Текст книги "И каждому воздастся...(СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Теперь же многое изменилось, Каллен стал частью единого цельного организма – семьи. Появилось такое странное, давно позабытое чувство причастности к чему-то очень важному, чувство единения, удивительным образом заполняющее ту пустоту, что все еще оставалась в потаенном уголке его души. Пока не все было гладко, им всем требовалось время, чтобы «притереться» друг к другу, познакомиться поближе, избавиться от чувства неловкости и боязни сказать что-то не то, сделать что-то не так, невзначай обидеть или задеть друг друга. Но Эдвард, Розали, Эсми и Карлайл – все они были на верном пути.

Каллен улыбнулся, вспомнив, как тетя успокаивающе гладила его по голове, то и дело шепча сквозь слезы: «Это ничего, сынок, все хорошо», когда он сидел у ее ног и просил прощения за все годы отчужденности и озлобленности, рыдая при этом, словно мальчишка. Руки Эсми были такими теплыми, нежными и ласковыми, какими могут быть только руки матери, дарующие острое чувство счастья, спокойствия и уверенности в том, что тебя любят, понимают, прощают и безропотно принимают таким, какой ты есть.

Эдвард мог бы закрыть глаза и с легкостью представить, что сейчас в его непослушных волосах блуждают пальцы мамы, но не стал этого делать. Ему важно было понимать и чувствовать, что это именно Эсми – маленькая, хрупкая женщина, с которой их не связывало даже кровное родство, однажды не побоявшаяся взвалить на себя такой груз ответственности, взяв на воспитание двух подростков, напоминавших озлобленных волчат. Так или иначе, но своей бескорыстной добротой она сумела медленно, по кирпичику заложить в сердце Эдварда фундамент любви к ней.

Воссоединение семейства Калленов принесло с собой еще одно примечательно известие: на их с Роуз банковских счетах теперь лежит определенная сумма денег с таким количеством нолей, что еще лет десять можно было красиво жить, не обременяя себя работой – наследство, доставшееся им от родителей, о существовании которого Карлайл благоразумно умалчивал, видя образ жизни своих племянников.

Нельзя сказать, что эта новость взорвала сознание Эдварда, никогда не испытывающего особую тягу к деньгам, но все же дала некую уверенность в завтрашнем дне и возможность обеспечить свою женщину всем необходимым.

«Белла…» – мысли Каллена плавно перетекли на спящую в соседнем кресле девушку, чья голова мирно покоилась на его плече.

Изабелла Свон – вот кто по-настоящему перевернул жизнь Эдварда… Нет, не с ног на голову, а, наоборот: с головы на ноги. Она сумела во многом изменить Каллена и его мир. Оглядываясь теперь по сторонам, он научился замечать такие приятные мелочи, на которые раньше не обращал внимания, устремляя свой внутренний взгляд лишь вглубь себя самого. С появлением Белз мир Эдварда наполнился звуками, запахами, заиграл яркими красками, и все вокруг заискрилось яркими лучами, словно присыпанное золотистой пыльцой счастья.

Лишь одно сейчас беспокоило Каллена: сможет ли он подарить Белле тихую семейную жизнь, о которой мечтает каждая девушка? Так уж вышло, что он всегда ходил по самому краю, его ноги то и дело соскальзывали в пропасть, но каким-то чудом Эдварду удавалось в последнюю секунду удержаться. Он просто не умел жить по-другому.

В его памяти еще теплились обрывочные воспоминания о счастливом детстве, уютном доме и любящих родителях, но Каллен с трудом мог представить себя главой семейства, работающего пять дней в неделю, который, сунув под мышку кожаный портфель, каждый вечер спешит домой к ужину.

Нет, в действительности Эдвард всем сердцем желал прожить всю свою жизнь вместе с Беллой, хотел, чтобы она подарила ему детей. Единственное, с чем он никак не мог определиться, так это выбор профессии. Одно он знал точно: рутинная, однообразная работа, в чем бы она ни заключалась, не для него.

Эдвард давным-давно понял, каким ошибочным было его решение стать психологом, но сейчас парень уже не жалел о нем, ведь в противном случае они с Беллой вряд ли бы так сблизились, даже если и познакомились бы позже, благодаря Эммету с Розали.

