Текст книги "Только об этом не пишите! (СИ)"

Автор книги: Sally KS

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Глава 7

Отец Алексий дернул удочкой – опять пескарь! Речушка была мелкая, от этого тёплая, а крохотные рыбёшки суетились своей многочисленной стаей у самого берега, почти у ног удильщика, отталкивая друг друга от корма. А отец Алексий любовался прозрачной водой и песчаным дном с россыпью камешков – помельче, покрупнее… Он был в мирской рубашке с закатанными рукавами и обычных рабочих штанах, в каких помогал волонтерам восстанавливать старый храм.

Если за ним увязывалась кошка Бася, приходилось делиться уловом, а без её строгого нетерпеливого взгляда отец Алексий возвращался домой пустым. Все пескари уплывали обратно на своё мелководье, должно быть, ругая человека последними рыбьими словами: не мог, что ли, просто кинуть еду в воду, обязательно хватать и тащить…

С тех пор, как восемь лет назад был рукоположен и получил два сельских прихода, он старался не соблазняться рыбалкой на крупную добычу, считая, что не подобает Божьему человеку собственноручно умерщвлять живых созданий, пока Господь и без этого даёт пропитание всей его большой семье, но иногда позволял себе маленькую радость порыбачить на пескаря. Он даже снасти больше дома не хранил – мастерил удилище прямо на месте из прутика, тоненькой лески и самодельного крючка-проволочки. В кармане рабочих штанов всегда было самодельное свинцовое грузило, а старая пробка от кагора отлично выполняла роль поплавка.

Чудо, что он сегодня смог выбраться на часок. Утренних служб у него по будням нет, слишком маленькие приходы, но он был зван с утра к протоиерею, поэтому отменил и прочие дела. Но в шесть получил сообщение, что встреча переносится. Какое счастье-то, Господи! Он так быстро собрался и выскочил из дома, воровато нашарив в холодильнике пластиковую коробку с опарышами (матушка один раз на неё наткнулась – крику было…), что даже не сразу сообразил взять велосипед.

Больше всего отец Алексий любил ранее майское утро. Солнце ещё невысоко, насекомых нет, кругом тихо, славно, птицы голосистые, а воздух такой чистый, что хоть пей его, забирая полную грудь и света, и тепла, и этого чуть слышного плеска и свежих зелёных листочков. Сидишь на бревнышке у самой воды, смотришь, как суетятся крошечные рыбешки и неспешно приветствуют друг друга шелестящие под ветром рябины, березки, дубки… Уже скоро начнутся заботы, хлопоты, а пока можно насладиться началом доброго дня…

– Здравствуй, Лёша!

Он вздрогнул, обернулся и отложил самодельную удочку, хотя за неё недовольно дергала маленькая рыбёшка. В двух шагах стояла Лава. Отец Алексий поспешно поднялся и машинально осенил себя крестным знамением. Говорят же, что нельзя в соцсетях рассказывать, где ты живёшь и работаешь… Слова молитвы сами пришли на ум: «…избавь меня от всех покушений вражеских, от всякого зла, колдовства, волшебства, чародейства и от дурных людей, да не смогут они причинить мне никакого вреда. Господи, светом Твоего сияния сохрани меня утром, и днем, и вечером, и перед сном, и силой благодати Твоей скрой и удали все беззакония, происходящие по наущению дьявола…»

Лава выглядела куда старше, чем когда они расстались двенадцать лет назад. Может быть, она чем-то больна? Грязные джинсы, мятая рубашка, нечёсаные волосы… И только огромные глаза смотрели знакомо – сурово, пронзительно, неумолимо проникая куда глубже, чем доступно обычному человеку. Отец Алексий поёжился.

– Здравствуй, Лава! Я теперь отец Алексий, – ответил он сдержанно.

– А я верховная ведьма двенадцатого дома ехидны Теоны, – буркнула Лава, и ее сарказм тоже был такой знакомый, но голос звучал устало, будто она бежала всю ночь и у нее совсем нет сил. Заметив, что рука отца Алексия вновь взметнулась ко лбу, она быстро, с нажимом добавила: – Это шутка. Лёша, я попала в беду. Мне нужна помощь.

– Покреститься хочешь? – спросил он, показывая, что тоже умеет шутить.

