355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Савченко » Лариса Мондрус » Текст книги (страница 14)
Лариса Мондрус
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:18

Текст книги "Лариса Мондрус"


Автор книги: Савченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

На тот момент телефильм Юлиана Панича был единственным "визуальным документом", свидетельством, дававшим пищу для моих представлений о быте Ларисы Мондрус в другой, "западной" жизни.

Я снова и снова прокручивал пленку, останавливал в нужных местах, цепко фиксируя увиденное: "Ага, гостиная в белых тонах... Черный рояль, на котором играл Лорен. Интересно, что за фирма?... Нет, не разглядеть... Мягкая мебель... Современная живопись... Конечно, для обстоятельного, детализированного описания, для того, чтобы ощутить ауру их семейного гнезда, это мизер. Но ведь могло и того не быть. А тут вдруг нежданный весенний подарочек – приглашение погостить "недельку-другую".

Самолет делает крутой вираж, и солнце перемещается с моего иллюминатора на противоположную сторону. Теперь я вижу на экране, где для пассажиров демонстрируется маршрут полета, как крошечный самолетик, то бишь наш лайнер, упирается в точку с надписью "Мюнхен".

Садимся. Смотрю в иллюминатор – проносятся аэродромные постройки, терминалы... Погода солнечная, радостная. Но все вокруг, как говорится, чужое.

Легкий толчок. Реверс, будто лайнер сердится на укрощение своей мощи. "Наш самолет совершил посадку..." Никто ничего уже не слушает, хлопают багажники, достаются сумки, надеваются пиджаки. ..

Автобус доставляет нас в терминал. Пограничный контроль. К окошку выстраивается цепочка, но не ближе трех метров. Подходят по одному. Вопрос один: "Цель приезда?" – "Гэст!" – ограничиваюсь я английским словечком, хотя можно отвечать и по-русски, здесь понимают, самолет-то из России. Шлепок в паспорт.

Наконец-то свободен. Аж на всю шенгенскую зону. Иду в зал ожидания, ни о чем не думая. По телефону я сообщил Эгилу, как буду выглядеть, в чем одет, так что пусть он меня сам отлавливает.

Сзади кто-то хлопает по плечу:

– Борис?

Я оглядываюсь. Мужчина в спортивной куртке, голубых джинсах. Это он. Точно такой, как на фото: уже седой, но по-прежнему красивый, мужественный, крепкий. И выше ростом, нежели я себе представлял.

– О, Эгил, привет!

Мы здороваемся как старые друзья, хотя впервые видим друг друга. Выходим наружу, обмениваясь дежурными фразами: "Как полет?" – "Нормально. Погода великолепная".– "Это еще прохладно. Целую неделе стояла жара".– "Как Лариса?" – "Ничего, ждет нас..."

На стоянке садимся в красную "хонду". Я чувствую себя белым человеком.

– Это Ларисина машина,– поясняет Шварц.– Я езжу на другой.

Шлагбаум не выпускает нас со стоянки. Высунув руку из окна, Эгил снова сует в прорезь автомата пластиковую карточку.

– Я оч-чень извиняюсь, не тем концом... Так, теперь все в порядке.

Выезжаем на автобан и с ходу включаемся в ликующую симфонию шуршащих шин и высоких скоростей. Мне до сих пор не верится, что я в Мюнхене и очень скоро увижу Ларису Мондрус. Что меня ждет: разочарование или щемящая встреча с прошлым?

– Далеко нам?

– Минут сорок, и будем дома.

Спидометр показывает сто двадцать. За окном типично немецкие ландшафты: сочная зелень разных оттенков, ухоженные домики, улыбающиеся розовощекие бюргеры.

После некоторой паузы Эгил подает голос:

– Значит, Борис, завтра с утра мы работаем весь день, отвечаем на твои вопросы...

"Ого,– смекаю я,– дает понять, что меня вызвали не прохлаждаться".

– ...а послезавтра, в воскресенье, едем на премьеру спектакля. Заодно посмотрим замок Нойесшванштайн.

"Ну, это другое дело",– успокаиваюсь я.

– А что за спектакль?

– О баварском короле Людвиге Втором. Его история как раз связана с замком. Они этот спектакль готовили полгода, собрали актеров со всей Европы. Между прочим, театр построен как бы только для этого представления. Такую рекламу сделали! Им надо окупить затраты.

