Текст книги "Только об этом не пишите! (СИ)"

Автор книги: Sally KS

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Глава 24

Что она не захотела с ним говорить и слушать извинения, он принял и не пытался оспорить. Да, виноват. Да, подвел. Может быть, он принес ей даже больше проблем, чем кажется. Может, он заслужил остаться в том лесу навсегда, а не любоваться теперь упрямо сведенными бровями и колючими зелеными глазами. Журналистка и колдунья… Надо же!

Он будто бы потерял сознание в лесу прежним, а очнулся каким-то новым. Странным, но спокойным и уверенным, что теперь его жизнь идет так, как надо.

«Ты сдохнешь здесь и все скажут: сердце остановилось!» – слышался в ушах голос Тамары, когда Никита открыл глаза, надеясь, что проснулся от одного из своих старых кошмаров.

Он уже осмысленно огляделся по сторонам, и первое, что увидел, была белая роза, висевшая в углу бани бутоном вниз на каком-то шнурке. Больше вокруг ничего не было, только это белое пятно, и он встал и пошел прямо к нему, протянул руку, притянул цветок к себе и дотронулся его лепестками до лица. Они были наощупь уже похожими на бумагу от теплого сухого воздуха бани, но еще сохранили немного гибкости, и пахли будто бы множеством трав сразу, гладили его по щеке, и он даже расслышал в тихом-тихом шелесте слова: «Отпускаю тебя в ворота ветра, даю тебе прочность кедра, защиту вербы, как ветер без крыльев летит, так верба без ножа защитит…»

– … или ты во сне ходишь? – пробился к нему, будто сквозь толстую подушку, какой-то старческий голос.

Никита обернулся. Туман вокруг рассеялся окончательно, и стало ясно видно всё вокруг. Он стоял в очень маленьком предбаннике, и на него с тревогой смотрели отец Алексий и незнакомый мужчина с белой бородой.

– Сын мой, как ты себя чувствуешь? – спросил священник.

– Хорошо, – Никита удивился, что голос его не подводит. После того, как Тамара душила его в лесу какой-то страшной верёвкой, после блужданий между деревьев и по полю, когда он пытался звать на помощь, чувствуя, что жизнь его покидает, он думал, что охрипнет навсегда. Потом какие-то фары его ослепили… и он открыл глаза в бане отца Алексия, а роза целилась своим тусклым белым светом ему прямо в лицо. – А как я здесь оказался?

– Тебя нашли на дороге этот человек и его друг, – объяснил отец Алексий. – Ты бредил, говорил страшные вещи. Ты и сейчас рассказывал нам это, а потом вдруг замолчал, встал и пошел… Помнишь, что с тобой было? Кто с тобой такое сделал?

Он помнил, поэтому просто молча кивнул, не отнимая от лица цветок. От запаха и прикосновения розы к лицу почему-то становилось легче, переставала кружиться голова, а звуки долетали уже не через вату, отчетливо. А вот те несколько часов страданий в лесу, хотя и не забылись и, наверное, не забудутся никогда, но будто бы стремительно отдалялись от него на десятилетия, не меньше… Память выталкивала все злое и страшное куда-то на задворки, а приятное и теплое приближала. Еще час назад он не мог шевелиться без ощущения, что кожа на нем разрывается, будто ее грубо и крепко сшили из кусков, а мышцы отказывались слушаться, но сейчас в теле бродили только какие-то слабенькие боли. То в грудь кольнет, то в спину, то в руку, и боли эти совсем не мешали и не отвлекали от главного.

– А где Лава? – спросил он.

– Ее брат уехал искать, – ответил седобородый старик.

Вместе с отцом Алексием они рассказали про «Отряд единой правды» и странные анонимные видео, которые кто-то прислал Лавиному брату, про коллегу, приехавшего из Кроткова, упоминание о котором сильно встревожило Германа Кирьянова… Про Артёма, которому разбили окно, и он после того, как батюшка всех помирил, поехал к себе заколачивать дыру…

– Надо помогать с поисками, – решительно сказал Никита, послушав все это. – Творится какая-то чертовщина… Извините, – поправился он под укоризненным взглядом батюшки. Шагнул к дверям… и снова закружилась голова, а пол ушел из-под ног, так что отец Алексий и незнакомый пенсионер едва успели его подхватить. Какое-то минутное помутнение нашло.

