Текст книги "И каждому воздастся...(СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Каллен кинулся к своей машине, несколько раз обернувшись через плечо на резко тронувшийся с места автомобиль ребят.

– Я тоже люблю тебя! – крикнула Белла, высунув голову в окно, но ее крик поглотила льющая с неба вода.

Оказавшись в салоне «Maserati», Эдвард, наконец, позволил себе зарычать от боли: попадая на израненную спину, дождь производил эффект серной кислоты, разъедающей кожу.

Собрав все свои оставшиеся силы и волю в кулак, он рванул автомобиль с места, взяв курс в ту сторону, в которой скрылась Виктория.

Каллен гнал, как сумасшедший, выжимая из машины все, на что та была способна, и даже больше – мотор ревел, словно раненный зверь, идущий на таран, а стрелка спидометра зашкаливала.

Парень и сам чувствовал себя полным ярости зверем, готовым растерзать своего противника без капли жалости и сострадания. Ненависть пополам с адреналином растекались по венам, побуждая кровь петь арию возмездия.

«Дворники» метались по стеклу, не справляясь с потоком воды, делавшей видимость почти нулевой.

В душу Эдварда уже начали заползать отчаяние и паника, когда всего в нескольких метрах перед собой он, наконец, увидел машину Виктории, мчащуюся на бешеной скорости.

Стараясь удержать руль одной рукой, Каллен открыл бардачок и достал оттуда пистолет. Поравнявшись с автомобилем рыжеволосой, он опустил боковое стекло с пассажирской стороны и, прицелившись, выстрелил несколько раз подряд.

Эдвард понял, что попал точно в цель, когда, резко вильнув, машина Виктории развернулась боком. То, что случилось потом, не входило в его планы, но судьба любит шутить с нами злые шутки…

Скользя по мокрому асфальту, машина Виктории врезалась в «Maserati». От столкновения Каллен только на несколько секунд потерял управление, но этого хватило, чтобы его автомобиль развернуло поперек дороги и вместе с машиной рыжеволосой на бешеной скорости понесло в ограждение моста.

Все случилось за считанные мгновения. Эдвард едва ли успел понять, что же именно произошло. Лишь визг тормозов, оглушительный скрежет металла, резкая боль в груди, перехватывающая дыхание, и машина, пробивающая собой темную толщу воды…

Вода… Она повсюду. Обжигающе холодная, тяжелая, словно расплавленный свинец, сковывающий мышцы, проникающий в легкие, взрывая их… И темнота, нашептывающая тишину – вечную, как сама Вселенная…

Время тянулось мучительно медленно, так что Белла чувствовала каждую секунду, проживая ее будто целый час ожидания.

В кабинете Карлайла было удушливо жарко, или девушке это только казалось? По крайней мере, руки доктора Каллена, накладывающего шов на ее рассеченную бровь, были такими же безжизненно ледяными, как и лежавшие на столе хирургические инструменты.

В комнате нестерпимо пахло антисептиком и еще какими-то лекарствами. Этот запах неприятно щекотал горло, сдавливал виски и вызывал в Белле странное желание сбежать отсюда на улицу, где было так отрезвляюще холодно, в лужах пузырился дождь, а в воздухе витал едва уловимый аромат осенней прелой листвы.

– Возможно небольшое сотрясение, – задумчиво протянул Карлайл, посветив девушке в глаза крохотным фонариком. – Тебя не тошнит, голова не кружится?

– Немного, но не думаю, что это из-за сотрясения, – смутилась Белла и, приняв решение поделиться с доктором Калленом своей догадкой, продолжила: – Знаете, мне кажется…

– Нужно сделать рентгенографию, – совершенно не слушая ее, пробормотал он, вытирая руки антисептическими салфетками.

– Карлайл, пожалуйста, скажите правду: как там Джаспер? – передумав откровенничать с ним, Белз поднялась с кушетки и, подойдя к мужчине, легонько коснулась его плеча.

– Боюсь, что шансов не много, – не глядя на девушку, прошептал он. – Но с ним сейчас лучшие хирурги клиники.