Однако три года назад Каллену казалось, что психология – это единственное, что может его увлечь, так что, поступая в колледж, с выбором факультета он не колебался ни минуты.

Что вообще подталкивает людей к выбору такой профессии? Желание копаться в чужих головах, желание научиться укрощать «тараканов», живущих там? Стремление познать человеческие души? Или, быть может, что-то еще? Эдвардом же двигала надежда рано или поздно разобраться в самом себе, суметь избавиться от собственных призраков. Однако очень скоро Каллен понял, что эта глупая затея обречена на провал, но, скорее, по инерции продолжал время от времени посещать занятия и даже неплохо сдавал экзамены, заранее зная, что ни дня не проработает по специальности.

Эдвард тихонько рассмеялся, представив себя с задумчивым видом покусывающим кончик карандаша и говорящим своему пациенту, лежащему на кушетке, что все его проблемы и комплексы растут корнями из детства – совершенно нелепая картина!

– Уважаемые пассажиры! Наш самолет приступил к снижению для посадки в аэропорту «Финикс Скай-Харбор», – мелодичный голос стюардессы прервал размышления Каллена. – Просьба ко всем пассажирам, занять свои места, спинки кресел привести в вертикальное положение и застегнуть привязные ремни.

– Белла, родная, просыпайся, мы прилетели, – прошептал Эдвард, легонько целуя ее в макушку.

Парень старался казаться непринужденным, но его сердце было готово вот-вот выскочить из груди. Он был уже почти у самой цели своего небольшого путешествия, и одна часть Каллена рвалась как можно быстрее достичь пункта назначения, другая же по какой-то непонятной причине хотела оттянуть этот момент.

Полностью отдавшись охватившему его волнению и робости, Эдвард не замечал ничего вокруг, просто следуя повсюду за Беллой и едва поспевая за ней. Очнулся парень лишь тогда, когда они оказались на заднем сиденье такси.

– Поедем сначала в гостиницу или сразу на кладбище? – накрыв руку Каллена своей рукой, спросила девушка.

– На кладбище… – Эдвард сжал ее ладонь в своей, а затем и вовсе притянул Беллу к себе, обняв за плечи.

Каллен объяснил пожилому таксисту, куда им нужно, и принялся бездумно разглядывать мелькающие за окном дома и улицы.

– Жаль, что мама с Филом продали наш дом, с ним было связано столько воспоминаний, да и в гостиницу сейчас не пришлось бы ехать, – чувствуя внутренне напряжение Каллена, Белз пыталась хоть как-то отвлечь его, прервать это тягостное молчание, попутно делясь собственными грустными мыслями.

– Но дом все равно пустовал – нет ничего печальнее, чем заброшенные покинутые хозяевами дома, – возразил Эдвард, заглядывая девушке в глаза. – А твои воспоминания навсегда останутся с тобой и будут надежно храниться в самых потаенных уголках памяти, откуда ты будешь их время от времени доставать, чтобы снова насладиться когда-то прожитыми сладкими мгновениями. Вот так-то вот, – Каллен улыбнулся и чмокнул Беллу в кончик носа.

– Все равно у меня сейчас так сердце заходится, будто я приехала домой, а дома-то и нет, хотя умом я понимаю, что в Финиксе меня больше ничто и никто не держит.

– Прошло только полгода с момента твоего отъезда – со временем ты привыкнешь считать своим домом Сиэтл, как когда-то привык я. Знаешь, Белла, ведь дом не там, где мы родились и выросли, а там, где нас любят и ждут. Кажется, я слишком поздно это понял…

– Еще ничего не поздно! – ткнув кулачком в бок Эдварда, нахмурилась Белз.

– Кстати, твоя мама так ничего и не знает о… случившемся? – решив сменить тему, с запинкой спросил Каллен.

– Конечно, нет! – театрально округлив глаза, воскликнула она, но тут же, усмехнувшись, добавила: – Рано или поздно Рене все равно обо всем узнает, и тогда нам не избежать ее криков со слезами и заламыванием рук, а, может, даже и обморока.

