Текст книги "Да родится искра (СИ)"

Автор книги: narsyy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Железо! С обеих сторон сражались люди.

Вот оно – начинается. По телу привычно разлился жар, сердце забилось быстрее, занемели руки в кожаных перчатках с меховой подкладкой. Старкальд вдруг смекнул, что ему нет нужды спешить, пропустил несколько человек вперед, нарочно запнулся, дабы потянуть время, и наконец пристроился последним в цепочке воинов. Остальные в полутьме и неразберихе не обратили внимания на его краткую задержку, что позволила укрыться до поры в тени. Старкальд не полез наверх, а слился с темнотой в углу нижнего яруса, затаил дыхание и стал прислушиваться.

Снаружи бой гремел вовсю, и лишь смутные его отголоски проникали под землю. Боевые кличи сменялись пронзительными воплями, перемежались треском разрубаемых щитов, звоном стали. По временам слышались отрывистые команды Думни, громовые вскрики Харси. Там лилась кровь и возносилась последняя дань Умирающему Творцу. Скиталец посмеялся бы, узнай он, что люди и без него отлично вырезают друг друга.

Однако очень скоро голоса снова зазвучали отчетливее; сорнец с ужасом сообразил, что отряд регента не смог сдержать натиска и отступает под своды гробницы, а потому он оказался в ловушке, и в любой момент его предательство и трусость могли быть обнаружены.

Что же делать? Рано или поздно собратья спустятся сюда и станут обороняться в узких местах, дабы лишить врага численного перевеса.

Старкальд тихонько зарычал и выругался от переполнявшего его раздражения и гнева на самого себя. Выход оставался только один: уйти еще глубже и, быть может, на время спрятаться в прорытом змеем тоннеле.

– Думни ранили! – долетел до ушей сорнца чей-то отчаянный крик, и непередаваемая смесь отвращения, озлобления и горечи затопила его разум, стала рвать на куски.

Как это пережить? Его подмывало плюнуть на все и броситься на помощь. Еще не поздно было спасти свою честь и кровью загладить черное предательство. Но единственная мысль о Гирфи пересилила и разбила на мелкие осколки все отчаянные потуги совести возобладать над собственной волей.

Он не может. Он отдаст все, что имеет, утопит в грязи доброе имя и лишит себя сна на всю оставшуюся жизнь, но вернет Гирфи. Должен вернуть.

Теперь Старкальд окончательно уверился в собственной правоте. Другого пути нет.

Сорнец бросил последний взгляд к стволу винтовой лестницы со ступеньками из гробов, где мерцали отблески лихорадочного пламени факелов, и повернулся к пролому. На пыльных плитах нашлась брошенная кем-то в спешке лампа.

Темнота ему была не страшна.

Он вдруг вспомнил о найденыше, огляделся, но того и след простыл, а искать его за колоннами и среди завалов времени не было. Постаравшись не замечать доносящихся криков и лязга позади, сорнец зажег свет и поспешил забраться в проход, надеясь, что рано или поздно он выведет на поверхность или хотя бы даст время, чтобы переждать бойню.

Вновь очутившись в тянущейся насколько хватало света дыре, он ощутил знакомое по Шелковице странноватое, придавливающее чувство. Немыслимо, что в мире обитают порождения, способные пожирать земную твердь. Даже раскинув руки в обе стороны, он не охватил бы и половины ширины лаза. Никакая порода не могла устоять против мощи этого чудовища: и мягкий грунт и слой глины и твердый камень – все срезало и прижгло, будто раскаленным лезвием. Часть земли осыпалась, но идти это не мешало. Лишь изредка лаз изгибался, давая неожиданно резкие повороты, в остальном был прямой, словно форма литейщика.

Не пройдя и сотни шагов, Старкальд вдруг ощутил, что голова его кружится от затхлого воздуха, который пришлось буквально хватать ртом. Огонь в лампе почти погас. Тоннель тянется слишком далеко, он задохнется. Нет, этот путь приведет его к смерти. Нужно просто затаиться и подождать, пока все закончится.

