Текст книги "Только об этом не пишите! (СИ)"

Автор книги: Sally KS

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 10

Только не это. Не смотри. С меня достаточно хороших парней. Лава задумалась: то ли так и строить из себя несчастную брошенку и обиженку, то ли, наоборот, показать уже плохой характер? Лёша все равно поможет, никуда не денется, но этот большой добрый Никита отправится своей дорогой. С другой стороны, съездить в райцентр за телефоном лучше с ним, чем со священником, который будет слишком бросаться в глаза.

– А можно я с вами не поеду? Доберусь домой на маршрутке, – подал голос младший из братьев.

– До маршрутки еще долго, минут сорок, – сказала Анна Валерьяновна.

– А интернет на остановке ловит?

– Конечно, – удивилась она. – Здесь везде ловит, недалеко же от города.

– Тогда нет проблем, – парень пожал плечами. – Тебе потом все равно еще к Полуэктову заезжать, – повернулся он к брату.

– Ладно, – кивнул Никита и опять посмотрел так странно, будто всё видел и всё про неё понимал. – Вы со мной поедете… Валентина?

– Буду очень благодарна, – Лава ответила, даже не глядя на него. Со стороны могло показаться, что от смущения. На Лёшу тоже не смотрела. Его дело сейчас – вернуть ей деньги, а уж помолиться или нет о её заблудшей душе – как сам решит. – На телефон у меня деньги есть, но мне к нему еще сим-карту нужно, а у меня никаких документов…

– Понял. Не проблема, – снова кивнул Никита.

Когда садились в машину, сам открыл ей дверцу (Лава уже давно отвыкла от ухаживаний) и протянул руку, чтобы помочь взобраться в высокую кабину. Лава инстинктивно отшатнулась, чтобы не допустить прикосновения, но сделала над собой усилие: пока цель не достигнута, ничем не обижай того, кто тебе помогает. Поэтому осторожно коснулась теплой шершавой руки. На секунду представила, как он делает мебель в своей мастерской, запах стружки и клея… Нет, нельзя такого ни на миллиметр подпускать. Когда поставила ногу на ступеньку, поймала направление его взгляда: из-под полы дешевого синего платья – может, даже из секонд-хэнда! – выглянул дорогой кожаный ботинок на высокой подошве, неподходящий для скромной забитой скиталицы. А ещё говорят, что мужчины таких мелочей не замечают! Зачем только она помыла обувь… Была бы грязная, как рано утром, – никто и внимания бы не обратил…

Лёша, то есть отец Алексий, проводил машину взглядом. Лава знала, что он сейчас у них одно воспоминание на двоих.

…Девицу ту положили на диван, хотя Лава просто бросила бы ее на пол, туда, где валялись разбитые стаканы, кувшин, апельсиновые корки, и ковер впитывал остатки глинтвейна, грязь и кровь…

Какой тогда Лёша был перепуганный! Вроде бы только что ему угрожали оружием, а по-настоящему потрясенным он сделался, когда она просто наказала виновницу испорченной вечеринки. Наверное, уже тогда это была христианская мораль в действии: можно понять и простить убийцу, насильника, грабителя, но колдовство, даже для защиты, – это самое страшное, козни дьявола и гарантированная геенна.

Когда мерзкая девица пришла в себя, она что-то лепетала, шарахалась от Лавы, осматривала себя в поисках ожогов и ничего не могла понять. Как же её звали?.. Вылетело из головы.

– Что ты со мной сделала? – бормотала она.

Лава только усмехнулась. Это ты сейчас думаешь, что с тобой что-то случилось… Подожди пару дней – вот тогда случится. А всё это наложение рук, невидимые ожоги – так, выпустить гнев.

– Я вызову тебе такси, – холодно сказал гостье Герман и начал набирать номер. – А друзьям передай, что в доме работают камеры. Если вдруг они решат, что нехорошие люди их напрасно обидели.

– Лёша, поехали, пожалуйста, со мной, – жалобно спросила девица. – Мне страшно. Голова болит. Меня что, били? Всё болит! – и заплакала.

А Лава, не обращая внимания на этот скулёж, неотрывно смотрела на него. Такой красивый, бледный, мужественный… Она чувствовала, что он бы не сломался под угрозой оружия, но сама мысль о том, что кто-то хотел унизить его, вызывала в ней вихрь таких сильных эмоций, каких не бывало раньше. Хотелось растерзать на мелкие кусочки всех причастных. Да, и эту дуру в первую очередь.