– Да ладно тебе, Белз, – недоверчиво улыбнулся Эдвард.

– Я серьезно! Ты просто еще не знаешь мою маму!

– Ну, если вы с ней похожи, то… – многозначительно протянул Каллен.

– Ни капли! Я всегда удивлялась тому, насколько мы с ней разные, но сейчас, узнав поближе отца, я, наконец, поняла, в кого пошла. Вот у Эммета с Рене много общего, хотя за последнее время он сильно изменился, повзрослел, стал более ответственным.

– Значит, твоя мама – безответственная легкомысленная особа, я правильно понимаю? – пряча улыбку, с неподдельным любопытством поинтересовался Эдвард.

– Иногда Рене напоминает мне маленькую девочку, но она очень хорошая, правда! И я люблю ее!

– Мне уже не терпится с ней познакомиться! Почему бы ей не приехать в Сиэтл хотя бы на пару дней?

– Я звала ее, но она все время придумывает какие-то отговорки. Мне кажется, дело в Чарли… Я и раньше много думала о том, почему же они расстались, но, не зная того, какой замечательный у меня отец, легко было валить всю вину на него. Сейчас же я понимаю, что не все так просто. Когда я при Чарли говорю о Рене, в его взгляде появляется такая безнадежная тоска... Я почти уверена в том, что отец до сих пор любит маму.

Эдвард хотел, было, спросить у Беллы, так ли уж хорош Фил, и есть ли хоть какой-то шанс, что ее родители могли бы попробовать начать все с чистого листа, когда машина плавно затормозила, шурша шинами по гравию. Выглянув в окно, Каллен увидел чугунные ворота, ведущие на кладбище.

– Мне пойти с тобой, или ты хочешь побыть один? – спросила Белла, когда Эдвард отстранился от нее, неестественно выпрямив спину.

– Будет лучше, если ты подождешь меня здесь, – поколебавшись, ответил парень, открывая дверцу машины.

Каллен неторопливо приблизился к тяжелым скрипучим воротам и, прежде чем шагнуть за них, взглянул на затянутое черными грозовыми тучами небо, словно ожидая того, что родители сейчас спустятся оттуда, чтобы встретить его – несбыточная наивная мечта десятилетнего мальчика, все еще живущего в глубине души молодого парня, повзрослевшего слишком рано.

Несмотря на подробные объяснения Карлайла, Эдварду потребовалось довольно много времени на то, чтобы найти могилу родителей. Он бродил между ровными рядами надгробных плит, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле, его торопливые удары гулко отзывались в ушах, вызывая головокружение и перехватывая дыхание.

Первые тяжелые капли дождя упали на ровно подстриженный газон, прогоняя редких посетителей, но Каллен, не замечая быстро набирающего мощь дождя, продолжал переходить от могилы к могиле, вглядываясь в указанные на них незнакомые ему имена.

Тоненько звенящая в душе Эдварда струна пронзительно взвизгнула и оборвалась, когда взгляд зацепился за его собственное имя – «Эдвард Каллен и Лаура Эспозито-Каллен… Смерти нет. Есть любовь и вечная память сердца…»

Словно уставший путник, парень обессиленно опустился на мокрую от дождя траву и провел пальцами по витиеватым буквам на белом мраморе – все, что осталось от самых родных в целой вселенной ему людей.

Эдвард так долго обдумывал, что именно скажет, когда придет сюда, будто готовился к встрече с живыми родителями. Сейчас же он со всей горечью осознал: что бы он ни сказал – не важно, ведь они все равно ничего не смогут ему ответить.

Заранее подготовленные слова затерялись на задворках сознания, но это и к лучшему: теперь они все казались Каллену совершенно глупыми и ненужными.

Закрыв глаза, он представил себе старую семейную фотографию, стоявшую на полке в их с Роуз квартире. Там они улыбались, были счастливы, ЖИВЫ! А теперь…

Жалобный стон вырвался из груди Эдварда против его воли, поднимая со дня души всю ту боль и глубочайшую печаль, что скопились там за все эти годы, тоска, от которой он даже не надеялся избавиться хоть когда-нибудь.