– Сын мой, ты слаб еще, тебе нужно отдохнуть, – печально сказал священник.

– Так быстро не избавиться от ведьминского проклятья, – подтвердил старик. – Я про такие вещи хорошо знаю. У тебя в теле немощь еще долго будет сохраняться. Вроде все хорошо, протягиваешь руку, чтобы взять, к примеру, чашку – а рука вдруг падает рядом, задевает край чашки и кипяток тебе на колени! Или ноги переставляешь, идешь себе как все люди, вдруг одна нога застыла, словно ее в бетон окунули – и ты забыл, как ею двигать дальше! И мозги заклинило, не могут в ногу подать сигнал: «шагай, ступай»… Постоишь так минутку, вспомнишь, расклинит тебя, дальше пойдешь… Потом, конечно, приступы всё реже, оклемаешься помаленьку…

– Откуда вы знаете? – поинтересовался Никита, вновь поднимаясь на ноги.

– Я это всё проходил, – усмехнулся седой. – Я давно ведьминские повадки выучил.

Отец Алексий перекрестился.

– Но я не могу тут сидеть! – заволновался Никита. – Это же я виноват, что выдал её той страшной женщине!

– Сиди уж, болезный, я сам пойду, – махнул рукой старик. – Для того и приехал. Мне ведьма ничего не сделает, я сам ею сохранённый. Кто ей хорошо заплатил – того ей нельзя трогать.

– Оставайтесь здесь, бороться с нечистью моя специализация, – остановил обоих отец Алексий. – Буду молитвой спасать себя, грешного, от всякого зла и беззакония.

Пока они так препирались, к священнику приехал Артём. Увидел, что в доме огни уже погашены, а в бане горит свет, и вошел без стука, взволнованный и даже напуганный.

– Никита, ты здесь⁈ А я тебе звонил – и не мог дозвониться.

Никита похлопал себя по карманам: телефон явно остался где-то в лесу, как и ключи от машины, и сама машина.

– А вы знаете, что у старой церкви работает группа захвата? – спросил кузнец. Старик охнул, отец Алексий опять перекрестился. – Я дыру в окне заколотил, решил к вам вернуться, проверить, все ли у вас в порядке, уехали ли эти… борцы, а по пути увидел, что поворот к церкви лентой перегорожен, люди в масках с автоматами стоят. Меня не пустили, но я, кажется, видел там Лаву.

– Пресвятая Владычице моя Богородице… всех святых пресвятейшая, Дево Мати Божия!.. Помози ми, плавающему в пучине жития сего, люте обуреваему и бедствующу от потопления греховнаго. Даждь ми руку помощи… да не погрязну в бездне отчаяния… – зашептал отец Алексий какую-то молитву.

– А кого они захватывают? – поразился Никита.

– Ведьм, – вздохнул старик. – Спецслужбы давно их ищут.

– Значит, Лава… настоящая ведьма? Как и Тамара?

– Я не могу поверить, что ее арестуют, – Артём опустился на лавку, очень расстроенный. На вопрос отвечать не стал, видимо, считая ответ само собой разумеющимся. – За что⁈ Она мне парня на ноги поставила!

Батюшка в третий раз перекрестился, и в глазах его было больше испуга, чем прежде. Сидеть вчетвером в предбаннике маленькой бани было тесно, говорить не о чем. Так что отец Алексий распорядился: пора расходиться, все равно до утра новости вряд ли будут. К рассвету либо разъедутся те незваные гости, либо пойдут по домам собирать показания. Хотя какие тут могут быть показания, если никто из местных жителей явно ничего не понял, а то видео вряд ли кто-то успел посмотреть, раз провисело оно в интернете недолго…

– Можно я у вас переночую, батюшка? – спросил старик. – Германа-то, наверное, не загребут, он меня искать станет, где оставил.

– А я к тебе поеду, – сказал Никита Артёму. – Мне и постираться надо, я весь грязный…

– Поехали, – понуро сказал кузнец. Никита снял со стены розу и под удивленными взглядами мужчин сунул за пазуху. Объяснять ничего не хотелось.

У поворота на церковь, действительно, стояли какие-то люди, так строго замахавшие, чтобы Артём проезжал, что ослушаться никто бы не посмел. Так и сидели в домике у кузнеца, дожидаясь рассвета, и Никита, помытый и переодетый, сам не заметил, как уснул на диване. А утром с удивлением узнал, что Лава и ее брат тоже приехали. Значит, ее не арестовали. Значит, за ней спецслужбы не охотятся…

Он смотрел, как она, растрепанная и сонная, в уютном домашнем платье заваривает себе чай, и чувствовал запах той белой розы, которую твердо решил спрятать и оставить себе. Нипочему. Просто так было спокойнее.

Изгнанный ее непримиримо враждебным взглядом с кухни, он пошел к Артёму в душевую, которая в доме была и постирочной. Пока друг запускал стиральную машину, немного поговорили обо всём.

– Никита, не знаю, почему она на тебя злится, но скажу прямо: я против неё и слова слышать не хочу, – объявил кузнец, понизив голос. – Ты видел, что она с Костяном сделала? Будто он и не болел!

– Я знаю, почему она злится, она в этом совершенно права, – повинился Никита. – Я безобразно с ней поступил.

Его клетчатая красная рубашка, которую кузнец кинул в машинку еще ночью, сразу же, как они приехали, уже высохла. Он с удовольствием стянул узковатую футболку и переоделся в своё. А вот рабочие брюки ещё были мокрыми внизу штанин.

Никита рассказал всё: как повёз Лаву вчера утром к Тамаре на встречу, как потом Тамара требовала от него притащить к ней Лаву силой, когда за ней приедут вызванные из города общественники и поднимется суматоха, и пообещала убить, если он не подчинится…

– Подожди, я не понял, – остановил его рассказ Артём. – Зачем ей надо было Лаву видеть второй раз? Почему нельзя было сразу ее не отпустить? Нет, – поправил он сам себя, – я этого вовсе не хочу, просто логику не понимаю. Если ей надо было Лаву – почему она ее сразу не забрала?

– Они сидели на берегу, разговаривали, потом Лава ушла, – вспомнил Никита. – А Тамара взяла откуда-то ее темный длинный волос и что-то с ним делала. Шептала, заворачивала в какой-то лист и подожгла как-то странно, без спичек. И пришла в бешенство! Сказала: она думала, что у Лавы нет какой-то сильной вещи, но оказалось, что у Лавы эта вещь точно есть, гарантия двести процентов – так по колдовству выходило. Тамара сказала, что Лава ее очень правдоподобно обманула и сделала это, чтобы ее, Тамару, унизить и над ней возвыситься. Ты не знаешь, про какую вещь они говорили?

– Знаю, – помолчав, ответил кузнец. – Но не могу сказать. Это ведьминские дела, в них не надо лезть лишний раз…

– А еще она кому-то звонила, – продолжил Никита. – Сказала: «Дом должен сгореть сегодня». Я утром посмотрел новости: не было ли какого-то странного пожара, но ничего не нашел. Где-то от грозы загорелась баня, кто-то пьяный уснул с сигаретой… Так что про пожар я не понял.

Никита смотрел, как машина крутит одежду, и думал: вот живешь ты, обычный человек. Делаешь мебель, волонтеришь по выходным, квартиру свою ремонтируешь. И девушки тебе нравятся с мягким спокойным характером, блондинки или светло-русые, открытые в общении, смешливые и хозяйственные. Ты не любишь сложностей и загадок, они тебя тревожат и заставляют скучать. Но встречаешь такую колючую брюнетку, скрытную, вечно нахмуренную, которая может прикинуться открытой и мягкой, но только чтобы усыпить бдительность, – и не можешь перестать думать о ней, о ее тайне, о ее жизни. Интересно, ведьмы колдуют каждый день? А черные коты и котлы с зельями у них по правде существуют? И на что такая ведьма способна? Он, конечно, видел, как ловко может расправиться с человеком Тамара, но чувствовал, что Лава совсем другая. Какие штуки она может сотворить?.. Когда Лава что-то смотрела на его шее, легко, почти невесомо приподнимая его волосы, когда осторожно брала его руку в свою, нежную, прохладную, это было невыносимо приятно, по нему аж мурашки побежали. Хотелось обнять ее и вдохнуть ее запах, чтоб понять, какая она совсем близко…

И тут всех созвал Костя, который нашел ботинок матери в канаве совсем рядом с домом.

* * *

– Не хватать и не орать! – прикрикнула Лава. Ботинок она положила в железный таз на полу, а Артёма, который попытался взять его, чтобы рассмотреть получше и убедиться, что это обувь пропавшей жены, хлестнула по руке. Кузнец начал дуть на ладонь, будто обжёгся.

– Сядьте пока на диванчик, пусть мастер поработает в тишине, – примирительно сказал Герман Кирьянов. – Вы сами мастера, сами наверняка не любите, когда под руку лезут…

Никита, Артём и Костя сели, а сам он остался стоять в стороне. Все смотрели, как Лава осторожно трогает меховой помпончик, украшавший ботинок, потом каблук, закрывает глаза и сидит, не двигаясь.

– Ботинок живой женщины, – промолвила она, наконец.

– А где она? – крикнул Костя.

– Где-то на планете Земля, – холодно парировала Лава. – Сейчас это и будем выяснять. Пойдем, покажешь место, где нашел… Да все-то за мной не ходите! – вновь повысила голос, когда Артём и Никита с готовностью двинулись к дверям. – Вдруг кто-то из ближайших соседей виноват – привлечем к себе внимание.

Они вдвоем с Костей вышли ненадолго (Лава поверх домашнего платья накинула куртку брата) и вскоре вернулись. Она держала в руках несколько выдернутых из земли растений с пышными, как белые волосы, корнями. Положила перед собой, выбрала один, тщательно помыла ему длинные «волосы», медленно, аккуратно заплела в косу, завязала ниткой. Оторвала два листка, чтобы сделать «руки», а еще одной ниткой подвязала там, где у живой женщины была бы талия. Полюбовалась своей работой: да, теперь похоже на женщину! Мужчины молчали, не решаясь прерывать ее и задавать вопросы. Затем она посадила получившегося человечка из подорожника перед собой и стала что-то искать в телефоне. Наконец, торжествующе воскликнула:

– Нашла!

– Маму? – вскинулся Костя.

– Нет, – сердито ответила она. – Нашла, почему вы ничего не помните, и никто из соседей ничего не видел. Поскольку день исчезновения твоей жены, Артём, известен, я посмотрела погоду в Погорелове на эту дату. Вот, тринадцатого февраля у вас были снегопады с порывистым ветром.

– Точно, – присвистнул кузнец. – Такая метель мела, никто из дома носа не казал… Я еле доехал из кузницы, машина застревала два раза. У нас на улице фура легла на пузо, съехала с дороги. Она в супермаркет райцентра везла продукты. Три дня вытаскивали, дорожники снег разгребали впервые за много лет. Обычно у нас зимой плохо чистят… В общем, я вернулся домой, а в дверях – записка…

– Она у тебя?

– Нет, полиция забрала – почерк сличать… Сказали: почерк Веры.

– А почему тогда записка в дверях была? Снегопад, ее могло ветром унести, могло размочить так, что буквы расплылись бы, – сказала Лава недовольно. – Женщина, которая уходит от мужа и сына и не хочет, чтобы ее искали, постарается четко объяснить, что на это была ее добрая воля, и объяснение оставит там, где оно точно не пропадёт.

– Может, она собралась в спешке, а потом уже за порогом вспомнила, что забыла попрощаться, – раздраженно парировал Артём.

Костя сидел, опустив глаза.

– И что там было написано, дословно?

– Дословно, – скрипнул зубами кузнец, – было так: «Артём, я устала и ухожу. У меня есть другой, мне с ним будет лучше. Простите меня с Костей. Вера».

– А телефон ее остался дома?

– Ну да. Полиция запрашивала вызовы с него, да я и сам смотрел список, – никаких незнакомых номеров не было. Получается, если Вера и правда сама ушла, то у нее для другой жизни был другой номер припасён. Возможно, с сим-картой на имя нового мужчины.

– Давай сначала со старыми разберемся, – Лава покосилась на Никиту. – Ты сказал про фуру. А где именно она застряла, не помнишь?

– Да как раз по нашей улице, вдоль нашего забора и наполовину загораживала проезд за наш дом. Но этой дорогой пользуются только дачники и только в сезон, поэтому никто особо не возмущался, – сказал Артём.

– А ботинок Костя нашел в канаве как раз возле забора, который, получается, был скрыт фурой, – кивнула Лава. – То есть шел снегопад, твой участок был с улицы не виден из-за погоды и из-за фуры, а твоя жена зачем-то бегала тут возле канавы наполовину разутая.

– И что это значит?

– Кто, ты рассказывал, видел, как Вера в машину садилась?

– Сосед из крайнего дома.

– А следы машины на этой дороге, за фурой, какие-то были?

– Я не обратил внимания, – удивился Артём. – Если бы и были, по следам не найти никого, это не номер машины… А почему это важно?

– Потому что врёт твой сосед. Либо перепутал, и в машину не Вера садилась, либо намеренно вводит в заблуждение. Либо просто есть такие люди, которым хочется почувствовать себя важными, и они придумывают несуществующие детали происшествий. Потом следствие с этим мучается, потому что картина не сходится, а вывести такого патологического лжеца на чистую воду не так просто. Мне про такое часто рассказывали следователи. Надо соседа трясти. Выяснить, врал он или нет. Вот и весь мой сказ.

– Подожди, – Артём в волнении встал с дивана, переводя недоуменный взгляд с Лавы на ботинок в тазу и обратно. – Ты сейчас рассуждаешь, как детектив: кто где был, кто что делал в момент преступления… Но я думал, ты как-нибудь… эээ… пошепчешь, чтобы правду узнать? Что тебе откроется тайна…

– Тебе хочется колдовства? – раздраженно отозвалась Лава. – Сам же будешь жалеть. Но раз тебе простой логики мало… Вон в том шкафу я оставила вчера три черных петушиных пера. Доставай. Теперь бери одно… Любое, без разницы. Где косметичка жены?

– В спальне, в тумбочке. Принести?

– Давай.

Лава взяла из косметички круглую пудреницу, безжалостно отломала крышку с зеркальцем и положила на место пятки в ботинок – так, чтобы внутри было отражение того, кто заглядывает. Никита снова подумал, как на ней смотрится платье Веры. Вера была такая добрая, спокойная, милая женщина. Он не раз видел ее в этом платье, когда она хлопотала на кухне или ухаживала за Костей, а Артём смотрел на жену с нежностью и любовью. А теперь в этом платье в голубой цветочек сидит на полу Лава, жестко командует, а Артём, как солдат, исполняет указания.

– Бери в одну руку человечка из подорожника, в другую черное перо, води туда-сюда над зеркалом так, чтобы оно отражалось, а ты нет, и повторяй за мной: «Птица с черным пером, я убил тебя топором…»

– А я не топором его убил, просто шею свернул… Ты сказала – так можно…

– Повторяй!

– Ладно, ладно, не злись… «Птица с черным пером, я убил тебя топором, покажи из вечной тьмы то, что ищем мы… Как солнце смотрит в море, я смотрю в своё горе, вижу стену, хочу её пробить, свою жену домой воротить… Делай что прикажу, иначе накажу!»

Никита смотрел, как Артём водит пером над ботинком, вглядывается в зеркало со смесью надежды и опасений. Вдруг его лицо исказилось такой мукой, что Костя, внимательно наблюдавший за обрядом, вскрикнул и бросился к нему. Встав на четвереньки возле таза с ботинком, он пытался заглянуть внутрь и увидеть, что так расстроило отца, который выронил фигурку из подорожника и закрыл лицо ладонью.

– Что ты видел? – спокойно и печально спросила Лава.

Кузнец отбросил перо.

– Я видел её. Ей очень плохо. Она где-то под землёй, – он поднял человечка и начал так вглядываться в него, словно надеялся, что человечек с ним заговорит и все расскажет.

– Папа, где именно⁈

– Не знаю, – глухо сказал он. – Зачем ты это сделала? Ты же знала, что я ничего не увижу, просто буду теперь точно знать, что моя жена где-то мучается⁈

– Ты хотел каких-то трюков – вот тебе трюк! – Лава поднялась с пола, глядя на кузнеца без всякого сочувствия. – Думаешь, приятно заглядывать в чужую жизнь, искать там эмоции, страхи, боль? Логика, Артём, как-то попроще будет, полегче для психики. А колдовство – это если логика не помогает.

Кузнец хотел сказать ей что-то резкое, но сдержался. Кивнул. Положил подорожник в карман.

– Да, я думал, это как-то иначе будет, – согласился с необычной для него кротостью. – Как с Костяном: свечи, заклинания – и всё понятно. А тут ничего не понятно.

Лава криво усмехнулась.

– Может быть, распространить Верины фотографии везде, где получится? – подал голос Никита, чтобы направить разговор в практическое русло и дать Артёму время успокоиться. – Я помню, три месяца назад полиция в соцсетях её так и искала, можно повторить.

– Фотография нужна одна, – сказала Лава. – А ещё знаете кто нужен? Гектор Черепанов. Он же приехал, да? Хотел поучаствовать в интересных событиях?

– Да, но зачем тебе он? – удивился Герман, который до этого молча смотрел, слушал и не вмешивался. Видимо, за годы жизни рядом с сестрой насмотрелся подобных сцен, и они его уже не очень удивляли.

– Потому что Верина мама живёт здесь, а с её отцом они так давно в разводе, что его в лицо местные не помнят. Так что старик Черепанов сойдет за Вериного отца, который приехал из дальних далей искать дочь. Сейчас ты, Артём, поедешь за ним к отцу Алексию. А я пока по телефону ему кое-что объясню… Герман, продиктуй номер, пожалуйста.

* * *

Седобородого старика звали странным романтическим именем Гектор Арнольдович. Выглядел он лет на семьдесят, не меньше, но двигался на удивление легко, активно. Смеялся, показывая крепкие желтоватые зубы – явно свои, не вставные. С мужчинами, ожидавшими его в доме Артема, в том числе с Костей, радостно поздоровался за руку, Лаву хотел обнять, но она как-то предостерегающе улыбнулась и тоже протянула ему ладонь, которую он взял двумя руками и долго не отпускал. К моменту приезда старика Лава уже переоделась в свою серую рубашку и джинсы, прогладив их, чтобы скорее высыхали после стирки, раскаленным утюгом, да и Никитины рабочие штаны, наконец, досохли.

– Времени мало, Гектор Арнольдович, – сказала она. – Хочется поскорее домой вернуться. Я здесь пятый день, устала в чужих людях. Давайте попробуем помочь человеку.

– Значит, я буду отцом этой молодой женщины, – с явным удовольствием приговаривал старик, рассматривая Верино фото. Красивая женщина с длинными светло-русыми волосами, с доброй улыбкой, похожая на актрису из тех времен, когда еще ценилась натуральная красота и выразительность, не полная, не худая, с мягкими формами. – До чего хороша! – восхитился он. – Искать надо обязательно, уж я вам помогу…

– А чему вы так радуетесь? – спросил Артём недоверчиво.

– Ох, парень, – вздохнул Гектор Арнольдович. – Я же второй десяток лет уже не живу, а так, существую… Сначала вторую жену по глупости взял, ошибся, она меня всего лишила, что было… Как на охоту ходить перестал, так и собака любимая померла от скуки. Никого рядом не осталось! Купил себе долгую жизнь, да только скучно в четырех стенах сидеть, людей не видеть, ни с кем словом не перемолвиться… Друзья, какие были, умерли, новых не завел… Мне же скоро восемьдесят стукнет!

«Ничего себе! – подумал Никита. – А выглядит он бодрячком, моложе лет на десять точно».

– Вот и хочется хотя бы напоследок снова настоящей жизни понюхать! – продолжал старик решительно. – Неприятно доживать в одиночестве. А с молодыми интересно. У них страсти кипят! – и снова засмеялся.

– Та вещь с вами? – спросила Лава негромко.

– Со мной. Показать? – Гектор Арнольдович с готовностью полез в карман, но она остановила жестом:

– Не надо никому показывать. Я эту вещь возьму и на обман ее заговорю. И когда будете с тем соседом разговаривать, как только он соврет – она сразу же горячей станет. Положите ее в такой карман, где вы ее будете чувствовать…

– Тебе в журналистской работе такая штука могла бы пригодиться, – оживился Герман Кирьянов.

– А у меня для работы теперь такая есть, – ответила Лава с улыбкой. – Только, боюсь, будет жечь постоянно. Ты не представляешь, как много люди врут… Мы вам, Гектор Арнольдович, положим в карман телефон с включенным вызовом, чтобы слышать ваш разговор. Когда почувствуете горячее – говорите как бы про себя «что-то сердцу горячо», хорошо? Ну, удачи вам!

Телефон Германа лежал на столе, и сначала в нем слышались только шаркающие шаги старика.