Герман всегда приглашал на свои вечеринки только самых красивых парней, чтобы Лава могла кого-то выбрать. Он считал, что ей нужно больше общаться, с кем-то встречаться, а не сидеть в своем углу с книжками и непонятными рисунками в тетради… Он был уверен, что ей нужен поклонник, и даже мысли не допускал, что влюбленность сестры может быть не взаимной.

– Герман, я не хочу, – говорила она. – Меня никто никогда не полюбит по-настоящему. Меня всегда будут бояться, даже не зная, кто я есть на самом деле.

– Тебя будут обожать и носить на руках, – уверял он. – Просто нужно вылезть из скорлупы хотя бы немножко.

Наивный. Он считал, что раз сестра может колдовать, то можно привести ей любого мужчину – и он влюбится без памяти. И она будет счастлива! Он так упорно приводил их, что не хотелось его совсем уж сильно разочаровывать…

И вот стоял в разгромленной комнате Лёша, такой родной, такой любимый, с запекшейся кровью на голове – а у него в глазах шевелился неприкрытый ужас. Она больше никогда не сможет обмануть его, он видел её настоящую. Для него это слишком.

– Такси подъехало, – сухо сказал Герман, когда окошко осветили фары. До города было недалеко, и машины ездили сюда охотно.

– Лёша… – снова позвала та, другая. – Умоляю тебя, не бросай меня одну.

Он посмотрел на Лаву. Она ничего не сказала.

– Я просто провожу её, вдруг у неё травма, – попытался он оправдаться.

Лава опять ничего не ответила. Если бы она сейчас заплакала, он бы остался, потому что чувствовал бы себя сильным, защитником. Но она стояла безучастная к чужим переживаниям, мстительная, пугающая – и не хотела быть другой в этот момент. И он её такую боялся.

Так что он уехал. Не потому, что жалел эту подругу детства, или кто она ему. Просто не мог оставаться. Он всё равно нашёл бы причину, чтобы сбежать. В таких случаях принято оправдывать взятую дистанцию словами «Мне надо о многом подумать». Но когда так говорят – значит, уже обо всем подумали.

Герман смотрел на нее с тревогой и сочувствием.

– Ты не ранен? – спросила она брата, чтобы хоть что-то сказать в эту минуту. Она чувствовала, что с ним все в порядке, иначе и у неё что-нибудь заболело бы в ответ.

– Нет, ничего особенного, – отозвался он. – Ты знала, что оружие ненастоящее?

– Да, у него не было вибраций смерти.

– А почему сразу не сказала?

– Ты бы мне поверил, а остальные с какой стати? Ничего бы не изменилось.

– Я понял по твоему лицу, что оно не настоящее.

– Ты молодец…

– А что теперь будет с ней?

– Герман, я не хочу о ней говорить.

Она хотела добавить «с ней покончено», но остановила себя. Герман и так всё время боялся, что она может кого-то убить, нечаянно или нарочно. А она не умеет и не хочет этому учиться. И ведь как-то жила, до тридцати лет ее никто не беспокоил, но вдруг пришла женщина, которая сказала, что ей нельзя оставаться одиночкой. Потом пришел мужчина. А потом ей показали, что бывает, когда ты одна и некому за тебя заступиться.

И всё же если сравнивать, какой вечер в её жизни был самым горьким – вчерашний в психбольнице или тот, далёкий, на даче, то в юности, пожалуй, было хуже. Она до сих пор помнит, как машинально, равнодушно собирала с ковра крупные осколки в коробку из-под печенья. Подметала мелкие вместе со звездочками бадьяна и палочками ненастоящей дешевой корицы. И почти до рассвета они с братом чистили ковёр, чтобы отец с матерью ничего не узнали. Родители не стали бы сильно ругаться, но близнецы никогда не любили посвящать их в свои дела, поэтому заметали следы очень тщательно. Герман искал в интернете, как подручными средствами уничтожить следы крови, и с надеждой спрашивал сестру:

– А ты не можешь… как-нибудь… эээ? Мановением руки?

Она отворачивалась, чтобы он не увидел, что она плачет.

«Холодная вода, сода или крахмал», – читал Герман в телефоне и шёл искать, есть ли на даче что-то из этого. Сода нашлась.

Когда ковер стал влажный и чистый, и они устало забрались на диван, чтобы не мешать ему сохнуть, брат вдруг спросил:

– А с ним ты что-нибудь… сделаешь? Если хочешь, я сам с ним что-нибудь сделаю.