– Простите меня, я так виноват перед вами, – прошептал Каллен, смахивая с могильной плиты небольшую лужицу, образовавшуюся от дождя. Парень ни секунды не раздумывал над тем, что сказать, слова, рождавшиеся, кажется, в глубине сердце, лились сами собой. – Mamma, mi dispiace, vorrei che tu sia fiero di me, ma non ha funzionato. Non ho dimenticato le lezioni di chitarra e pianoforte, non dimenticato italiana, ma ha perso di vista la verità più importante che si ispira: di amare e di perdonare. Ho dimenticato come perdonare, anche se stessi. Ho quasi dimenticato come si ama, e ha causato tanto dolore a tutti. Se siete di fronte a me, non riuscivo a guardarti negli occhi. Mi dispiace (Мама, прости, я так хотел бы, чтобы ты гордилась мной, но из этого ничего не вышло. Я не забыл твои уроки игры на гитаре и рояле, не забыл итальянский, но упустил из виду самую главную истину, внушаемую тобой: надо любить и уметь прощать. Я разучился прощать, даже самого себя. Я почти разучился любить и причинил всем столько боли. Будь ты сейчас передо мной, я не смог бы взглянуть тебе в глаза. Прости)… – речь Эдварда была сбивчивой, почти бессвязной, мысли скакали и путались в голове, но каждое произнесенное им слово вмещало в себя частицу его боли и любви к людям, обретшим покой под могильной плитой, которую сейчас безотчетно гладили пальцы Каллена. – Простите, что не был здесь ни разу с момента похорон: я просто не мог заставить себя, мне было так страшно… дико страшно, что все случившееся – это моя вина. Как я мог прийти сюда, думая, что все это моих рук дело? Как?! Мне так не хватает вас, даже спустя столько лет. Мне не нужно многого – просто обнять вас, услышать ваши голоса… Я ведь почти забыл их и то, как звучит ваш смех. Я стараюсь сохранить в памяти как можно больше, но время безжалостно забирает у меня воспоминание за воспоминанием. Единственное, что ему не под силу – это вытеснить из моего сердца любовь к вам…

Эдвард говорил и говорил, боясь упустить что-то важное, оставить какую-либо недосказанность. Ему необходимо было поверить в то, что родители сейчас слышат его, понимают, а, главное, прощают.

Дождь, смешиваясь со слезами Каллена, приносил утешение, освобождал от тяжкого груза, с которым он прожил столько лет, смывал едкую соль с его душевных ран, омывал душу. Вместе с дождевыми каплями, стекавшими с волос и лица Эдварда прямо на могильную плиту, уходила и боль, словно родители стремились забрать себе ее часть, исцеляя искалеченное жизнью сердце своего единственного сына, столь любимого ими до самого последнего вдоха… и даже после…

Когда слов не осталось, Каллен не спешил встать и покинуть последний людской приют, продолжая сидеть и вслушиваться в барабанную дробь дождевых капель, с силой врезавшихся в надгробные плиты, смывая с них черную пыль и комочки земли. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя так легко и спокойно, будто исполнилось его самое заветное желание – снова побывать в теплых, любящих объятиях родителей.

– Эдвард… – ладонь Беллы легла ему на плечо. – Пойдем, ты уже совсем промок, заболеешь же…

– Нет, дождь такой теплый, – медленно, будто нехотя, поднимаясь с колен, ответил он. – Белз, почему мы не подумали о том, что нужно принести с собой цветы?

– Ливень все равно уничтожил бы их в считанные секунды. Если хочешь, заедем сюда завтра по дороге в аэропорт, – предложила девушка, обнимая Каллена за талию.

– Да, заедем.

– А какие цветы любила твоя мама?

– Кажется, розы. Знаешь, такие маленькие… я не помню, как они называются, но у нас в доме всегда стоял свежесрезанный букет этих роз.

– Значит, завтра купим такой же букет и принесем его сюда. А сейчас нам пора, Эдвард, мне холодно, – поежившись, пробормотала Белла, успевшая промокнуть до нитки.