Она усмехнулась, покачала головой и убрала волосы от лица. Только сейчас отец Алексий заметил, что руки у нее грязные. Не как после работы в земле, но тоже очень заметно. А ведь Лава ненавидела пачкаться, всегда бежала менять одежду от малейшего пятнышка и антисептики носила с собой задолго до эпидемии ковида.

– Что случилось?

Лава бросила куртку на траву и села по-турецки. Отец Алексий помедлил, но тоже присел рядом.

– Проблемы у меня, – просто сказала она. – Какая-то охота на ведьм началась. Обвиняют на ровном месте… В психушку вот посадили вчера, обследовать хотели.

– В чем тебя обвиняют? – осторожно спросил отец Алексий.

– В тройном убийстве, Лёша. Да не крестись ты! Я не имею к этому отношения, клянусь! Я не подходила к тем мужикам даже близко, ничего про них не замышляла! Но люди за мной гоняются такие, что хрен им это объяснишь…

Господи, за что⁈ Неужели эта женщина снова хочет перевернуть всю его жизнь? Отец Алексий непроизвольно огляделся по сторонам.

– Нет, сюда не прибегут, – сказала Лава не ему самому, а его мыслям, словно выражать их вслух было уже не нужно. – Дня два-три точно. Я же без телефона, без всего, в тех местах, где садилась в машины, камер нет, не отследить. Из города выехала сначала с одной женщиной, а потом пересела к дальнобойщикам.

Отец Алексий с сомнением оглядел ее помятую рубашку и грязные джинсы.

– Они тебя… не обидели?

– Нет, – коротко ответила она.

– А ты их?

– Немного, – неохотно призналась Лава. – Но, если бы на моем месте была твоя жена или дочь, ты был бы рад, что так получилось.

«Спаси и сохрани», – отец Алексий мысленно перекрестил трех дочерей и супругу. Только вчера в роддоме райцентра по милости Божией матушка родила их первого сына, здорового мальчика, и помогать с девочками приехала теща из соседнего села.

– Ты бы исповедалась, – тоскливо пробормотал он. – Может, тебе и полегчало бы.

– А ты исповедался? – повернула голову Лава.

– Я покаялся, – он склонил голову, отгоняя внезапно возникшие видения, которые перестали его мучить с тех пор, как он оказался здесь, в этом маленьком приходе. – И каюсь снова и снова.

– А мне вот всё некогда, – с ожесточением сказала Лава. – То работы невпроворот, то провокации и погони. Так ты поможешь мне?

Он не имел права отказать, и она это знала.

– Что тебе нужно, чтобы я сделал?

– Помыться, переодеться, что-нибудь поесть, телефон с интернетом, – быстро перечислила она.

– Ко мне нельзя, – отшатнулся он. – Люди увидят, невесть что подумают! У нас не город, маленькое село. Матушка в роддоме, а я привожу незнакомую женщину, пока дети в садике и в школе! У меня сейчас теща гостит, помогает. Что я ей скажу?

– Лёша, посмотри на меня, – приказала Лава. – В глаза мне посмотри.

Он, перебарывая внутреннее сопротивление, посмотрел на её лицо так близко, как смотрел только в юности. И вспомнил эту белую-белую кожу, влажный блеск зелёных-зелёных глаз, изгиб губ и узкий подбородок, непослушные темные волосы, которые змеились вокруг лица, затеняя его, будто пряча. «Она страдала, – понял отец Алексий. – Плакала, злилась… Её чем-то обидели».

– Лёша, меня схватили на улице и насильно отвезли в психушку, для изучения, – сказала она жёстко, не отводя взгляда. – Вещи отобрали, ключи от обеих квартир. Сейчас там всё перерыли, наверное. Ищут улики. А ночью ко мне пришел какой-то мужик, вроде бы санитар, принёс одежду и сказал, чтобы я тихо шла за ним. Открыл мне двери, я выскочила наружу и побежала куда глаза глядят… Дождь, темно, у меня ни копейки денег и идти некуда. Я даже не знаю, как вернусь обратно, будто всю мою жизнь вывернули наизнанку, сфотографировали и отправили на изучение! – по щекам её потекли настоящие слёзы, но голос не дрожал и выражение лица оставалось холодным, недобрым.

Отец Алексий впервые в жизни знал, о чём она сейчас думает: что двенадцать лет назад плакал он, потерянный, перепуганный, и она гладила его по волосам, утешая и подбадривая. И даже блестящий насмешливый Герман, которого они все, должно быть, побаивались, не сказал ни слова под предостерегающим взглядом сестры.

– Не приводи меня тайно, – велела Лава. – Приводи явно, чтобы все видели, что ты не крадешься, не скрываешься, не стыдишься. Не бойся. Скажешь – одна из прихожанок попала в беду, просит помощи. Только сначала принеси мне другую одежду – платье и платок на голову. Я тебя здесь подожду, чтобы никто меня в этом не видел.

– Я скажу, что ты волонтёр, – решился отец Алексий. – Сейчас добрые люди помогают старую церковь Илии Пророка восстанавливать, много разных ездит. Они обычно приезжают в выходные с утра, группой, но бывают одиночки и в будни, сами по себе. Много кто хочет поработать во славу Божию.

– Волонтёр так волонтёр, – кивнула Лава равнодушно, встала, медленно дошла до самой воды и села на то же бревно, где до этого рыбачил отец Алексий. – Я пока тут посижу, на воду посмотрю. Успокаивает. И от твоего села довольно далеко, прохожих нет.

– Лава, – отец Алексий произнёс это так торжественно, что она обернулась. – Скажи мне честно, открыто, как на исповеди, что ты те души невинные не губила, не злоумышляла и не волхвовала против них. А если на тебе вина – скажи как есть. Я тебе помогу, но не имею права быть в неведении.

– Лёша, я тебе клянусь: никого из них не губила, не помышляла, не думала даже, – сказала она спокойно и строго. – Одного я и вовсе никогда не видела. Другой мне угрожал, но он был трус и ничего бы не смог сделать, меня он не волновал. Третий был порядочная скотина, но если каждого такого сживать со свету – опустеет земля-то, Лёша.

– Почему ты сбежала тогда? Неужто не было способа доказать, что ты невиновна?

Лава вздохнула и как несмышлёнышу стала растолковывать:

– Если они в мою квартиру уже проникли – что-нибудь найдут. Я ведь не готовилась к обыску. Доказать, что злодейка не я, невозможно – это же не убийство, где есть отпечатки пальцев или следы ДНК. Суть обвинения – что я… скажем так, материализовала злую мысль. За это в суд меня не поведут, обвинение не предъявят, в тюрьму не посадят. Но и убедить, что я этого не делала, невозможно. Отрицательный факт доказыванию не подлежит. Тем более, когда есть доказательства, что я на это способна. Поэтому сейчас мне нужно отдохнуть, отоспаться, подумать дня два-три, а потом уже дальше действовать, так что надолго я не останусь.

– Но если тебя судить не будут – зачем убегать, Лава? – удивился отец Алексий.

– Потому что я не хочу, чтобы меня изучали и использовали в своих целях. Я не знаю, какие у них есть возможности меня проверить, квартиру мою проверить, телефон мой проверить. Но я не хочу, чтобы теперь око это всевидящее постоянно было на меня обращено! – закричала Лава вроде бы не очень громко, но мороз пробежал по коже отца Алексия от этих рычащих интонаций. – Я не хочу иметь ничего общего ни с какими организациями и спецслужбами, понимаешь ты? Не хочу, чтобы меня использовали как оружие. Когда меня привезли в психушку, мне стало очень страшно, Лёша. Как никогда в жизни. Если ты хоть немного знаешь, что такое настоящий страх, ты меня поймёшь. Я не знаю, есть ли у меня какой-то выход. Может, его нет. Тогда я его придумаю. И мне надо всего несколько дней тишины и покоя, а дальше я сама.

Отец Алексий молча наклонился за велосипедом, но, поднимая его с земли, вновь остановился и задал последний вопрос:

– А тот санитар, который тебя вывел, – он кто? Сообщник? Знакомый твой?

– Его я видела первый раз в жизни и ни о чем не просила и не подговаривала, – сказала Лава и лицо её вновь стало холодным, непроницаемым.

* * *

Алексей познакомился с Лавой, когда однокурсник Герман Кирьянов пригласил его к себе на дачу. Большая полутемная комната почти без мебели, только старые диваны и кресла по стенам, а у окна столик, возле которого Герман и его сестра разливали по стаканам рубиновый глинтвейн со звездочками бадьяна и гвоздики. Закуску каждый приносил свою, так что по тарелкам были разложены горсти орешков, сухариков, галет и сыра косичкой.

