Текст книги "Пять ночей. Вампирские рассказки (СИ)"

Автор книги: Николаос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Я проглотил «дорогого Уильяма» вместе с куском пепперони и только огрызнулся:

– А вам что?

– Как это что? Ведь наша жизнь теперь зависит от вашей. Чтобы нас не растерзали мародеры, вам просто необходимо нормально питаться. А то вдруг вы отравитесь, и Первый свалит все на нас.

Да, кажется, у него, в отличие от меня, было хорошее настроение.

– Угу, – буркнул я, – вы-то, конечно, знаете, что есть, чтобы не умереть…

– Это не рискну предлагать. Но если хотите, Джиа что-нибудь вам приготовит.

У меня кусок пиццы поперек горла стал. Джиа только улыбалась, как Мона Лиза, и продолжала поливку цветов.

– Что приготовит? Протеиновый коктейль?

– Зря вы так, – Калеб сел напротив меня, что совсем не улучшало мне аппетит. – Джиа умеет готовить форшмак и еврейский салат.

– Рудименты прошлого?

– Да нет, научил один приятель. У него такое хобби – когда расслабляется, готовит блюда национальной кухни, а потом скармливает бомжам.

– Откармливает? – спросил я ехидно.

– Что вы, – сказала Джиа, – он бомжей не ест. Брезгует. Ну так что, приготовить вам чего-нибудь? Только не салат, пожалуйста, у меня от чеснока расстройство сна.

Внезапно я почти отшвырнул пиццу, потом медленно отодвинул стул и вышел в другую комнату. Но если я думал, что они оставят меня в покое, то зря.

– Что случилось? – Голос у Джиа был встревоженный, будто ее это и вправду интересовало.

– Сам бы хотел знать, – сказал я с тихой злостью. – Не понимаю, почему вы так… покладисты. Не пытаетесь от меня избавиться. Носитесь со мной как с дорогим гостем, Уильям то, Уильям се! Не знаете, в какой угол посадить! Поистине ангельское терпение, как для парочки монстров.

– Ну во-первых, откуда вы знаете, что мы не думаем, как от вас избавиться? Во-вторых – таковы были ваши же условия, если помните. А в-третьих – вы нам не мешаете.

– И не раздражаю?

– Пока нет, – ответил Калеб спокойно.

– Хотите, чтобы я поверил?

– Уильям, ваша беда в том, что вы судите о других по себе и себе подобным.

Он стоял передо мной, а я смотрел в его глаза и искал там подвох. То, что я ничего не находил, к сожалению, ни о чем не говорило.

– И что, если я ударю по одной щеке, вы подставите другую?

Калеб едва заметно улыбнулся.

– Попробуйте.

– Я не буквально сказал.

– Неважно, это хорошая идея. Сделайте это и узнаете.

Мне отчего-то стало моторошно. Джиа стояла неподалеку и молчала.

– Я не хочу вас трогать, я здесь не за этим.

– Вы меня боитесь? – Калеб подошел еще ближе. – Но ведь у вас такие сильные тылы. Они ведь сильные?

– Я не боюсь вас.

– Тогда сделайте это, и мы все узнаем, что произойдет. То ли вы уверены в своей защите… то ли не совсем. Если вы действительно так сильно боитесь нас – то нам хотелось бы это знать. Если вы не уверены в себе, ваши друзья и близкие могут погибнуть. Вы ведь не подвергли бы их такой опасности попусту?

– Нет, – сказал я, – разумеется, нет. Просто я не хочу вас трогать и все.

– Конечно, вы можете ударить Джиа, если хотите.

Я вздрогнул даже от подобной мысли.

– Вы в своем уме?

– А почему нет? Вы же не считаете ее женщиной – в классическом смысле. Вы ее даже человеком не считаете, так почему нет?

Я взглянул на Джиа краем глаза, будто ища поддержки, но не нашел ее.

– Вы боитесь нас, Уильям?

У него были странные глаза – темнее, чем молочный шоколад, но светлее, чем черный. Каждый взмах ресниц чертил лицо тенью. Тонкая цепочка выглядывала из-под рубашки, и я рассмотрел, что на ней висело. Крест. Не распятие, а гладкий крестик из белого золота, слегка утолщающийся к концам наподобие мальтийского. Но все равно – в самом страшном сне я не предполагал увидеть вампира с крестом на шее.