– Это не так, – покачала головой Белла, – потому что Вы сейчас здесь, а должны быть там! Со мной все в полном порядке, честно! Вы нужны Джасперу!

– Я не могу! – чуть повысив голос, воскликнул Карлайл. Повернувшись к ней, он ослабил узел галстука, и Белз увидела, как сильно дрожат его руки. – Мне страшно, Изабелла, страшно, как никогда! Я не могу ни о чем думать, только об Эдварде. Я так боюсь его потерять! Это немыслимо, Белла, особенно теперь, когда мы, наконец, стали одной семьей.

– Я знаю, знаю! Мне тоже страшно! Так страшно, что ноги подгибаются, и трудно дышать… – обняв доктора Каллена, девушка услышала, как бешено колотится его сердце. – Нет ничего хуже ожидания.

– Если бы это действительно было так… – прошептал Карлайл, целуя ее в макушку.

Входная дверь резко открылась, заставив их обоих испуганно вздрогнуть, и в кабинет медленно вошел промокший до нитки Чарли.

– Что там? Где Эдвард? – нервно заломив руки, выдохнула Белла.

– Я… – словно не находя нужных слов, протянул шеф полиции, запуская пальцы себе в волосы, – черт… как это…

– Говори же, Свон, не молчи! – хватаясь руками за спинку стула, чтобы найти себе опору, взмолился Карлайл.

– Эдвард погиб… – отводя взгляд в сторону, надтреснутым голосом пробормотал Чарли.

Комментарий к Глава 30. Я выбрал жизнь, но слишком поздно Извиняюсь за долгую задержку: навалилось очень много дел и проблем, такие как ветрянка у детей))) У меня уже готово несколько последующих глав, так что теперь задержек быть не должно. В целом, мне осталось дописать всего одну главу и эпилог.

====== Глава 31 . Медленное кружение в ритме воспоминаний ======

Отчаяньем не возвратить потерь.

Отныне будет так, а не иначе.

И надо как-то жить. Здесь и теперь.

Среди беззвучно оглушающего плача…

Комната казалась Белле совсем крошечной, не больше картонной коробки из-под обуви, причем наглухо закрытой, в которой почти не было воздуха. Все вокруг потускнело, как старая выцветшая фотография, на которой с трудом удается разобрать лица и предметы.

Чтобы не видеть больше этих размытых слезами красок, девушка закрывала глаза. В эти минуты она чувствовала, как границы реальности стираются, мир перестает вращаться, и все вокруг затихает.

Изабелла медленно, с мягким шуршанием скользила в пустоту. И кто сказал, что пустота – это ничто? Теперь Белла точно знала, что она может быть осязаемой, выпуклой, в ее глубине рождаются образы, яркие картинки воспоминаний, снова и снова мелькающие перед глазами, будто разноцветные кусочки калейдоскопа.

Постепенно образы дополнялись звуками: девушке казалось, что она слышит Его чуть хрипловатый спросонья голос, когда Он, еще даже не успев открыть глаза, тыкался носом ей в шею и шептал всякие глупости, ловко перескакивая с английского языка на итальянский, и обратно.

Иллюзия была настолько реалистичной, что кожу на шее Беллы, где пульсировала вена, обжигало огнем, словно от горячего дыхания Эдварда.

Воспоминание за воспоминанием накрывали девушку с головой теплым морским приливом: их первое столкновение в коридоре колледжа и его зеленые глаза, вмиг лишившие ее покоя; их знакомство и та неловкость, что она испытывала тогда под пристальным взглядом Эдварда; совместные репетиции, на которых она постепенно, раз за разом, открывала для себя Каллена, как тайную книгу за семью печатями; первый поцелуй, первая ночь и изящные пальцы пианиста, умело блуждающие по ее телу, даря упоительное наслаждение… и все то, что случилось с ними после, принеся много боли, но сделавшее их одним целым… навсегда…

Изабелла не хотела и не могла сопротивляться своим воспоминаниям, желая раствориться в них без остатка и подменить ими душившую ее реальность. Она словно мысленно пыталась собрать воедино осколки своего разбитого вдребезги счастья, разрывая душу на части и еще глубже раня и без того истекавшее кровью сердце.