Гостей он насчитал не так много – человек десять, поровну девушек и парней. Алексей обратил внимание, что все они какие-то… слишком красивые. Будто собранные исключительно за внешний вид и модные прикиды.

Сам Герман выделялся даже в этом обществе – высокий темноволосый спортсмен с улыбкой кинозвезды. Никто из этих двадцатилетних больше не держался так уверенно и свободно. Он включал какую хотел музыку – отечественную и иностранную, попсу, рок, джаз или классику – и отвергал все попытки «заказать песню». Он танцевал со всеми девушками подряд – галантно, легко, – а его рассказы о самых обычных вещах почему-то слушали, затаив дыхание. Потом Алексей вспоминал, про что же такое Герман говорил, от чего все хохотали? Что-то очень простое – то ли про соседа, то ли про то, как опоздал на лекцию…

А вот его сестра-близнец Лава выглядела совсем по-другому. Алексей ждал яркую девушку модельной внешности, которая тоже любит быть в центре внимания, но она держалась в стороне, танцевала мало и на фоне красавца-брата и других девушек казалась не такой впечатляющей. Сначала Алексей даже немного разочаровался: да, подтянутая фигура с хорошими формами, но лицо такое задумчивое, что кажется угрюмым, без всякой милоты, простая черная футболка и неприкаянный вид, будто она оказалась здесь случайно. «Лава – бука некомпанейская!» – «Ага, целка-несмеяна», – услышал он перешептывание девушек.

Только когда их с Лавой отношения стали близкими, Алексей заметил, что у брата и сестры гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд: спокойная уверенность, несуетливая расчетливость движений и проницательный взгляд. Как у хищников, высматривающих добычу. Герман в глазах Алексея был похож на птицу с мощными крыльями, заметную в небе издалека, а Лава – на скрытную пантеру, которая не покажется до того момента, когда бежать будет уже поздно.

Получая от неё стакан горячего глинтвейна, Алексей спросил (лишь для того, чтобы хоть что-то сказать, кроме короткого «спасибо»):

– А почему у вас стеклянные стаканы, а не бумажные? Они ведь удобнее.

Лава подняла стакан к освещенному фонарём окну, чтобы жидкость с золотисто-алой искрой была заметнее. Огненный отблеск лег на её бледное лицо.

– В стекле красивее, – сказала она и вдруг так улыбнулась, что Алексей на секунду замер, будто вместо неё увидел другого человека.

– А как твоё полное имя? – спросил он вновь, чтобы сразу не отходить.

– Лава, – ответила она.

– А я думал – Лавина или Лаванда…

– Лава, – повторила она. – Как кровь земли.

Потом они гуляли вокруг дома, а в беседке Алексей рассказывал ей что-то про программирование, чувствуя себя полным болваном, потому что она даже не делала вид, что слушает. Улыбалась своим мыслям. Но он не мог остановиться, как заевшая пластинка. И вдруг на ровном месте, с разгоном в несколько секунд, начался ливень: несколько капель обозначили начало непогоды, как ударник отстукивает ритм в начале песни, а затем почти сразу хлынуло сплошным потоком. Алексей, как джентльмен, начал стаскивать с себя ветровку, чтобы укрыть девушку, пока они добегут до дома, но она вдруг повернулась к нему и совершенно спокойно, не повышая голоса, словно они разговаривали в солнечный безветренный день, хотя струи дождя шумели не хуже загруженной автострады, сказала:

– Беги скорее в дом, а мне нужно еще погулять, – и вежливо улыбнулась. Мол, обычное дело, с кем не бывает.

Алексей хотел воспротивиться, что не бросит даму, но особенно холодная капля долбанула его по носу и отскочила брызгами, за воротник текло уже непрестанно, и прямо над их головами сверкнуло и раздался грохот. Нет, пора в дом. Нафиг такие прогулки.