У меня все мысли в голове исчезли, и убей меня Бог, если я знал, как поступить правильно.

Внезапно выражение его лица стало почти жестоким. Почти – потому что это было похоже на иллюзию, будто я видел в перспективе – то, что произойдет, если на миллиметр сместить черты этого бесстрастия. Калеб сделал еще шаг в мою сторону, и тогда я его ударил. Скорее, это был жест отчаяния, продиктованный больше паникой, чем здравым умом. Я должен был врезать ему в челюсть, будто вышел из себя, а вместо этого дал пощечину, словно он меня оскорбил. Но это было не так. Он меня просто очень сильно напугал.

Это было все равно, что бить восковую фигуру, неподатливую и гладкую, как атлас на крышке гроба. Он смотрел на меня пару секунд, и это были очень долгие секунды. Планета замедлила свой ход. За это время я успел поверить в то, что через секунду буду лежать здесь мертвый, а планета просто возобновит ход, будто ничего не случилось.

– Видите как просто, – Калеб едва коснулся пальцами щеки. – Теперь хотя бы мы знаем, что вы не блефовали.

Я моргнул, но ничтожного времени, пока мои глаза оставались закрытыми, хватило, чтобы все изменилось. Теперь передо мной стояла Джиа, в этой полутьме почти то же самое лицо и с тем же почти жестоким выражением, которое мне привиделось. Привиделось – потому что его не было на самом деле. Она казалась такой красивой, что захватывало дух… и наверное, за это можно на многое закрыть глаза.

Собственно, разве не эта мысль привела меня сюда…

– Простите его, дорогой Уильям, – сказала она мягко. – Не расстраивайтесь, все образуется.

– Неужели? – произнес я шепотом, но меня уже никто не слушал.

* * *

ГОЛОДНЫЕ И ЖАЖДУЩИЕ

И день за днем – сигареты и кофе,

Мы не умрем никогда,

Обещанья – мой профиль…

Я вернулся на «кухню» и сел, повернув стул наоборот, лицом к окну. Меня что-то мучило, какое-то чувство, природа которого пока не была мне понятна. Больше всего оно походило на сожаление, будто я сделал нечто недостойное.

Взглянув в стекло, я увидел отражение Калеба, он стоял позади меня и смотрел в ту же точку.

– Я не хотел, – сказал я. У меня бы язык не повернулся извиняться, но требовалось что-то сказать, и это был наименее болезненный вариант. Потому что правда. Я не хотел.

– Знаю, – сказал он. – Забудьте. – Он положил руки мне на плечи и слегка надавил. – Кошмар, Уильям, вы весь как камень. Напряжение убьет вас быстрее, чем плохая еда.

– Все нормально, – я дернул плечами, чтобы он убрался, но вместо этого Калеб надавил где-то в области первого позвонка, и по телу потекло тепло.

– Вы что, снова забыли, что мы должны заботиться о вас? Расслабьтесь, я вас не съем.

– А хотели бы?

Я предпринял новую попытку избавиться от него, но он слегка наклонил мою голову вперед и провел сжатыми пальцами вдоль позвоночника… Я передумал. В конце концов, ничего страшного в этом нет, на то она и релаксация.

– Плохой вопрос. Придумайте другой.

– Я одно знаю – что не стал бы убивать даже ради самой лучшей еды.

Калеб осторожно разминал мне плечи короткими движениями, и поначалу растекавшиеся под кожей вспышки в прямом смысле лишали меня возможности думать. Мозги пульсировали «вкл. – выкл.», а я давно забыл, что собирался уходить.

– Не сравнивайте ваш голод и нашу жажду, – сказал Калеб и свел мои плечи так, что щелкнули суставы. – Я попытаюсь объяснить понятными образами. Наркоман, убивающий ради дозы, вам понятен?

– Это распространенное явление.

– Тогда представьте себе наркомана на начальной стадии – когда наркота еще дает кайф, а не просто подавляет ломку. Представили?

От очередного нажатия у меня перехватило дыхание, и я чуть не сполз под стул. Ого. Так и кончить недолго… Его пальцы доставали до таких точек, о которых я и не догадывался, и вполне вероятно, никогда бы не узнал об их существовании.

