп...и: "Кто? Мондрус?! Она – контра!" Как тебе это? Ладно, не бери в голову. Ну их на... Я уже договорился с Волгоградской филармонией, там директриса – моя хорошая знакомая. Главное для вас – это база, а разъезжать вы все равно будете по всей стране. Какая разница, от какой филармонии работать. Лишь бы "бабки" шли. Согласен?

Леонидов предлагал оригинальный вариант, который вскоре превратится в банальность, потому что его возьмут на вооружение многие периферийные концертные организации. Зажравшаяся (именно так!) чиновничья Москва отказывалась порой по самым идиотским причинам от гастролеров поистине союзного значения. Вспомним, Тамара Миансарова и Валерий Ободзинский долгое время выступали от имени Донецкой филармонии, Валерий Леонтьев – от Ворошиловградской, Людмила Сенчина и Сергей Захаров – от Магаданской...

Шварц снова протрубил сбор рижским музыкантам.

Паша предупредил:

– Будешь отдавать мне пять рублей за концерт.

Эгил не возражал. Что такое пять рублей? Мизер! Ларисе гарантировались три ставки за выступление плюс гастрольная надбавка – 25%, получалось 40 рублей. А в день выходило по два концерта. Такой расклад их вполне устраивал.

Когда прилетели в Волгоград, там выступала с сольными концертами Эльмира Уразбаева. С ее ансамблем ребята Шварца быстро нашли общий язык и после совместных репетиций устраивали небольшие "джем-сейшены". Потом организовывались совместные ужины. Но уразбаевские музыканты во главе с Германом Лукьяновым в плане еды оказались большими оригиналами. За ужином они не только ограничивались исключительно вегетарианской пищей, но считали за грех даже варить или жарить картошку.

– Вы что, сыроеды? – удивилась Лариса, когда ей предложили погрызть очищенные клубни и морковку.

– Да, и очень гордимся этим,– отвечал Герман Лукьянов.– У нас не пропадает ни один витамин. И никакого холестерина.

Эгил иронизировал:

– Еда богов непонятна для простых смертных.

На утренней репетиции Леонидов вдруг огорошил:

– Так, Мондрус. Сегодня вечером будешь петь сольник. Уразбаева заболела.

– Но моя программа еще не готова,– заволновалась Лариса.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю