Текст книги "Да родится искра (СИ)"

Автор книги: narsyy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Старкальд попытался еще что-то сказать, стал вырываться, но удавку его потянули, и он захрипел.

Один из здоровяков, принявший роль палача, отвел Рчара подальше от дома, словно послушную овцу, извлек из-за кушака топорик, подкинул над головой, желая, видно, выказать удаль, но обратно его уже не поймал. Рубило вдруг выскочило из топорища и отлетело в сторону, оставив воина таращиться на упавшую подле него деревяшку.

Лесовики снова загоготали.

– Не смеши гостей, Шольм. Поди к Хулаю, он вобьет тебе клин в древко, коли ты сам не сообразил, – с издевкой пробормотал Рука.

Осрамившийся воин от стыда не знал куда деться. Он глупо озирался и сыпал бранью, выискивая клинок в серебреной от снега траве. Собрат, вздумавший ему подсобить, схватил южанина за волосы, взялся за рукоять, дернул раз-другой и в недоумении опустил взгляд к поясу. Как увалень не напрягался, высвободить оружие не получалось.

Веселье враз стихло. Даже псы заскулили и попятились к дому, подобрав хвосты.

– Этого, верно, духи берегут! – выпалил их сопровождающий и недоуменно воззрился на Рчара. – Нельзя его убивать, худо будет. Скажи, Рука?

Главарь на несколько мгновений растерялся от такого чуда, но потом вернул лицу привычное надменное выражение.

– Правду говоришь, – протянул он. – Мане такой гребец не нужен. Так и быть, пусть тоже посидит на цепи пару дней, пока я не решу, что с ним делать.

Рука скрылся в доме, и только тогда у детины получилось выдернуть палаш из ножен.

– Колдовство, не иначе! – проворчал он и глянул на южанина с суеверным страхом, не зная, каких еще фокусов от него ожидать.

Даже когда их волокли к обмазанной глиной плетневой клети рядом с конюшнями, со Рчаром обходились бережно. Пленников посадили на короткую толстую цепь, будто собак, и оставили на грязном сене. О побеге нечего было и мечтать.

К сараю тотчас сбежались мальчишки и стали их задирать, но скоро и они потеряли интерес.

Привалившись к стене, Рчар молчал, словно чуя, что в таком состоянии Старкальда лучше не донимать. Сорнец закипал от бессильной злобы. Вот и пошли прахом все его чаяния. Одна мимолетная глупость породила другую, безобидное развлечение переросло в зависимость с чудовищными последствиями. Он рискнул, поставил все, что имел, и продулся в пух и прах. Теперь даже жизнь Гирфи не зависела от него.

А что будет с севером? Харси мертв, Аммия мала, и править не может. Старкальд слабо разбирался в делах наследования, но по всему выходило, что законным регентом при ней должен стать Раткар. Оттого наверняка он и затеял весь этот разбойничий фортель. Интересно, как он обставит его? Ведь следы такой битвы не утаишь, а раны укажут и дурню, что людей сразила острая сталь, а не клыки и когти чудовищ. А что если кому-нибудь из передового отряда или обозников удалось укрыться, сбежать? Тогда истинная причина гибели регента откроется еще раньше, вспыхнут бунты, начнется усобица. Но Раткар хитер, он наверняка все предусмотрел и перекрыл пути отхода. Быть может, знал он и о дворе лесовиков неподалеку, догадывался о том, что они пойдут обшаривать мертвецов и заранее подкинул им слух о готовящемся бое. Множество следов у Могил еще пуще запутает и осложнит дело. Не учел наместник из Загривка лишь того, что головорезам захочется измыслить мучительной смерти горе-предателю, а рядом вдруг окажется человек, который его вызволит.

Дом ожидает немало потрясений, если Раткар придет к власти. Стариков, симпатизирующим Аммии как Хавероновской крови осталось немного, а теперь, должно быть, еще поубавится. Все из-за дурня Харси – при жизни он не внял советам и не обзавелся силой, способной в трудный момент сплотиться вокруг него или маленькой княжны. Старкальду было жаль девчонку, но ему хватало и своих забот.

Думы его мрачнели под волной мутной грязи, в которую он ввязался. В своем ли он был уме, когда ставил баснословные по меркам простого сварта суммы на кон? Не спятил ли, когда решился на измену и убийство? Кто он теперь? Предатель! Перебежчик! Головорез! До сих пор Старкальд лелеял надежду о том, что выкупит Гирфи, уедет подальше и начнет жизнь заново, а преступления его со временем забудутся. Теперь же все лишилось смысла, и тяжесть содеянного навалилась на него, будто каменный валун.