– Окупить затраты? Одним спектаклем?

– Да, "Людвигом". Хотя в принципе там можно давать любые концерты.

– А где этот театр?

– В Фюссене. Километров восемьдесят от Мюнхена.

– Кто же там будет смотреть? Городок ведь, наверное, небольшой?

– Тут все на машинах.

"Ах да, об этом я как-то забыл, другой уровень жизни".

Через полчаса Эгил свернул на другую дорогу.

– Я так полагаю, что Мюнхен остался в стороне?

– Да, так быстрее. Мы уже в Грюнвальде.

– Грюнвальд! "Зеленый лес" в переводе?

– Почти. Когда мы сюда переехали, Грюнвальд был натуральной деревней. Кругом крестьянские хутора, пасущиеся скот. Вот здесь,– он показал на красивый двухэтажный, в баварском стиле дом,– был самый настоящий хлев.

– А сейчас, я погляжу, здесь много строится.

– Да. И взялись почему-то именно за нашу улицу. Вообще я тебе скажу, Борис, Грюнвальд – это самая тесная концентрация богатства в Германии.

– Что свидетельствует, говоря по-русски, и о вашем социальном положении.

– Живем в хорошем районе. Лучшем, какой только есть не только в Мюнхене, но во всей стране. Но что касается предела... Здесь говорят так: наверх – нет никаких границ.

– Понятно.

Мы въехали на тихую, совершенно безлюдную, змеевидную улочку, по обеим сторонам которой утопали в зелени островерхие особняки, и через пару минут остановились.

– Вот мы и дома. Выходим.

Шварц отпирает калитку, и я – пусть это не покажется тривиальным – с волнением иду вслед за ним по узкой плиточной дорожке. Аромат цветущей сирени кружит голову. Сейчас я увижу светоч моих грез, услышу эхо моей молодости.

Входим в дом, и на пороге нас встречает ослепительной улыбкой Ла-ри-са Мон-друс! В желтой блузке и белых легинсах, чуть располневшая, но ей это к лицу. Тридцати лет разлуки как не бывало. Сразу вспомнился Северянин: "блондинка Эсклармонда, цветя бальзаколетнею звездою". Она по-прежнему очаровательна, но совсем другая, не "наша" и совсем непохожа на девушку-брюнеточку, оставшуюся в прошлом.

– Лара, это Борис.

Я целую ей руку и говорю банальность:

– Наконец-то я вижу знаменитую певицу Мондрус.

Она смеется:

– Уже давно не певицу.

Я суетливо лезу в сумку, достаю подарки. Ларисе – пару коробок шоколадных конфет...

– О, московские! Как я по ним соскучилась...

...Эгилу – оригинальную полуторалитровую бутылку "хванчкары".

– А откуда ты узнал, что это мое любимое вино? Как у товарища Сталина.

– Взял по наитию. И, как видишь, не прогадал. Это не подделка. Натуральное вино 1998 года. Тут вот, на этикетке, сказано, что даже глина, из которой изготовлена бутылка, обладает целебными свойствами.

– Разберемся. Так, Лара, я думаю, ты Борису сейчас покажешь его комнату, а через час нас ждут в ресторане.– И, обращаясь ко мне: – Мы заказали обед, чтобы дома не возиться.

– О'кей!

По винтовой, как штопор, лестнице мы с Ларисой спустились вниз и очутились в просторной комнате, больше похожей на небольшой зальчик. Если бы не окна, выходящие наружу почти вровень с травяным покровом сада, я никогда бы не подумал, что попал в подвальное помещение. Как и в гостиной, здесь во всем преобладал белый цвет: белые стены, потолок и даже пол устлан светлым паласом. Главной достопримечательностью помещения являлся черные рояль фирмы "Стейнвей и сыновья" – тот самый, что в телефильме Панича. Так вот где он снимал маленького Лорена. Но теперь на стене, за роялем, красовались не абстрактные картинки, а "почетные грамоты", полученные, очевидно, юным пианистом на различных конкурсах. Однако Лорен, судя по последним фото, сейчас далеко уже не малыш.

Пока я озирался по сторонам, Лариса стелила мне постель на диван-кровати.

– Вообще это комната Лорена, но сейчас она в твоем распоряжении. Здесь ты будешь спать. Что еще? Туалет рядом, подниматься никуда не надо. Пойдем, покажу.