– Ну… представил.

– А теперь представьте, что он получает дозу за дозой практически даром, да еще кроме всего прочего наркота теперь не убивает его, наоборот, она необходима для жизни. И плюс вечное блаженство, никогда не переходящее в простое отсутствие боли. Ведь рано или поздно приходится платить за то, что раньше и так имел, но не ценил – это не тот случай. А теперь, – если пища вам ближе, чем доза, – представьте, что ощущаете это безмерное удовольствие после каждой трапезы. Разве вам не захочется все время есть и есть? Не для утоления голода, ибо это невозможно, а ради кайфа?

– Мышка, которая давит на кнопку, – сказал я, – помню. Но мышка не убила никого, кроме себя. А ваш кайф несет смерть другим, и это вас не останавливает.

– Как не останавливает наркомана в поисках дозы или охотящегося хищника. Вы достаточно умны, Уильям, чтобы понимать – с точки зрения природы, в масштабах планеты разумная жизнь не имеет никаких преимуществ. Смерть демократична – человек или муравей – ей без разницы.

– И это что, единственный путь?

– Чтобы жить – увы, да.

– А чтобы получать кайф?

– Вы о сексе? – Выражение его лица плохо угадывалось на темном стекле. – Наркоманы теряют к нему интерес вовсе не из-за несостоятельности – она приходит позже, а по причинам, ранее упоминаемым. К тому же в нашем случае он кажется таким бледным и невыразительным, что годится только как дополнительный процесс. Зачем напрягаться ради едва заметной вспышки, если можно получить быстро и много, совмещая удовольствия?

– Значит, секс сам по себе для вас не важен.

– Как символ. Как фон. У вас просто нет других путей, а если есть, то они вас убивают. А нас – спасают, хотя опять-таки – дорого стоят вам…

– Выходит… раз секс не важен, то все равно с кем?

– Вы имеете в виду пол? Видите ли, пол – понятие чисто функциональное. Любовь, влечение, страсть у людей, пусть подсознательно, но имеют одну цель – размножение.

– Не всегда.

– Всегда, всегда. Подумайте – и поймете, что я прав. Влечение сводит людей вместе и заставляет заниматься сексом, любовь обеспечивает ребенку комфорт, поддерживает в семье благоприятные условия для его роста. Задание выполнено – и чувство уходит. Не выполнено – все равно уходит, потому что, как любая программа, имеет срок действия… Для нас же размножение – следствие, а не причина. Когда любовь не имеет задачи, она просто есть и она не уходит, потому что никем не запрограммирована и никем не может быть отключена. Так что если вы имеете в виду пол, то да, он не важен. Но не все равно с кем. Никогда не все равно с кем.

Так глубоко копать мне не хотелось, и я предпочел вернуть разговор в прежнюю колею:

– Но этого все равно недостаточно, так?

– Этого чего?

– Если ваша жажда такая… то как же вы с ней боретесь?

Я и не заметил, что Калеб остановился.

– А мы не боремся.

Его ладони скользнули мне под скулы, и через секунду он повернул мою голову вправо с кошмарным треском – будто сломалась шея. Потом в другую сторону – и только после этого меня окатило такой волной ужаса, что трудно стало дышать. Не знаю, что меня сильнее испугало – то, что он мог оторвать мне голову, как цыпленку, или то, что я почти позволил это сделать.

Но ничего ведь не произошло.

К тому же это был не только страх, он был замешан на другом – на своего рода оргазме, совсем не связанном с сексом, абсолютно другого порядка, и от этого превосходящим качественно в тысячу раз. Чисто тактильный оргазм – раньше я бы в это не поверил.

– Где вы этому научились? – спросил я, когда волна этого то ли страха – то ли кайфа отхлынула, и перед глазами перестали мельтешить серые пятна.

– Я не учился. Я этого вообще раньше не делал. – Калеб отступил от меня, и мне стало почти жаль. – Какие вы, люди, все же странные. Закрываетесь в себе так, что хоть разбейся, а тело отзывается на самые примитивные касания.

Эти слова неожиданно вызвали у меня досаду, будто счет сравнялся.

– А вы, можно подумать, открыты для общения.