Раны на лбу его горели, но дух сжигал стократ сильный жар. Хотелось схватить меч, рубить, кромсать кого попало, рвать зубами, хотелось драть на себе волосы и выколоть глаза, хотелось броситься в реку и забыться в вечном покое на илистом дне. Для чего жить? Неужели после такого у него достанет наглости дышать и марать ступнями землю?

Но он должен. Хотя бы ради Гирфи, на которую теперь и глаза поднять будет стыдно. Что она скажет, узнай о случившемся? Все равно. Только она у него осталась.

Гирфи. Где она сейчас? Всего неделю назад он прикасался к ее русым, подобным шелку волосам, гладил плечи, целовал.

В мучительных размышлениях Старкальд не заметил, как на деревню легли сумерки. Зажглись огни у сторожевых вышек, скот загнали в хлевы, люди попрятались в утлые домишки. Густо повалил снег.

Беспросветная тьма окружила его. Она давила и высасывала остатки сил, кормила мучительными видениями, вкладывала в уши стоны и крики раненых. Старкальд мотал головой, стонал сам и отмахивался от наседающих призраков, вязнул в этом черном мареве бреда, отчаянно цепляясь за реальность, хотя та была еще ужаснее.

Ночь тянулась и тянулась.

Каждый час, проведенный в этом сарае, отдалял его от Гирфи, а сделать он ничего не мог. Наверняка, за миловидность ее не убьют, а найдут другое применение, о каком думать совсем не хотелось.

Колючий холод проникал до самых костей. Пока он дрожал, зарывшись в солому, вдруг нахлынули воспоминания о том, как судьба впервые свела его с любимой, и светлые грезы эти позволили беспокойному разуму забыться.

***

Старкальд не знал своих родителей. Много раз он представлял лицо матери, но в голове рождались лишь неясные, расплывающиеся образы. Быть может, она погибла или просто избавилась от него. Такое часто случалось в ту голодную пору.

Детство он памятовал плохо. Он дрожал от холода в мусорной яме, выпрашивал еду перед харчевней у каких-то строителей в засаленных робах, а его гнали или хуже – не обращали внимания, будто он пустое место.

Из города его спровадили, там хватало своих нищих. Какое-то время он побирался у руин давно покинутого монастыря и навидался в тех местах много жути, о которой предпочитал не вспоминать.

Потом его подобрал один сердобольный торгаш из Сорна и заставил за плошку каши с утра до вечера чистить и разделывать рыбу в лавке, отчего Старкальд настолько пропитался ею, что тошнотворный запах трески не выветрился даже месяцы спустя. От торгаша он, в конце концов, улизнул и оказался на службе у местного землевладельца Доннара Черного Быка, где поначалу ухаживал за лошадьми и украдкой наблюдал за тренировочными боями его личной дружины. К тому времени Старкальд повзрослел и раздался в плечах, и после очередной неудачной стычки с порчеными, где полегла целая дюжина ратников, Доннар счел, что такой здоровенный малец годится в строй, если его подучить обращаться с копьем, щитом и мечом, да показать какой стороной следует садиться на лошадь. Так у Старкальда началась воинская жизнь с каждодневными выматывающими упражнениями, суровым распорядком дня и неотвратимыми попойками по выходным. Ему даже стали платить, когда спустя несколько месяцев из учеников и новобранцев он превратился в сносного мечника и получил свой первый боевой опыт. Как большинство соратников, все имеющиеся монеты он просаживал на вино и шлюх или проигрывал в кости. Тогда-то страсть к игре и стала затягивать петлю на его шее. Когда удача благоволила, он не помнил себя от азарта и готов был поставить на кон все, что имеет. Нередко Старкальд обдирал собратьев до нитки, но иногда и сам вставал из-за стола с пустым кошелем.

Доннар помер, а наследники затеяли свару за его земли и изрядно помотали друг друга. Серебро у них вышло, большая часть дружины разбежалась.

Старкальд перебрался в Искорку и присягнул на верность князю Хаверону, мужу уважаемому, крепкому и суровому. Таким и должен быть хороший правитель, не то что трусливый и бестолковый Харси. Умелых бойцов князь привечал радушно, поэтому Старкальд пришелся ко двору.

Как-то раз он возвращался с объезда противоположного берега Студеной и окрестного полесья. Лето подходило к концу, и знойные дни все чаще сменялись пасмурными, а могучий ветер неустанно гнал над лесом низкие сизые тучи.

С холма он заметил чью-то стройную фигуру в сером сарафане, склонившуюся над темной рябью воды у схода, где обычно стирали бабы. Мелькнувшие в распущенных волосах голубые ленты выдавали в ней незамужнюю девушку.

Дороги размокли, кобыла спускалась по грязи нерешительно, боясь оскользнуться, и когда он, наконец, одолел кручу, молодка с лоханью у бока, озираясь, уже переходила мост. Прелестный стан ее и соблазнительные округлости приглянулись сварту, и он до того расхрабрился, что помахал ей. Девица была уже далеко, но, кажется, уголки ее губ дрогнули в улыбке.

Старкальду, как и многим дружинникам, живущим одной только службой, ухаживания давались тяжело. Он понятия не имел, как себя вести с красавицами и о чем с ними толковать. Весь его скудный опыт основывался на потешных играх с чумазыми нищенками в раннем детстве. Позже его пополнила продажная любовь на набитом соломой тюфяке в задней комнатушке сорнского борделя. Однако, Старкальд не упускал случая важно проехать на гнедом коне мимо девиц, распрямляя стан, нарочито вглядываясь куда-нибудь вдаль и подменяя робость показным горделивым равнодушием.

Он уже собирался дернуть поводья, как вдруг на берегу что-то ярко блеснуло. Сорнец присмотрелся, спешился и нашел среди гладких камешков серебряную застежку, которую, должно быть, обронила девушка. Обе стороны плетеной, будто коса, дужки оканчивались головами чудных змей, а игла походила на клинок фальшиона – короткого тяжелого меча с искривленным лезвием, любимым оружием странников с юга. Тонкая работа, на севере такие не в ходу.

Сварт нагнал девицу у рыночной площади, где всегда толклось много народа и стоял невообразимый гвалт. Спрыгнув с коня, Старкальд окликнул ее и легонько придержал за предплечье:

– Постой, ты обронила!

Девушка обернулась, опустила взор к протянутой на ладони фибуле и ахнула. Свежее, словно морской бриз, личико ее потеплело и заиграло приветливой улыбкой. Старкальда тотчас поразили сверкающие сапфирами голубые глаза, чистые и спокойные, но с какой-то неуловимой хитринкой.

– Быть не может. Отыскал? Я все камни перевернула…

На радостях она обняла Старкальда, а тот залился краской. В речах ее чувствовался легкий южный оттенок. Они говорили мягко и будто нараспев, словно кошки.

– А я ведь сперва испугалась тебя.

– Не такой я страшный, чтоб меня пугаться.

Девушка хихикнула, взгляд ее стал еще лучезарнее.

– Спасибо тебе! Меня зовут Гирфи. А тебя?

Старкальд назвался.

– Ты ведь не с севера?

– Из Сорна, я недавно здесь, попросился к князю в дружину. Интересная у тебя безделица, – кивнул он на застежку.

– Дядя подарил, это из Камышового Дома, я там родилась. Мастера Клубня и Корней еще краше делают, только дорого.

– Камышовый Дом…так далеко, – удивленно протянул Старкальд.

Кто-то из толпы впереди окликнул Гирфи.

– Ой, я пойду, меня давно ждут. Да рассеется мрак, Старкальд! Спасибо еще раз!

– Да рассеется мрак!

Не успел сорнец выдумать повод и напроситься на другую встречу, как девушка пропала с глаз. Напоследок она еще раз одарила его неповторимой улыбкой, которая потом часто вспоминалась ему во снах. Старкальду показалось даже, что он ей понравился.

Так он впервые встретил Гирфи, и впоследствии, как только выдавался свободный час, Старкальд, разгоряченный новым для него чувством, шел бродить по кварталам низовцев в надежде снова увидеть ее среди разномастной толпы.

Здесь жили отнюдь не только северяне. Годы кровопролитных сражений и разрастающееся по миру Белое Поветрие гнали в Искорку народ со всего Нидьёра: Приречья, Города Тысячи Башен, Сорна, из покинутых столиц Теима и Ховеншора, а также из земель столь далеких, что здесь о них ни разу до того не слышали: из вольных городов за Зубастым морем, с островов Лосося и Черепахи, из деревень за необъятными Пустошами Ренга, где живут странные люди, кожа которых черна, как зола. На севере уже давно привыкли к беженцам, хотя иные до сих пор продолжали коситься и ворчать на иноземельцев, а особо нетерпимые даже не пускали их на порог своей лавки или открыто затевали свары.

Отчаянные поиски не дали результата, но Гирфи вдруг нашла его сама спустя две недели, когда Старкальд выходил от мастера-доспешника. Лил дождь, и сорнец, укрываясь под навесом, прятал окованный заново полоской железа щит в чехол из телячьей кожи, чтобы тот не дал ржавчины, как вдруг услышал совсем рядом знакомый смех и вскинул голову.

– Уж не Старкальда ли я вижу? – лукаво произнесла фигура в плаще, будто рожденная туманом – так неожиданно она появилась.

Девушка откинула капюшон, и сердце его затрепетало, хмурый лик просиял. Даже на фоне серости улыбка ее несла с собой солнце.

– Гирфи? – только и смог вымолвить Старкальд.

Она комично присела в поклоне, разведя в стороны полы плаща.

– Вот так встреча! Здравствуй!

Сорнец долго перебирал в уме заготовленные заранее фразы, но проклятый дождь и темные тучи, нависшие над городом, не позволяли ни похвалить платье, ни отметить красоту волос, а придумать что-то новое у него не достало воображения. Поэтому кроме пресного приветствия выдавить из себя ему ничего не удалось.

– Вижу я, что щит твой сер и давно не видел краски, – с шутливой укоризной заметила Гирфи.

– Я не крашу его. Крашеный жалко терять в бою.

– Да будет тебе. Хочешь, я распишу его? Я хорошо рисую, дяде очень нравилось. И краска у меня найдется.

Старкальд замешкался. Ему было неудобно спрашивать, сколько это будет стоить, хоть он и понимал, что Гирфи ничего не возьмем взамен.

– Это же накладно, – махнул рукой он.

– Ерунда. Отплачу тебе за найденную фибулу.

– Ну, хорошо. Только щит мне нужен будет уже через два дня. Поспеешь?

– Обсохнет к завтрашнему вечеру.

Гирфи потопталась на месте.

– Дождь идет. Давай-ка провожу тебя до дома, – догадался предложить Старкальд.

Девушка кивнула, будто этого и ждала.

Они пошли по улочке мимо лавок ремесленников, мастерских плотников и столяров, харчевен и просторных сосновых изб зажиточных купцов. Это был шумный квартал, по которому и в ненастную погоду кони то и дело провозили груженые телеги, а мальчишки бегали взад-вперед с поручениями и заказами. Дойдя до главной площади, Гирфи вдруг свернула и зачем-то потянула его к Храму, а потом – к району, где предпочитали селиться родовитые семьи. Уже тогда Старкальд смекнул, что она специально водит его кружным путем, дабы подольше поболтать.

– Что бы ты хотел изобразить на щите?

Старкальд задумался. Дружинники часто малевали на своих Око Шульда – солнечный диск с восемью лучами, внутри которого горел алый человеческий глаз. Шульд у северян считался божеством-первотворцом, пожертвовавшим собой ради воплощения в жизнь сокровенной мечты своего сына Гюнира. Шульд создал Нидьёр, поднял горы и наполнил реки и озера, а потом населил землю эту людьми и животными. По поверьям око отпугивает всякую нечисть, хотя порченые вряд ли пристально рассматривают щиты, перед тем, как вцепиться его обладателю в горло.

– Может быть, нарисовать что-то такое, чего нет ни у кого? – продолжала допытываться Гирфи.

– Что, например?

– Не знаю. Головы медведя, оленя, высокая башня, скрещенные клинки – такая мазня у каждого второго. Что дороже всего именно тебе?

Старкальд чуть было не выпалил «ты», но вовремя осекся. Ему действительно хотелось изобразить на щите что-то, связанное с Гирфи.

– А что за двуглавая змея на твоей фибуле?

– Хах, тебе приглянулся Ватабе? Это на самом деле не одна змея, а две, и они переплетены между собой. Ватабе – символ плодородия и удачи. Дядя говорил, что его очень почитают на юге.

Гирфи рассказала, что, по легенде, во время страшной засухи жители царства Нетвара – это где-то далеко-далеко на южном побережье – пришли на поклон к странному существу по имени Ват, огромному змею, величиной превосходившему самую высокую гору. Люди умоляли змея спасти их от голода и наслать дождей. Ват внял их просьбам, проткнул саму ткань мироздания и оказался среди теней, где отыскал свое темную сущность Абе, которая всюду следовала за ним в реальности. Они сплелись воедино и стали настолько могущественны, что выпили целый океан отраженной воды и пролили его над поверхностью Нетвары в виде дождей. Засухе пришел конец, и с тех пор южане почитают воссоединенного двухголового змея Ватабе, как божество и своего спасителя. Слава Ватабе докатилась до самого Камышового Дома, где старики до сих поклоняются ему и приносят дары к алтарям.

– Никогда не слышал о таком, – хмыкнул Старкальд, – но удача мне бы не помешала. Сможешь нарисовать этого Ватабе?

Гирфи кивнула.

– В Камышах верят в богов страшных, но милосердных.

– Давненько оттуда не было известий. Говорят, у этих южан дела теперь совсем плохи.

– Это для нас они южане, а для настоящих южан – северяне. За ними пустыня тянется на сотни и сотни верст. Но дядя и правда рассказывал, что из-за заразы болотники закрылись от мира и перестали торговать, многие ушли оттуда в поисках лучшей доли. Наша семья из таких.

– А где же теперь твой дядя?

– Умер от хвори в том году, – вздохнула Гирфи.

– Ох, как. Жаль беднягу, верно, был достойным мужем. Вот бы уплыть куда-нибудь далеко-далеко, где эта скверна еще не прижилась. Я слышал, смельчаки из Загривка каждый год по весне, как только подтает лед, выходят на открытую воду и бороздят северные моря. Ищут земли, где можно жить.

– Так зачем искать, когда нашли уже Остров Мечты?

– Да ведь нет никакого Острова Мечты. Это всего-навсего сказка для малых детей.

– А если б был, взял бы меня туда с собой? – кокетливо спросила Гирфи.

– Тебя-то? С удовольствием! – подхватил Старкальд.

На третий день он забрал у девушки расписанный щит и подивился. Один только рисунок преобразил его старого, видавший виды и многажды чиненого спасителя в настоящее чудо необычайной красоты: желтый круг обрамлял красное поле, на котором старательно были выведены золотом две смотрящие в разные стороны змеиные головы. Глаза их горели, а из пасти торчало смертоносное жало. Сизую ольху бы вместо липы, сталь попрочнее, и щит сгодился бы для самого князя. Такое великолепие брать в поход он пожалел и повесил щит над койкой.

Застенчивость Старкальда мало-помалу сходила на нет, он привыкал к девушке, а она недвусмысленно намекала, что его компания ей по душе. Постепенно робкие проявления симпатии переросли в настоящие ухаживания, и скоро Старкальд отважился на первый поцелуй.

Все шло как нельзя лучше, но вмешалась его гибельная тяга к костям. Частенько вечера он проводил в таверне с вырезанной из дерева, закопченной от времени фигуркой кабана вместо вывески, где за отдельным столом собирались охотники за удачей.

Выигрыши сменялись неудачливыми днями, когда Старкальд просаживал почти все свое жалование за неделю, но чаще ему везло, и он уходил из таверны с мошной, набитой серебряными и медными монетами. Он пошил себе дорогой плащ с горностаевой оторочкой, заказал кожевеннику новые сапоги с высоким голенищем, после чего стал смотреться не хуже первородного.

Кости манили, и нездоровый азарт бушевал в сердце, пораженном скверной болезнью, от которой нет лекарства. Его привлекал не выигрыш, а само приятное предчувствие победы, привычные звуки, с какими кости ударяются друг о друга в его ладонях и те особые, чарующие мгновения, когда бросаешь их на грязный стол, таишь дыхание, предвкушая шестерки, что принесут богатство.

Однажды какой-то пьяный торгаш позвал Старкальда побросать кости в другое место – в дом управителя медных рудников, где забавлялись люди солидные и знатные, а ставки были невпример больше. Там в первый же день удача изменила Старкальду, а хмель сделал свое дело – под утро он сильно проигрался и задолжал крупную сумму. Только окончательно протрезвев, он осознал, в какую передрягу вляпался.

Гирфи он не посмел довериться – боялся, что она отвернется от него. Всех старкальдовых сбережений за полгода не хватило, чтобы покрыть даже треть долга. Он смутно помнил, что клятвенно пообещал все вернуть в течение трех месяцев, но теперь сам не знал, где будет брать столько серебра. Хуже всего, что среди заимодавцев оказались люди влиятельные и жестокие.

– Лепестки, – шепнул ему старый приятель-торгаш, – лучше ты наизнанку вывернись, а долг отдай.

Тогда Старкальд не внял предостережениям, а зря. Теперь за его страсть к костям расплачивалась Гирфи, а также те, кого он предал и тем самым приговорил к смерти.

***

Сорнец очнулся, когда на дворе светало. Мысль о возлюбленной вернула силы, побудила разлепить глаза и подняться. Ночью кто-то кинул им рваных шкур, но даже под ними он очень замерз и ослаб. Его пошатывало, почти двое суток прошло с тех пор, как он в последний раз ел.

Стояла тишина. За ночь снега намело по самое колено. Старкальд обтер руки и ноги, потянулся, насколько позволяли оковы, дабы вернуть кровь, и пошарил глазами по сараю в поисках того, что могло бы помочь ему сбежать. Встретивший его добродушным взглядом Рчар был бодр и свеж, хотя сорнец не видел, чтоб он смыкал глаз прошлой ночью. На лице южанина застыло все то же хитроватое выражение – сутки на цепи не поубавили нездорового жизнелюбия.

– Приветственное утро, Стракаль, – изрек он, обнажив до странности белые зубы.

– Да рассеется тьма. Скажи, что это было вчера с теми мужиками? Почему тебя не убили? – прохрипел в ответ Старкальд.

Чудак улыбнулся еще шире.

– Да, Рчар скажется. Рчар немножко делался колдование.

Старкальд нахмурился. Он встречал шаманов – настоящих, а не тех проныр и плутов, которые пытались им уподобиться. Их потаенную, сокрытую в амулетах, татуировках и шрамах силу чувствуешь загодя, и от одного взора на такого человека пробирает дрожь. Рчар совсем не походил на шамана, хотя что-то необычное в нем крылось.

– Почему же ты не наколдовал, чтоб нас отпустили?

– Такое сложно сделаться. Вчера было малое колдование. Для хорошего колдования нужно, чтоб исчезалось солнце.

– Солнце? А ночь на что? Колдуй сколько хочешь, вокруг мрак кромешный.

Южанин помотал головой.

– Рчар не так сказался. Нужно, чтоб солнце было днем, и чтоб оно исчезло.

Старкальд недоуменно потер висок.

– Все ли в порядке у тебя с башкой, друг? Куда же оно денется днем? За тучи?

– Нет. Когда тучи, Рчар может делаться только малые колдования. Нужно, чтоб на солнце наползлась луна. Тогда получатся большие. Рчар следовать заветам, и не можно колдоваться, пока тот кусок угля на небе сидится.

– Ты, Рчар, или сумасшедший или шут, что дурит меня, как последнего глупца, – покачал головой Старкальд.

Но что-то с оружием тех двух воинов он все-таки сотворил, вряд ли это совпадение. Быть может, Рчар в самом деле какой-нибудь кудесник.

Этот нелепый, сбивающий с толку разговор смог немного отвлечь сорнца от тяжких дум. Он задал еще с десяток вопросов, но ничего путного и правдоподобного в ответ не добился. Рчар стоял на своем, твердя, что под башню его привез в брюхе огромный уж, будто то была княжеская карета, запряженная двойкой лошадей. Про засаду ему наболтали какие-то там духи из колодца, они же наплели, чтоб ждал в Могилах некоего Старкальда. Вздор!

Наконец принесли горячей еды, но тюремщик, все лицо которого облепляли бородавки, оказался немым и в ответ на все просьбы только мотал головой или махал руками. Скоро ушел и он.

Во дворах мальчишки шоркали лопатами, расчищая от снега тропинки, мужики были заняты привычным бытом: плели веревки, выделывали шкуры, чесали шерсть, топили жир. Они не обращали особого внимания на пленников.

– Эй, там! Позовите Руку! – гремя цепями, горланил Старкальд, покуда не кончились силы.

Все напрасно. В ответ на шум лесовики грозили им кулаком, бабы сквернословили, а малышня, передразнивая Старкальда, гавкала и презрительно смеялась. Надежды на скорое освобождение таяли, как дым.