Когда Белла посильнее зажмурила глаза, ей нетрудно было представить, что Эдвард лежит рядом. Он любил наигрывать на гитаре неторопливые мелодии, лежа на ее кровати, и сейчас девушке чудилось, будто покрывало до сих пор хранит его тепло. Да что там покрывало! Ей казалось, что ее кожа, ее волосы – все ее тело навсегда впитали в себя его запах.

И даже сама гитара оказалась, будто нарочно, забыта Калленом в ее комнате накануне трагедии. Изабелла брала ее в руки и легонько проводила по струнам. Играть она так и не успела научиться, но зато помнила, как долго искала ее в интернете – точную копию той гитары, что разбил Джейк, – и помнила почти детский восторг на лице Эдварда, когда подарила ему инструмент сразу после их поездки в Финикс.

Если Белле и этого становилось мало – а ей всегда становилось мало! – она включала на ноутбуке диск с записью ее дня рождения, и на какое-то время монитор становился окном в прошлое, где все были счастливы, подшучивали друг над другом, смеялись… были живы.

По ту сторону жизни Эдвард улыбался, протягивая ей огромный букет орхидей, играл для нее на рояле какую-то веселую мелодию, которую девушка до этого ни разу не слышала, зажигал свечи на ее именинном торте, а потом кормил им Белз из ложечки, как маленькую, и целовал ее перепачканные шоколадным кремом губы под дружные аплодисменты и оглушительный свист Эммета. Когда на экране мелькали последние кадры, Белла на несколько секунд задерживала дыхание, чтобы подавить стон, рвущийся из груди, а ее рука уже сама тянулась к кнопке повтора.

Прошлой ночью Изабелла так и заснула в обнимку с ноутбуком и проснулась от того, что Чарли осторожно разжимает ее застывшие на мониторе пальцы.

– Отпусти Эдварда, дочка, – прошептал он, нежно проводя рукой по ее волосам, – ты должна отпустить.

– Нет, я не могу, это невозможно, – всхлипнула Белла, садясь на постели.

– Нужно постараться. Не забыть, не разлюбить, но отпустить, понимаешь? – Чарли мягко притянул девушку к себе и принялся укачивать, продолжая гладить ее по голове. – Ему нужен покой, а тебе нужно как-то жить дальше, научиться жить с этим. А так ты только делаешь всем больнее, продлеваешь агонию.

Встряхнись, Белз, выйди на улицу, прогуляйся по парку, почувствуй, как светит осеннее солнце, как шуршат под ногами листья, как холодит кожу ветер – начни хотя бы с этого!

Изабелла знала, что отец прав, но она не готова была отпустить Эдварда, начать говорить и думать о нем, как о человеке, который ушел туда, откуда не возвращаются. Уже хотя бы потому, что ей никак не удавалось до конца осознать, что он мертв. Возможно, девушке было бы легче принять эту страшную правду, если бы она своими глазами увидела его тело, смогла бы положить цветы на могилу, дотронуться рукой до холодного надгробного камня с его именем. Но вероломная судьба лишила Беллу даже этой последней малости.

Прошло шесть дней, а тело Эдварда так и не нашли. Краем уха девушка слышала, как Чарли, разговаривая по телефону с Карлайлом, сказал, что в том месте, где его машина вылетела с моста, очень сильное течение, так что их поиски вряд ли увенчаются успехом. Так же Изабелла знала, что спустя три дня тело Виктории случайно нашли рыбаки в нескольких километрах вниз по течению от места аварии.

А еще Белла знала, что Карлайл и Эсми решили через неделю провести в одной из церквей заупокойную службу. Доктор Каллен пришел к ней вчера и спросил ее разрешения, как будто она была женой Эдварда, как будто это ее мнение имело для них большое значение. Конечно, Изабелла дала свое согласие. А что еще она могла сделать, глядя на убитого горем мужчину, за несколько дней постаревшего лет на десять? В ситуации, когда ничего нельзя было сделать, Карлайлу жизненно важно было делать хоть что-то, чтобы просто не сойти с ума.

Девушке же становилось тошно от одной только мысли о заполненной людьми церкви, где витает удушливый запах траурных цветов и восковых свечей. Белла не смогла бы пройти через все это, но решила рискнуть ради доктора Каллена и Эсми, которые теперь смотрели на нее так, словно она вдруг стала центром их опустевшей вселенной. В действительности дело было не в самой Изабелле, а в новой жизни, зародившейся в ней.

Пожалуй, именно беременность стала тем единственным невидимым барьером, не позволяющим Белз переступить черту отчаянного безумия. Однако мысли о будущем ребенке не облегчали страданий и не притупляли боль. Они лишь разбавляли собой сладкие воспоминания, горчившие на губах тоской невыплаканных слез.

Боясь спугнуть этот крошечный осколок счастья, потерять самое дорогое, что у нее осталось, Белла не позволяла себе заглядывать далеко вперед, но все же осторожно мечтала о маленьком мальчике с копной каштановых кудряшек, шелковистых и мягких наощупь, и зелеными глазками, в которых она всегда будет видеть отражение Эдварда.

Эти мечты добавляли ее боли все новые и новые оттенки: теперь Изабелле было больно не только за себя и Каллена, даже не успевшего узнать о своем скором отцовстве, но и за будущего малыша. У их ребенка должен был быть папа, который бы любил, оберегал, заботился о малыше, баловал, днем отвозил бы в школу, а вечерами учил бы итальянскому и игре на гитаре.

Белла знала, что из Эдварда получился бы самый лучший отец, и никак не могла смириться с тем, что судьба так просто, за одну секунду, лишила их всех этого счастья стать семьей. Теперь она осталась одна на пепелище из воспоминаний и несбывшихся надежд, с маленькой искоркой тепла и жизни, пульсирующей у нее под сердцем.

В жизни каждый из нас выбирает свой путь.

Кто-то хочет «забыть», кто-то хочет «вернуть»…

В дебрях каждой души ищем «страшный секрет»…

Разрушаем, что есть, верим в то, чего нет.

Мы порой забываем про чувства других.

Губим то, что дороже сокровищ любых,

Усложняем и так не простую любовь,

Разбиваем мечты, что не сбудутся вновь.

После сотен ошибок и тысячи проб,

Жаль, не каждый из нас смог усвоить урок.

И вот так, спотыкаясь на каждом шагу,

Мы построили жизнь в наших снах наяву…

Она появилась внезапно… То есть Чарли знал, что Рене должна вскоре приехать в Сиэтл в связи с предстоящей свадьбой Эммета и Розали, но изначально предполагалось, что бывшая жена поселится в гостинице. Последние же трагические события, которые и без того вынули всю душу из всегда невозмутимого шефа полиции, заставили Рене изменить свои планы: желая быть поближе к Белле, она остановилась у него.

Они не виделись пять лет, и Чарли оказался совершенно не готов к встрече с бывшей женой. Он так долго и старательно убеждал себя, что прошлое осталось в прошлом, но хватило всего одного взгляда на Рене, стоявшую на пороге его дома, чтобы тщательно продуманный самообман дал трещину размером с Гранд-Каньон.

Внезапное желание провалиться сквозь землю от возникшей тогда неловкости, показалось ему ничем в сравнении с бесконечно длинными ночами, проведенными без сна от одной только мысли, что Она спит за стенкой.

Чарли всеми силами старался избежать встреч с Рене, но она заполнила собой весь дом, так что Свон не мог сделать ни шага, что бы ни почувствовать ее присутствия.

То и дело до Чарли долетал ее чуть писклявый голос, всегда действовавший на него, подобно электрошокеру, повсюду валялись забытые ею вещи, и он с невольной улыбкой на лице отмечал про себя, что с годами его жена – бывшая, бывшая, черт возьми! – так и не стала аккуратнее и собраннее.

Каждое утро Рене надолго занимала единственную в доме ванную комнату, и Свон почти опаздывал на работу, дожидаясь своей очереди принять душ. Но в этой ситуации Чарли беспокоило совсем другое: каждый раз, заходя в ванную, он с болезненной ясностью ощущал, как в горячем влажном воздухе душевой ее запах смешивается с его собственным.