– Мы хотя бы не читаем Карнеги как Библию.

В окне мелькнуло зыбкое отражение Джиа – она сделала себе греческий хвост, подчеркивающий великолепную линию скул и шеи.

– Что я пропустила? – спросила она. – О чем вы говорили?

– О сексе, – сказал Калеб.

– Ничего не о сексе. – Я попытался быстро встать, но забыл, что стул стоит наоборот, и чуть не грохнулся вместе с ним. Ноги меня плохо слушались. – Мы говорили о еде.

– Ты разве не объяснил, что это ягоды с одного куста?

– Ну да. – Калеб обнял ее и поцеловал в висок, она обвила его руками за шею. – Поэтому насчет предмета разговора мы оба правы. Вам лучше, дорогой Уильям?

Я буркнул что-то невразумительное вроде «угу, нормально» и счел нужным удалиться. Проще говоря – смыться. Когда я уходил, они танцевали на кухне под Шаде.

Мне действительно было гораздо лучше, у этого сукиного сына потрясающее чутье и руки. Если он и правда делал это впервые, то надо порекомендовать им открыть салон. В общем, насчет физического состояния претензий нет, но моральное… кажется, сейчас я еще дальше, чем был вначале.

В комнате, где я иногда сплю, Джиа повесила картину, которая мне понравилась.

Надо бы позвонить Халли. Через «не хочу».

…Я что, сказал «не хочу»?..

Конец записи.

* * *

СВЯЩЕННЫЙ ГРААЛЬ

Расскажи мне сейчас, пожалей дурака,

А распятье оставь на потом.

ЗАПИСЬ 9. Сегодня Джейсон звонил на мобильник, все пытался выяснить, где я провожу отпуск. Я сказал, что в нужное время он узнает первым.

Вечером неожиданно открылась тайна морозильных камер, оказавшаяся вовсе не мрачной. Я шатался по дому в поисках, фигурально выражаясь, живой души, и нашел Джиа в их комнате.

– Хорошо, что вы пришли, Уильям, – сказала она. – Мне нужна ваша помощь.

Я подошел ближе и увидел на кафельном прямоугольнике со стоком, приведшем некогда меня в полное недоумение, кусок льда внушительных размеров. Рядом лежали несколько ножей разной формы и еще некоторые предметы непонятного назначения. Лед уже не был бесформенной глыбой, на нем проступали какие-то черты. Похоже на Калеба.

– Ясно, почему здесь так холодно…

– Температура как раз подходящая, лед едва тает. Положите руку сюда, – она взяла меня за запястье и подвела мою руку поближе к будущей скульптуре. – Ненадолго.

Холод ужалил ладонь почти до боли, лед под ней поплыл. Пальцы у Джиа были почти такие же холодные.

– Тепла недостаточно, – объяснила она, – у нас вроде разгрузочного дня. Все бы хорошо, но руки ледяные и плохо плавят.

Джиа дала моей руке прийти в норму и попросила провести пальцем еще в некоторых местах. Угловатости сгладились, портрет стал почти совершенным.

– Вы только его изображаете, Джорджия? – спросил я.

– Нет, но часто. Разве это не естественно – видеть тех, кого любишь, даже в куске льда?

Что-то подтолкнуло меня, я наклонился и провел ладонями по ледяному лицу, по линии скул, под глазами. Джиа не возражала. Оно тут же изменилось – теперь это было другое лицо, чье-то лицо. Хотя почему чье-то? Ее лицо.

– Я не знаю, как говорить с вами об этом, – ответил я наконец, приткнувшись рядом и дрожа от холода. – Наши чувства скорее всего так же различны, как способ жизни.

Джиа пожала плечами.

– Уильям, Господь не создавал любовь отдельно для каждого. Ее-то вполне достаточно одной на всех.

– Я думал, все вампиры атеисты.

Тут она рассмеялась, глядя на меня, будто я неудачно пошутил.

– Мы, дорогой мой Уильям, как никто понимаем величие Создателя и преклоняемся перед ним. Просто у каждого из нас много времени, чтобы смириться с тем, что Он – несовершенен. Однако же Он создал нас, и мы воздаем за это должное.

Джиа протянула ко мне руку, и я увидел копию крестика Калеба на ее браслете.