Мы вышли из комнаты, и она тут же открыла дверь рядом.

– Вот видишь, тут и душ. Это твои полотенца... А та дверь... пойдем туда...

Мы очутились в помещеньице, где урчала стиральная машина.

– Здесь у нас хозяйственная комната, тут я стираю, глажу... А там кладовка – наш винный погребок.

Она весело щебетала, блондинка Эскармонда, а я украдкой "цеплялся" за ее лицо, иногда встречался взглядом с ее оливковыми глазами и все больше утверждался в мысли, что наши давнишние мимолетные свидания – плод моего воображения. Я видел, что она нисколько не притворяется и абсолютно не помнит наш поцелуй в ресторане "Охотник", ни короткую встречу в Останкине, ни тем более случайное знакомство в Майори, "на солнечном пляже в июне..." Впрочем, что за нелепые надежды? Говорят, человек меняется каждые семь лет, а тут минула целая вечность! И мои мысли ничего, кроме ненужной неловкости, в ситуацию не добавляют.

– Ну, я тебя покидаю, Боря. А в пять поднимайся наверх. Или Эгил зайдет.

Лариса прикоснулась к моей руке как-то подчеркнуто нежно.

– Отдыхай.

Я остался один и первым делом проверил работу писсуара. Сразу едва слышно зашумела вентиляция. Европа! Ненавязчивый бытовой сервис.

Я вернулся в комнату Лорена, скинул пиджак и опрокинулся навзничь на постель. Благодать. Целых десять дней не нужно ни о чем заботиться. Нет, разумеется, я приехал не развлекаться и не любоваться баварскими замками, а работать. Но я готов променять любой московский или подмосковный отдых на такую работу, как беседы с Ларисой Мондрус в Мюнхене! Это же надо понимать!

Надо мной, на стене, в рамочке под стеклом пергаментной желтизны лист со странными закорючками. Я приподнялся, вывернув голову. Похоже на старинные ноты. Вот и "готические" слова поверх нотных линеек. Наверное, песня какого-нибудь XIV или XV века.

Справа у окна – стол с компьютером, ворох журналов. Рядом музыкальный центр. На подоконнике другого окна покоится модель парусника. На стенах несколько картин с явно латышским "колоритом": взморье, полуабстрактные женские фигуры в шляпах... У противоположной от рояля стены – красный диванчик, кресла, журнальный столик. Все современно, модно. Все – от золоченых дверных ручек до светильников на потолке – в стандартах "евро", и в то же время от всей обстановки веет холодком и искусственностью. Не хватает в этом царстве вкуса каких-то безделушек, вещного хлама, художественного беспорядка, которые, по моему разумению, и создают домашний уют. Хотя, может быть, у меня отсталые представления о домашнем уюте.

В назначенный час я поднялся в гостиную. Лариса уже переоделась в синий костюм и выглядела очень элегантно. Такая женщина будет украшением мужчины во всяком обществе, на любом рауте.

Приехал из школы Лорен, и первое, чему я поразился, знакомясь с ним,это его почти двухметровый рост ("Метр девяносто семь",– уточнил он.) От того маленького вундеркинда, певшего в фильме Панича вместе с мамой "Сулико", не осталось и следа. Передо мной стоял интересный и ужасно высокий юноша с пытливым взглядом из-под сильно диоптрических очков. Полагаю, что пока я пищу книгу, он прибавит в росте еще пару сантиметров.

– Так, все в сборе. Тогда идем! – скомандовал Эгил.

На улице он выгнал из гаража платиновый "БМВ".

– Борис, обрати внимание на номер.

Я прищурился.

– 530 ЛМ.

– ЛМ – это Лариса Мондрус!

– Да-а? Что, специально подбирали?

– Почти.

Ехать пришлось недолго, всего пять минут. В Грюнвальде вообще, как я позже убедился, от дома Мондрус до любой нужной точки – булочной, почты, ресторана, ее магазина – езды пять-шесть минут, все рядом.

От итальянского ресторанчика "Вилла романа", куда привез нас Эгил, я ожидал чего-то необыкновенного, но обед показался мне на редкость заурядным: суп-пюре непонятно из чего и нелюбимое мной спагетти. Уловив, вероятно, в моем взоре признаки некоторого разочарования, Эгил заговорил о том, как в России он ненавидел макароны.