– А я знаете что вспомнил? – шепотом спросил Артём. Они все сидели вокруг кухонного стола и смотрели, как отсчитываются секунды и минуты вызова. – Что сосед этот, дядя Женя, у дачников зимой сторожем подрабатывает: проверяет, чтобы в дома чужие люди не залезли, чтобы окна-двери были целы, теплицы и прочее. А когда дачники хотели зимой приехать, дорожки им расчищал…

– То есть если его кто-то видел на той дорожке, он всегда мог сказать, что выполнял работу сторожа, – понимающе шепнул в ответ Герман.

Лава молча кивнула. Никита чувствовал исходящий от нее непонятный тревожащий аромат – то ли цветы, то ли травы, то ли какие-то тонкие духи… Хотя откуда у нее здесь духи? У нее и зубной щетки не было, когда она появилась в деревне.

– Здравствуйте, добрый человек! – раздался голос Гектора Арнольдовича, и все замерли. – Нельзя ли переговорить с вами?

– А вы кто? – спросил другой голос.

«Дядя Женя», – одними губами объяснил Артём.

– А я отец Веры, той женщины, которая пропала в феврале, – ответил старик. – Мне не сразу сообщили. А я как узнал – сразу поехал к экстрасенсу! Найди мне мою красавицу, говорю, никаких денег не пожалею… Вот эту фотокарточку показывал. И экстрасенс мне говорит: есть человек, который знает много…

– Я ничего не знаю, что знал – рассказал полиции. Видел, как она уехала с кем-то – и всё, больше ничего… Не спрашивайте меня, не в курсе я… Это их дела с мужем, при чем тут я? Того мужчину ищите.

– Ох, подождите, не закрывайте дверь, что-то сердцу горячо… Нельзя ли тут у вас присесть хоть на минутку? Ехал издалека, собирался второпях, забыл таблетки свои от сердца…

– Сейчас вам воды принесу, но больше дома нету ничего.

– Ох, как печёт в грудине… Спасибо! – послышался звук глотков. – Уфф, вроде отпускает… Так вы, значит, дочь мою давно не видели?

– Я ее и в деревне редко видел. Мы, можно сказать, совсем с ней незнаком… Так что зря вы такой путь проделали, ничего я не знаю.

– Опять сердце прямо жжёт огнём… Ох, лихо…

– А где ваша машина, если вы издалека приехали?

– Откуда у меня машина? Я на поезде ехал, потом на автобусе, Артём, зять, меня встретил…

– Так идите к нему, с ним решайте, как ее дальше искать. Я ничем не могу помочь!

– Ох, пойду сейчас, погодите еще немного… Матушка Богородица, что-то совсем мне плохо, надо скорую вызывать… Есть у вас телефон? Позвоните! Я тут у вас на крылечке подожду, если в дом не пустите.

– Вы бы шли к зятю, – в голосе дяди Жени послышалось сильное беспокойство. – Он вам родственник, а я чужой человек. И некогда мне за вами ухаживать. Пусть он вам скорую вызовет…

– Он в кузницу… уехал… Дома только Костик, больной… немощный… – Гектор Арнольдович так ловко изображал сердечный приступ, что Никита в первую минуту даже поверил: плохо человеку.

– А у меня на телефоне денег нет, никому не звоню, живу один!

– Так в скорую единый номер… бесплатный… помогите…

– Эй, вы не падайте! Что с вами? Этого не хватало… – бормотал дядя Женя.

Никита видел, как брови Лавы сосредоточенно свелись к переносице. Она пыталась понять, почему старик не уходит, хотя его дело было только проверить, врет сосед или нет.

– Спасибо! – послышался, наконец, голос Гектора Арнольдовича, куда более бодрый. – Кажется, смогу дойти до дома. А там уж вызову врачей… Вы меня не проводите хоть до того столба? А дальше сам.

– Ладно, пойдёмте, – недовольно отозвался его собеседник. – Только двери запру.

«Какой осторожный, – подумал Никита. – Надо двадцать шагов по улице сделать – и то двери запирает».

Пока оба неспешно шаркали, Гектор Арнольдович всё охал и ахал. А как только попрощался со свидетелем и вошел в дом кузнеца, снова расплылся в улыбке.

– Вот! – гордо сказал он и положил на стол что-то будто невидимое. – Лавушка, лапушка, забирай свою заговоренную вещь! Чуть карман насквозь не прожгла.