Старкальд вернулся к провалу, притушил свет и замер. Вопли и стоны умирающих резали по сердцу, но вот и они стали смолкать. Дышать тут было несравненно легче, хоть воздух наполовину состоял из едкой пыли.

Вдруг по полу гробницы совсем рядом застучали сапоги. Не успел он опомниться, как в провал ввалились двое, чуть не сбив его с ног. Один в правой руке стискивал меч и лучину, а левой придерживал раненого, что держался за собственный бок.

У лица сорнца оказался озаренный слабый светом клинок.

– Ты?!

Старкальд признал Хевша. Рожа его была перепачкана, смятый могучим ударом шлем сидел косо, а одна штанина пропиталась красным. Собрат его стонал, согнувшись в три погибели. Завидя позолоту на его наручах, сорнец тут же понял, кто перед ним, и обмер.

– Князь…

Харси приподнял голову – весь в крови, лицо перекошено от боли. Говорить он не мог.

– Ранили его. Бери с другого края и пошли, – нетерпеливо кивнул Хевш.

В спешке он не обратил внимания на то, что меч Старкальда в ножнах, да и вид воина не намекал, что тот участвовал в сражении. Меньше всего на свете Хевш мог подозревать его в трусости или измене.

– Нельзя туда! Задохнемся, – покачал головой сорнец, заслоняя им дорогу и пытаясь привести в порядок мысли.

– А с той стороны убьют! – огрызнулся Хевш. – Всех перебили! Наверху целая армия! Они ищут его.

– Попытаемся прорваться. Ночь уже. Уйти можно. Там хоть какие-то шансы.

Закипая и не сводя с него безумных глаз, сотник втянул носом воздух, прикрыл веки, безмолвно отправляя проклятия всему Нидьёру и его создателю. В эти пару мгновения многое пронеслось в голове Старкальда.

Он снова глянул на Харси. По телу побежали мурашки. От жалости сердце едва не выскакивало из груди. Дыхание у того вырывалось со свистом. Он бледнел на глазах, то и дело харкал кровью. Рана, видно, серьезная, в глубине тоннеля он долго не выдержит, но если труп его не найдут, серебра Старкальду не видать.

Все люди, что братались с ним, делили кров и пищу, перекидывались шутками и строили в дороге планы на жизнь – все они уже мертвы или на последнем издыхании. И назад ничего не вернешь. Все по его милости.

Он сам себя проклял навечно.

Послышались приглушенные голоса. Люди Раткара были уже совсем близко и обещали скоро добраться сюда. Вот показались на лестнице из гробов смутные фигуры, вновь звякнула сталь. Кто-то еще сражался и загораживал наступающим путь в надежде задержать.

В свете факела мелькнула рыжая борода. Прихрамывая на одну ногу и рыча, будто медведь, Думни отбивался, принимая удар на треснутый щит, отводя другой лезвием меча. Он отступал шаг за шагом.

Хевш что-то кричал и тянул Старкальда за собой, но тот не слушал.

В его памяти на мгновение вспыхнул образ Гирфи: ее проникновенные карие глаза под густыми бровями, лучащиеся радостью и наивной добротой, ее точеные высокие скулы, что придавали лицу особого очарования, ее длинные русые локоны, спадающие на плечи.

Он пойдет за ней до конца.

С привычной песнью меч покинул ножны. Глаза Старкальда потемнели. Он сделал короткий тычок – Хевш не успел защититься. За мгновение, пока сорнец вынимал клинок и готовился нанести второй смертельный удар, Харси дернулся в сторону, глянул на него и все понял. Регент выставил перед собой руку, но не по силам ему было удержать того, кто решился навеки себя проклясть.

Оба они, хрипя и сипя, повалились наземь и скоро затихли, а сорнец стоял над ними и бесстрастно смотрел, как встречает смерть последний защитник Вшивой Бороды.

Думни не оглядывался и не видел того, что произошло. Он до самой гибели отбивался, контратаковал, шипел, плевался, щерился в бессильной злобе, стремясь оттянуть неизбежное, не зная, что всякая надежда погибла. В конце концов, пал и он, сраженный несколькими стрелами и забитый ударами кистеней.

