Текст книги "Только об этом не пишите! (СИ)"

Автор книги: Sally KS

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава 6

– Мама, я уронила цветочек! – Уля вынула из материнской руки свою крошечную ладошку и побежала назад.

Они уже немного опаздывали на завтрак в садике, но Ева знала, что отговаривать это дитя бесполезно, и просто поспешила за дочерью. Пятилетняя Уля, мотая хвостиками из кудряшек, быстро обследовала всю тропинку, которой они только что шли, и с ликованием подняла с земли засушенный цветок. Сегодня была очередь мать-и-мачехи идти в детский сад.

Увлечение гербарием появилось у ребенка недавно, и Ева догадывалась, откуда оно пошло. Улина бабушка постаралась. И совершенно непонятно, что с этим делать.

В первый раз Ева услышала, что она своим родителям не родная, в восемь лет от злобной пожилой соседки. Как она испугалась! Как плакала! Пока мама не пришла домой и не спросила, что случилось. Тогда Ева и узнала, что её родила другая женщина, но папа и мама её взяли к себе. «Понимаешь, той женщине по ошибке достался наш с папой ребёночек, так бывает», – объясняла мама.

Поскольку сохранить тайну в крошечном городке не получилось, родители решили увезти дочь в Кротков – всё-таки областной город, там их никто не знает. Еву же волновало только одно: а ненастоящая мама не придёт за ней, не заберёт? В ответ настоящие мама и папа крепко прижимали ее к себе и твёрдо обещали: «Мы тебя не отдадим!»

Когда Ева училась в старших классах, её начали мучить странные сны: будто бы биологическая мать приходит к ней и зовёт, тянет руки… Ева отшатывалась, говорила «нет, нет, нет», но где-то в глубине души, под пластом отрицания, начинал тлеть огонёк ненужного вопроса: а вдруг та женщина просто ошиблась, вдруг у неё были веские причины так сделать? И хотелось найти ответы…

Ева как-то после уроков подошла к учительнице обществоведения, которая рассказывала о семейном праве, и тихонько спросила: не может ли отказавшийся от ребенка биологический родитель как-то заявить свои права?

Учительница объяснила: такой человек не считается родителем и не имеет никаких прав. Он не растил ребенка, не воспитывал, не заботился, он добровольно отказался от родительства – а значит, он теперь в глазах общества и закона чужой человек.

От настоящей мамы она, позврослев, узнала историю своего рождения более подробно. Ее родила семнадцатилетняя девушка-сирота и решила не забирать, но соседка по палате, у которой ребенок умер в родах, смогла убедить врачей отдать ей малышку. Даже в документах она значилась как биологическая мать… А та девушка очень скоро куда-то уехала из города, следы ее затерялись.

Спокойная счастливая жизнь закончилась, когда Ева была на третьем курсе университета: сначала у мамы обнаружили неоперабельную опухоль, а через два года ушел и отец – нестарый мужчина, который просто не мог смириться с тем, что остался один. Он просто пришел с работы, лег на диван, пока Ева разогревала ему ужин, сказал «что-то сердце давит» – и больше не сказал ничего. У этой двойной могилы Ева покачивалась в полном изнеможении, слепая от жгучих слёз, с округлившимся животиком, крепко вцепившись в руку Романа, который обещал никогда её не бросить. Новенькое помолвочное кольцо, подаренное неделю назад, почему-то сильно давило на палец. Наверное, руки опухли из-за беременности.

В стороне от похоронной процессии стояла женщина неопределенного возраста и смотрела на Еву странным неподвижным взглядом. Из-за этого пристального внимания Ева вдруг на секунду очнулась, будто вынырнула из горячей воды своего горя и с необычайной чёткостью рассмотрела незнакомку, на которую никто не обращал внимания – мало ли на кладбищах странных людей… Она была в неприметном сером пальто и туфлях старомодного фасона, с гладко зачесанными седеющими волосами и каким-то старушечьим платком на плечах. «Ей же нет еще сорока», – подумала вдруг Ева удивленно. Незнакомая женщина выглядела так, будто снимается в каком-то старом фильме про войну или послевоенные годы. Ничего современного в ее облике не было. Потом глаза вновь застелили слёзы, а когда Ева проморгалась, уже никого на том месте не увидела.