А легкомысленный шелковый халатик Рене, нагло поселившийся на его крючке?! О, Боже! Он постепенно начина сводить мужчину с ума, напоминая о том, что уже почти полгода у него не было женщины. Последняя подружка благополучно бросила его, устав ждать, когда их отношения перестанут ограничиваться бурным сексом и потрясающе вкусными вафлями, что он готовил ей на завтрак.

Прошло столько месяцев, а Чарли так и не удосужился завести новые отношения. Да и сейчас, глядя на этот сексуальный халатик, бессовестно источавший аромат Рене – точно такой же, как и двадцать лет назад, – шеф полиции обреченно признавал, что никто другой ему не нужен.

Любая женщина, насколько бы они с ней ни были близки, всегда оставалась для него чужой. Чарли слишком хорошо видел все их недостатки и достоинства, словно наблюдая со стороны, он даже мог объективно признать, что многие из них в чем-то были лучше Рене, но отчего-то все эти женщины не трогали его сердце и не слишком занимали мысли.

Появление бывшей жены разбередило заскорузлые раны на сердце Чарли, но впервые за много лет оно вновь учащенно забилось в груди, бесполезно и бессмысленно. Да, их с Рене объединяли девять лет брака и двое детей, но вместе с тем их разделяла целая жизнь, причем у каждого своя: у Свона была его извечная работа, у Рене – счастливое супружество с Филом.

Войдя на кухню и увидев там свою бывшую жену, Чарли не без труда подавил в себе желание немедленно ретироваться. Он замер на пороге и наблюдал за тем, как Рене, облаченная в его фартук, неспешно двигается от разделочного столика к плите и обратно под звук уютно шкварчащей на огне сковородки, – невысокая, миниатюрная женщина с темно-русыми волосами, едва достающими до плеч.

Почувствовав чье-то присутствие, она обернулась, и ее губ коснулась легкая улыбка:

– Мне нужно было занять чем-то руки, и я решила приготовить обед: жареного цыпленка с тушеными овощами – твое любимое блюдо… если, конечно, с годами твои вкусы не изменились.

– Нет, не изменились, я однолюб… в смысле еды… – почувствовав себя идиотом, Чарли замолчал и пригладил рукой усы, стараясь скрыть свое смущение.

– Садись обедать, уже все готово, – тоном заботливой жены приказала Рене, сделав вид, что не замечает неловкости всей ситуации. – Знаешь, это так странно: прошло столько лет, а на кухне все лежит на тех же местах, что и прежде.

– Прошло столько лет, а ты до сих пор помнишь, где что лежало... это тоже странно, не находишь? – усмехнулся Чарли, занимая свое любимое место у окна с видом на цветник на заднем дворе – да, черт возьми, после ухода Рене прирожденный коп скатился до того, что в свободное время стал выращивать цветы! Но он никогда не стыдился этого своего увлечения, даже в те минуты, когда Эммет пытался его подкалывать. Как там говорится? Каждый мужчина должен посадить дерево? Чарли и посадил, но сам процесс так его увлек, что он решил не ограничиваться посадкой черной ели у себя за домом и зашел куда дальше.

Рене на секунду замерла с тарелкой в руках, а затем неопределенно передернула плечами. Он не мог видеть лица бывшей жены, но заметил, как неестественно выпрямилась ее спина. Странно, но сейчас, когда Чарли, пусть и невольно, смог своими словами задеть Рене, он почувствовал себя чуть увереннее и свободнее. Теперь Свон чувствовал, что они на равных.

В полной тишине Рене накрыла на стол и села напротив бывшего мужа, на ее лице снова появилась улыбка, но сейчас она не была столь непринужденной, как тогда, когда Чарли вошел на кухню.

– Не хочешь чего-нибудь выпить? – желая загладить невесть откуда взявшееся чувство вины, спросил он. Сидящая напротив него женщина всегда обладала удивительным талантом, не произнося ни слова, заставлять его чувствовать себя безоговорочно виноватым, даже когда это было далеко от истины.