– Подождите, – сказал я подозрительно. Это просто не укладывалось в моей голове. – Создал вас?

– Ну а кто, по-вашему, создал нас? Никто, кроме Творца, не наделен такой властью. Я не сильна в теологии, но Творец у нас однозначно общий.

Сам Калеб материализовался чуть ли не в тот момент, когда я вспомнил его. Он забрался с ногами в кресло недалеко от нас и начал выбирать музыку на ближайший час.

– Кто, как не Создатель может позволить себе так много? – подключился он с деланным равнодушием. – Он ведь сотворил и дьявола, почему же вы зациклились на нас?

– Кажется, там изначально задумывался ангел…

– Конечный результат важнее.

– Что бы вы ни думали, Он создал и вас, и нас, – сказала Джиа терпеливо. – Кто мы такие, чтобы судить Его? Мы всего лишь дети Его, и Он не делится с нами своими секретами.

– Может, в теологии вы и не сильны, зато сильны в софистике, – проворчал я, чувствуя, что русло разговора мне не нравится – как никогда не нравился анализ художественного текста. Нет лучшего способа убить очарование произведения, чем разобрать его по косточкам.

– Это не более софистика, чем все беседы о Нем. – Калеб вытянулся в кресле, наполовину скрытый тенью, только глаза блестели. – Все предположения – только домыслы, никому не понять замыслов Его и целей.

– Неисповедимы пути? – спросил я почти со злостью.

– Совершенно верно. Он дал вам власть творить себе подобных. Он дал ее и нам. Он дал вам возможность убивать – равно как и нам.

– Он дал вам силу прервать свою жизнь в любой момент, – добавила Джиа, – как и нам.

– А разве самоубийство не грех?

Она усмехнулась.

– Подумайте, Уильям, разве Он позволил бы делать то, что Ему неугодно? Он несовершенен, но Он мудр, кто с этим поспорит?

– И почему, если так, церковь считает вас нечистью?

– Церковь – не Бог, и никогда Им не была, и не говорила Его устами. Вы не задумывались, почему церковные атрибуты действуют на нас только в мифах и плохих фильмах? Потому что это с их точки зрения логично, хотя и нефункционально. Знаете, как первые модели самолетов – все в них вроде правильно, только не летают.

– К тому же в некоторых случаях мы куда лояльнее вас, – произнес Калеб. В отсвете ламп крестик сверкал на его груди почти вызывающе. – Хотя, несомненно, вы – Его любимые дети.

Я даже про холод позабыл.

– Это в каких таких случаях? Уж не в тех ли, когда жрете то, что вам не принадлежит?

– Вегетарианец да возразит мне, – пожал он плечами, – но это мы уже обсуждали. Я о другом. Мы, в отличие от вас, даем нашим детям выбор.

Я заметил, что Джиа помрачнела, будто направление разговора переставало нравиться и ей.

– Вы толкаете их в этот мир взашей, – продолжал он, – вытаскиваете щипцами, и все, что можете предложить – неминуемую смерть и горькие сожаления о быстротечности жизни. Вы столько говорите о прекрасной душе, а сами плодите уродов, чтобы их же потом упрекать в несовершенстве.

– Но не нарочно же!

– Само собой, – сказал Калеб миролюбиво и снова откинулся на спинку кресла. – Эти оплошности как раз и компенсируются короткой жизнью. Вспомните наш разговор о красоте – делать уродство вечным жестоко, не правда ли? Вот мы и не допускаем этого.

– Но вы ведь сами сказали, что не должны судить Его? Раз он создал этих людей такими, значит, такова Его воля!

Развитие этого разговора нравилось мне все меньше.

– Такова Его воля при создании смертных, – вмешалась Джиа. Она уже давно превратила тающую скульптуру во что-то абстрактное. – Мы-то можем избежать этого. Вот вы, Уильям, хотели бы быть уродливым? – Потерявший форму кусок льда повернулся ко мне, пугая безликостью обожженного лица. – Я не говорю про вечность – даже в рамках короткой жизни?

– Никто не хотел бы.

– А почему? Видите, вы ничем не отличаетесь от всех. Вы живете в мире, где красота – если не безоговорочный залог успеха, то обеспечивает нормальное отношение. Если тебе посчастливилось родиться красивым – несмотря на дурацкие пословицы, это уже половина дела, ты можешь рассчитывать на многие вещи просто так, ни за что. Как говорится, за красивые глаза. Красивые люди гордятся своей исключительной внешностью, хотя это ни на йоту не их заслуга, и считают, что выше некрасивых, что заслуживают большего. Самое забавное – общество их в этом активно поощряет. Так что вы с вашим культом красоты можете упрекать нас и наших детей в чем угодно, но не в уродстве.

Я промолчал. Потом сказал:

– Какая разница, как выглядит зло?

– Если бы не было разницы, Уильям, вас бы этот вопрос не мучил.

Я вышел и очень долго набирал себе воды, внутренне злясь, что в который раз позволил завести себя в лес и бросить.

Когда я вернулся, Джиа стояла у окна, а Калеб наслаждался своей любимой Шаде, воспевающей неординарную любовь.

– Джиа, может, хватит мальчика грузить? – сказал он. – Это не совсем то, чего он ожидал.

– Он сам это затеял, Кейли, и мы не виноваты, что он слышит не то, что хочет. К тому же этот мальчик всего на пару лет старше, чем были мы… А что? Он тебе нравится?

– А тебе нет?

Я вошел, чтобы они меня услышали.

– Только один вопрос. Вы сказали, что мы – Его любимые дети. Почему тогда ваш выбор настолько шире? Почему вы вечны, а нам приходится умирать и жить в этой мыслью?

Джиа отвернулась к окну, и ее голос стал ниже и глуше, будто она устала или испытывает боль. Странное выражение – испытывать боль. Скорее уж это она испытывает тебя…

– Да, но вы-то не знаете, что потом. Возможно, в конце жизни вы сбрасываете с себя эту личину, как бабочка избавляется от оболочки куколки. Ваша жизнь, возможно, бесконечно долга и разнообразна, она таит в себе тайны и превращения; наша же – ограничена только этой реальностью. Ваша вечность настоящая, а наша – фальшивая.

– Однако же многие хотели бы вашу вечность взамен. Лучше синица в руке…

– Дорогой Уильям, те, кто называет таких людей самоубийцами, зависшими между мирами, в чем-то правы… Мы действительно теряем нечто, причем знаем об этом с самого начала, но осознаем только через много лет.

– Душу?

– Вряд ли. Вряд ли душу вообще можно потерять. – Внезапно она обернулась, и мне показалось, что глаза ее сверкнули, как мокрое стекло. – Знаете, есть такой фильм, «Индиана Джонс в поисках священного Грааля». Вы его видели?

Интересный переход.

– Конечно, кто его не…

– Там есть эпизод про Тропу Бога. Одно из трех испытаний на пути к Граалю. Обратите внимание, и возможно, поймете все сами.

Я взял этот фильм в прокате на следующий же день. Но Джиа меня переоценила. Вряд ли я могу похвастаться, что понял.

И еще меня немного раздражает, что я не могу определить, кто в их паре лидер. Как только я укрепляюсь в одном мнении, его тут же приходится менять. И так постоянно.

Как-то мне нехорошо.

Конец записи.

* * *

КРАСНАЯ ЛУНА

Съешь меня.

Они тратят время, как неразменную монету, и мне иногда больно на это смотреть…

Они могут целоваться часами. Как часами могут слушать музыку или смотреть по телевизору все подряд, даже не переключая каналы, или танцевать, или просто смотреть в окно. Или заниматься любовью. Но целоваться им нравится больше.

Сначала я был уверен, что они меня так выживают. А на самом деле это для них обычное дело. Они целуются по много часов подряд в любом месте дома, будто меня нет, – да им просто все равно. Я могу хоть свечку держать, хоть над головой стоять – это им не помешает. Это похоже на влюбленность первой стадии, хотя подозреваю, что они знакомы дольше, чем я живу. Возможно, то, что рассказал мне Калеб о бесцельной любви – правда?

* * *

ЗАПИСЬ 10. Я чувствую, что чудесно и безболезненно перестроился на ночной образ жизни. Правда, днем не снятся сны, но это скорее плюс, чем минус. Я почти перестал покидать дом, здесь легко было убить время, просто гуляя по комнатам и находя себе занятие совершенно неожиданно. Это напоминает уборку в библиотеке – ставишь стремянку, вооружаешься тряпкой, стряхиваешь пыль с первой книги, открываешь ее… потом садишься на ступеньку и читаешь. В общем, если количество обеспыленных книг перевалит за три, это еще какая удача.

А еще я перестал думать – то есть не совсем, только о вещах, занимавших меня раньше. В том числе и о том, что я здесь делаю.

Сегодня мне было особенно скучно, но найти Калеба и Джиа я не мог. Или наоборот – я не мог найти их, и от этого было скучно? По идее, они давно должны были вернуться домой, но то ли сделали это незаметно, то ли еще гуляли. Сегодня первая ночь красной луны, это не преувеличение, она действительно красная, будто ее окатили кровью. Вампирская романтика. Может, они не могут нагуляться?

Но вместо того чтобы спокойно ждать в баре, я продолжал накручивать круги по дому, как одинокое привидение, не в силах сидеть на месте. Я не мог сидеть один, мне было не по себе и хотелось найти хоть кого-нибудь.

Ищите и обрящете, сказал мудрейший. Из гардероба размером с мою бывшую квартиру Джиа выгребла все вещи и устроила нечто, не уступающее по высоте гробнице супруги фараона, а то и самого фараона заодно.

– Желаем облагодетельствовать Армию Спасения? – спросил я, втайне непонятно чем довольный.

– Хуже, – сказал Калеб. – Ищем облачение для приема.

Джиа бросила в него свой выкопанный из глубин прозрачный халат с меховой отделкой, он поймал его на лету и театрально закутался. Любой другой выглядел бы в таком прикиде как идиот или трансвестит, но Калеб оказался странным исключением. Он поймал еще несколько шмоток, после чего просто улегся на ворох и следил за Джиа. У нее дела шли не лучше.

– Что за прием?

– Так, ерунда. Только для членов клуба.

– Я думал, вы вместе не собираетесь. В целях безопасности.

– Очень редко, – сказала Джиа рассеянно, – но вовсе не в целях безопасности. Поверь, даже в небольшом количестве мы в состоянии раздавить две сотни слэйеров, и никто не заведется с нами, когда нас много. Гораздо выгоднее щелкать нас поодиночке, верно?

– А редко потому, – отозвался Калеб из-за пирамиды, – что мы с трудом выносим себе подобных. Иногда возникает желание пообщаться, но поверь – нечасто и ненадолго. Красная луна – самое подходящее время и повод.

– Красная?

– Это вас не касается, – сказала Джиа.

– Меня все касается. – Я подошел к ней ближе. – Вы что, забыли? Закрытый прием – то, что нужно. И я иду с вами.

Калеб рассмеялся от души.

– Уильям, это невозможно.

– Вы знаете, что я сделаю, если вы мне откажете.

– Уильям, – произнесла Джиа серьезно, отбросив очередную вещь. – Это не шутки. Вы можете натравить на нас Лучших, сровнять этот дом с землей, разнести в щепки хоть весь квартал, но это ничего не изменит. Мы ни при каких условиях не можем вас взять. Есть правила, и взять вас с собой – все равно, что пронести жучок на мафиозную сходку. Если мы сделаем это, погибнем все.

– Ну вообще-то… – начал Калеб, но она так на него посмотрела, что чуть не воспламенила.

– Что? – Сдаваться так быстро я не собирался. – Я уверен, что есть какой-то выход. Вернее, вход.

– Вам это не подойдет, – сказала Джиа твердо.

– Отчего вы так уверены?

Она замолчала в раздражении, тогда Калеб потянул меня за руку и заставил сесть рядом.

– Видите ли, Уильям, вы можете показаться там, но… только в качестве нашей собственности…

…Собственности?

– Тогда какие проблемы? – не сдавался я. – Скажите, что я – ваша собственность и ладно. У меня же на лбу не написано, что я…

– Вот именно, – сказала Джиа. – Вот именно, что не написано.

– Проблема в том, Уильям, что там собираются самые сливки. И заставить кого-то поверить, что вы – наш сателлит, без так сказать… материального подтверждения, нет никаких шансов.

– Какого еще подтверждения? Штампа в паспорте?

– Уильям, вы вообще представляете, что значит принадлежать кому-то из нас?