Сразу же после похорон Рома переехал к невесте, а первый раз поднял на неё руку через неделю. Тогда Ева не могла найти кольцо, которое с большим трудом сумела снять. Она полезла в мамину шкатулку и увидела, что там нет и половины украшений. Особенно ей было жалко кулон-медальон, в котором какой-то знакомый художник отца нарисовал мамин крошечный портрет. Кулон был серебряный, не золотой, но этот рисунок по нынешним временам считался очень дорогостоящей работой… На её вопросительный взгляд жених раскричался, что она его оскорбила до глубины души. «Но если нас ограбили – надо вызвать полицию», – проговорила Ева, чуть не плача. «Ах, ты…» – он замахнулся, и Ева от испуга отшатнулась и больно упала на спинку кресла.

А потом он и скрывать перестал: да, играет в онлайн-казино. Ему нужны деньги. Много денег. Каждый день. Зная, что от родителей Еве осталась немаленькая сумма, он требовал, чтобы Ева сняла её со счета и отдала ему отыграться. «Нет, это мне, это ребенку», – лепетала Ева, пятясь от него и прикрывая руками живот. Но в живот он её не бил. Отвешивал пощёчины и после каждой спрашивал: «Не передумала? Не передумала?» А потом приседал на корточки рядом с рыдающей невестой и умолял дать ему хотя бы тысяч сто, а он утром отдаст сто двадцать… Ева уже не хотела за него замуж, но понимала, что добровольно он не уйдёт. И у неё никогда не хватит сил его выставить. Но она смогла убедить Романа, что после маминой смерти её сбережения положили на книжку отца, а срок вступления в наследство за отцом ещё не наступил, нужно ждать шесть месяцев. «Ладно, подождём», – ответил жених и сделал в телефоне напоминалку: какого числа деньги родителей Евы станут доступны.

Однажды, когда он начал бить посуду и крушить мебель, пытаясь найти в квартире хоть что-то ценное, вдруг раздался звонок в дверь. В надежде, что соседи вызвали полицию и хотя бы на один вечер она может избавиться от Никиты, Ева бросилась открывать. На пороге стояла та самая незнакомка с кладбища.

– На вас поступают жалобы от соседей, – сказала она сухо. – Не зарегистрированному на данной жилплощади молодому человеку придётся покинуть квартиру.

– Да пошла ты! – заорал Роман. – Вон пошла, дура!

В глазах у Евы потемнело, и она помнила только, что стена вовсе не такая твердая, если не ударяться о неё после толчков и тычков, а медленно сползать в глубокий обморок.

Очнулась на диване. Незнакомка сидела рядом на стуле и смотрела на неё так, будто надеялась взглядом улучшить её состояние.

– Я вызвала скорую, – сказала она. – Врачи вот-вот будут. Потерпи немножко.

– А как я оказалась на диване? – спросила Ева удивленно. Незваная гостья выглядела хрупкой и явно неспособной к поднятию тяжестей.

– Твой бывший жених помог мне тебя перенести, – ответила женщина спокойно. – А потом он ушёл и больше не вернётся.

– Он вернётся, – Ева заплакала.

Запиликал домофон – это подъехали врачи. Женщина встала, чтобы их впустить, но в дверях комнаты задержалась и твердо повторила:

– Он не вернётся.

Пока медики измеряли Еве давление, незнакомка очень быстро обошла квартиру и вернулась с сумкой вещей. Спросила:

– Доктор, ей что-то ещё нужно с собой для госпитализации?

Мельком глянув в собранное, медсестра кивнула:

– Всё хорошо. А если что-то понадобится – вы дочке принесёте.

– Что-то у вас пульс зачастил, – с тревогой сказал доктор. – Вам воздуха не хватает? Нужно открыть окно пошире.