– Все потому, что в ресторанах макароны подавали, когда кончалась картошка. А я вырос в Прибалтике. Мой вкус формировался на культуре картофеля. И вот в первый год пребывания в Мюнхене нас пригласил в гости аранжировщик Борис Йоич (я отметил, что здесь имя Борис он произнес правильно, с ударением на втором слоге). И угощал спагетти. Я как увидел эти макароны, стал морщиться. Но он подал к ним чесночный соус, и под красное вино это блюдо пошло за милую душу. С тех пор мне нравятся итальянские спагетти, и Лариса готовит их отменно.

Перспектива каждый день отведывать спагетти, пусть даже в исполнении Мондрус, меня не очень обрадовала. Впрочем, за мое пребывание Лариса их так ни разу и не приготовила. Я и во Флоренции, и в Венеции, и в Риме неоднократно пробовал эти макароны, и почему-то мне всегда на ум шла крамольная мысль: итальянцы совсем не умеют их готовить. Возможен и другой вариант: там, где мы питались, их действительно плохо готовили. Но все-таки фирменное блюдо, гордость нации – оно должно быть прилично на вкус и в дорогом ресторане, и в траттории, и в забегаловке.

Здесь спагетти мне тоже не повкусилось. А вот вино мы пили хорошее в меру терпкое, легкое, пьянящее. Обед носил больше дипломатический характер, мы приглядывались друг к другу, но один вопрос все же поверг меня в смущение. Он был задан Ларисой в самом начале трапезы с подчеркнутым (или мне так показалось) обращением на "вы".

– Боря, расскажите немного о себе. Мы же о вас ничего не знаем.

Я едва не поперхнулся. Вот-те раз! А зачем тогда рисковать, в гости приглашать? Ничего не попишешь, я приступил к "стриптизу": родился... учился... работал... писал...

– Впрочем, я привез вам пару своих книг, забыл сразу отдать, там обо мне все написано. А то самому о себе рассказывать как-то неловко.

"Неудобных" вопросов мне больше не задавали. После столь позднего обеда, по российским меркам больше похожего на ужин, я намеревался прилечь на часок, но Лорену вздумалось поупражняться на рояле, и желание расслабиться пришлось на некоторое время подавить.

Лариса ушла наверх переодеваться, а мы с Эгилом остались в полумраке гостиной смотреть телевизор. Собственно, смотрел только он, а я, ни черта не понимая языка, при сем лишь присутствовал. Потом стал прислушиваться к звукам рояля, доносившимся из "моей" комнаты. Лорен играл интермеццо Шумана.

Наконец появилась Лариса:

– А что вы смотрите? И почему бы нам не выпить?

Она достала из серванта коньяк, коробку тонких шоколадок "After Eight" ("После восьми"). Предложение было встречено с энтузиазмом.

После рюмки "Камю" я почувствовал, что начинаю понимать немецкую речь, звучавшую с экрана телевизора. На самом деле Эгил и Лариса кратко переводили мне суть.

Шла передача, посвященная известному актеру Клаусу Кински, не так давно умершему. Показывали отрывки из фильма "Фицкарральдо", где актер играл главную роль. В промежутках режиссер Вермер Херцог рассказывал о разных происшествиях на съемках фильма. Оказывается, Кински отличался крайней эгоцентричностью, если не сказать, был просто ненормальным. Даже в нашем кинословаре (это я потом вычитал) отмечалось, что "творческую манеру Кински характеризует подчеркнутая эмоциональность, склонность к акцентирование психопатологических моментов". Херцог вспомнил о том, что актер впадал в бешенство, если внимание окружающих не концентрировалось на его персоне. Однажды на съемках в Перу произошел такой эпизод. Одного из рабочих, пиливших лес, укусила самая ядовитая там змея. Смерть наступала уже через пять минут после укуса. Рабочий выронил пилу и замер на мгновение. О том, чтобы бежать в деревню к доктору, и думать было нечего. Бедняга снова схватил пилу и одним движением отсек себе ступню. В этой ситуации Кински вдруг устраивает целую истерику, потому что все внимание киногруппы переключилось на этого бедолагу-рабочего.

– Потрясающе! – вырвалось у меня.– Целый сюжет для небольшого рассказа. А Наталья Кински не имеет к нему отношения?