Лава, улыбаясь, сама достала у него из нагрудного кармана рубашки что-то мелкое и положила в свой. Никита пригляделся к тому, что принес старик. Это были два длинных русых женских волоса.

– Ему к рукаву пристали, – объяснил старик. – У меня же дальнозоркость, я мелкие предметы далеко вижу! Когда этот сосед меня под руку подхватил, чтобы я не падал, я их снял.

Артём так и замер. Лава взяла волосы, приложила к фотографии Веры, закрыла глаза, поднесла руки. Объявила:

– Волосы её. Взяты недавно. Может, вчера, может, сегодня утром.

Костя всхлипнул и, устыдившись, быстро ушёл в свою комнату. Кузнец грохнул кулаком по столу.

– Убью! – зарычал он и выбежал из дома, схватив железный лом, которым прошлой ночью отбивался от «Отряда единой правды».

Никита знал, где Артём хранит топор, быстро нашёл его в кладовке и бросился следом. Сзади раздавался торопливый бег Германа. Старик что-то кричал им вслед, но слов уже было не разобрать.

* * *

В дверь соседа Жени стучали в шесть кулаков. Он не открывал.

– Не выбить, открывается наружу. Ломаем к чертям, – велел Артём решительно.

Никита, даже не задумываясь, что этот поступок может значить в его биографии, где уже есть одна судимость, обрушил топор на дверь. Кузнец поддевал сбоку ломом.

Герман приветливо улыбался немногочисленным ошарашенным деревенским прохожим, стараясь хоть чуть-чуть закрыть от зевак, чем они тут занимаются. Несмотря на демократичную толстовку и джинсы, он выглядел настолько нездешним со своей сверкающей улыбкой и идеальной стрижкой, что любой бы засомневался: такой милый человек не может быть преступником! Подходить никто из деревенских не осмеливался, но кто-то воскликнул: «Там Артём, кузнец!»

– Жаль, нет глазка… – пыхтел Артём, орудуя ломом. На возможных свидетелей преступления он не обращал никакого внимания. – Замок тут цилиндровый, с вертушкой… Мы бы… через глазок… поддели поворотный механизм… Давай, Никитос, дверь, может, и железная, а косяк деревянный, через него пробьёмся!

– Я вызвал полицию, вас всех посадят! – раздался голос из-за дверей, но из отдаления, будто хозяин не подходил близко.

– Меня посадят, а тебя положат в землю! – рявкнул кузнец. – Где моя жена⁈

– Полиция уже едет!

– Да врёте вы всё! – подал голос Герман и перехватил топор у Никиты, которому вдруг снова стало нехорошо, и он схватился за перила крыльца… Тамарино проклятье снова дало о себе знать. – Никого вы не вызвали, потому что у вас в доме пропавшая женщина. Если вы добровольно нам ее отдадите, я постараюсь убедить своих друзей, чтобы они вас не убивали. А если не отдадите, найму очень хорошего адвоката, который докажет, что вы сами на нас напали. Выбирайте! – и тоже ударил в деревянный косяк, в котором из-под щепок постепенно обнажались штыри, запирающие дверь.

– Я снимаю ваши действия на телефон! – закричал дядя Женя. – Это будет мое доказательство!

– Не знал, что кнопочный телефон умеет записывать видео! Уфф! – выдохнул Герман, методично ударяя топором.

За дверями стало тихо.

– Никитос, проверь, нет ли другого выхода, – скомандовал Артём.

«Только не расклеиться сейчас, только не расклеиться», – повторял Никита, быстро шагая вокруг дома. В этих местах чаще всего не строили отдельных сараев для скотины, а делили дом на две части. В чистой половине жили хозяева, а половина для скота обычно занимала пристройку и нижний этаж, уходящий в подполье, так что окошки хлева лежали на самой земле. На маленьких окошках в этом доме были прибиты снаружи новые решетки… Значит, через них хозяин не сбежит, его пленница, если она здесь, тоже… А вот задняя дверь, ведущая в огород, была крепко закрыта изнутри. Никита услышал тихие шаги и затаился. Вот сброшен крючок, и кто-то осторожно приоткрыл щёлку… Он одним пинком распахнул створку и бросился на незнакомого мужика, который держал в руках кухонный нож. Повалил его на земляной пол, где кое-как лежали длинные дощатые мостки и закричал: «Он здесь!»