Когда Старкальда обступили люди, рядом они обнаружили два трупа. Княжеская кровь, смешавшись с кровью Хевша, стекала по клинку сорнца и капала на холодный камень.

– Я из ваших! Видишь шарф алый? Меня не тронь! – кричал он.

Уже скоро, радость моя, с облегчением думал Старкальд. Все самое страшное позади. Мы уедем отсюда навсегда и забудем весь этот ужас.

Но что это? Он слышит смешки и встречает на лицах ехидные ухмылки. Они молчат, злорадствуют и презрительно кивают на него.

– Кто у вас главный? – процедил Старкальд и стал всматриваться то в одно темное лицо, то в другое, – Говорите же.

Никто ему не отвечал.

Тогда он оттолкнул того, что мешал пройти, но в полу плаща внезапно вцепилась рука, другая схватила за запястье, третья дернула за плечо.

Сзади кто-то приложился ему по виску, сорнец охнул и присел на пятую точку. Второй мощный удар наслал на него темноту, и он провалился в забытье.

Глава 4 – Надежда

Хаверон был мудрым и справедливым правителем. При нем Дом Негаснущих Звезд богател и процветал, насколько это возможно в век испытаний и хаоса, когда горстка людей зажалась в хлипких деревянных острогах или каменных клетушках, позволяя себе лишь редкие вылазки. Еще будучи юнцом, он полюбился народу за смелость и лихой нрав, а едва приняв от отца бразды правления, тут же обрел популярность. Он твердо держал власть в руках, не давая озлобленному младшему братцу даже шанса, чтобы посягнуть на великокняжеский титул. Предусмотрительный Хаверон имел верных соглядатаев всюду, в том числе среди приближенных Раткара, а потому легко пресекал любые интриги и заговоры, рассеивал кривотолки и слухи, порочащие его имя.

Он взял в жены Эгелизу, дочь Ульдаса, владыки Дома Ледяных Туч, и брак вышел удачным. В тот год сняли обильный урожай, стада овец тучнели, реки как никогда полнились рыбой и раками, а порченые приходили редко. Едва солнце закатывалось за горизонт, как все работы оканчивались, и над городом эхом разносился заливистый перезвон гуслей, пронзительные трели дудки или глубокие отзвуки тальхарпы. Всюду слышался смех, люди пускались в пляс, распевали песни, сочиняли стихи, пили мед и славили Шудьда, наслаждаясь простыми радостями безмятежной жизни. Дружина разгоняла гнезда чудовищ и теснила врага все дальше к окраинам. Казалось, тяжелое наследие мрачных веков уходит в прошлое, наступает конец эпохе страха и разорения. Всюду говорили, что род Эффорд и Дом еще поживет, вырастит могучих сынов, которые воспрянут от гнета скитальцевой скверны и очистят север, а то и весь мир.

Но вскоре робкий луч надежды иссяк. Сначала город потрясла весть о том, что Эгелиза, будучи на сносях, подхватила Белое поветрие. Люд всполошился, не разумея, как такое могло случиться. Испугался и сам князь: нагнал ведунов и целителей, травников и монахов из разных орденов. Ничего не помогало – бедняжка сгорала на глазах. Лишь милость Умирающего Творца позволила ей разрешиться бременем прежде, чем она испустила дух. Хилая и недоношенная, малышка вопреки всему выжила и стала для отца тем единственным, что удерживает человека от падения в бездну горя и безумия.

Однако потеря жены сильно подкосила Хаверона, ибо любовь его была пламенна. Он замкнулся, стал меньше появляться на людях, почти не держал бесед даже с близкими, отдал заботы торговли, обороны и внутреннего порядка на откуп советникам. Те не замедлили использовать дарованную власть в собственных интересах.

Печаль Хаверона не ослабла и спустя десять лет после смерти Эгелизы. Он подолгу не выходил из покоев, даже его приказчики и слуги не знали, чем он там занимался, ибо князь скрытничал. Аммия же бродила по дому, как неприкаянная: одинокая и никому не нужная – бабки ее померли, а престарелая тетка пожелала жить в Ледяных Тучах. Только старая Кенья приглядывала за ней, не считая Хинтра, который занимался с девочкой науками.

То время Харси, наместник северной четверти, уже проводил в кутежах и попойках, пока его дружина проливала кровь в сражениях против скитальцевой своры – в их землях год от года чудовищ меньше не становилось.

Судьбы двоюродных братьев походили одна на другую. После смерти жены, славной девушки по имени Утта, Харси потерял опору в жизни и стал утрачивать всякий интерес к тому, что происходит за пределами кабака. Огонь его медленно угасал. Он редко высовывал нос за ворота, еще реже нацеплял кольчугу и шлем, хотя на людях выставлял себя первейшим воякой.

И вот, словно гром среди ясного неба, Хаверон нежданно призывает Харси в Искорку, а пока тот, ошарашенный неожиданным повелением, отбивал зад в седле, гадая, чем эта поездка обернется, сам князь бесследно исчез.

Слуга Хаверона, обеспокоенный долгим беспробудным сном, пошел его проведать, но покои оказались пусты, а кровать не разложена – князя и след простыл. С конюшни не пропал ни один конь, а дозорные у княжеского терема клялись, что ночью никто даже на крыльцо не сходил. На поиски бросились всем Домом: прочесывали каждую канаву, каждую избу, обошли все леса, поля и луга, рыбаки не пропускали на реке ни одного топляка – безуспешно.

Когда Харси прибыл в столицу, народ уже стоял на ушах и роптал, потому как Хаверон тайно составил Волю, объявлявшую своей правой рукой именно его. Это значило, что до исполнения Аммии шестнадцати лет, Харси будет представлять ее интересы и принимать решения, как князь-регент. Вот так лишившийся семьи бедолажник и пьянчуга вдруг стал первым мужем, надеждой и опорой Дома Негаснущих Звезд.

Можно было представить, с какой яростью и негодованием встретил эту весть Раткар в Седом Загривке. Да и сам Харси был изумлен не меньше, ведь Хаверон даже не заикнулся об этом в письме.

Что-то темное настигало Хаверона. Как видно, он о том догадывался, но не пожелал ни с кем делиться. Он предчувствовал свою неизбежную гибель, и заранее подготовленный указ был для него ничем иным, как завещанием. Впрочем, останков его не нашли. Несчастная Аммия, невзирая ни на что, продолжала верить, будто он жив, и заговаривать с ней о смерти отца было делом немыслимым.

Харси принял возложенные на него обязанности как должное, несколько остепенился, усмирил непомерную тягу к бражничеству, а Жердинку-Аммию приласкал и стал воспитывать, как собственную дочь. Своих детей он не нажил – хоть Харси был ветрен и беспечен, но в любви хранил верность погибшей супруге и не собирался променивать память о ней на других женщин. Утта навсегда осталась в его сердце единственной.

Аммия не утратила надежды на возвращение отца. Именно тяжесть потери сблизила ее с Харси, которого поначалу она приняла холодно и даже сторонилась. Мало-помалу наследница княжеского титула поддалась его заботам и доброте, но мрак, обступавший Дом Негаснущих Звезд со всех сторон, отнюдь не развеивался.

***

Только спустя два дня весть о крупном бое добралась до столицы и вместе с первым снегом вихрем разлетелась по дворам, корчмам, рынкам и хозяйствам. Сначала принес ее перепуганный торгаш из Сорна, чей караван из-за обрушения моста был вынужден пройти по старому тракту мимо Хаонитовых могил. Там и обнаружились явственные следы сражения. Трясясь за свою жизнь и сохранность товара, он не стал останавливаться и потому никаких подробностей не сообщил.

Рассказ его возбудил больше тревоги и волнений, чем предчувствия скорби, ибо княжеский отряд был по меркам севера велик и мог не бояться порченых. Однако на следующий вечер в главных воротах показались два запыленных всадника из числа дружинников Южной четверти, что держались понуро, ни с кем не заговорили и проскакали прямиком к Астли, а потом вместе с ним последовали к княжескому дому. Вид при этом у Ледника был чернее тучи.