– Это его дочь,– ответила Лариса.– Тоже большая оригиналка. Она сначала вышла замуж за арабского режиссера и своего сына назвала Алешей. А вторым ее мужем был старик Каунт Бейзи, джазовый пианист. Но они тоже разошлись, незадолго до его смерти.

"Какие страсти кипят в этом западном мире,– подумалось мне.– А еще говорят, что здесь скучно жить".

– Эгил, у нас рюмки пустые,– напомнила мужу Лариса.– Боря, немцы, когда чокаются, говорят друг другу "цумволь"!

– Мы в России говорим "будем"! Еще я слышал "прозит", "чин-чин", "сколь"... А "цумволь" – это для меня открытие. Красиво звучит. Цумволь, Лариса!

– Цумволь! – очаровательно улыбнулась она.

– Цумволь! – присоединился к нам Эгил.

В общем, пока Лорен разбирался с Шуманом, мы изрядно "нацумволились". Достойное завершение напряженного дня.

Глава 1

ТРОЙНАЯ ИЗМЕНА РОДИНЕ.

"Я всю жизнь была обезьянкой".– Замок Шонау.– Прелести Остии Лидо."Нон пенсаре а ме".– "Согласны ли вы вступать в контакт с публикой?" Приезд Эрны Шульциг.– Договор с "Царевичем".– Нелегальный переход границы.Арбайтерсамт и Кюнстлердинст.– Здравствуй, Мюнхен!

Проснулся я под шум слабо моросившего за окном дождя и, как ни странно, испытал от этого некоторое облегчение: самое время для работы. А светило бы солнце – потянуло бы на воздух, изнывал бы от соблазнов увидеть местные достопримечательности.

На кухне меня уже ждали. Лариса суетилась у плиты. Шумел чайник. На столе вареные яйца, крупные, "мясные" помидоры, нарезанные ветчина, сыр, колбаса – все свежайшее, ароматное.

– Доброе утро. Что-то погода испортилась.

– Да, но это ненадолго, прогноз обещали хороший. Как спалось на новом месте?

– Спал как убитый.

– Чай? Кофе?

– Чай. А где Лорен?

– Лорик уже умчался на занятия.

– Науки юношей питают... Вот, кстати, книги, которые я обещал. "Московская эстрада в лицах" и справочник "Кумиры российской эстрады". Тут есть и о Ларисе.

Эгил раскрывает "Московскую эстраду" и сразу начинает читать вслух справку обо мне, причем с середины текста.

– Лара, послушай! "Б. А. Савченко хорошо знает нашу эстраду, лично знаком со многими артистами. Общение с ним с первых минут убеждает вас – Б. А. Савченко знает все об эстрадных артистах, может мгновенно напеть любую песенную мелодию или рассказать что-нибудь из их жизни"...

– Это перебор,– прерываю я Шварца без всякой рисовки.– Даю слово, что я этого не писал. Самодеятельность редакции.

– Не скромничай...– Эгил листает книгу.

– Нет, серьезно.

– А где ты взял фото Ларисы?

– Пришлось переснять из книжки "Молодые исполнители", изданной аж в 1962 году.

– Да, как давно это было.

После завтрака мы перемещаемся в гостиную. Пока Эгил возится с микрофоном, Лариса ставит на стол бутылку сухого вина и начинает голосом выдавать такие фиоритуры и так "играть" своими оливковыми глазками, что я сразу догадываюсь: Лолита Торрес!

– Замечательно!

– Правда? А это кто?

Теперь уже идет песенка со словами.

– "Же не сюи па риш а миньон, же сюи турне? же ситроен..."

– Ив Монтан. "Большие бульвары".

– Похоже?

– Копия!

– Я всю жизнь была обезьянкой, любившей петь на разных языках, абсолютно не понимая смысла слов.

– А кого-нибудь из наших можешь спародировать?

– Я очень Пьеху любила.

Мондрус вдруг становится театрально-серьезной и протягивает вперед руки:

– "Вновь зима в лицо мне вьюгой дунуля, и навстречу ветру я кричу: "Если я ть-ебя придумала..."

Снова заразительный смех:

– "...встань таким, как я хочу..."

Даже Эгил заулыбался.

– Это у Лары коронный трюк.

Мы усаживаемся вокруг овального стола.

– Ну, Борис, с чего мы начнем?

– А прямо с эмиграции и начнем.

Шварц подвигает микрофон жене:

– Давай, Лара, начинай. Ты у нас главное действующее лицо.