В большой комнате две красотки виртуозно извивались в танце живота, пока остальные пялились на них во все глаза. Одна из них смотрела только на Германа. Потом она предложила сыграть в «правду или желание», но Герман со смехом отказался: «Правду я тебе не скажу, а желания и так знаю!» Как все веселились…

Лава вернулась лишь через час и где-то сумела переодеться в мягкий белый бархатный костюм. Только мокрые тёмные волосы напоминали, что она гуляла в непогоду. Алексей пытался поймать её взгляд, но безуспешно. Герман тут же протянул сестре новую порцию горячего глинтвейна, и гость увидел на его лице вместо обычной непринуждённой улыбки легкое беспокойство.

Как долго он за ней ухаживал! Неделя шла за неделей, но казалось, что их отношения никуда не продвигаются. Пару раз были в кафе, один раз на концерте, три раза гуляли по парку, а когда он впервые попытался ее поцеловать, Лава вдруг смутилась, отвернулась и сказала, что ей нужно домой. Потом началась какая-то мучительная неизвестность: то Лава не отвечала на звонки, то Герман говорил, что в эти выходные никого на даче не собирал. Алексей к этому моменту был убеждён: если он упустит эту девушку, то будет жалеть до конца своих дней. Он уже готов был и гулять в грозу, и хоть пешком добираться до этой дачи, лишь бы снова взглянуть в бездонные зелёные глаза. Когда они, наконец, снова встретились в той же компании, Лава бросила на Германа сердитый взгляд, но брат только подмигнул. Медлить было нельзя, и Алексей позвал её в беседку для серьёзного разговора.

– Я понимаю… Мы еще мало знакомы… Но мне кажется… Ты такая девушка… – мямлил он. – Очень нравишься… Честно…

А Лава, слушая его сбивчивые признания, грустно отвечала:

– Нет, нет… Тебе нельзя со мной. Ты хороший, добрый… Такой красивый… Герман зря тебя привёл… – и провела рукой по его волосам. Её лицо было совсем близко, и Алексей уже не слушал, он понимал только одно: он ей тоже нравится! Они целовались, и её волосы пахли цветами и травами. Никогда от прикосновения к губам девушки его так не бросало в лихорадочную дрожь. Поднимаясь на второй этаж дачного дома (оказалось, что в мансарде под самой крышей две маленькие комнаты – одна Германа, другая Лавы), он шатался…

Внизу играла музыка и слышались весёлые голоса, а у них наверху, под скошенной крышей, в единственное узкое окно заглядывала полная луна, открывая в темноте обнаженное тело, мерцающее, прохладное, будто сотканное из этого света. Он не чувствовал самого себя, не понимал ни дня, ни часа, ни времени суток, только знал, что всё делает правильно, что его ладонь не имеет права не лечь на ее узкую гибкую спину, а его губам подвластна вся она, Лава, целиком, и не нужно думать, можно ли прикоснуться, можно ли слиться с ней сейчас. Они даже что-то шептали друг другу, но он не слышал ни слова от шумящей в голове крови, хотя – удивительное дело! – всё понимал и без этого.

А потом это тело вдруг стало таким горячим, что он вскрикнул от прикосновения её ладоней к своей груди, глаза её сверкнули странной золотистой искрой и по комнате закружились непонятно откуда взявшиеся пятна света – как блуждающие огни на болотах…

…Отец Алексий перекрестился, отгоняя воспоминания. «Боже Вседержитель, всю тварь премудростью Своей создавший, меня, падшего многими согрешеньями, Твоею воздвигни рукою: подай мне Твою помощь, и сподоби меня от мирских освободиться искушений, от дьявольских сетей и от плотских похотей»…

Лава ждала на том же месте. Увидев отца Алексия уже не в мирской одежде, а в рясе и без велосипеда, не удивилась, зато он никак не ожидал, что она наловит почти два десятка пескарей – и не маленьких, как у него, а покрупнее.

– Хорошо, что ты с пакетом, – обрадовалась она. – Есть куда сложить улов. Я нажарю.

– На что же ты ловила? Наживку ведь я унес.

– Здесь, где земля помягче, червей нарыла вот этой палкой.

Брать матушкино платье он побоялся – вдруг тёща узнает одежду, поэтому пришлось пошарить в пакете, который привезли волонтёры из города – с одеждой для малоимущих. Как раз сегодня отец Алексий собирался нести всё к храму, чтобы нуждающиеся могли забрать. Кое-как вытащил что-то длинное, синее. Подойдёт… Хорошо, что теща занята посадками в теплице и даже не заметила, как он возвращался и снова уходил.