– Не надо, – сказала Лава твёрдо. Они поднялись на второй этаж и разошлись по своим маленьким комнатам. Всю ночь она лежала с открытыми глазами.

Лёша начал звонить с раннего утра. В этом больше не было смысла, и она не брала трубку. Всю следующую неделю он пытался караулить её в городе у дома, но она никуда не выходила, а Герман, увидев его в окно, однажды спустился и коротко велел отстать от сестры.

Вечеринка с кровопролитием никого из компании не отпугнула, всем хотелось встречаться на даче у Кирьяновых вновь, но Лава сразу сказала, что больше не будет участвовать ни в каком веселье. У Германа из-за её уныния тоже не было настроения. И только когда закапали последние дожди августа, Лава сказала, что хочет проводить лето.

– Могу оповестить всех, – с готовностью согласился Герман.

– Мне никто там не нужен, даже ты можешь не приезжать, – покачала она головой.

Он спорить не стал. На отцовской машине сам привез Лаву на дачу вечером, взяв слово, что она запрет дверь и не будет ни с кем общаться.

Убедившись, что брат уехал, она развязала свой рюкзак и начала приготовления: достала маленькую глиняную миску, насыпала туда хвою можжевельника, поставила в центр свечу, и когда воск стал капать, обошла дом, окуривая его ароматом. Затем открыла шторы так, чтобы в окно смотрел узкий серп убывающей луны, села на ковер, поставила по обе руки от себя две свечи в маленьких металлических подсвечниках, между ними – чашу с водой, высыпала туда несколько ребристых кружочков сушеного бергамота и пару лавровых листов, положила перед собой тетрадь с нарисованным специально для этого дня портретом Лёши и закрыла глаза. Сидела так, пока не почувствовала, что свечи тают. Взяла их в руки и поочередно капала воск то в миску, то на портрет.

Можжевельник очищает дом от чужих недобрых влияний.

Бергамот укрепляет душевные силы и помогает прогнать того, с кем не можешь расстаться.

Лавровый лист устраняет препятствия.

Она вновь закрыла глаза, повторяя «уходи, уходи», пока в дверь не заколотили и знакомый голос не позвал её. Что за чертовщина? Он должен был не прийти, а уйти! Она вскочила, погасила свечи и закрыла дверь в комнату, чтобы он даже случайно не увидел ничего лишнего.

Наконец, открыла, и Лёша привалился к дверному косяку.

– Откуда ты? Что с тобой? – спросила она встревоженно. Что-то плохое начиналось.

Он смотрел куда-то в сторону, и кроме страха она увидела в его глазах безумие.

– Я ходил вокруг поселка, надеялся, что ты здесь, – сказал он, но разговаривал будто бы не с ней. – Я даже до Каргина дошел пешком…

– Зачем?

– В доме было темно, тебя не было, а я ходил, ходил…

Нет, не пьяный. Зрачки огромные, речь бессвязная. Заходить в дом всё равно сейчас было нельзя, и Лава вышла сама, потянув его за рукав в беседку. Он шёл за ней, не разбирая дороги, повторял «я ходил, ходил» и вдруг выкрикнул:

– А потом увидел свет! Два света! Свечки!

– Ты с кем-то еще общался, Лёша?

– Да! Нет! Просто налили мне чаю.

– В Каргино? – нахмурилась Лава.

– Я не знаю! Лава, я люблю тебя! Ты мое солнце! Ты моя луна!

Лава всмотрелась в его лицо. Всё понятно. Каргино было почти нежилой деревней в часе пешего хода, а ее единственный житель собирал галлюциногенные грибы. При этом наркоманов не привечал, зато любил угостить случайного человека. Говорил: скучно одному, даже телевизора нет. В полицию на него заявляли уже не раз, но никто до сих пор не нашёл, где он хранит свои запасы. Бедный Лёша… Попробовал эту дрянь… Конечно, пока он шел обратно, грибы успели подействовать. Зачем он шатался по окрестностям так поздно? На чем приехал?

– Лёша, пойдём умоем тебя холодной водой! – начала уговаривать она, но он вдруг уставился на неё и закричал:

– Не подходи!

Отшатнулся и замахал руками, потом начал закрывать голову.

– Не трогайте меня, не трогайте меня! Как темно, как страшно… Откуда эти птицы⁈ Крылья, крылья, больно бьют…

Он бросился бежать и угодил в кусты шиповника, с криком ужаса забился в них, пытаясь выбраться, но вместо этого забираясь еще глубже.