«Дочке»… Нет, не может быть! Ева вгляделась в лицо той женщины с ещё большим страхом, чем в лицо разъяренного Романа, и поймала ответный взгляд – внимательный, напряженный. Ей показалось, или незнакомка едва заметно кивнула?..

Когда Еву увезли в больницу, та женщина пришла её навестить. И удивительное дело: соседки по палате, которые целыми днями болтали по телефонам, валялись на кроватях, обсуждая телевизионные ток-шоу, как ни пытались ругающиеся медсестры заставить их пойти погулять в больничный двор, вдруг встали и организованно вышли. Впервые за два дня Ева осталась одна и в тишине. Она ждала звонка от Ромы. Уже понятно было, что нельзя с таким человеком растить ребенка, он вынесет из дома всё до последней мелочи, однако чтобы он вот так пропал и не попытался извиниться и вновь ворваться в её жизнь и её квартиру?.. Не попросил хотя бы положить ему денег на телефон? Мог хотя бы побеспокоиться, как она себя чувствует… Но он не звонил и не писал. Ева чувствовала себя такой одинокой и несчастной, что даже враньё, как он любит и скучает, могло бы порадовать. А когда она позвонила его родителям, чтобы узнать, где он, они огорошили: парень одним днём завербовался куда-то на вахту на Крайний Север. И вот теперь к ней пришла посетительница, разговора с которой Ева так боялась.

– Здравствуй, – тихо сказала женщина. – Да, это я.

– Зачем вы пришли? – хмуро спросила Ева. – Как вы меня нашли?

– С трудом, – кивнула женщина. – Я была бы худшая мать в мире. Я рада, что у тебя оказалась хорошая семья. Мне жаль, что ты осталась одна.

– Если вы даже не раскаиваетесь, – Ева задохнулась от возмущения, – что вам от меня надо? Я лучше буду одна, чем… с вами.

– Тебе без меня всегда будет лучше, – снова кивнула женщина. – Но если что-то понадобится – позвони мне, я рядом. Вот мой номер, – она положила бумажку на тумбочку. – Я помогу. В магазин схожу. С дочкой твоей посижу, чтобы ты могла поспать.

– Вы уже и в медкарту мою залезли? – набычилась Ева. – Знаете пол будущего ребенка?

Женщина покачала головой.

– Нет. Просто у тебя может родиться только девочка.

А потом она просто встала и вышла. Даже ничего не принесла, с обидой подумала Ева. В больнице кормили хорошо, но так хотелось домашнюю котлету, зелёное яблоко, какой-нибудь вкусный чай с добавками вместо надоевших пакетиков… «На словах ты Анна Ахматова, а на деле баба-яга лохматая», – подумала Ева, вспомнив смешное школьное обзывательство. Она видела из палаты, как та женщина остановилась у ворот больницы, закурила, вдруг обернулась и посмотрела прямо в нужное окно. Ева спряталась за занавеску.

Когда она вернулась домой дохаживать последний месяц до родов, обнаружила, что квартира чисто прибрана, сломанные стулья вынесены на помойку, а на кухонном столе лежит серебряный мамин медальон.

* * *

За эти годы Ева ни разу не назвала её мамой. Только по имени. Или никак. Зато Уля, только научившись говорить длинные слова, кричала на всю улицу «бабушка!» и бежала обниматься, завидев знакомое серое пальто. Один раз Ева строго сказала дочке:

– Это не бабушка. Твоя бабушка и моя мама умерла.

Глаза малышки сразу же наполнились огромными, с горошину, слезами, и она спросила дрожащим голосом:

– А можно мне одну живую бабушку?

Пока Ева мешкала с ответом, Уля разразилась безутешным плачем. Не громким, как в магазине, когда она требовала купить мороженое, а тихим, словно ребенок пытается сдержать боль. Терпеть этот скулёж было невыносимо, и Ева сдалась.