Честно говоря, я об этом слышал, но никогда не задумывался. Это все было из серии каких-то потусторонних извращений, мне плохо понятных, но от этого не менее дискомфортных. Я знал только, что превращенных называют детьми, а тех, кого оставляют людьми, – сателлитами. В архиве агентства было много материалов на эту тему, однако я их по большинству пропускал, уверенный, что эта информация мне не понадобится ни при каких условиях.

Хотя не нужно было много времени, чтобы догадаться.

– Это… обязательно? – Я облизнул губы, чувствуя, как пересыхает в горле.

– Увы. Кейли, как тебе это?

Джиа приложила к себе серебристое платье-макси с максимальным же декольте.

– С твоей голубой норкой будет бесподобно. А тебе как?

– Слишком ярко. Найди свой костюм от Воронина.

Они с легкостью переключились на другую тему, будто вопрос был закрыт. Но упустить такой момент было очень жаль, эта мысль была от и до рациональной… хотя во мне кипело и абсолютно детское чувство противоречия.

– Вы это специально придумали, да? Чтобы меня отговорить? Или вам так хочется запустить в меня зубы?

Калеб вздохнул с легким раздражением.

– Кажется, это вам не терпится, чтобы кто-то запустил в вас зубы. Если бы это так уж было необходимо, любой из нас не оставил бы от вас мокрого места. Вы прекрасно все понимаете, так что в большинстве грехов нас винить нечего.

Я замолчал, сумрачно глядя на Джиа, забывшую про платья, но все еще делающую вид, что ищет. Если они и лгут, то определить это нет никакой возможности: возможно, не я один здесь решил поиграть. Только боюсь, у меня козырей все равно побольше.

– Значит, если вы от меня не… блин, не кормились, это будет так очевидно? – спросил я уже спокойно.

– Можете быть уверены. Это как… – Джиа щелкнула пальцами, подыскивая адекватное выражение.

– Нечто вроде виртуального клейма, – сказал Калеб. Он перестал рыться в одежде и ждал, чем все закончится.

– И чем это мне грозит? Я же не умру?

Они разом посмотрели на меня, будто не поверили ушам.

– Нет, вы не умрете.

– И не изменюсь?

– Нет, конечно.

– Тогда чем это грозит?

– Чем грозит? – Джиа бросила взгляд на Калеба, потом на меня. – Ничем. Это просто больно.

– Тогда делайте. Я хочу на этот прием.

Некоторое время Джиа молчала, потом повесила на руку платье и вышла, Калеб следом. Я направился следом, стараясь не думать о предстоящем, чтобы не передумать. На вид затея им совсем не нравилась, и это добавляло мне решимости.

Хотя это могло быть игрой.

В комнате Джиа сидела на софе, а Калеб что-то тихо говорил ей. Когда я вошел, они умолкли и одарили на меня одинаковыми взглядами, будто две черные кошки выглянули из темного подвала.

– Уильям, – сказала Джиа, – зачем вам это?

– Я хочу увидеть других. Это что, преступление?

Она не ответила, просто положила руку рядом с собой.

– Садитесь.

Я сел, и мне стало жутко. Не то чтобы я боялся боли, нет, просто знакомое чувство. Они могли убить меня сразу – и не убили. Калеб тогда мог свернуть мне шею – и не сделал этого. Тогда почему сейчас? Я уверен, что все рассчитал правильно, они слишком дорожат своим благополучием, чтобы рисковать им. И почему, интересно, при всей уверенности меня так трясет?

У Джиа глаза стали такие чудные, темные, будто изнутри подсвеченные – может, потому что близко?

– Воля ваша, – сказала она шепотом.

– Не делайте резких движений. – Я настолько засмотрелся, что про Калеба забыл. Он сидел с другой стороны, сцепив руки в замок, в глазах его тоже что-то такое играло, но не так интенсивно. – Вообще не шевелитесь. Иначе могут произойти непоправимые вещи…

– Помните, что одни непоправимые вещи спровоцируют другие, – мой голос сел, то ли от страха, то ли от чего еще. Я же Уильям-никогда-не плачет, мне ли бояться потерять лицо? Мне ли бояться вообще?

– Мы сделаем все от нас зависящее.