Текст книги "Да родится искра (СИ)"

Автор книги: narsyy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 15 – Белая смерть

В порубе Феор потерял счет дням. Его поместили не в черную темницу, что предназначалась для простого люда и смертников – тех, на кого давно махнули рукой. Это была теплая землянка с печью, ложеницей и кладовой. Здесь убирали нечистоты и несколько раз в день отворяли потолочный настил, впуская внутрь свежий воздух. В таком жилище узник мог протянуть долгие годы.

Пиала с рыбьим жиром тихонько жгла затхлую темноту, будто одинокая звезда на пустом небосводе. Казалось, что по недомыслию или по особой прихоти Маны его, забытого, никчемного мертвеца, оставили догнивать среди людей – тех, кого он так глупо подвел. Ни ран, ни сломанных ребер, ни даже пустяковых царапин он не получил на той кровавой жатве, и от этого почему-то еще больше накатывал стыд. Мысли его расплывались и ускользали, словно мелкая рыбешка от неповоротливого медведя.

Что он натворил? Как мог так просчитаться?

Феор клял себя на чем свет стоит за беспечность, корил за слепоту, легкомыслие и наивность, которые впору юнцу, но не умудренному годами первому советнику. Только Раткара представлял он врагом своим, и пока оба они точили клинки и подсчитывали силы, к ним подобрался делец гораздо более коварный и решительный. Поднаторевший в плутовстве и интригах на торговых войнах, Крассур играючи обвел их обоих вокруг пальца и одним ударом выбил из борьбы.

Он нисколько не сомневался, что с Астли Раткар устроил заученное представление. Собственными глазами видел, как стражник, придерживающий воеводу, едва заметно прижался к нему, после чего пламя свечи вмиг погасло, словно бы от резкого дуновения ветра. Возможно, в рукаве его была запрятана какая-то приспособа, которая и задула огонь. Кто знает…

В любом случае Феор не верил, что Астли мог натворить таких дел. Тот никогда не имел особого стремления к власти – даже воеводой стал только после того, как Хаверон предложил ему это место трижды. Ратное дело – все, к чему он тяготел с детства. Всеми силами, иногда действуя наперекор воле князя, Астли пытался оборонить город от наползающей с юга тьмы. Он был своевольным и упертым, как горный баран, но честолюбия в нем не было и малой толики.

Астли больше нет, как Тильна и многих других. Они не вернутся к женам и матерям, не обнимут детей и не вознесут хвалу солнцу, радуясь новому дню. Их гибель черным пятном останется на его совести.

Но что он мог сделать? Откуда узнал бы, что Крассур за спинами княжьего рода завладел такими силами, что сам решил позариться на владычество? Лишь жалкий трус отказался бы от борьбы и отдал Астли на растерзание Раткара. После убийства Харси и Данни он бы такое себе не простил.

Голова его пухла, он тупо пялился на дрожащее переливами пламя, что бросало на бревна страшные, танцующие тени.

Вдруг сверху послышались приглушенные голоса, звякнули крючья, и люк его подземного узилища со скрипом поднялся.

– Жив еще?! – кликнул знакомый голос.

Внутрь втиснулась деревянная лесенка, и к нему стал с кряхтеньем спускаться Кайни. Ступени жалобно затрещали под его весом. Слуга подал лампу, и Феор заслонился от яркого света.

Кайни и прежде не забывал его: присылал то лекаря, то гостинцы, но сам явился впервые. Крассура он призвал оставить вражду и упросил пощадить Феора, ведь тот еще мог оказаться полезным.

– Ну, как ты тут?

– Да вот, препираюсь с мышью, кому из нас двоих здесь впору называться гостем.

– Дай сроку. Уговорил я его, тебя выпустят, но не сразу. Да убери ты эту хренову масленку, – накинулся Кайни на слугу. Тот вздрогнул и спрятал лампу за спину, после чего Феор смог, наконец, отвести локоть и взглянуть на друга.