За пять лет она почти ничего не узнала о своей биологической матери. Даже где та живет, кем работала до их встречи, какое у нее образование. Спрашивать не хотела – еще решит, что дочь пытается наладить душевную близость! – а сама та женщина ничего не рассказывала. Приходила по звонку. Денег у неё явно было немного: она носила одну и ту же одежду годами и ничего не покупала для Евы. Зато внучке приносила и игрушки, и конфеты, и сделанные своими руками красивые лоскутные одеяльца и подушечки. Уля обожала бабушкины подарки и могла часами рассматривать рисунок на лоскутках. Один раз Ева попросила ту женщину сводить Улю в развлекательный центр, посидеть там с ней, пока она работает в выходной, и протянула деньги. Та женщина покачала головой:

– У меня есть деньги, не беспокойся. Хватит на всё, что она захочет.

Ева не смогла сдержать удивления: пока она была в декрете, и та женщина помогала ей покупать продукты и приготовить обед, деньги ей нужно было возмещать до копеечки. Нет, Ева не считала себя нуждающейся, но для… для… матери (ей было трудно даже подумать это слово) женщина все же вела себя странно. «Она не успела меня полюбить, зато любит Улю», – решила Ева и запретила себе дальше думать об этом. Хорошо, что у неё есть преданная помощница, а большего нечего и ждать.

Родители оставили ей в наследство не только квартиру, но и счет в банке, и на эти деньги она жила, тратя умеренно, экономно, чтобы хватило на подольше. Можно было шикануть и поехать на море или хотя бы купить дорогой телефон, но Ева понимала: небольшая зарплата журналиста в газете не поможет ей держаться на плаву, если потребуется дорогое лечение или что-то ещё. Только один раз Ева дала слабину с тратами – когда устроилась работать в редакцию. Её так поразили дивные одеяния и украшения Маргариты и лаконичный, неженственный, но явно дорогой гардероб Лавы, что она пошла в магазин хорошей брендовой одежды и купила себе пару юбок, блузок и плащ из новой коллекции. Умом понимала, что и без всяких сложных фасонов она очень привлекательная девушка – натуральная блондинка, с хорошей фигурой, здоровой кожей – но вид этих стильных журналисток заставил ее остро переживать свою ущербность. Будто бедная сиротка пришла к ярким хищницам. Когда первая неуверенность прошла, Ева успокоилась и вернулась к любимым льняным сарафанам и юбкам и старым, но удобным туфлям без каблуков. Косметикой она никогда не пользовалась. Поначалу удивлялась, откуда у женщин редакции деньги на дорогие вещи, но ларчик открылся просто: Марго писала едкие статьи на тему упадка в культуре для нескольких крупных федеральных изданий, а у Лавы брат работал за границей и, наверное, помогал.

Не считая того случая с развлекательным центром, сначала бабушка и внучка виделись только в её присутствии, а если Ева в это время хлопотала на кухне, там всегда работала радионяня. Ни разу она не подловила ту женщину на чём-то неправильном. Она читала сказки, пела колыбельные, всегда спрашивала разрешения дать Уле сладкое или новую незнакомую еду, виртуозно готовила для малышки. Постепенно стало ясно, что девочку можно доверить бабушке, и она будет сыта, довольна, здорова и весела, но с каждым днём Еве становилось всё тревожнее. Она видела, что её ребёнок растёт слишком… просто слишком.

Уля с её бойкими кудряшками и бездонными голубыми глазами везде становилась всеобщей любимицей. Если она в супермаркете просила у мамы слишком дорогое лакомство, а Ева отвечала «у нас нет на это денег», обязательно находился кто-то, кто предлагал покупку оплатить. Ева, конечно, отказывалась, но зачастую ей не хватало твёрдости возражать: казалось, все люди в магазине смотрят на неё обвинительно, а Уля покорно вздыхала и говорила «купи хотя бы хлебушка, чтобы я не голодала». Сколько раз Ева пыталась объяснить под осуждающими взглядами, что дома хватает еды, но ощущение несмываемого позора проходило не скоро… А Уля шла домой с шоколадным яйцом стоимостью как зимние ботиночки, и ей вслед махали спонсоры этой покупки. Ева мечтала провалиться сквозь землю.