Голодный до новостей люд стал стекаться к холму, ибо скоро туда пожаловали все прочие советники. Народ пришлось выталкивать от высокого тына едва ли не силой. Старики беспокойно качали головами, бабы, побросав работу раньше срока, судачили и причитали по всем углам, даже дети прекратили игры, уловив, что случилось нечто большое и страшное.

Совет заперся надолго.

Зал, освещенный великим множеством свечей и масляных ламп, был набит битком и гудел, подобно рою пчел. На всех пришедших даже не нашлось лавок и стульев, потому некоторые стояли возле стен. Впрочем, обстановка внутри была настолько горяча, что и те, кто имел под собой седалище, то и дело вскакивали, не находя себе места.

Феор и Астли упросили прискакавших вестников трижды в деталях пересказывать увиденное, ибо донесения их были столь ошеломительны, что с первого раза никто не поверил. Они подтвердили смутные слухи, разносимые караванщиками: княжеский отряд разгромлен.

Не дождавшись регента, их дюжину отправили из Южной четверти навстречу, дабы разузнать, чем вызвана задержка. По дороге недалеко от Могил они наткнулись на оставленный княжеский лагерь, где без всякого присмотра щипали траву несколько коней с седельными сумками. Рядом нашлись и обозники, проткнутые копьями.

Заслышав это впервые, совет обомлел и вспыхнул, словно сухие ветки от искры: посыпались ругательства, гневные восклицания, возбужденные возгласы. Ратные чины наперебой переспрашивали, и хватались то за голову, то за рукоять меча.

Высокородцы вели себя потише, но тоже были крайне взволнованы. Торгаши ярились пуще всех. У одних срывались контракты и пропадала выручка, другие потирали руки, готовясь снова взвинтить цены на услуги перевозки товаров и охраны. Крассур с алчным огоньком в глазах молча выслушивал этот вой и препирательства.

Первый советник раньше всех оправился от потрясения. Копья! Да это измена! Феор коротко переглянулся с Астли; без слов они поняли друг друга и стали наблюдать за реакцией остальных, стремясь выявить возможных предателей среди собравшихся. Самого Ледника Феор сразу отмел – всю жизнь тот посвятил служению Дому, все здоровье отдал за то, чтобы защитить северян. Меньше всего ему было свойственно честолюбие и жажда власти.

Меж тем гвалт немного утих, и свартов заставили продолжить рассказ.

У могильника следы лошадиных копыт отпечатались особенно густо, словно отряд регента состоял не из двух, а из десяти дюжин дружинников. Загадкой это не стало, поскольку там, ближе к центральной башне тела лежали вповалку, без доспехов и оружия – оно нынче дорого стоит. Это развеяло всякие сомнения в том, причастны ли к нападению порченые.

Феор давно наперечет знал тех, кто мог выиграть от смерти Харси. Помимо жадного до серебра Крассура и Раткара – явного претендента на княжение, можно было отметить торгового советника Ганса, однако тот слишком робок для такой рисковой выходки. Он разбогател благодаря уму, а не силе, и никогда не связывался в делах со свартами. Был еще хитрый мастер-первосуд Хатт, чьи намерения и интересы определить Феор затруднялся – уж очень тот был осторожен и скрытен. Конечно, были и другие, обиженные несправедливым судом, обманутые ранее данным обещанием или гневающиеся на Харси за сумасбродство. Оскорбленных, недовольных и тех, кто возрадуется, узнав о гибели регента, едва ли можно перечесть, но не у всякого достанет средств организовать подобное злодейство.

Картина боя рисовалась ясно. Людей Харси подстерегли заранее и прижали к входу в башню, после чего перебили. Силы нападавших явно превосходили численность княжеской дружины. Ни единого мертвого головореза они не нашли – если те и были, их забрали свои. Двери в гробницу оказались затворены и заложены крупными валунами. Подстегиваемые мыслью о том, что внутри могут быть еще живые, дружинники Южной четверти с великим трудом разобрали завал, но обнаружили в башне лишь мертвых: регента и горстку бойцов, что проливали кровь и защищали его до самого конца.