Даже в полутьме было заметно, что прежде пышущее здоровьем лицо Кайни утратило привычный румянец и осунулось, а под глазами залегли тени. Губы соляного короля были сжаты, на лбу прибавилось морщин. Феор чуть ли не впервые видел его таким угрюмым и серьезным.

– На-ка вот, – Кайни протянул флягу с хмельным медом, Феор отпил.

– Пока я готовил людей, чтоб нашу вертихвостку выкрасть, она сама едва не сбежала.

– Как? – поперхнувшись и выпучив глаза, охнул Феор.

– Тильнов сын. Как-то выманил ее, подговорил воротных. Выскочили из города, но далеко не ушли – поймали.

– Вьюренн? Один?! Что с ним?!

Гибели еще и ребенка Феор бы не пережил.

– Живой. Поколотили только.

– А Аммия?

Кайни хмыкнул и помрачнел, стал прохаживаться туда-сюда по клети, а доски под ним прогибались и скрипели.

– Ей Крассур ничего не сделает. Это его главное сокровище.

– Куда же они хотели бежать?

– Не знаю, – пожал плечами толстяк.

– Ты пригляди за мальчишкой. Пристрой его куда-нибудь. Лучше подальше. Не то погубит себя.

Кайни кивнул.

– Сама княжна в порядке?

– Здорова, но сильно переживает.

Феор вздохнул.

– Не мудрено. Для нее такой позор обручиться с этим… А что Талик и Мадавк? Неужели наместники просто смирились и теперь будут отбивать поклоны низовцу, что держит нож у горла законного правителя?

– Я послал гонцов, но боюсь, что Крассур и этим озаботился раньше нас. От них пока тишина.

– Эх, если бы Вьюренну удалось! Крассур тут же потерял бы свой главный козырь!

– Теперь ее стережет половина дружины. Просто так не подобраться.

– Что он сам вытворяет?

– Народ его долго поминал. Могли и на колья поднять, но тот вовремя потряс мошной с серебром, уплатил щедрую виру, и люди подуспокоились. Недели не прошло, как к нему перебрались почти все ратники: и наши, и гривастые.

– Хайли разве не созывает знамена?

Раткарова жена никогда не славилась отходчивостью. Зачастую именно она подстрекала мужа на открытое противоборство с братьями в погоне за властью.

– Мне донесли, что она прилюдно поклялась отомстить, но сейчас силенок у нее маловато, потому мечи никто не точит. Слишком много из дружины сбежало к Крассуру и перевезло сюда семьи. Теперь у него три сотни свартов.

– Уже объявил себя князем?

Толстяк фыркнул.

– Крассур… как бишь его родовая фамилия? Хвостокрут? Шерстепряд? Князь Дома Негаснущих Звезд! Звучит, будто коза воздух испортила. И пахнет так же. Нет еще, не объявил. Пока регентом выступает совет с ним во главе. Непременно объявит после свадьбы. А свадьбу он назначил после ритуала.

– Ритуала? – нахмурился Феор.

– Да, того самого. Ты же помнишь, что задумывал Раткар со своей мандой. Девка эта, Палетта, тоже поменяла хозяина по щелчку пальцев. Теперь Крассур ко всему прочему вознамерился стать еще и носителем частицы этого дермоносного Великого Света. Тогда, мол, ни у кого не останется вопросов к его роду. Пропоют пару гимнов, сожгут чучело, хлопнут в ладоши и все. Никто больше не осмелится поднять голос. – Кайни невесело хмыкнул. – Гансу он приказал язык отрезать за то, что тот посмел ему возразить. Теперь всей торговлей заведую я.

– Вот уж доверие! Видно, положиться ему совсем не на кого.

Кайни закивал.

– Совет пустует, а в городе… в городе поветрие. Шатар помер.

– Шатар… – тупо повторил Феор. – Сколько всего случаев?

– Много.

Прежде подобная новость повергла бы его в трепет, но теперь, когда княжий холм обступила полноводная река багряной крови, самая смертоносная пагуба не казалась такой уж страшной. Столько бед накинулось на Искру одновременно, что новая не сильно добавила бы страданий.