– Не трогайте меня, не трогайте меня! Аааа! Не кусайте, не рвите! Я не хочу умереть вот так! – он не удержался на ногах и рухнул на спину, пытаясь выползти, рыдая во власти своих страшных видений, а она ничего не могла сделать.

Может быть, холодная вода? Бросилась к бочке, где мама держала воду для полива, схватила стоящее рядом ведро, зачерпнула и потащила к Лёше, который барахтался под кустом. Сначала плеснула несмело ему на спину, а он вдруг радостно закричал:

– Да, да, хорошо!

И тогда она окатила его с головой. Он перестал дергаться и замолчал. Потом начал потихоньку выползать уже в правильном направлении. Прохладный воздух последнего дня лета и вода из бочки сделали свое дело: он начал дрожать.

– Лёша, – осторожно позвала она. Он повернулся на зов и снова заскулил, как безумный:

– Почему у тебя глаза так горят? И когти, и когти… Ты была не такая… Не трогай меня, я тебя боюсь… Отпусти меня, отпусти…

– Я отпускаю тебя, – торжественно сказала Лава.

И тут он вскочил на ноги и с криком побежал прочь. Лава кинулась за ним. Лёша пронёсся мимо соседских заборов, поскальзываясь, но каким-то чудом сохраняя равновесие, обогнул большой пруд, откуда брали воду для полива те дачники, у которых не было скважин, а на развилке дорог остановился. Правая вела к трассе, левая к реке. Он кинулся к реке. Лава едва успевала следом.

– Лёша, остановись! Постой, пожалуйста! – уговаривала она и пыталась схватить его за руку, но он вырывался, и она, собрав последние силы от этой выматывающей погони, прыгнула ему на спину, чтобы повалить на траву. Тяжелый, негибкий, он придавил ее собой и попытался задушить. Вот сейчас нужно было как-то удержать его, применить её силу… Но она не могла и беспомощно барахталась под ним, как обычная женщина.

Их осветили фары с пригорка, дальше которого машины к реке не спускались, хлопнула дверца и голос Германа закричал:

– Лава! Лёха, ты очумел⁈

Сильные руки оторвали от неё безумца. Пока она пыталась откашляться, Герман и Лёша катались по траве. Наконец, Герман поборол противника, положил лицом вниз, выкрутил ему руку и скомандовал Лаве:

– Помоги у него ремень достать, руки ему свяжем… А моим – ноги.

Опутанный двумя ремнями, Лёша сначала пытался вырваться, но потом затих. Брат с сестрой сидели рядом, тяжело дыша. Герман принес из машины шерстяной плед, пропахший женскими духами, и закутал её: она выскочила из дома в одном платье-футболке и шлёпанцах на босу ногу.

– Как ты здесь очутился? – спросила Лава хрипло и закашлялась.

– Я уже почти до дома доехал, – начал рассказывать Герман, все еще возбужденный потасовкой. – Но подумал: ты что-то затеяла, надо бы присмотреть. Звонил тебе – не берешь. Но я же знаю, что ты не спать поехала. Постоял у дома и вернулся. Съезжаю с трассы в поселок – вижу, как кто-то вроде бы к реке бежит. Но было далеко, я подумал: показалось. Доехал до дома. Дверь нараспашку, калитка открыта, кусты все поломаны и ведро валяется. Понял, что надо к реке… Что с ним? Вроде не пьяный?

– Его, кажется, мужик из Каргина грибами угостил, – Лава потёрла горло ладонью.

– Подонок! – в сердцах сказал Герман. – Лёшка тебя всерьёз душил, ты это поняла?

Вместо ответа Лава снова закашлялась.

– А почему ты его… не утихомирила по-своему?

– Не смогла навредить, – коротко ответила она.

– Что теперь с ним делать? – Герман кивнул на связанного.

– Надо ждать, пока пройдет дурман. Думаю, уже недолго…

Просто удивительно, что полиция приходила к ним только дважды, да и то спустя пару лет, в период, когда всё давно уже закончилось, и их развлечения перестали быть хоть сколько-нибудь опасными…

* * *

Лава ошиблась: Лёша пришёл в себя лишь к рассвету. Они с Германом задремали, сидя спиной к спине. Герман предлагал пойти в машину, но на Лаву напало какое-то отупение: невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой… Из дрёмы её вывел голос, жалобно звавший:

– Лава, Герман!