Ошеломленные воины разделились: им двоим выпало отправляться в Искорку, другие помчались за подмогой в Пасеки, а прочие остались сторожить.

Феор усомнился бы в их словах, если б на стол не легла изящная княжеская фибула в форме звезды, что привезли они в качестве доказательства.

Когда вестники в третий раз досказали то, что видели, весь совет вдруг умолк. Люди были оглушены и едва понимали, что теперь будет. Кайни откинулся на спинку кресла и, запрокинув голову, тяжело пыхтел. Натан рассеянно вперился в карту. Крассур шептался о чем-то с Гансом. Астли, угрюмо насупив брови, набивал уже вторую трубку. Он пока не произнес за столом ни единого слова, только мрачно поглядывал исподлобья.

Феор с ужасом подумал об Аммии, которую на совет не позвали, ибо остановить ее плач не представлялось возможным. Бедная девушка – сначала мать и отец, теперь дядя. Никого у нее не осталось, если не считать дальних родичей в Тучах. Он вдруг понял, что должен сам сделаться ее опекуном, ибо, кроме него и Астли, никто ей поможет дожить до шестнадцати лет.

Произошло то, чего он так боялся. Всякий знал, что в случае смерти регента эта роль перейдет к старшему в роду, то бишь к Раткару. Новая власть, что неминуемо укрепится в течение месяца, не потерпит при себе люда, лояльного к Аммии, и легко разделается с теми, на кого укажут верные соглядатаи. Стоило уже сейчас быть осторожнее в речах и до поры не выказывать свою истинную расположенность. Если Феор решится собрать под собой ненавистников Раткара, то устраивать это нужно тайно, с большой осмотрительностью, прощупывая всякого возможного союзника.

Эх, был бы он лет на двадцать моложе. Тогда жизнь кипела в нем, по венам тек настоящий огонь, да и солнце светило ярче. В пятьдесят лет состязаться в интригах непросто, особенно если под боком семья, что в первую очередь станет целью угроз и шантажа. Семью надо скорее вывезти из города, лучше всего туда, куда не дотянутся лапы Раткара и его клики.

Кто же поставил в строй сотню опытных рубак, что легко разделались с княжеской дружиной? Пожалуй, что и у Крассура не достало бы такой силы. Из всех четвертей Дома Негаснущих Звезд самой взбалмошной и мятежной была восточная, в которой распоряжался Раткар. Он годами окармливал людей баснями о том, как толстосумы из Искорки их притесняют: заставляют везти зерно, пушнину и мед, забирают медвежью долю производства металла из Черного города. У Феора в Седом Загривке были свои люди, которые делились слухами и рассказывали о настроениях в логове смутьяна. В последнее время там все чаще заговаривали о том, что неплохо было отделиться от Дома и зажить самостоятельно, как на мятежной Сосновой заставе. От этого шага Раткара останавливало разве что отсутствие удобного выхода к морю. Рыба, икра, тюлений и китовый жир – без всего этого на скудных северных просторах не прожить. Кроме того, зачем довольствоваться малым, когда можно прибрать к рукам все земли Дома?

Южная четверть, отдавшая за последние два десятилетия значительную часть территории порченым, сильно оскудела. В дружинники там шли неохотно, а мужичье, хоть и недолюбливало регента, но ни за что не пошло бы с оружием на своих столичных братьев. Северную и западную четверти отделял от Хаонитовых могил непростой двухнедельный переход – они явно не поспели бы в срок принять участие в засаде.

По всему выходило, что, кроме самого Раткара, организовать ее никто не мог. Быть может, помимо своих сил, он набрал наемников из Сорна, связался с Лепестками или ему подсобил Крассур, чьи люди совестью не обременены и за увесистый кошель готовы продать и собственных детей.

Это понимали все в зале, но каждый упорно делал вид, что отряду Харси пришлось столкнуться с врагом неведомым. Один лишь Данни, наплевав на все условности, шипел от гнева и сжимал кулаки, так что белели костяшки пальцев.

Новость об убийстве брата привела его в такое бешенство, что Астли едва удалось удержать сотника от того, чтобы сейчас же собрать оставшихся дружинников, облачиться в доспехи и отправиться за местью прямиком в Седой Загривок.

– Этот ублюдок умоется кровью, – поклялся Данни, сверкая глазами. Едва ли стоило уточнять, о ком он.

Сотник еще не вполне оправился от болезни, и надсадно кашлял, хотя старался делать это по возможности тише и незаметнее.

– Придержи коней, довольно подношений смерти, – урезонил его надменный Крассур, считавший свое положение при дворе невпример выше. Со всеми, кроме Хаверона, он говорил назидательно, хотя сам был невысокого рода.

Данни удостоил того таким выжигающим взглядом, от которого иной мог обратиться в пепел.

– Пока следы окончательно не сокрыл снег, нужно ехать к Могилам. Доставим тела, подготовим к посмертию, разберемся с семьями погибших. Потом дело дойдет до нового регента. Но сначала увидим трупы, – сказал первый советник.

– Ты не веришь собственным людям? – поднял бровь Ганс.

– Феор прав. Следует соблюсти закон, – поддержал его мастер-первосуд Хатт, долговязый лысеющий старик с проницательными карими глазами, сидевший по левую руку от Феора.

– Ведь это черная мерзость… убийство, – пробурчал Натан. – Кто-то разболтал нужным людям, когда и куда именно поедет регент, где остановится, сколько у него свартов.

– А может предатель среди нас?

Вопрос Астли, редко выступавшего в разговор, повис в воздухе, только усилив нервное напряжение. Выдержав длинную паузу, его мысль попытался развить Кайни.

– Ты кого-то подозреваешь? Кто от этого может получить выгоды, если не брать в расчет…

– Я подозреваю всех, кроме себя, – жестко оборвал его Астли.

– Так соединим кровь и узнаем предателя, – выпалил в ответ толстяк и швырнул на стол кинжал в изукрашенных рубинами ножнах.

– Довольно, Кайни, – махнул рукой Феор. – Если здесь и есть предатель, его кровь не зашипит и не окрасится в зеленый цвет ото лжи и совершенного злодейства.

– Ты прав. Тот, у кого нет чести, произнесет любую клятву. Он давно лишился благословения Хатран, – согласился Имм.

– Что же сказать людям? – спросил другой сотник по имени Туир, крепкий мужик с бычьей шеей и пышным черным усом. Он руководил обороной города в отсутствие Астли.

– Сказать как есть. Новость все равно разойдется еще до утра.

Встал Данни, совершенно разъяренный. Он пробежал по собравшимся взглядом, полным отвращения, и устыдил их:

– И это все? Мы просто стерпим? Есть ли у вас сердцах хоть капля достоинства и мужества? Убили ваших родных и близких, а вы и не думаете о том, чтоб отомстить?

– Всему свое время, Данни, – устало ответил Астли и жестом призвал его сесть. – Если Раткар как-то причастен к этому, головы ему не сносить. Преследование определит виновного.

– Кто же будет княжить, пока не завершится Преследование? – спросил кто-то из толпы.

Все взоры устремились к Первосуду.

Хатт поднялся и прокашлялся. Он редко бывал на людях – в основном на больших церемониях и тяжбах, где требовалось подтвердить законность того или иного решения, то бишь свериться с записями Уклада – первейшего свода законов, который разработал прадедушка Хаверона, Итиль Мудрый.

Дребезжащим голосом мастер-первосуд проговорил:

– Когда князь либо регент скончается или не будет в добром здравии, дабы управлять делами Дома, заменить его должен старший муж рода законного по ближайшей ветви. Да станет так до дня, пока малолетний отпрыск достигнет шестнадцати лет.

Раньше Хатт таскал с собой сам Уклад – массивный фолиант в железном переплете с листами из телячьей кожи, но с годами выучил его наизусть, и безусловное знание Хатта давно не вызывало сомнений.