– Ты иди, я сейчас тебя догоню, – улыбнулся он, и, когда девушка отошла, заговорщицким тоном добавил, глядя на могильную плиту: – Это и есть моя Изабелла, уверен, она бы вам понравилась…

Еще раз проведя рукой по надписи на белом мраморе, Эдвард развернулся и поспешил следом за Беллой.

Чёрно-белый квадрат окна...

По углам разбежались тени...

И звенит серебром луна,

Ночь застыла в истомной лени...

Платья шёлк соскользнул с плеча

Невесомо струясь вдоль тела...

Догорела, вздохнув, свеча,

И приблизилась тьма несмело...

Ты одета лишь в лунный свет

И в атласность упругой кожи...

В ласках рук я ищу ответ...

Он приходит волною дрожи...

Растворяясь в тебе, лечу!

Ты богиня и совершенство!

Я бессвязно ” люблю ” кричу,

Погружаясь во тьму блаженства...

А потом, не достигнув дна,

Возвращаюсь на Землю вновь...

Чёрно – белый квадрат окна

И в знакомых глазах любовь...

Полумрак гостиничного номера освещал мягкий свет уличных фонарей, отблески которых бессовестно проникали в каждый потаённый угол и мерцали, создавая причудливую игру теней, закрадывались в складки тяжёлых сдвинутых в одну сторону портьер, позволявших открыть огромные, на всю высоту стен окна и впустить внутрь тёплый, влажный воздух, паривший в ночи. Изящная кованая решетка отделяла внешний мир от уединения гостиничного номера, в котором было место только для них – двух влюбленных.

Точёная девичья фигурка царила на пересечении двух миров, она скользила по витиеватому кованому узору, и казалось, будто сама девушка была воплощением причудливой фантазии мастера – так гармонично ее очертания вплетались в каждый изгиб, каждый завиток решетки.

Из темноты ночи в их замкнутый мир вкрадывались звуки босанова (босано́ва (также бо́сса-но́ва, порт. bossa nova) – стиль бразильской музыки, представляющий своеобразную смесь кул-джаза с различными местными ритмами, среди которых – байау и, в первую очередь, самба, – прим. автора), лившейся гармоничным потоком, понимая – они фон для танцующей Серены.

Белла двигалась плавно, грациозно и немного надменно, осознавая силу своей власти над мужчиной, который завороженно наблюдал за ней из дальнего угла, не смея приблизиться, боясь спугнуть волшебный миг, пропитанный чистой первородной страстью, спутанной в клубок любви, обожания, восхищения и понимания. Он чувствовал, что даже спустя века ему никогда не понять загадку этой женщины – она всегда будет для него китайской шкатулкой с секретом, который не дано узнать.

Каждое движение Беллы было отточенным, манящим, обещающим неземное блаженство только от возможности быть причастным к увиденному. Жадный взор влюблённого мучительно медленно очерчивал изгибы точеной фигурки, задерживаясь там, где она хотела, чтобы он задержался. Изящное движение руки – и тонкий пальчик поддел край шелковой юбки, струящейся вдоль восхитительно бесконечных ног, подчеркнутых элегантной шпилькой. Пальчик манил к себе, удерживая шелковый край, поднимая его ровно настолько, чтобы Эдвард увидел кокетливое кружево чулка, крошечный бантик подвязки и кусочек сливочной кожи, бархатистой, как персик. Шаловливый пальчик дразнил мужчину, то поднимая шелковый край, то отпуская его и пряча красоту своей хозяйки, умело обольщавшей единственного зрителя перфоманса ночи.

В глазах Каллена, потемневших от страсти, плясали чертики и единственное, о чем он мог думать сейчас – схватить возлюбленную в объятья и зацеловать до потери сознания, до замирания пульса, так, чтобы сбилось дыхание, а сердце запело. Эдвард не мог отвести взгляд от Беллы, будучи околдованным ею, просто не смея сдвинуться ни на дюйм.

Любимая знала, что делает с ним, с его телом и сознанием, знала – он весь без остатка в ее руках, и каждый удар его сердца, каждый вздох, взгляд безраздельно, всецело в ее власти. Каждый поворот тела девушки был изысканным, сводящим с ума. Мгновение – и глазам Каллена открылась изумительная в своем совершенстве картина: струящийся шелк цвета бургунди обвивал ноги Беллы, устремляясь вверх к обнаженной сливочной коже, открывающейся в глубоком вырезе платья на спине девушки, где под лопаткой покоился небольшой ярко-розовый шрам, буквально кричащий о ее хрупкости, ранимости и уязвимости. У него были рваные края и бугристая поверхность – это пятно на коже Белз стало наказанием Эдварда.

Но сейчас он не видел ничего, кроме обворожительно-элегантной полуобнажённой спины с маленькими бусинами позвонков, нить которых извивалась в такт движений хозяйки. Тонкие руки скользили по шелку, играя с ним, как кошка играет с мышкой, ведя просчитанную до малейшего маневра тактику, зная наперед все ходы – у Каллена не осталось ни единого шанса, он был покорен, ослеплен, он был у ее ног, признавая свое поражение.

В тесноте комнаты, опутанный тонкой паутиной аромата, дыхания и сердцебиения Изабеллы, оттененного ритмом музыки, под которую она извивалась в ореоле темного окна, Эдвард чётко осознавал: вокруг и в душе царила только она – его Белла.

Изящный поворот головы, взмах ресниц, легкая полуулыбка, замершая в уголках карминовых губ, маленькое движение пальчика, которым коварная обольстительница поманила его к себе… Им не нужны были ни слова, ни намеки, ни ужимки.

Каллен приближался к ней с грацией гепарда, готовящегося к решающему броску. Он неторопливо расстегивал пуговицы на рубашке, давая любимой понять, что принимает ее игру. Одно движение руки, ловкий маневр – и хрупкая щиколотка ножки девушки уже в кольце его ладони, большой палец томяще поглаживает нежную косточку, задевая тончайший шелк чулка, отодвигает ремешок туфельки, отдавая дань красоте стопы, медленно поглаживает ее, аккуратно освобождая от оков обуви, целует элегантный свод, дразня пальчики. Ублажив одну ножку, Эдвард переключился на вторую, лаская ее не меньше, но и не больше.

Посмотрев вверх, Каллен был поражен открывшейся перед ним картиной: в полутьме каштановые кудри Беллы приобрели необыкновенный трюфельный оттенок и таинственно мерцали золотистыми искрами, а сама она была словно распята на замысловатом узоре решетки. Руки девушки судорожно цеплялись за кованые цветы, напоминая извитые стебли цветочного узора, глаза полуприкрыты, белоснежная шея слегка откинута, открывая простор сливочно-кремового горла с дрожащей синевой вен. Взор Эдварда приковала закушенная нижняя губка Беллы, через которую пробивалось прерывистое дыхание, грудь бурно вздымалась, а по атласной коже пробегали россыпи мурашек – любимая была возбуждена.

Руки Каллена взметнулись вверх, обхватив округлость бедер, гладя и сжимая их, пальцы обхватывали упругие мышцы, чувствовали кружевной край чулок и тесьму подвязок, но ему было мало ощущений, он хотел видеть ее всю, без остатка! Сильные руки сомкнулись на талии Беллы – это смотрелось трогательно, ведь сожми Эдвард свои пальцы чуть сильнее, и они сомкнулись бы, образовав своеобразный пояс.

– Белла… – хрипло прошептал Каллен.

Девушка взглянула на него немного удивленным взглядом из-под полукружий черных изогнутых ресниц и медленно положила ладони на плечи любимого, позволяя взять ее на руки, отдавая ему власть, проигрывая.

Ощутив тело Изабеллы в своих объятиях, Эдвард на мгновение замер, вдыхая аромат ее волос, целуя локоны, обхватывая их кончики губами и наслаждаясь живой тяжелой волной, каскадом укрывающей хрупкие плечи.

Белла сцепила руки за шеей Каллена, давая понять, что ее можно поставить на пол. Он расцепил руки, но придерживал ее, помня, что она едва достает кончиками пальцев до пола. Обнимая талию девушки, Эдвард вслушивался в искрящиеся переливы её смеха, когда она повисла на нем, слегка болтая ножками. Не сдержавшись, он легонечко пощекотал Белз, срывая с ее губ новую порцию смешинок.

Внезапно их взгляды встретились – места для смеха и шуток больше не было, теперь ими правила обжигающая лавина желания, страсти, любви и потребности друг в друге.

Эдвард подхватил Беллу под ягодицы, сажая на подоконник, падая перед ней на колени. Его руки требовательно пробежались по ее ногам, чувствуя каждый сантиметр, изгиб, округлость мышц, угловатость косточек и пухлость пальчиков, которые он не забывал ласкать, шелк ее платья безжалостно сминался под напором сильных мужских рук, отодвигаясь все выше и выше, обнажая хрупкую девушку перед ним. Влажные поцелуи прокладывали тропинку вдоль кружевного шитья чулок, кончик языка обводил линию подвязок, зубы задевали край маленьких трусиков, оттягивая их и раскрывая намерения, давая понять, что в следующую секунду он снимет их. Эдвард с силой сжал бедра Беллы, погладил выступ тонких тазовых костей, подцепил ленточки, что удерживали ее белье, и подхватил край одной зубами, развязывая их. Одно ловкое движение, и дорогой аксессуар потерялся в темноте комнаты.

Любимая была распахнута перед ним, уязвима, но Каллен чувствовал ее стеснение:

– Шшшш… родная, доверься мне! – Изабелла безропотно подчинилась этой ласковой просьбе.

Эдвард целовал ее искусно: он знал, как ей нравится, где надо слегка надавить, а где лишь коснуться языком, где можно прикусить, а где только подуть, лаская внутреннюю поверхность бедер любимой.

Каллен медленно приближался к ее центру, туда, где ее запах усиливался, преобразовываясь в самый желанный аромат, который он когда-либо ощущал. Парень с наслаждением чувствовал, какая она влажная и теплая, насколько ее кожа необыкновенно нежна и бархатиста, словно спелый персик. Он ласкал губами каждую складочку, дразняще задевая языком центр ее женственности и давая понять, что еще не время уделить ему внимание полностью, пока это лишь прелюдия, но любимая уже изнемогала от желания, хотела большего, ее пальчики с силой сжимали его волосы и тянули их на себя, торопя события.

Эдвард слышал стоны Беллы, которые вторили музыке, что лилась в окно, но звуки ее желания звучали для него изысканнее любой самой красивой мелодии, голос Белз делал с ним необыкновенные вещи – он лишал его рассудка! В ответ губы Каллена сомкнулись там, где она хотела больше всего, а пальцы скользнули в нее, сводя с ума. Эдвард целовал ее плоть, едва ощутимо покусывал, обводил кончиком языка жемчужину ее женственности, втягивал ее и отпускал, одновременно его пальцы отбивали ритм внутри нее, скользя, входя и выходя, погружаясь всё глубже и сильнее. Каллен вел Беллу к краю умелыми отточенными движениями искушенного любовника…

Ее немой крик и пульсирующая под его губами плоть окончательно очистили разум парня от каких-либо мыслей. Эдвард подхватил обмякшее тело драгоценной женщины в свои объятия, прижав к себе, почти баюкая. Уложив ее на постель, он избавился от своей одежды, сбрасывая вещи в угол, туда, где в одиночестве страдало так непозволительно грубо брошенное им же кружево. Белла медленно приходила в себя, её глаза приоткрылись, взгляд почерневших от страсти глаз сфокусировался на любимом, губы хрипло прошептали его имя, а руки взметнулись к Эдварду.

– Tranquillo, un po ‘, fino al momento (тихо, малышка, пока не время), – пробормотал он, неторопливо раздевая своё сокровище, смакуя каждое движения, ловко отстегивал подвязки, скатывая чулки, размыкая застежку пояса.

Каллен был деликатен, соблазнителен, и Белла трепетала от того, насколько эротично было то, как он, обнаженный и совершенный в скульптурности своего тела, расчерченного рваными линиями шрамов, обнажает ее для себя.

Шелк цвета бургунди и шитье лифа заняли свое место в груде одежды в углу. Кожа к коже, шепот к шепоту, и дыхание, сливающееся в единый звук. Эдвард покрывал каждый дюйм тела любимой поцелуями, нежа изгиб шеи, лаская мочки ушек, гладя лицо, он не мог насытиться ею, не отдавая ей инициативу ни на секунду, желая доставлять ей удовольствие так, чтобы Белз снова и снова замирала в немом крике, достигая своего края.

Каллен боготворил ее округлую грудь с пуговкой розового соска, упругий, но нежный живот с ямочкой пупка, в которую он нырял кончиком языка, щекоча, чтобы слышать ее смех в темноте. Лишь на мгновение Белла выскользнула из его рук, но он ловко обхватил ее руками, накрывая собой.

Когда желание стало неутолимым, Эдвард мягко перекатился на постели так, чтобы девушка лежала на нем сверху, намекая, что она может взять инициативу на себя.

Белз обхватила своими бедрами Каллена, когда они сливались воедино, развернувшись к нему спиной – их тела сплелись в едином танце страсти, подчиняя и подчиняясь. Его ладони сжимали ягодицы Изабеллы, удерживая нужный ритм, то ускоряя, то замедляя. Эдвард заворожено наблюдал, как движутся мышцы ее спины, как кожа покрывается мелкой россыпью капелек пота, меняя свой алебастровый цвет на нежно-розовый.

Каллен обхватил спину любимой, прижимая ее к себе так, чтобы она могла распластаться на нем, словно мазок акварельной краски на шероховатом листе бумаги. Два разгоряченных тела свивались в единый замысловатый узор, в котором не было начала и конца – он был сомкнут, неразделим, как причудливый цветок челночного кружева, что плетется раз и навсегда…

Музыка, проникающая сквозь распахнутые окна гостиничного номера, устало затихала. На ночном небе уже просматривались первые проблески рассвета, еще почти незаметные, они напоминали золотистые нити краски, что проглядывает сквозь трещины старого холста.

Эдвард, баюкая, держал обожаемую женщину в своих объятиях – она парила на грани яви и сна. Белла прижималась к любимому обнаженной спиной, стремясь быть так близко, как только можно.

Каллен нежно подхватил каштановые локоны, отводя их в сторону. Тонкий луч уличного фонаря вдруг остро высветил у Белз под лопаткой шрам, напоминавший смятый бутон розы. Эдвард судорожно вздрогнул, как всегда вздрагивал, видя ярко-розовый рубец, словно это был его собственный шрам, вернее, рана, которая не заживает. Мягкими поцелуями он покрыл растерзанные лепестки розового бутона, прося прощения у них, у Беллы, коря себя и благодаря Бога за то, что Он сохранил ей жизнь, оставив лишь эту вечную метку на ее совершенном теле.

Возможно, Эдвард не стал бы спешить со своей благодарностью, если бы только знал, что еще уготовил им Всевышний…

Помоги мне прожить эту жизнь,

От лучей света лун убегая! И так тихо за нами гнались Эти блики, с тенями играя. Ты не будешь знать слова “печаль”, Ведь мы вместе, а это меняет Все, что было до нас. И не жаль Тех мгновений, что грустью растают! Проведи со мной тысячи дней! Сотни тысяч! А может десятки! Мы под светом ночных фонарей Поиграем у берега в прятки! И пускай люди смотрят на нас, Как на маленьких глупых детишек. Мы не станем скрываться от глаз – Пусть наш смех будет всюду услышан!

Мы же счастливы будем вдвоем.

Горячи, словно пламя от свечек. Будем счастливы ночью и днем, И под утро, и в гаснущий вечер!

– Черт бы тебя побрал, Эммет Свон! – пытаясь отдышаться, проворчал Джаспер, закончив надувать очередной воздушный шарик.

– Да ладно тебе! – отмахнулся от него Эм. – Тебе все нипочем! Взгляни лучше на мои губы – они распухли так, будто мне вкололи ботекс!

– Зато мои легкие уже горят огнем, – парировал Джас.

– Курение вредно для здоровья, – усмехнулся Эммет.

– Нет, это не курение вредит здоровью, а идиотские идеи друзей-жмотов, не пожелавших раскошелиться на гель для воздушных шаров! – начиная злиться, возразил Джаспер.