После домстолля Феор более не ощущал себя тем, кто может и должен заботиться о городе и огораживать его от бед. Теперь он никто, пустое место – несчастный, что едва способен помочь себе самому.

– Что же Крассур?

– Пытался бороться, но ничего не вышло. Хворь не удержать. Она свирепа и легко разлетается. Беженцы мрут как мухи. Ты ведь знаешь, как они там живут – как сраные сельди в бочке. Крассур запретил лекарям и дружине болтать про поветрие, чтоб не пошла паника, но люди-то у нас сметливые – сами все видят. Как не скрывай тайну, она обязательно выйдет наружу. Коней и собак уже выкупают втридорога, а в караван напроситься можно только по хорошему знакомству. Люди собирают вещи и уезжают. Если до морозов болезнь не схлынет, Искру станут покидать целыми толпами, а хворь пойдет еще дальше на север. Без твоего опыта в этих делах боюсь, не сдюжим.

– Ты просишь совета?

– Да. Никто с этим не справится. Никто, – качая головой, ответил Кайни.

Он помолчал немного и снова заговорил:

– Здесь, под землей, лежат кости всех моих предков до четырнадцатого колена. На полях у старой мельницы бегал мальцом и мой отец, и я, и сын мой, и его дети. Так всегда было. Ты пойми, я ведь во всем этом мало соображаю. Этого монаха никто из нас всерьез не воспринял, а ведь он дело говорил. Крассур и его полудурни-сотники ничего не смыслят. Они думают, что это шутки, что все пройдет. Они напиваются каждый день и плевать хотели на то, что будет завтра! Мне страшно, Феор. Пока еще не поздно, мы должны что-то сделать. Нельзя же просто бросить город. Да и куда отступать? В Тучи? А потом? Уходить по льду на Дальний север? Да вот хрен!

Каждое слово Кайни выговаривал с особым тщанием, точно выплевывал, даже ругательства его стали злее и пропитались ядом.

– Закройте ворота. Запретите людям выходить на улицы несколько дней. Обойдите квартал за кварталом, дом за домом и баграми вытаскивайте больных. Жилища, где найдут заразу, заприте и приставьте стражников, обеспечьте кормежку и быт. Всем – всему городу. Ты знаешь, что придется для этого сделать. Затем разошлите вестников по четвертям, накажите не пускать бродяг на порог, а с меняльниками разговаривать из-за тына, потом…

Кайни вздохнул и перестал вышагивать.

– Ох, едва ли они послушаются меня одного. Пойду с утра снова к этому ублюдку просить и требовать, чтоб тебя выпустили.

– Не очень-то хочется садиться с ним за один стол, – скривился Феор.

– Не дури. Если не удержать город сейчас, потом будет не за что бороться. А Аммия останется княгиней без столицы и даже без собственной земли.

Феор угрюмо закивал.

– Даже спрашивать тебя не буду, согласен ты или нет, – жирным пальцем Кайни погрозил Феору, – пойдешь, и всё тут.

– Ладно, ладно. Не отказался бы размять ноги.

– Жди. Может, завтра.

Феор окликнул соляного короля, когда тот, чертыхаясь, уже вылезал из поруба.

– Спасибо, Кайни.

Толстяк не глядя махнул рукой в ответ.

Глухо захлопнулся люк, и Феор вновь остался наедине с крохотным дрожащим огоньком.

***

Тревоги Кайни раздули угли давно ушедших воспоминаний о том, как Феор впервые столкнулся с Белым Поветрием. То было почти тридцать лет назад.

Тогда он, младший сын дворцового вельможи, решил не идти по стезе отца и, выпросив у него немного золота, по уши влез в торговлю. Наняв несколько фургонов, он курсировал между оазисами и великими городами южных просторов: покупал искусно выделанные ткани, драгоценные каменья, зеркала, специи и сбывал это там, где подобный товар был редкостью.

Феор набирался опыта, заводил новые знакомства. Его караваны, где вместо лошадей использовали верблюдов и ишаков, под палящим солнцем ползли по раскаленным пескам и бескрайним пустошам. Они страдали от пылевых бурь и терпели мучительную жажду, когда колодцы на проторенном пути иссыхали, однако каждый прогон приносил огромный барыш, и едва распродав груз, Феор вновь отправлялся в дорогу.

Он был молод и полон сил, а мир вокруг расцветал новой надеждой. Казалось, что невзгоды Ядовитой войны ушли в небытие, и наступал легендарный век Сайяторма, воспетый в Столпах Света и прочих священных писаниях, ибо с каждым годом все дальше простиралась золоченая длань короля Конхана, внука Аддара. Возделывались дикие поля, лес трещал под натиском железного топора, селянам становилось тесно в стенах, а потому на поймах рек одна за одной рождались деревеньки. Проходило несколько лет, и они превращались в крупные полисы.

Народ благоденствовал и воздавал хвалу богам, Теим и Ховеншор купались в роскоши, а рыцарские хоругви теснили чудовищ к безлюдному Плетеному взгорью и прогоняли их, едва те осмеливались показаться у окраин. Но от напасти, что тогда объявилась, не защитил бы ни один доспех.

Феор хорошо запомнил тот день. Его поезд подступал к каменному полукружью Горсаха, раскинувшемуся на двух холмах-близнецах, когда по ясному небу вдруг побежали тучи, и все оно налилось страшной чернотой. Потом Погибель дважды облетела степной простор от горизонта до горизонта и напустился промозглый ветер, разносивший странную беловатую пыль, похожую на мелкую соль. Люди его, оглушенные и потерянные, погнали животных к воротам, боясь, что наместник повелит запереться в ожидании волны порченых. Так и вышло – едва они оказались по ту сторону стен, как ворота с грохотом захлопнулись.

Перепугавшись, горсашане попрятались в глинобитные домишки и не показывали носа несколько дней, но это не помогло. Город продолжало засыпать этим горьковатым, омертвелым прахом, от одного взгляда на который местные хватались за молитвенные четки. Он забивался в дверные щели, залетал в дымовые отверстия, и не было от него спасения.

Феору пришлось выложить половину всей выручки обезумевшему от ужаса хозяину постоялого двора, дабы устроить своих людей и переждать бурю. Тем временем в городе уже появились заболевшие.

Сначала бедняге становилось душно, он кашлял, шея его отекала и синела, как после укуса гюрзы. Потом синева расползалась по всему телу, а вместе с ней набухали и прорывались язвы, заполненные зловонным гноем. Но человек не умирал, а впадал в забытье – он все еще дышал, но более не реагировал на голос, свет и прикосновение. Жизнь в нем отныне поддерживалась не силою благодатного звездного огня, а чем-то иным, темным и нечистым.

Разум больного угасал, он переставал узнавать родных, забывал даже, как брать в руку ложку, и зачем вообще она нужна. Постепенно он обращался в животное. В порченого.

На второй день ветер наконец утих, и прах прибило долгожданным дождем, но избавления это не принесло. Городские ворота вновь распахнулись для лекарей, колдунов, целителей и врачевателей всех мастей – страждущие готовы были расстаться с последними монетами, только бы получить долгожданное лекарство. Но ни настои, ни травы, ни пиявки, ни кровопускания, ни заговоры, ни заклинания, ни ворожба – ничего не помогало. Даже молитвы к грозным божествам не приносили горнякам облегчения.

Недуг оказался заразным – один страдалец мог передать частичку скверны еще троим. Не прошло и недели, как поветрие явилось почти в каждый дом.

Вспомнили про отгремевший в небе глас Скитальца и безошибочно определили, что хворь наслал именно он, Белый Владыка, спустившийся со звезд. С его мерзостными слугами южане боролись уже не одну сотню лет с переменным успехом, но теперь жертвой проклятья впервые стал человек из плоти и крови.

Феор решил не дожидаться местного праздника Хапеш и большой ежегодной ярмарки. Он оставил сгоравший в пламени болезни Горсах и направился в родной Ховеншор, но уже в дороге стало ясно, что и там дела обстоят не лучше, ибо скоро навстречу повалила толпа голодранцев.