– Ну, Эгил, я не знаю.

– Вот вы прибыли в Вену,– подсказываю я,– а что дальше?

(Из-за плотности информативного материала я опускаю "беллетристику" и оставляю только речь моих героев.)

ЛАРИСА. Да... Мы прилетели поздно вечером, поэтому дорогу от аэропорта до замка Шонау под Веной, где нас разместили, я не видела. Поскольку была пятница, евреи отмечали шабад. Я смотрю – там, в большом зале с длинными столами, наши эмигранты уже сидят в еврейских кипочках. Вчера еще эти еврейцы дышали всем советским, никто ни в Бога, ни в черта не верил, а тут вдруг все, даже маленькие детки, превратились в таких набожных. Я удивилась. Из одной лживой страны попала в другую. Мы же не для этого сюда вырвались, чтобы стать прихлебателями чьей-то религии. Нашей мечтой была свобода, а не какая-то страна обетованная, хотя первоначально мы думали именно об Израиле. Да...

ЭГИЛ (берет инициативу в свои руки). У Ларисиной мамы целый комплекс развился по поводу нашего отъезда. Лейтмотив: я украл ее дочь! Сначала забрал ее в Москву, а теперь увожу неизвестно куда.

Когда дело дошло до оформления документов, мы ее родителям говорили только одно: "Вы же первые подали нам эту идею". Особенно Гарри кокетничал: "Вот вы поедете в Израиль, и, если там будет хорошо, мы тоже вслед за вами..." А в Шонау нас постигло глубокое разочарование: настоящая лагерная атмосфера. Никто нас, как Солженицына, не встречал с распростертыми объятиями. И первую ночь эмигранты переночевали в одном большом зале.

На следующий день наш сосед по столу, некто Лев Ройтман, за завтраком возмущался: "Что за бодяга, развели тут религиозность..." Он вышел во двор покурить, а ему говорят: "В шабад нельзя зажигать огня". Он психанул: "Что?! Кто-то мне будет запрещать курить?! Это называется свобода! Да на черта мне ваш Израиль! Поеду лучше в Америку!"

Я в принципе с самого начала не собирался в Израиль, но боялся об этом сразу сказать Ларе. Потому что тогда получалось, что я свою маму забрал, а ее как бы лишил родителей.

После завтрака я разыскал руководителей и заявил, что мы артисты: я музыкант, моя жена – известная певица Лариса Мондрус, и нас не устраивают их условия. Всем этим табором в Шонау заправляла одна семейная пара, и они сразу как-то прониклись, увезли нас к себе домой, накормили обедом. Потом так тихо, интеллигентно принялись обрабатывать нас, описывая все прелести жизни в Израиле: и страна, мол, красивая, и культура древняя, и артисты там нужны, и жилье нам сразу предоставят, большой заем дадут, чтобы оплатить первый взнос...

Из Шонау нас перевели в отдельную квартиру. Но в понедельник, когда требовалось окончательно определиться с ответом на вопрос "куда вы поедете?", Лариса однозначно заявила: "Не хочу ни в какой Израиль". Я облегченно вздохнул.

Как только мы отказались от Израиля, нас тут же машиной отправили в другой пансионат, где эмигрантами занимался ХИАС. Обстановка еще хуже, чем в замке Шонау. В зале полумрак, сырость, холодина. Все помещение обогревалось небольшой печуркой, которую топили угольными брикетами.

Появился солидный "герр", представившиеся Генрихом Деймом. Говорил он немножко с польским акцентом. К нам отнесся с особой вежливостью: "Господин Шварц... Лариса Мондрус... Много слышал о вас..." Я обрадовался: слава богу, молва о нас дошла сюда, и мы кому-то нужны. Сейчас начнут пихать на радио, устраивать интервью, встречи с продуцентами (продюсерами.– Авт.). Но Дейм оказался не тем важным "герром", за которого мы его поначалу приняли. Он промышлял антиквариатом, имел магазинчик, скупал у эмигрантов по дешевке все, что можно скупить. Дейм полагал: раз мы известные люди, значит, есть чем поживиться. И проявил активное к нам внимание: устроил экскурсию по Вене, пригласил к себе домой, вообще показал себя довольно милым и тактичным человеком. К сожалению, предложить ему мы ничего не смогли и вскоре так же интеллигентно с ним расстались. Он все понял, но на прощанье даже подарил нам фарфоровую розочку. "Эти два щита,– показал он на заводскую эмблемку безделушки,– даже лучше, чем Мейснер".