– Наконец-то, – пробормотал Герман, неохотно поднялся и подошел к нему. – Ты хоть помнишь, что творил?

– Я видел… всякое, – сказал Лёша тихо, глядя на него снизу вверх. – А что творил – не знаю. Что со мной было?

– Галлюцинации от грибов, – жестко объяснила Лава, не поворачиваясь к нему лицом.

– Всё затекло, – в каком-то оцепенении прислушался к себе Лёша, пока Герман, с недоверием глядя на него, распутывал ему ноги и руки. – Лава, почему у тебя голос хриплый?

– Ты меня душил.

– Что⁈ – Лёша сел, потирая руки и морщась оттого, как плохо слушается тело. – Ты серьёзно? Разве не ты меня… ввела в транс?

– Заткнись, – устало сказал Герман. – Ещё раз увижу возле Лавы – пожалеешь, – он бросил рядом с Лёшей его ремень и забрал свой.

– Лава, – снова позвал Лёша.

Она встала, кутаясь в плед, и пошла, так и не посмотрев на него напоследок. Как тяжело и пусто стало в мире. Лёша попытался вскочить, но пошатнулся и снова сел.

Побрела на пригорок, где стояла машина. Он вслед ей сказал:

– А ты знаешь, что Настя забыла все языки? Это ты сделала?

Обернулась. Равнодушно подтвердила:

– Да. Это я сделала.

Забралась в машину и стала ждать брата. Герман нашёл на земле выпавшие из кармана во время драки ключи, легко взбежал на пригорок, сел за руль и завел мотор.

В дачный дом она зашла одна. Свечи, тетрадь, чашу уложила в рюкзак. Вот и всё.

Когда отъехали от дома, Лава сказала:

– Давай опять свернём к реке. Я чувствую, что Лёша ещё не ушёл. Он весь грязный, замученный после такой ночи, может, и денег на автобус нет. Да и не посадят его такого. Довезём до города хотя бы.

– Как скажешь, – раздражённо отозвался Герман. – Но как-то ты не очень хорошо представляешь себе, что значит «расстаться». Если тебе его жалко – может, простишь? Он успокоится и привыкнет, я думаю. Ты же раньше ни в кого… тебе никто так не нравился до него.

– Мне не надо, чтобы ко мне привыкали, – сказала Лава, понимая, что нет сил даже сердиться. – Я не хочу думать, что кто-то со мной из страха. И если я настолько страшная, что мой парень выбирает мою жертву и сбегает – такого мне точно не надо. Думаешь, не бывает мужчин, которых я не пугала бы?

– Не знаю, – честно признался брат. – Может, маньяки-психопаты? Извини, я шучу… А таких, как ты… только мужчин – не бывает?

– Не знаю, – повторила она его слова. – Я не знаю никого такого, как я, с тех пор, как бабушка умерла. И где их искать – тоже. Может, это просто какая-то аномалия, душевная болезнь…

У реки Лёши не было.

– Ушёл, пусто, – объявил Герман. – Можно ехать домой, наконец. Как-то не так я представлял прощание с летом. Ты не забыла, что сегодня первое сентября? У тебя во сколько первая лек…

Но Лава, перебив его, крикнула:

– Он здесь! – чуть ли не кубарем выкатилась из не успевшей затормозить машины и кинулась с пригорка прямиком к воде. Там, где начиналась глубина, она увидела пузыри. Сердце колотилось быстро-быстро. Ринулась в холодную реку прямо в обуви, но посторонилась, когда следом за ней нырнул Герман, скинувший ботинки и куртку. На пару секунд он показался на поверхности, вдохнул побольше воздуха и нырнул снова. Когда вынырнул опять, тащил за плечи полубесчувственное тело. Нащупал ногами дно и дотолкал утопленника к берегу, держа за подбородок.

– Как… ты мне… сегодня… надоел… – пропыхтел он, бросая спасённого на песок у воды. Лава тут же подскочила к ним. Вместе брат и сестра перевернули Лёшу на живот, перекинули через колено Германа, и Лава уже знала, что делать. Стоило ей только приложить руки к животу и груди Лёши, как он начал извергать воду. Трясся, судорожно вдыхал воздух и давился, кашлял, пока не повис обессиленно. На шее спасённого болтался его собственный ремень. Лава с отвращением распутала эту удавку и отбросила, как змею. Положили его набок, подсунув под голову подушку из куртки Германа.