По залу прошел шепот: «Раткар», «князем станет Раткар». Кто-то одобрительно закивал, другие качали головами и топорщили усы, тихонько поругиваясь.

– То бишь, Раткар, – холодно подытожил Феор. – Если вести подтвердятся, придется отправить гонца в Седой Загривок.

Данни зарычал, со злостью вскочил со скамьи, и, растолкав всех на пути, покинул зал, громко хлопнув дверью. Астли не стал его задерживать.

Стремясь сгладить эту выходку, Хатт снова заскрипел:

– Кроме того, в отсутствие держателя власти принимать законы не должно, а дела обороны, продовольствия и прочие решать по единогласной воле членов совета с ведома малолетнего отпрыска.

– Напомни людям о Преследовании, – подсказал Астли.

– Конечно-конечно. Если случилось так, что смерть князя либо регента вышла по злому умыслу или попущению, совет должен определить особого человека – Преследователя, который станет добиваться справедливой кары для убивцев и прочих, кто причастен. До исполнения сего Преследователь станет неподчинен никому из людей, и новому князю неподчинен, а подчинен только Укладу. И всякий муж должен помогать Преследователю в деле по слову его, правду говорить, виновников не таить, а кто не станет, тому воздать по проступку его.

– Я должен стать Преследователем, – хмуро объявил Астли.

– Есть возражения? – спросил Хатт.

Несогласных не нашлось.

– Астли, сын Другви, становится Преследователем убийц князя-регента Харси, сына Росселя, если смерть того подтвердится.

– Советник, есть еще кое-что, – одновременно окликнули Феора прибывшие дружинники. Оба они поднялись, и один из них сказал:

– Прошу простить нас, память совсем отшибло. В башне на Могилах мы видали ход, совершенно как тот, какой прорыло чудище в Шелковице. Я был в тех местах, потому знаю, о чем говорю. Там-то мы и нашли тело князя.

– Змей и там побывал?! – изумился Феор. – Не он ли убил Харси?

Меньше всего первому советнику хотелось конец своего века доживать в кровавой междоусобице.

Дружинники покачали головами.

– Побывал, да только не он убил. У всех резаные и колотые раны, какие оставляет только сталь.

– Слышали там гул? – спросил Астли. – Дюжина Старкальда докладывала, что в Шелковице из тоннеля доносился страшный гул, будто чудище все еще там.

– Нет, ничего там не слышно. Иначе мы бы, верно, не осмелились войти, – ответил первый.

Второй закивал.

– С того раза еще говорю вам, надо с этой хреномордой тварью что-то делать, а не сидеть сиднем, – выпалил Кайни, назидательно потрясая пальцем.

– Я уже отправил человека в Сорн. Там обосновался странствующий воитель Ордена Божьего Ока. Надеюсь, мы его застанем, – сказал Феор.

Астли презрительно фыркнул и покачал головой. Всем была известна его нелюбовь к Знающим и прочим храмовникам. Ходили сплетни, что в молодости один из таких едва не увел у него жену.

– Разве служители Ордена еще остались? Я слышал, их давно повывели культисты, – удивился Натан.

– После падения Теима и Ховеншора их не стало, но теперь Орден возрождают.

Слухи о таинственном братстве странствующих воинов-монахов, родившемся на обломках старой веры, поползли с юга не так давно. Говорили, что они большие знатоки превращений, случающихся от белого поветрия, а оттого лучше всех понимают, как бороться с чудовищами, заполонившими Нидьёр. Во времена юности мира к ним не раз обращались за помощью короли и наместники, но на север при жизни Феора эти таинственные воители еще не заглядывали.

– Все они, сколько было на моей памяти, – все до единого оказались бахвалами и самозванцами. Никакой пользы от них не дождались, – поделился мнением воевода.

Эти предубеждения первый советник отчасти понимал. Жизнь приучила Астли к тому, что чудес не бывает, а рассчитывать стоит только на дисциплину, сплоченный строй и воинское умение. Огромный опыт подсказывал, что монахи и их колдовские заговоры, одиночки с волшебным клинком, возомнившие себя новыми героями, не стоят и выеденного яйца.