Ночью нас поездом отправили в Италию. И надо же, в вагоне я нос к носу столкнулся с Ефимом Салгаником, с которым познакомился на Ярославском вокзале в Москве. Он тоже отказался от Израиля, рассчитывал попасть в Соединенные Штаты.

В Риме эмигрантов разместили в пансионате "Ла Мармора". Паршивенький такой пансионат, больше похожий на советское общежитие, но кормили три раза в день. Там мы тоже не задержались. Получили каждый денежное небольшое пособие и общий приказ: ехать электричкой до Остии Лидо и обратиться там в бюро по найму жилой площади... Лара, ну давай, ты продолжай.

ЛАРИСА. Эгил, ты так хорошо рассказываешь... Послушайте, а у нас вино не прокиснет?

Шварц пошел за штопором. Заодно прихватил и бутылку минеральной. Выпили кто что, съели по конфетке.

АВТОР. Что есть Остия Лидо?

ЛАРИСА. Большой пригород, предназначенный для летнего отдыха. Римляне, имевшие там квартиры вроде русских дач, наловчились постоянно сдавать их нашим эмигрантам.

В "Ла Марморе" мы познакомились с еврейской парочкой Мишей и Мифой Вайнерами – они жили в Москве в доме композиторов, были знакомы с известными музыкантами, например, с Ростроповичем, поэтому их немножко тянуло к нам – и договорились, что пополам снимем квартиру. Выбрали трехкомнатную, в самом центре Остии Лидо, с мраморными полами. Хотелось сразу приобщиться к цивилизации. Но там тоже было как-то холодно, промозгло, я даже звонила в Ригу, чтобы мама прислала шерстяные носки. Приехали, называется, на юг, а мерзнем, как суслики. Правда, пока посылка дошла, стало тепло, носки так и не понадобились.

ЭГИЛ. Нам в Москве поменяли по сто долларов каждому. Так что у нас имелось триста баксов. Тут же на толкучке продали иконы за пятьсот – деньги были нужны. Во-первых, нас возили в город на курсы английского языка. Евреи брали машину сразу на несколько человек, в складчину. Мы тоже к кому-то подсаживались и платили свою долю за бензин. Потом это надоело и я купил, не торгуясь за четыреста долларов маленький, хорошо подержанный "опель-кадет". Ему красная цена – сто пятьдесят. Другие покупали авто за двести-триста долларов в основном у молодых американских туристов. Те, приехав в Европу, брали подержанные машины с германскими номерами и, накатавшись по югу, опять сбагривали их и улетали. Наши фарцовщики гоняли с этими номерами по всей Италии, без документов, ставили машины где попало, и никто их не штрафовал. А я такой умный, что сразу требовал у продавца документы на автомобиль. "Зачем? Здесь их никто не спрашивает". Но я не мог себе позволить ездить без документов. И вот попался этот "опель" с итальянским номером. Хозяин привез меня в какой-то автоклуб, там оформили бумаги. И я, наивный, был счастлив: может быть, переплатил, но зато у меня все в порядке. Напрасно. Недолго фраер ликовал. Стоило мне раз сделать неправильную остановку, как через две недели меня нашли – хотя я не имел никакого паспорта, только израильскую визу! – и содрали штраф. Вот какой я был "умный".

Во-вторых, деньги требовались на еду. Половина суммы, что мы получали, уходила на оплату квартиры, оставалось всего ничего. Так что расслабляться не приходилось.

ЛАРИСА. Все вначале оказалось сложнее, чем представлялось. Я попросту испытывала постоянный шок, потому что с самого "верха" в Союзе, где мы были относительно богаты и признаны, пришлось скатиться за бугром в какую-то яму и окунуться в самую нищету. И вокруг меня опять те же нахальные русские морды, с большими связями (нам в СССР казалось, что это крамола – иметь связь с заграницей), с пачками денег, на "мерседесах", с кутежами в дорогих кабаках. А мы с Эгилом позволяли себе лишь тоненькие бутербродики, в нашем холодильнике было почти пусто. Только изредка покупали капуччино, без всяких булочек. Потому что хотелось не только кушать, но купить розовые пуловерчики, чтобы отправить в Ригу маме и брату. Какие-то маечки, на которых можно было напечатать имя сына брата, Даниэля. Короче, в этой Остии Лидо мы с Эгилом сразу очень сильно похудели.