Город погибал. Как на безумца смотрели на стремящегося попасть внутрь Феора те, кто желал поскорее вырваться из разраставшегося в беднейших кварталах гнезда мрака.

Новоявленные порченые кидались на людей. Стража по большей части сбежала, и улицы залила кровь. Ховеншор охватила страшная паника. Столица могущественнейшего королевства Нидьёра, окруженная рвом и неприступной стеной высотою в сотню локтей, оказалась не готова дать отпор незримой угрозе. Куда-то разом подевались те пять тысяч доблестных рыцарей в сияющих доспехах, что раньше представлялись неприступной твердыней, способной сдержать любого врага.

Родной дом он нашел разграбленным. От болезней не спасал ни высокий титул, ни толстый кошель, а потому высшие вельможи бросили монарший двор, едва разнеслась весть о том, что король Конхан и его супруга Гисмера тоже поддались власти поветрия.

Два дня Феор потратил на поиски, дабы убедиться, что семья его действительно ушла. Голова каравана призывал уйти, пока не поздно, и он решился – вклинился в безостановочный поток, что вырывался из Ховеншора подобно последнему дыханию умирающего.

Простой люд уходил без всякого порядка: одни на восток по наезженному тракту в Теим, другие на север, куда, огибая пустоши Ренга, вела плохонькая дорога в Приречье и Камышовый Дом. Брали с собой кто что успел. Иной находчивый делец ухитрялся даже снять и погрузить на телегу дорогую черепицу с господского дома, не говоря уж о собственном скарбе, а другой ехал с пустыми руками и радовался, что удалось наскрести монет, дабы купить место в караване жене и детям. Цена тягловой животны выросла до небес – за тощего осла, что едва тянул два пуда груза, давали три полновесных золотых, а хороший молодой верблюд мог обойтись в два десятка.

Все эти телеги, кибитки и фургоны, а также расставляемые тут и там шерстяные шатры превратили тракт в кипящую реку, а точнее в непроходимое болото, ибо одно сломанное колесо или лопнувшая спица немедленно останавливали движение на целую версту. И конечно среди беженцев оказались те, что несли в себе семя зловещей болезни. Они заражали ближних, те – других, и так дальше, пока вся вереница спасающихся не превратилась в чумной лагерь, не менее опасный, чем Ховеншор – самый южный из больших городов, что первым принял на себя удар.

И Феор был там – в этой невообразимой клокочущей толчее, грозившей превратиться в огромный могильник. Обезумевший народ норовил растащить его товары и отнять сами повозки – пришлось на последние деньги набрать еще дюжину наемников. К счастью, среди его людей болезнь не проявлялась. Пока.

Феор приказал погонщикам свернуть с тракта на Нохтон – скромный дворик на излучине Рисовой реки. Это был большой риск, ибо туда вела плохонькая колея, часто размываемая в сезон дождей, однако вымощенный камнем тракт до Теима казался опаснее во много крат.

Им повезло, и ранняя осень еще не успела превратить малолюдную дорогу в топкое месиво, но хворь добралась и сюда.

Селение вымерло почти подчистую. Единственная выжившая, растрепанная девушка, зажимавшая в руках какой-то узелок, шаталась по домам и звала кого-то, но на тоненький голосок ее никто не отзывался. Феор сжалился над ней и приказал оставить еды и питья, но не подпускать к стоянке не велел.

Караван его, огибая пустошь, пошел к благоухающему оазисами, укрепленному Теиму, хоть старшие погонщики советовали Феору не идти туда, а направиться вдоль Рисовой на север, к Камышовому Дому, где переждать, пока болезнь не схлынет.

Камышовый Дом был даже не городом, а кучкой мелких промысловых деревушек, ютившихся у слияния двух рек: Ближней и Дальней. Феору приходилось бывать там и договариваться с местными желтолицыми хитрецами о покупке драгоценного золотого дерева – плотного и прочного строевого леса, широко используемого при постройке кораблей. Дичи в тамошних зарослях водилось изрядно, рыба кишмя кишела в затонах, а топкая местность защищала от вторжений как с юга, так и с севера. В каждом из селений власть принадлежала отдельному клану, друг с другом враждовали они редко, а с недавних пор и вовсе объединились под началом верховного лидера, которого называли не иначе как Высокий Камыш. Люди Болот, не знавшие грамоты и железа, лепили хлипкие лачужки на сваях и устраивали свой быт так же, как и сотню лет назад, всячески противясь любым новшествам, которые настойчиво пытались проникнуть к ним из богатого и продвинутого по части наук Теима. Волосы их были словно сажа, глаза узки и лукавы, а лица круглы, как луна.

Феор и сам склонялся к тому, чтобы повернуть к Камышовому Дому, но в Теим наверняка направилась его семья. Отказаться от мысли найти ее он не мог, хоть братья, да и сам отец никогда не считались с ним. Кроме того, дороге на болота резко воспротивилась его малая дружина, ведь там, даже на службе у Феора, они едва ли смогли бы найти хороший заработок.

Спустя время кто-то шепнул ему, что та самая девица из Нохтона увязалась за ними и бредет позади, едва поспевая за гружеными ишаками. Время шло, а она не выказывала признаков болезни, и Феор, невзирая на возмущение, разрешил ей прибиться к каравану. Звали девушку Рина.

Поначалу она была молчалива и подавлена горем, – погибла вся ее семья – но долгие скитания по бескрайней пустоши Ренга сблизили их с Феором, и он даже ощутил, что питает к ней некое новое, незнакомое ему раньше чувство. Как говаривал пророк Нехатра, любовь и смерть часто шествуют рука об руку.

Зараза все же не обошла стороной и его людей. Утром, на девятнадцатый день их пути из Нохтона, сразу трое погонщиков принялись кашлять. Их мигом определили в хвост каравана, запретив приближаться к остальным. Предлагали и более решительные меры, но Феор отмел их – негоже лишать людей надежды. К вечеру двое больных свалились с седел и больше не поднялись, последний продержался лишь до утра.

Спустя еще день один из стражников, что раньше выглядел вполне спокойным и не привлекал внимания, вдруг набросился на соседа и успел прокусить ему горло, пока не вскинулись остальные. Порченого зарубили, но и истекающий кровью бедолага не выжил. После этого случая Феор стал на рассвете осматривать всех членов отряда и перекидываться с каждым хотя бы парой слов.

В поезде начались споры, отчего болезнь настигла их. Рина присоединилась к ним слишком давно, чтобы явиться тому причиной. На дороге люди попадались редко, и наемники тут же обнажали мечи, едва кому-то приходила охота подступить поближе. Ругань и пререкания ни к чему не привели – каждый остался при своем мнении, и напряжение в отряде только возросло. Казалось, само небо рождало споры новой заразы и пропитывало ими жгучий воздух.

Необъятная, продираемая ветрами пустошь ширилась до утопающего в дымке горизонта, взбираясь на пологие холмы и спускаясь к бесплодным долинам, где когда-то пролегали русла ныне засохших рек. Раскаленная пыль слепила глаза, повязанные на лицо платки из тонкой ткани помогали мало.

Навстречу почти никто не ехал – видно, уже нарвались на орды беженцев и развернули фургоны. Иногда они догоняли тех, кто выехал раньше, и поражались тому, как быстро люди превращаются в зверей, даже если поветрие не затрагивало их. Ожидать от них можно было чего угодно. Кто-то молил взять с собой, другие просили еды. Были и те, кто мало отличался от порченых: разбойники, мародеры или просто одичавшие от голода, жажды и ужаса несчастные. Стычки с такими случались едва ли не каждый день.

Однажды на дорогу выползла посеревшая от пыли фигура, что из последних сил протягивала в дрожащих руках сверток с младенцем. Тот был уже мертв.