– Знаешь, что он придумал? – возмутился Герман. – В свои ботинки напихал камней, повесил их на ремень, ремень на шею – хорошая конструкция! Вроде бы не очень глубоко, но я пока их срывал, сам чуть не нахлебался!

Лёша был в сознании, и она села рядом, гладя его по голове. От этих прикосновений он вдруг разрыдался ей в колени. Она дотянулась до своего брошенного на землю рюкзака, достала маленький пузырек с маслом лаванды и нанесла по капле ему на виски. Продолжая гладить мокрые волосы, шептала ему ласковые успокаивающие слова. О том, что далеко-далеко кто-то уже отпирает сундук с его счастьем, скоро-скоро счастье прилетит и обнимет его, и он успокоится, и будет крепко спать и видеть хорошие сны…

– Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы его отпустило? – хмуро спросил Герман.

– Нужно вызвать психиатрическую «скорую». Грибы, попытка суицида… Пусть везут его в больницу, ставят капельницы, – ответила Лава печально, а увидев изумленное лицо брата, который явно не это хотел услышать, пояснила: – Он обычный, нормальный человек. Ему поможет обычная, нормальная медицина. Только отсюда его вывезем, а то нас не найдут.

Они осторожно помогли Лёше подняться, довели до машины и усадили на заднее сиденье. Лава села рядом, чтобы он мог положить голову ей на плечо.

… – У вас точно хватит денег на телефон? – спросил Никита, выезжая из поселка на большую дорогу.

– Хватит, – подтвердила Лава. – Я украла большую пачку, – и показала купюры в целлофановом пакете, который дала Анна Валерьяновна. Больше положить было некуда.

– Украли? – Никита даже развернулся к ней в изумлении.

– Да, – подтвердила Лава спокойно. – Забрала из дома все сбережения, потому что оставаться там было опасно. Убежала в чем была, но с деньгами.

Он молчал, видимо, переваривая информацию.

– А где вы теперь будете жить?

– Не знаю. Попросила батюшку приютить, а там как получится. Я могу и в бане пожить, чтобы его семью не смущать, сейчас тепло… А потом что-нибудь придумаю… Когда смогу позвонить родным.

– Я подумаю, куда вас можно пристроить, – пообещал Никита.

Лава искоса посмотрела на него, чтобы составить портрет. Прикрыла глаза, настроилась на этого человека. Итак, этот богатырь, или, правильнее сказать, викинг, любит помогать делом. Скорее всего, потому, что когда-то помогли ему, и он теперь возвращает этот долг всем подряд. Расточительно, но это его личное дело. Не эмоциональный, но чувствительный, иначе не помогал бы. Неженат и… (Лава вдохнула его запах, стараясь не привлекать к себе внимание) женщины у него не было давно. Неверующий и не из тех, кто ищет веру. Одиночка. Приятная мягкая энергетика, как у всех, кто работает с деревом. Но в глубине кроется тревожная нотка… Так… Похоже, в юности он имел какие-то проблемы с законом…

– Вам только телефон будет нужен и сим-карта? – перебил он ее мысли.

– Нет, еще кое-какие личные вещи, – стыдливо сказала Лава. Точно ли стыдливо? Вдруг плохо получилось? Как тяжело притворяться.

– Тогда я после покупки телефона отъеду кое-куда ненадолго, – сказал Никита. – Торговый центр тут один, такому маленькому городку больше и не надо. Отделы там разные – и одежда, и обувь, и аптека… Вы за час ведь управитесь? Я встречусь с кузнецом и вас заберу, отвезу обратно.

Стоп. Лава впервые за эти несколько дней, когда её постоянно нервировало чужое враждебное внимание, ощутила, что жизнь ещё может наладиться. Так, только не спугнуть и не удивить… Правильно подобрать слова…

– Никита, – сказала так проникновенно, что он опять удивленно на нее посмотрел. – А можно мне с вами к кузнецу? Мой покойный дедушка был кузнецом, и я уже много лет мечтаю хоть одним глазком взглянуть на настоящую кузню…

– Так вы из ремесленной семьи? – обрадовался он. – Хорошо, но тогда в торговом центре делайте все очень быстро.

– Я вас не задержу, клянусь, – Лава приложила руку к груди. – Пока вы оформляете телефон и карту, я всё-всё успею.

Дедушка был профессор филологии. И это, как ни странно, сейчас имело самое прямое отношение к её спасению. Если только кузнец окажется настоящий.