Как-то раз Уля, играя с другими детьми на площадке, кинула камень, который попал в припаркованную полицейскую машину. Ева ахнула, поспешно поднялась со скамейки, но деваться было некуда: водитель уже выскочил на улицу с самым свирепым видом.

– Это ваше потомство, женщина? – заорал он. – Я сейчас протокол на вас составлю и платить будете по полной программе!

Ева даже задрожала. А крошечная Уля подошла к злому дяде и серьёзно ему сказала:

– Потомство – это кто будет потом. А я – сейчашество, – и с ее растрепавшихся кудряшек упала красивая резиночка, украшенная котиком.

И вот уже неприятный хам извиняется за резкость, успокаивает находящуюся в полуобмороке Еву, а в ответ на ее лепетание, что она заплатит за царапину, клянется, что это ерунда, никто не заметит, и ей не надо так волноваться. Он бережно пожимает Уле малюсенькую ручку и уезжает, радостно улыбаясь, пока Уля машет ему лопаткой для песка.

Однажды Ева пришла забирать дочку из садика и застала настоящий детский скандал. Мальчик из очень обеспеченной семьи дразнил Улю:

– У моего папы есть машина, а твоя мама нищая!

Уля набрала побольше воздуха в грудь и выкрикнула:

– У твоего папы некрасивая машина! Да, некрасивая!

На следующий день отец мальчика сильно повредил свой сверкающий джип, когда приехал забирать сына. Уля гордо продефилировала мимо помятой машины на маленьком розовом самокате.

А бабушка потом её тихо, ласково поучала, обнимая:

– Не говори людям злые слова, а то головка болеть будет. Скажи про себя: «Я в домике». А если кто-то тебя обидит, я за тебя заступлюсь.

– И за маму? – спросила Уля, вынырнув у нее из подмышки.

– И за маму заступлюсь, – кивала бабушка монотонно. – Когда ты станешь постарше, я тебя научу словам, которые защищают от злых людей.

Вроде бы всё было правильно, но Еве почему-то становилось не по себе.

Вот и последнее увлечение бабушки и внучки – гербарии – было таким безобидным, что не придерёшься. Они вместе находили красивые дикорастущие цветы, засушивали в книге сказок, и Уля стала брать с собой в садик то ромашку, то василёк, то иван-чай. По дороге она рассказывала сказки про каждый цветок. Лютик был заколдованным принцем, который позавидовал младшему брату, и его превратили, чтобы он научился доброте у полевых мышек и птиц. Клевер был старым дедушкой с густой бородой и добрым нравом. А про сегодняшнюю мать-и-мачеху Уля сказала такое, что Ева похолодела:

– Жила на свете одна злая мать в маленькой лесной избушке. И однажды у неё родилась дочка. И она отдала свою дочку доброй мачехе в город. А потом мачеха заболела и умерла, а злая мать поняла, что у неё ребёнок пропадает. И стала свою дочку искать… А когда она её найдёт – тут и сказочке конец…

* * *

Первыми в редакцию приходили те сотрудники, которые по утрам провожали детей в школу или в садик. В половине девятого на работе уже сидел и экономический обозреватель Боря, который возил сына в гимназию, и Андрей Андреевич, который водил в садик двоих внуков-погодков. А несемейные и бездетные не торопились. Лава, например, редко приходила раньше десяти. Говорила, что вечерами у неё то рейд, то встреча с информатором. Фотограф Гриша тоже признавался, что он любитель поспать подольше. А Марго, две дочери которой были уже взрослые, вообще подходила ближе к одиннадцати. Редактор Данилов постоянно с ней по этому поводу скандалил и даже уменьшал ей гонорары, но Марго была просто непробиваемая. Лениво покачивая какими-нибудь длинными бусами на пышной груди, отвечала, что журналиста нельзя ставить к станку по звонку, иначе вместо творчества получится шаблон.