Вьюки с провизией, запасенной в Ховеншоре за цену впятеро больше рыночной, пустели. Кирбы с водой уже показывали дно. Колодцев на пути встречалось все реже, а в тех, что были, часто плавали мертвецы. Верблюды, сокровища пустынь, подолгу могли обходиться без воды, а вот людям пришлось тяжко.

Погонщики то и дело ссорились и жаловались, что им урезают паек, вояки нервно роптали. От лишений и банальной скуки они все чаще стали поглядывать на Рину. Молодка приглянулась бы и самому разборчивому мужу, а уж черни после многодневного воздержания от посещений борделей – и подавно. Феор не находил себе места от беспокойных мыслей и не расставался с коротким мечом, а Рине на всякий случай вручил кинжал. Назревал бунт.

Наемники все чаще не слушались его приказов. Однажды ночью они сговорились и сбежали, заколов стражу и прибрав почти все съестные припасы. Наутро их тела нашли в нескольких верстах. Они передрались между собой, никто не выжил.

Отряд сократился почти втрое против прежнего, и только поэтому они все же дотянули до обитаемых мест. Растрескавшаяся от недостатка влаги земля под ногами стала затягивать раны, тут и там уже показывался редкий чахлый кустарник, и скоро мир вокруг запестрел зеленью. Целый ковер бушующей под властью ветра травы раскинулся насколько хватало глаз. Воздух наполнился свежестью и ароматом душистых полевых цветов. К ясному небу потянулись одинокие финиковые пальмы. Тут и там журчали ручьи, слышалось стрекотание бесчисленных насекомых. Вдали темнел густой лес, где можно было разжиться дичью и птичьими яицами.

Они приближались к предместьям.

Но задолго до того, как показались белокаменные стены и тонкие жемчужные башни Теима, они поняли, что город не станет спасением. Сначала появился запах. Удушливый трупный смрад разносился далеко от сети дорог – настоящего кладбища, где жирными чернильными росчерками выделялись остановившиеся там навсегда, наполовину занесенные пылью гробы телег, фургонов и прочих трофеев владычицы смерти.

Небосклон потемнел от гари и дыма. Людей и померших прямо в упряжи животных некому было убирать. Трупов оказалось так много, что у главных ворот не видно было ни клочка земли. К стенам подступило грозное колышущееся озеро из сбитых ветром палаток, по которым успел пройти очищающий огонь пожаров.

Ясно как день, что наместник Теима, перепуганный самыми мрачными слухами, заперся и до последнего не впускал беженцев. Должно быть, напирающие жители Ховеншора и окрестных селений взяли город в настоящую осаду: заблокировали все пути снабжения и перекрыли дорогу на речной порт, тем самым вынудив открыть ворота.

На городских стенах не сновали дозорные, и за все время, пока они в полном молчании проезжали мимо, им не встретилась ни одна живая душа. Прежде оживленные гавани пустовали, кое-где на берег выбросило останки судов, чьи капитаны слишком спешили, чтобы соблюдать осторожность, а потому наскочили на коварные подводные рифы.

Не было видно нигде и порченых, которые остерегались солнца и днем показывались редко. Даже падальщики-вороны, почуявшие дыхание гибельной хвори, кружили и кричали вдалеке, но спускаться к добыче не отваживались. Их голодный грай звучал последней песней очередному умирающему городу. Золотоносный, сияющий богатым убранством, взметающий в небо бесчисленные светозарные шпили Теим пал в несколько недель и превратился в проклятое чумное гнездо, как Ховеншор и Горсах. Никого из родных Феор так и не нашел.

Спустя почти месяц скитаний по степным просторам и разбитым холмистым тропам порядком ослабевший, потерявший половину тягловых животных караван Феора достиг земель Камышового Дома, чьи болота стали неодолимым препятствием для убийственной хвори. Туда поветрие не проникло.

Феор устроился гостем у местного ростовщика, с которым поддерживал дружеские отношения, распустил погонщиков и охрану. Там Рина впервые проявила к нему ответные чувства, и вскоре они поженились, однако перенесенный ужас еще много лет отзывался в памяти и возвращался вместе с кошмарами.

Неужели все это может повториться…