– Я не пью днем, – довольно грубо ответила Рене, но тут же тяжело вздохнула и уже мягче добавила: – Но сегодня это было бы весьма кстати. Но пиво, которым забит твой холодильник, я пить не буду, – она снова улыбнулась своей естественной улыбкой, возможно, Свону это лишь померещилось, но в ее голосе проскользнуло несколько кокетливых ноток.

– У меня есть то, что ты точно оценишь по достоинству, – он попытался ответить бывшей жене непринужденной улыбкой, но от волнения, внезапно охватившего его, получилось не слишком убедительно.

Чарли вышел из кухни, и, вернувшись через несколько минут, поставил на стол пыльную бутылку красного вина:

– Фаллетто, Бар… барбар… черт, никогда не мог это выговорить… – нервно рассмеялся он, откупоривая бутылку.

– Фаллетто, Барбареско “Азили” Ризерва, – почти с любовью в голосе произнесла Рене, доставая из кухонного шкафчика бокалы.

– Твое любимое вино, – резюмировал Чарли, разливая по бокалам гранатово-красную искрящуюся жидкость.

– Ты помнишь? – удивленно взглянув на него, спросила Рене.

– Не у тебя одной хорошая память. К тому же, оно стоит столько, что трудно забыть, – усмехнулся он в ответ.

С наслаждением отпив из бокала, женщина принялась с интересом наблюдать за своим бывшим мужем: тот сделал маленький глоток, поморщился, снова пригубил вино и, забавно фыркнув, отодвинул бокал в сторону.

– Ты всегда терпеть не мог вино, особенно красное, зачем же купил?

– Не знаю, просто купил и все, даже не помню, когда и при каких обстоятельствах это было, – пожал плечами Чарли, отправляя в рот кусочек жареного цыпленка. – Может, решил устроить подружке романтический ужин, но потом передумал, а вино так и осталось.

Это была наглая ложь. Свон купил это вино несколько лет назад в день двадцатой годовщины их свадьбы. Он зашел в винный магазинчик, чтобы купить бутылочку хорошего виски, но его взгляд зацепился за знакомую этикетку. Чарли всего на мгновение представил, как они вместе выпили бы в этот день ее любимого вина, сидя в каком-нибудь ресторанчике, где играет его любимый джаз – их вечный маленький компромисс. Свон, как в тумане, взял бутылку с полки, заплатил за нее на кассе, после чего в его бумажнике осталась лишь жалкая горстка центов, но, приехав домой, так и не решился открыть вино, сунув его в самый дальний угол резного буфета, доставшегося когда-то Рене от ее бабушки. Там оно и стояло вплоть до сегодняшнего дня.

– Утром я ездила к Эммету, – прервав затянувшееся молчание, заговорила Рене. – Розали все еще ничего не ест, ни с кем не разговаривает, не встает с кровати и все время плачет. Бедная девочка! Эм ни на минуту от нее не отходит, так переживает! Больно на них смотреть! Я все не перестаю задаваться вопросом: почему все это случилось с нашими детьми?! Почему, Чарли?!

– На этот вопрос не найти ответа. Меня больше беспокоит Белла. Розали и Эммет есть друг у друга, они вместе, а значит, они справятся, пусть не сразу, пусть на это уйдет уйма времени, но в конце концов, они найдут силы в себе и друг в друге для того, чтобы жить дальше. А Белла осталась одна, наедине со своим горем.

– У нее есть мы, – попыталась возразить Рене.

– Это не то же самое, – покачал головой Чарли.

– Но у нее будет ребенок, их с Эдвардом ребенок.

– Да, с одной стороны, это должно смягчить боль, – не стал спорить Свон, – но с другой, это большая ответственность, растить ребенка одной – задача не из легких, тем более, в ее возрасте.

– Чарли, о каком возрасте ты говоришь?! – удивленно воскликнула Рене. – В ее возрасте у меня уже был трехлетний сын!

– Но у тебя был я.

– Формально, – усмехнулась она. – Ты был вечно на службе, так что все проблемы и обязанности полностью легли на мои плечи.

– Я просто пытался прокормить нашу семью, – растерянно пробормотал Чарли, которому показалось, что жена – бывшая, бывшая, черт возьми! – только что врезала ему под дых.

– Да-да, я знаю, знаю. Это не я сейчас говорю, а вино, тебе не следовало меня спаивать,– улыбнувшись, затараторила Рене. – К тому же, это все уже в прошлом.

– Да, верно. Теперь у тебя другая жизнь, любящий муж, который всегда рядом, и дружная семья с воскресными пикниками – все, как ты мечтала.

– Да-да, все так, – Рене допила оставшееся в бокале вино и пристально посмотрела на Чарли. – А ты почему больше не женился? Ты всегда был таким красавчиком, что я была уверена, стоит мне только выйти за порог, как сюда выстроится целая очередь из длинноногих красоток. Кстати, давно хотела сказать, что усы тебе очень идут.

– Наверное, все дело в том, что я не нашел такую же чокнутую сумасбродку, как ты, – кривовато улыбнулся он, но, заметив выражение ее лица, поспешно добавил, примирительно подняв руки вверх: – Это просто шутка! Ты же знаешь, у меня всегда было плохо с чувством юмора. Может быть, именно поэтому ты бросила меня… Я снова шучу… Больше не буду, честно!

Свон замолчал, собираясь с мыслями. Сейчас он был так близок к тому вопросу, что мучил его долгие-долгие годы, что невозможно было ни задать этот вопрос вслух:

– Скажи мне, Рене, почему ты ушла от меня? Даже не просто ушла, а почти сбежала, как сбегают от мужей-алкоголиков, терроризирующих всю семью! Утром ты варишь мне кофе и готовишь омлет с ветчиной, а вечером я прихожу домой чуть раньше обычного и застаю тебя с собранными чемоданами. Меня до сих пор не покидает мысль, что приди я, как обычно, то застал бы пустой дом и прощальную записку на журнальном столике. Может, так было бы даже лучше: вероятно, в записке ты смогла бы назвать причину своего поступка, а так… я не получил тогда ни одного ответа! – на одном дыхание выпалил Чарли и замолчал, глядя в зеленые с поволокой глаза жены – бывшей, бывшей, черт возьми!

– Ты прав, прав почти во всем, – она отвела свой взгляд в сторону и сцепила, лежавшие на столе руки в замок. – Я хотела уйти до того, как ты вернешься. Я не могла смотреть тебе в глаза, чувствовала себя предательницей – ею и была. Я действительно бежала, но не от тебя – от себя.

– Теперь я вообще ничего не понимаю, – пробормотал Чарли сквозь стиснутые до боли зубы, когда Рене замолчала.

– Я оказалась не способна быть женой копа, – по-прежнему отведя взгляд в сторону, продолжила она. – Когда тебя ранили, и ты неделю был в коме, я почти сошла с ума, думала, что умру там же, на кушетке в больничном коридоре. К счастью, ты выжил, быстро пошел на поправку и уже через три месяца вернулся на службу, а я… я тогда сломалась. Я поняла: если снова повторится что-то подобное, я не выдержу. Ты каждое утро уходил на работу, а я по нескольку часов стояла у окна и молилась, вздрагивала от каждого телефонного звонка: мне все казалось, что если я сниму трубку, то услышу голос офицера полиции, который скажет, что тебя убили. По ночам мне снился лакированный гроб, накрытый национальным флагом, я слышала прощальный залп ружей и просыпалась в холодном поту. Я до смерти боялась, что этот сон станет явью, и мне придется через все это пройти, а потом остаться одной с двумя детьми и твоей фотографией с черной ленточкой в углу – я всегда была эгоисткой, ты же знаешь. Именно поэтому я и решила сбежать от всего этого, от своего страха. Я оказалась слишком слабой и трусливой, чтобы быть женой копа, каждый день рискующего своей жизнью.

– Это не имело смысла, – севшим голосом выдавил из себя Чарли. Он пытался убедить себя, что ему не больно, что это всего лишь ответ, которого он так долго ждал, и просто слова, которые спустя столько лет не должны были иметь никакого значения. Но ему было больно, и эта ноющая боль быстро захватывала в свой ледяной плен каждую клетку его тела. Сейчас Свон чувствовал себя преданным даже больше, чем тогда, когда Рене чуть было не проехала колесом автомобиля по его ноге, увоза с собой их детей. – Если бы меня все же грохнули, тебе пришлось бы бросить горстку земли на мой лакированный гроб, потому что кроме вас у меня никогда никого не было. Или ты не приехала бы на мои похороны, сделав вид, что тебя это больше не касается?

– Конечно, приехала бы, но это было бы уже совсем другое… по крайне мере, так мне тогда казалось. Боже, Чарли, о чем мы говорим?! Какие похороны?! – Рене раздраженно передернула плечами и сокрушенно покачала головой.

– Какая горькая ирония судьбы: ты ушла, потому что боялась, что меня убьют, а с тех пор мне даже ни разу, как следует, не набили морду. И всего через несколько лет после твоего ухода я стал шефом полиции, и единственное ранение, которое я рискую получить – это проколотый степлером палец… Знаешь, а я тебя понимаю, правда. Быть женой копа – дерьмово. За годы службы в полиции я множество раз видел этих раздавленных горем женщин, стоящих на краю могил, пропитанные их слезами флаги, накрывающие гробы… и я никогда не хотел бы такой участи для тебя. Единственное и самое главное, чего я не могу понять, почему ты никогда не говорила мне о своих страхах? Разве мы не должны были обсудить всю эту ситуацию, прежде чем принимать решения? Я бы ушел из полиции ради тебя и детей, я бы ушел, ты же знаешь!

– Знаю, – по щеке Рене скатилась одинокая слезинка. – А еще я знаю, что ты никогда не смог бы заниматься чем-то другим. Рано или поздно ты возненавидел бы меня за то, что заставила тебя уйти из полиции. А так… без меня ты неплохо справился, значит, все было верно.

– Что такого ты сейчас видишь во мне или вокруг меня, что заставляет тебя думать, будто я неплохо справился?! – внутренне бушуя и разрываясь от боли и глухой ярости, Чарли хотел сохранить внешнее спокойствие, но какая-то неведомая сила подбросила его вверх и заставила повысить голос: – То, что я не подставился под шальную пулю и все еще жив, то, что я не умер с голода без тебя, научившись готовить только для того, чтобы чем-то себя занять и не думать, не вспоминать хоть какое-тот время?! Или то, что дом сияет чистотой, а во дворе растут гребаные цветочки, которым я отдавал все свое свободное время, растя их, как детей, которых ты увезла?! – в два шага Чарли подошел к Рене и, нависая над ней, но уже спокойным тоном добавил: – Хотя ты права, я неплохо справился и продолжаю справляться. Однако вся беда в том, что я устал справляться – я хочу просто жить, но вот как раз жизни-то и не получилось, и, вероятно, в этом лишь моя вина. – Свон замолчал и нервно облизнул губы, с ужасом почувствовав на них соленый вкус. Рене вскочила на ноги, и их тела оказались в опасной для Чарли близости друг от друга. Ее руки неожиданно взметнулись вверх, ладони легли на его грудь. Это простое прикосновение почти свело Чарли с ума, прожигая насквозь. Сердце забилось в какой-то ядовито сладкой агонии, а воздух, вдруг сделавшийся густым, как кленовый сироп, застревал в горле, заставляя мужчину задыхаться. Чарли обхватил руками жену – бывшую, бывшую, черт возьми! – и прижал к себе так крепко, будто это могло удержать ее рядом с ним навсегда.

– Я всегда любил тебя, Рене, – прошептал он, зная, что не услышит то же самое в ответ.

– Ох, Чарли! – выдохнула она. – Мне жаль, мне, правда, очень жаль. Думаю, будет лучше, если я соберу вещи и перееду в отель.

Осторожно высвободившись из его медвежьих объятий, Рене вышла из кухни размашистым шагом, оставив Чарли в одиночестве. Ему вдруг стало так холодно, как если бы он несколько часов к ряду проспал в сугробе, хотя отопление в доме было включено на полную мощность. Холод одиночества – самый суровый холод, от которого не спасет ни теплое одеяло, ни горячий чай с ликером.