Ева украдкой заглянула в кабинет Андрея Андреевича: вот он сам сидит, но ни Гриши, ни Лавы, ни Стаса. Она даже поёжилась, так отчетливо прозвучал в ушах смех Марго: «Девочка, успокойся»… На той вечеринке она откровенно клеилась к стажёру, и ведь не стыдно нисколько! Скрыв разочарование от отсутствия новенького, Ева вежливо поздоровалась с замредактора и пошла к себе в кабинет. Он был маленький, с два шкафа, зато отдельный. Большинство других журналистов сидели по двое и по трое, а ей выделили этот закуток. Лава тогда раскричалась, что молодым дают лучшие условия, но Данилов и Тамара как-то сумели её урезонить. А Ева и сама не знала, почему так вышло. Просто повезло, наверное. И если та женщина вдруг зайдёт сказать что-то насчёт Ули, никто не увидит и ничего не поймёт.

Вчера они так здорово посидели со Стасом в кафе. Её уже сто лет никто никуда не звал. Разве что Гриша… Но у него нет денег на такие места, он вечно занимает у всех подряд. Неудобно было спрашивать у Стаса, сколько ему лет, но понятно же, что он моложе Евы, раз еще учится. Такой красивый, внимательный, галантный… Даже плакать хотелось, как подумаешь, что где-то есть женщины, которые всё время так живут, среди этих дорогих кафе и безупречных манер, ухаживаний и беззаботности. И деньги тут ни при чём. Вон, покойный Тихомиров ей обещал даже ежемесячное содержание такое, что не надо работать, но разве можно соглашаться на что-то настолько мерзкое, словно ты вещь или животное? Зачем большие деньги, если с ними будешь чувствовать себя неживой?

Ева понимала, что в чём-то скандальная Марго права: Стас никогда не возьмёт в свою красивую беспроблемную жизнь провинциальную девушку с ребёнком. И ей стало стыдно за свои поношенные туфли, будто она пришла на бал в галошах… И юбка помялась… И ногти надо бы подпилить получше… И пахнет от неё не дорогими духами, а мятным маслом и лимонной вербеной – та женщина принесла для внучки, а Ева тихонько брала себе вместо парфюма, уж очень приятный был запах… Однако и с простушкой столичный франт был очень внимателен и смотрел с нескрываемым интересом.

Не могла она, не могла скрыть удовольствия, когда он расспрашивал её о жизни здесь. Выражал сочувствие по поводу смерти родителей. Слушал истории про дочку и одобрительно смеялся. Когда Ева упомянула, что дочка сушит цветы, долго расспрашивал об этом и даже лукаво спрашивал, кому девочка обычно дарит сушеные ромашки, кроме воспитательницы в детском саду. Какой милый! Говорил, как жалеет, что его не было в редакции в тот момент, когда Ева подвергалась домогательствам спонсора. Если это не симпатия – тогда что? Зачем ему иначе её куда-то приглашать? Ева вдыхала аромат его туалетной воды так трепетно, будто для неё уже шелестят райские кущи…

– Ева! – Данилов всегда так врывался в кабинеты, будто планировал застать журналистов в компрометирующих ситуациях. Вроде бы Ева привыкла к этой манере за три года работы в газете, но всё равно вздрогнула.

– Что случилось?

– Ты сможешь сегодня вместо Лавы пойти на пресс-конференцию в полицию? Вопросы у Лавы на столе распечатаны.

Ева очень удивилась.

– Зачем, Игорь Алексеевич? А Лава не будет возражать?

– Не могу дозвониться до неё, – с досадой сказал редактор. – Она утром прислала смс, что плохо себя чувствует и останется дома, возможно, возьмет больничный. Я не против, пусть выздоравливает, но телефон-то зачем выключать⁈ Она же и из дома может написать про вчерашний рейд! И подтвердить участие в пресс-конференции из УВД Тамаре в приемную уже два раза звонили… И ещё к Лаве участковый пришёл по поводу того инцидента с девушкой, показания записать. Говорит, договаривались о встрече, мать девушки заявление написала. А номер недоступен…

В кабинет заглянул стажер Стас.

– Всем доброе утро! – радостно сказал он. Ева аж зарделась. – А Лавы Аркадьевны здесь нет? Я хотел записать её комментарий насчёт пруда.

– Заболела она, – сказала Ева и смутилась, как неуместно радостно прозвучал её голос.