ЭГИЛ. Итальянцы резали колбасу, как сыр,– она просвечивала, а сыр как бумагу. Так что, когда мы уходили на день, то брали бутерброды из дома.

ЛАРИСА. Что мне у них нравилось – везде бары, "капуччино", "эспрессо". Вокруг нашего дома – сплошные магазинчики, ресторанчики, пиццерии, отовсюду шла такая "арома", что слюнки текли. А мы голодные-голодные...

ЭГИЛ. Да... Нас сразу предупредили: "Теперь запасайтесь терпением, учите язык. Может, через месяц, а может, и через полгода вы получите разрешение". Там по линии ХИАСа искался "гарант", который должен был нас принять в Америке и опекать. И мы занимались английским и тупо ждали своей участи.

ЛАРИСА. Пока учили язык, Эгил меня все подзуживал: "Ну давай, говори же по-итальянски, ты же столько песен спела на их языке, должна помнить слова..." Петь-то я пела, да не задумывалась зад смыслом. Теперь – ушки на макушке, начала прислушиваться: где одно слово узнала из моих песен, где другое поняла... Стала потихонечку соображать, о чем речь.

ЭГИЛ. Уже месяца через два Лара с нашей соседкой-итальянкой вполне сносно "парлала" и "чиквантила".

ЛАРИСА. Между прочим, когда итальянка пригласила нас к себе и угостила кофе, ее жилище показалось мне просто роскошным. Поражали контрасты. Они выливали грязную воду и выбрасывали мусор прямо на улицу. Там грязь, вонь, побитые машины... А заходишь в дом – будто попадаешь во дворец: кругом мрамор, антик, солидная мебель. Сразу видно, что у людей есть деньги.

АВТОР. Я сейчас предлагаю по рюмке за итальянский неореализм.

Предложение принимается.

ЭГИЛ. Да, в начале 70-х Италия еще походила на фильмы Феллини. Они, кстати, потому и закупались Советским Союзом, что в этих картинах показывалась вопиющая бедность. Мы шли на пляж – море от нас в двух шагах и загорали, где валялись окурки, пищевые пакеты; а за забором другой пляж туда вход стоил восемь тысяч лир! Мы благоговели: какие есть богатые люди выбрасывают такие деньги, чтобы часок посидеть в шезлонге!

В Риме функционировал так называемый Толстовский фонд, где напрокат выдавались книги на русском языке. Там я впервые увидел на полках "антисоветчину", так это называлось тогда: Милюков, Родзянко, Троцкий... Случайно познакомились с одной русской, она обещала помочь с контактами по линии музыки. Мы действительно получили один адрес в Модене, и было сказано, что нас там ждут.

Моя мама с Дизиком осталась в Риме, а мы с Ларой завели свой "опель" и тронулись в путь. Как говорится, надежды юношей питают. В Модене, между прочим, живет Паваротти и делаются "феррари"! По автостраде это примерно километров четыреста от Рима. У машины барахлил стартер, и мы понимали, что в один прекрасный день он может накрыться. Рассчитывали на русский "авось пронесет", тем более двигались по автостраде, кругом заправки, автомастерские... По пути посмотрели Флоренцию: Санта Мария дель Фьоре, "Золотой мост", Санта Кроче...

ЛАРИСА. В Модене нашли эту дискотеку. Молодые ребята музыканты, танцевальная группа, две певицы лет по двадцать. А у меня уже тридцатник на носу. Руководитель предлагает: "Ну, спойте что-нибудь". Эгил сел за рояль, и я исполнила две итальянские песни: "Нон пенсаре а ме" ("Не думай обо мне") и "Адьио" Доменико Модуньо. Выложилась, как на Всесоюзном конкурсе. Я же не знала, как у них там поют, какие требования. Спрашиваю: "Еще что-нибудь?" – "Нет, достаточно. Можете у нас оставаться и начинать. Выучите репертуар". Предложили пятьсот тысяч лир в месяц. А петь надо каждый вечер, да и по ночам тоже, в разных дискотеках. И не соло, а вместе с этими девочками. Я страшно заволновалась: начинать балаганную дискотечную жизнь после большой сцены?! Ведь даже в Советском Союзе я по ночам спала...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю