Текст книги "Только об этом не пишите! (СИ)"

Автор книги: Sally KS

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Глава 12

Лава старательно мыла пол в старой церкви вместе с двумя какими-то женщинами средних лет. После ночевки в остывающей бане, в чистой собственной одежде, с надежным средством связи, она чувствовала себя максимально хорошо, учитывая обстоятельства, и даже могла бы что-то напевать, если бы вокруг никого не было. Анна Валерьяновна за ужином предложила ей для ночевки свой домик, но Лава почтительно попросила оставить ее в бане: ночи уже не холодные, ей ничего не нужно, кроме подушки и одеяла, а стеснять кого-то в собственном доме ей стыдно. И она готова помогать во всем, что скажут.

– Тогда завтра разбужу в шесть часов, – предупредил отец Алексий. – Я был зван к протоиерею, но он отменил встречу и приедет сам – посмотреть, как у Илии Пророка на прошлой неделе волонтеры расчистили территорию. Нужно и в Покровском храме навести чистоту, вдруг зайдет.

– Как скажете, батюшка, – скромно наклонила голову Лава.

Сильно же Леша был разочарован, когда оказалось, что она не задымилась на пороге церкви и не забилась в падучей. Смотрел внимательно, даже со страхом, будто ждал в ней каких-то серьезных перемен. По примеру других добровольных помощниц батюшки Лава перед входом перекрестилась, поклонилась и переступила порог, глядя Леше прямо в глаза. С трудом удержалась, чтобы не подмигнуть ему. Она же еще вчера сказала, что ни Лава, ни Валентина не возражают помогать в церкви, раз батюшке это нужно.

Отец Алексий…

Она ведь тогда навестила его один раз в больнице. Просто поговорить, без можжевельника и бергамота, без свечей и ритуалов.

Как он был красив в убогих обшарпанных стенах палаты… За одну эту удивительную красоту, а еще больше – за то, что он сам ее не сознавал, – Лава была готова простить ему половину того, за что других бы просто растерзала. Вот Герман всегда знал, что он красавчик, и нес свою привлекательность свободно и небрежно. А Леша никогда не понимал, насколько он хорош: высокий, белокурый, худощавый, гармонично сложенный, с пушистыми золотистыми ресницами вокруг темно-серых глаз. Здесь, в больнице, измученный и потерянный вид добавлял ему беззащитности и какого-то трогательного очарования, а заношенная казенная серая пижама была недостойна этих поникших плеч. Хотелось прикасаться к нему, гладить эти волосы, эти впалые щеки с едва заметной щетиной, проводить пальцем по тревожным бровям, напряженным, как крылья ласточки в полете. Все в ней рвалось обнять его, утешить…

– Леша, как ты себя чувствуешь? – спросила она самым светским тоном, на какой была способна, чтобы хоть с чего-то начать. Они сидели в коридоре на длинном ряду скрепленных друг с другом стульев, и ей очень хотелось взять его руки в свои, но он не делал попытки к ней потянуться. Как чужой. Что ж… Разве она не сама все для этого сделала?

– Мне лучше, – ответил он без всякого выражения. – Я был на краю и чуть не умер. И за спасение так и не сказал тебе и Герману «спасибо»…

– Не надо, – остановила она. – Ты был не в себе, не понимал что делаешь. Просто забудь, как страшный сон.

– Я не могу, – он перешел на шепот и поежился, будто ему было холодно. – Когда я вспоминаю, что видел тогда в саду…

– Это были галлюцинации, – перебила она.

– Нет, раньше! Это не были галлюцинации, – Леша помотал головой. – В ту ночь… Ты что-то делала с Настей… Она страшно кричала… От твоих рук шел дым…

– Это тебя испугало?

– Сначала нет, – признался он. – Я ничего не понял. Но потом ты обернулась, и я увидел твои глаза и выражение лица… Ты была не ты…

– Леша, – Лава глубоко вздохнула. – Это была я.

– Лава, но это значит, что ты… колдовала?

Она молча кивнула.

– Ты не хотела меня видеть, я почти не спал… А потом пришел к тебе снова и увидел тебя обнаженную, с черными крыльями, с красными искрами из глаз, с твоих губ на грудь и на живот текла кровь, и у тебя были клыки… – скороговоркой перечислял он. – Ты будто бы приподнималась над землей и готова была впиться мне в горло зубами…

– Леша, не надо! Ты заволнуешься, тебе станет хуже…

– Не станет, – он опять покачал головой. – Я ничего с собой не сделаю больше. Мне того ужаса хватило, когда чувствуешь, что жизнь тебя покидает, воздуха нет, вода тяжелая, страшная, и тело так боится умирать, бьется в агонии, а сделать ничего не может… Лава, я ведь здесь все переосмыслил. Как жил, во что верил… Я не буду программистом. Я пойду в духовную семинарию. Вы тогда с братом на реке не тело мое спасли, а душу. Поэтому если есть молитва, которая может тебя исцелить, я найду ее и тоже спасу тебя.

– Спасибо, – устало сказала она. Ему двадцать, а говорит так, будто прожил целую жизнь! А всего лишь один раз увидел ее настоящую и не смог вынести… – Но я просто пришла сказать, что нам больше не нужно встречаться. Я не изменюсь, Леша. Я такая родилась и ничего не делала, чтобы такой стать. Бывают разные странные люди: кто-то альбинос, кто-то шестипалый, у кого-то фотографическая память… Вот и все…

Лава встала со стула, сожалея только о том, что нельзя в последний раз погладить Лешу по щеке – отшатнется. А он вдруг сам ее позвал:

– Лава… Можно я спрошу…

Она выжидательно застыла на месте.

– То, что я в тебя… Что мы с тобой… – он даже не мог выговорить и не смотрел ей в глаза, но набрался решимости и поднял голову. – Лава, скажи честно: наши… отношения – это ты меня приворожила?

Что-то неприятное и болезненное шевельнулось в душе. Злость, ненависть, страх, отчаяние?

– Лава, не молчи, пожалуйста! Скажи правду!

– Да, – сказала она коротко. – Приворожила. А теперь отворожила.

Сказать «прощай» было бы слишком драматично, как в плохом кино, про которое потом пишут, что оно хорошее. Поэтому ушла молча.

Правильно она ничего ему не принесла – ни фруктов, ни сладкого. Еще решил бы, что в плитке шоколада спрятаны чары, а яблоко – как в сказке про злую мачеху… Бедный Леша. Нет, никогда больше нельзя позволять себе влюбляться в таких хороших, добрых, честных – они не смогут ни понять, ни принять ее натуру. А главное – ни за что не поверят, что все их чувства к ней искренни, если она может колдовать. Может быть, она неосознанно что-то такое делает, когда ей кто-то нравится, а на по-настоящему ее невозможно полюбить, колючую, неулыбчивую, недоверчивую?.. Может быть, она даже некрасивая? Ведь сам себя не видишь таким, какой ты есть на самом деле…

…Лава выжала тряпку в ведро, расправила на швабре заново и принялась насухо затирать пол.

Хорошо, что сейчас те мучительные вопросы юности отпали, и Никиту она встретила в такой стрессовой ситуации, когда вообще не до личных глупостей. В другое время просто не могла бы не соблазниться на это светлое мужественное лицо, на сильную спину, руки плотника и эту редкую доброту, которая толкает совершать лишние телодвижения ради совершенно посторонних людей… Сероглазый блондин, викинг… Но сейчас он только средство передвижения по этой сильно усложнившейся жизни. К тому же, он моложе на несколько лет и, кажется, не использует попавших в беду валентин для удовлетворения чувства собственной значимости… Теперь надо делать хмурое неприветливое лицо, которое ни одного здравого мужчину не привлечет и заодно настроит ее саму на нужный лад.

Так что, намывая полы в храме Покрова Пресвятой Богородицы, Лава мысленно отодвинула подальше Никиту. Сейчас ей нужен только кузнец.

Вчера в торговом центре она очень быстро, без примерки, купила себе пару дешевых футболок и смену белья, нейлоновый рюкзак и несколько пакетиков с сушеной растительностью в аптечном и чайном киосках. Ассортимент был скудный, но кое-что нужное нашлось. К моменту, когда викинг оформил покупку в салоне мобильной связи, Лава была полностью готова и старалась не показать, как сильно жаждет ехать дальше.

– Спасибо вам большое, – сказала про телефон и сим-карту.

– Не за что, это же не мои деньги, – пожал он плечами. – А как вы дальше думаете быть? Есть родственники, к которым можно обратиться за помощью?

– Да, я немного отдохну от всего… – Лава неопределенно помахала рукой в воздухе: мол, столько пережила, столько пережила, надо дух перевести… – А потом свяжусь с родными.

– А они вас не хватятся?

– Хватятся, – мрачно подтвердила она. – Но я пока не готова сказать им, где я.

– Так муж напугал? – сочувственно спросил Никита.

Лава рассеянно покивала. Он наступил на больную мозоль. Если с родителями она созванивалась максимум раз в неделю, то с Германом они общались гораздо чаще. Не получив от нее ответа, он сразу забеспокоится. Но как ему позвонить или написать, если спецслужбы ее ищут? Все родные наверняка на прицеле. И они с братом никогда не обсуждали секретные каналы связи… Если Стас увидит, что Герману пришло сообщение с неизвестного номера, выяснить ее местонахождение труда не составит. Значит, Герман уже в напряжении и не понимает, что происходит. Еще через сутки начнет звонить родителям, в редакцию, все поднимутся на уши… Она же ничего ему пока не рассказывала ни про Кристину, ни про Стаса – не хотела впутывать в неприятную историю. А история становится все более неприятной.

Как бы узнать – обыск в ее квартире уже был? Этот шпион наверняка сразу же кинулся всё осматривать своими чистыми руками… Никаких темных губительных артефактов не найдет, пусть даже не надеется повесить на нее три трупа. Ни одного из них Лава за собой не числила. Но у нее в квартире много других свидетельств. Хотя бы десяток тетрадей с записями, с подробными описаниями действия трав и напитков, с рисунками… Для нормального человека это ерунда – подумаешь, кто-то любит природу и знает о ней больше прочих. Но для этих незваных гостей каждая страница станет уликой. После них очищать жилище – никаких можжевеловых свечей не хватит. Доведется ли вообще вернуться? О чем там ее предупреждала проклятая Теона? «В наше время лучше играть с властью на своих условиях, чем прятаться от неё»…

К кузнецу ехали в молчании. Попетляли проселочными дорогами и попали на территорию какого-то старого предприятия с большой вывеской «Аренда». Проехали почти до конца длинный ангар с большими раздвижными воротами, похожий на гараж для разной техники, а замыкала его кирпичная коробка с железной дверью – видимо, здесь раньше стояла машина председателя или директора. Никита, не церемонясь, постучал в дверь кулаком, и вскоре она открылась.

Из полутемного помещения вышел худой жилистый мужчина средних лет с длинными черными волосами, забранными в хвост, в черной же бандане, брезентовых штанах и в фартуке из толстой кожи на старую футболку. Из кармана фартука торчали большие защитные рукавицы.

С Никитой кузнец поздоровался за руку, принял от него свернутую небольшую пачку денег, и они споро, дружно, начали грузить в кузов пикапа пластиковые поддоны с какими-то железками. Лава скромно стояла в стороне, а сама неотрывно смотрела на кузнеца, пытаясь понять, подходящий ли это человек. Закончив передачу товара, кузнец спросил у Никиты с усмешкой:

– Откуда дама? Почему так смотрит на меня?

– Это Валентина, – объяснил Никита. – Она очень хочет кузницу посмотреть, если ты не против. А это Артем, владелец кузницы.

Кузнец окинул ее более внимательным взглядом с ног до головы.

– Ладно, пусть смотрит, сегодня бесплатно, – сказал все с той же усмешкой. – Заходите, как вас… Валентина! Тебе тоже провести экскурсию, Никитос?

– Нет, я на воздухе подожду. Жарко у тебя.

Лава вошла в кузницу и замерла, настраиваясь на это место. Горн, наковальня, молоты, клещи… Даже пневмомолот есть, надо же… Что же, прошли времена, когда кузнецы должны были иметь богатырское телосложение, достаточно просто хорошей физической формы и техники в помощь. Вдохнула: топят здесь коксом. Это хорошо. Значит, можно сделать очень жарко…

А кузнец прикрыл дверь и тихо, чтобы Никита не услышал, спросил уже иным тоном – настороженным, серьезным:

– Кто такая? Зачем пришла?

Понимает. Хорошо. Всё именно так, как надо – тепло, темно, тихо. И он здесь один. Лава улыбнулась и сказала веско:

– Кто я такая – реши сам. Мне нужно, чтобы ты мне сделал Предмет, – и посмотрела ему в лицо смело, откровенно. Она знала, что кузнец увидит сейчас в ее глазах своё перевернутое отражение.

* * *

Вышла из кузницы не скоро, Никита уже, наверное, устал ждать. Артем провожал её до машины. Лава кивком поблагодарила его и забралась в кабину.

– Интересно было? – спросил Никита.

– Да, очень.

– Дедушку-кузнеца вспомнили? – улыбнулся он. Сентиментальный, оказывается.

– Вспомнила, – кивнула Лава.

…Дедушка, профессор филологии, был большим специалистом по образам кузнеца в русской литературе. Кузнец считался первым помощником ведьмы в самых трудных делах, потому что тоже мог управлять стихией, другим неподвластной. Но если ведьмы всегда были по ту сторону от прочего общества, проклинаемы и гонимы, то кузнец оставался посередине между миром потусторонним и человеческим. Никакой нормальный человек, не желающий себе зла, не стал бы ссориться ни с кузнецом, ни с ведьмой.

Ведьма брала обычную траву, обычную воду – и с помощью огня и своей силы делала из них колдовское зелье. Кузнец брал бесформенный кусок болотной руды и с помощью огня и своей силы превращал его в твердый прочный предмет – меч, плуг, ворота. К ведьме ходили за снадобьями, чтобы излечиться, забеременеть или, наоборот, вытравить плод. Кузнеца просили «заковать» болезнь, «сковать» вечными узами брак и защитить от нечистой силы. Ведьминские травы не помогут несведущему. Кузнечный огонь не годится для обычной жизни. Зато для ведьмы кузнечный огонь и кузнечная вода – верные товарищи в любом деле.

Иной кузнец всю жизнь работает на самом приземленном житейском промысле – оградки кладбищенские делает, ладные крепкие заборы, какие-нибудь подставки под цветы, кует для ярмарок сувенирные розы из стали или алюминия и ни о каком колдовстве знать не хочет. Плати деньги – бери хороший товар. Но придет к нему женщина с нездешними глазами, молодая или старая, красивая или отталкивающая, в деловом костюме или потрепанном платье, – и почувствует он, что отказать ей никак нельзя, и не столько даже работа сейчас предстоит, сколько проверка – настоящий ты кузнец, повелитель огня и железа, или так, недотепа с молотом.

Кузнец не может спросить с ведьмы плату, но и даром ведьма принять от него ничего не может. Значит – только обмен, услуга за услугу. Твое мастерство против моего дара.

С Артемом договорились на удивление легко.

– Что возьмешь за труды? – спросила Лава.

Он долго молчал. Потом сказал тихо, осторожно:

– У меня сын болеет. Врачи отказываются.

– Сколько ему?

– Семнадцать лет.

– Что с ним?

– Бабка моя говорит – сглазили. Был крепкий парень, хоккеист, отличник, а сейчас похудел, спать не может, есть не может, кошмары мучают, из дома перестал выходить. Возил и по врачам, и по знахаркам – толку нет.

– Точно не онкология?

– Точно, могу тебе медицинские бумаги показать. Во всех аппаратах его уже насквозь просвечивали – нет ничего внутри.

– Ладно, посмотрю, – согласилась Лава. – Если порча или дурной глаз – помогу. Если другая болезнь – сам понимаешь, я не врач, и медицинские бумаги мне без надобности.

Он серьезно кивнул.

– Договор! Кровью надо подписывать?

– Надо. Но потом, – сказала она с улыбкой. – Пока рано. Ты найди материал, сделай заготовку, а ковать при мне будешь. Ты мой номер записал, я твой, звони. А я немножко подумаю и тебе сообщение отправлю – что приготовить для сына. Сам видишь: у меня сейчас ни машины, ни места, ни травинки собственной. Придется тебе самому все разыскать. Мне пора, Никита уже заждался, наверное.

– Подожди! – Артем потянулся, будто хотел придержать ее за рукав, но вовремя остановился. – Ты… по правде? Вот так пришла и… предложила обмен? Не шутишь?

– Мне шутить некогда, инквизиция уже такси вызвала, – усмехнулась Лава и открыла двери. В кузницу хлынул дневной свет.

…На обратном пути Никита всё посматривал на неё искоса и вдруг сказал:

– У вас лицо стало другое. Было напряженное, печальное, а сейчас вы будто светитесь. Так приятно было про дедушку вспомнить?

Черт. Надо следить за собой. Лава не без труда вернула себе прежний угрюмый вид и ответила что первое в голову пришло:

– Я просто телефону рада. Без него сейчас – как без рук. Вечером ещё каких-нибудь ресторанных критиков почитаю – очень успокаивает. Сидишь со своей пустой овсянкой и переживаешь, что блогеру в казаречче арабьята положили слишком много пекорино романо. Или тунца пообещали блюфин, а подали еллоуфин. Возмущаешься у себя на кухне, какой беспредел в этих итальянских ресторанах.

– Из того, что вы сказали, я только слово «беспредел» понял, – признался Никита, но, явно позабавленный, улыбнулся.

Черт, черт. Отвернись, не надо тут маячить своим простым домашним теплом. Ты всем помогаешь, как сорока-ворона – этому дала, этому дала, этому дала, – так что не вводи в искушение. Не заставляй думать, что я для тебя не галочка в списке добрых дел, а какой-то отдельный персонаж.

– Валентина, а вы откуда? Где живете?

– Сейчас – у отца Алексия в бане. А так – в Кроткове, – неохотно призналась Лава.

– Если хотите, я поспрашиваю знакомых, нет ли для вас в Кроткове какого-нибудь жилья. Может, кто-нибудь сдаст подешевле или бесплатно пустит.

– Спасибо, не нужно.

– Мне не трудно, правда!

– Нет, Никита, не стоит этого делать, – Лава лихорадочно соображала, как бы переменить тему. – А можно я у вас спрошу?

– Спрашивайте.

– Вот вы волонтёрите, и меня уже полдня возите по моим делам, видя, что мне не к кому обратиться. А ведь вы занятой человек, у вас бизнес. Откуда в вас столько желания помогать?

– Долгая история, – ответил он и замолчал.

Ну ладно, хотя бы больше не хочет везти её в Кротков, где ей появляться никак не надо… И когда она решила, что беседа закончена, он вдруг вновь заговорил:

– Я был пропащим человеком. Правда. Совершал плохие поступки. И однажды попал в беду. Думал, что никто мне не поможет. Но нашлась одна женщина и буквально спасла. А потом сказала: «Когда-нибудь я приду к тебе, и ты вернешь мне долг». Но это было несколько лет назад… Я сначала правда ждал, что она придет и скажет: а помоги огород вспахать… Или, может, защитить ее нужно от бандитов каких-нибудь. Но её не было. И я понял: речь шла о том, что я сам, не дожидаясь напоминания, должен помогать другим людям. И я стал помогать. Особенно женщинам, похожим на неё.

– А я похожа? – удивилась Лава.

– Внешне нет. И она явно постарше была. Но по ощущению – что-то общее, – уверенно ответил Никита. – Не могу точнее сказать. То ли взгляд, то ли манера говорить… У неё была такая особенность интересная: в глазах отражение переворачивалось…

– А знак она вам оставила? – осторожно спросила Лава.

– Откуда вы знаете? – изумился Никита. – Да, есть шрам такой… особенный. Правда, не знаю, как он появился… Но я был в плохом состоянии, мог не запомнить…

«Поздравляю, – мрачно подумала Лава. – Ты встретил ведьму. И можешь мне поверить: сколько бы ты добрых дел ни сделал, дурачок, она с тебя своё всё равно когда-нибудь возьмёт. И не добрым делом. Так что сейчас зря стараешься…» А вслух сказала:

– Это удивительно интересный рассказ. Как бы я хотела узнать подробнее… Если, конечно, вы можете поделиться.

Обычно после таких слов она доставала диктофон. Никита почесал бороду и неожиданно спросил:

– Если я скажу, что сидел в тюрьме, вы сильно удивитесь? И сможете угадать, за что?

– За что в кино сидят благородные герои? – пожала плечами Лава. – Защищал девушку и нечаянно прибил негодяя. Или подставили. Или нелепая трагическая случайность.

– Нет, – он махнул рукой. – У меня статья была самая не героическая. Я закладки делал.

– Да ладно⁈

Вот сейчас удивил, викинг. Ошарашил прямо. Чтоб такой мощный белокурый добряк – и мелкий дилер?

– Честно. Наши с братом родители – люди не богатые, но и не бедные, нас не баловали, много денег в руки не давали. Мне было лет шестнадцать-семнадцать, и захотелось богатство в руках подержать… Вот и нашел себе… подработку. Дурак был. Идиот. Меня скоро взяли, но тайники нашли не все, поэтому и дали не очень много. Родители сразу от меня отреклись. Сказали, чтобы дорогу домой забыл. Я на них не обижаюсь, всё правильно сделали. До девятнадцати лет сидел в воспитательной колонии для малолеток, потом во взрослую перевели, еще три года досиживать… Там я научился мебель делать. Когда вышел, долго мыкался без угла. Взяли грузчиком на рынок. А скоро меня старые «товарищи» нашли и спросили: где остальное? Так строго спросили, что я думал – помру. Избили сильно, да… А та женщина помогла встать на ноги. Как я калекой не стал? Чудо, не иначе. Все от меня отвернулись, всем дела не было… Родители только года три назад общаться начали, когда узнали, что я мастерскую открыл, живу честно, спокойно. Разрешили с братом увидеться. Общаемся теперь. Волонтёрим. Я вот церкви помогаю, думал, может, к вере меня повернет…

– Знаете, Никита… – Лава посмотрела на него очень внимательно. Нет, непохоже, чтобы он врал. По каждому так запросто не определишь, но ему, пожалуй, можно поверить. – У меня тоже есть правило: если мне кто-то помог, и я потом в долгу не останусь. Так что если та женщина с вами свяжется и предложит вам что-то… необычное… непонятное… странное… В общем, позвоните мне на номер, который вы для меня сегодня оформили. Вдруг мы больше не увидимся, но я его всё равно сохраню. И вам помогу.

– Спасибо, – улыбнулся он. – Думаю, справлюсь и сам.

Дурак ты. Лава готова была поставить свою квартиру против ржавого ведра: на груди у этого мужчины шрам в виде четвертинки от ромашки – сердцевина и три лепестка.

– Вот странность, – сказал Никита, будто проснулся, и очень удивленно посмотрел на неё. – Я почему сегодня такой разговорчивый?..

«Потому что я сорвала у кузницы веточку свежей крапивы, – подумала Лава. Листья крапивы она незаметно растерла в руках, не отрывая от стебелька, чтобы появился одной ей ощутимый аромат, а потом положила стебелек в машину. – Но я-то её взяла как оберег от соблазнов. Забыла, что она еще и выводит на суровую откровенность».

…Она терла пол церкви старой шваброй и слушала, как товарки обсуждают батюшку. Добрый, душевный, а уж как славно отпевал в феврале какую-то Мелентьевну… Что ж. Молодец, Леша, нашел дело по призванию.

Вчера вечером, когда Анна Валерьяновна привела младшую внучку из садика, а две старших приехали на школьном автобусе с учебы, Леша подошел к бане, где обустроилась Лава. Деликатно постучал, и она вышла, чтобы люди видели: батюшка разговаривает с прихожанкой, не более того. Перед тем, как позвать её ужинать, Леша торжественно поведал:

– Лава, я долго думал. И понял, что тебе нужно покреститься. Подготовься, а я тебе помогу: выучи молитвы «Отче наш», «Символ веры», «Богородице», три дня постись, возьми крестильную одежду…

– Леша, – перебила его Лава яростным шепотом. – Перестань! Я могла бы это сделать чисто для твоего успокоения, но ты же сам будешь знать, что это ничего не решает. Ничего, понимаешь? Я останусь прежняя!

– Ты прибежала ко мне в час нужды, чтобы спасти свое тело, – грустно сказал он. – А я хочу спасти твою душу… Если бы ты только знала, каким очистительным светом наполняется душа, когда становится видима для Господа…

– Леша, дай мне еще пару дней, и я навсегда исчезну из твоей жизни! – снова перебила она. – Ты просто сейчас забудь про меня, у тебя своих дел по горло. С утра протоиерей приедет, потом ты жену из роддома будешь забирать, а я пока свои дела сделаю.

– Какие дела? Никиту соблазняешь? – нахмурился он.

– Целый день думаю, как бы посильнее нагрешить! – съязвила Лава. – У меня же с утра список составлен: убий, укради, прелюбодействуй, сотвори себе кумира, не почитай отца и мать…

– Не кощунствуй, – сурово остановил ее священник. – А Никиту не тронь. Он хороший человек.

– Привораживать не стану, – сухо пообещала она.

Отец Алексий перекрестился, и по его взгляду Лава поняла: не верит. Как врагу человеческому.