Лава надела платье прямо на джинсы и футболку, сверху повязала на талии свою мятую серую рубашку, волосы спрятала под платок, а куртку взяла в руки. Осмотрела себя и штанины джинсов закатала повыше, чтобы не выглядывали из-под подола.

– Дойти до дома хватит, – сделала вывод. Сложила свой улов в пакет и объявила: – Я готова. А телефон ты мне добудешь?

– Телефон запасной лежит дома, но он старый кнопочный.

Она приподняла подол и полезла в карман джинсов. Достала пухлую пачку денег.

– Вот, здесь хватит на хороший аппарат. Купи мне срочно, пожалуйста.

Отец Алексий попятился.

– Откуда у тебя деньги?

– У дальнобойщиков взяла, – прямо сказала Лава. – Они хотели мной позабавиться, Лёша. Теперь подумают о своём поведении. В этом телефоне – моё спасение. Если ты не можешь помочь, забирай свои тряпки и уходи. Больше не побеспокою.

Отец Алексий долго молчал. Он почувствовал, как та давняя холодная вода тянет его на дно, заполняя целиком, не давая дышать… Никогда он не думал, что вода может такой тяжелой и беспощадной. Гораздо тяжелее земли. И вспомнил тот смертный ужас, когда понимаешь: всё кончено, и нет возможности даже сделать последний вздох, и остается только ждать в отчаянии, когда тело перестанет корчиться и наступит тьма, ещё более страшная, чем эта мука. И где-то далеко – голос Германа: «Ты что задумал⁈»

Он взял деньги. Отмолить бы все сегодняшние грехи хоть когда-нибудь.

– Нарекаю тебя Валентиной, – сказал отец Алексий. – У тебя должно быть христианское имя.

– Приятно познакомиться, – буркнула она. – Пока идем, растолкуй мне, как правильно себя вести – вдруг на людях придется общаться с тобой или с какими-нибудь волонтерами. Насчёт тещи не переживай, как-нибудь с ней договорюсь. Расскажу правдоподобную историю, почему я такая грязная, без вещей, документов, в платье поверх штанов и с пачкой денег на новый телефон.

Он даже спорить не стал. Просто покорился судьбе. Но был обязан спросить со всей строгостью:

– Нет ли при тебе каких предметов, талисманов и другой бесовщины, которую в мой дом заносить грех великий?

Лава подняла руки вверх, будто сдаётся:

– Ничего, хоть обыщи. Кулон и кольцо забрали в сейф главврача, а может, и на проверку какую-нибудь, да я и не ношу ничего особенного…

Когда вышли от речки на дорогу, отец Алексий неловко спросил:

– А как дела у Германа?

– Работает в Европе. Деньги, женщины, веселая жизнь – всё как он любит, – коротко ответила Лава. И представить себе такое положение дел было гораздо проще, чем если бы она упомянула что-то иное.

– Значит, не женился?

– Нет.

Проезжающие машины поднимали пыль, и Лава закрывалась от неё ладонью. Одна остановилась и знакомый голос окликнул отца Алексия:

– Здравствуйте, батюшка! Подвезти?

Односельчанин. Хороший человек. Не шибко верующий, но по праздникам приходит и с разбором завалов старой часовни помогает иногда.

– Спасибо, не откажемся, – степенно ответил он. И вправду, сколько ж можно сегодня ходить туда-сюда. Он и так припозднился уже. Сам сел вперед, Лава с пакетиком пескарей скромно пристроилась сзади. Глаза держала опущенными.

– А вы слышали новость? – продолжал водитель. – Ночью недалеко отсюда фура с гофрокартоном съехала в кювет и перевернулась. Двоих увезли в больницу. Говорят, жить будут.

Отец Алексий покачал головой.

– Нет, я ничего не слышал пока, никаких новостей. Вот, еще одного волонтера встречал. Знакомьтесь: Валентина. Поживет у нас какое-то время. Будет помогать.

– Встречали? – озадаченно спросил односельчанин. – А вроде рейсовых автобусов не было с утра.

– Меня брат на машине подвёз, а сам дальше поехал, в сторону Погорелова, – тихим робким голосом, совсем непохожим на обычный, ответила Лава. – Мы и фуру видели. Зелёный тент. Только людей там уже не было. Спаслись, слава Богу.