Текст книги "Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ)"
Автор книги: Марика Полански
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Поджав губы, я молча отпила чай, практически не чувствую ни сахара, ни горечи, и согласно кивнула.
– Да. А почему нет? Скинх никогда не прикрывался моралью. Наоборот, считал, что все самые мерзкие поступки совершаются под прикрытием нравственности. Он же выступал за разумность и человечность по отношению друг к другу. Одно из его изречений звучит так: «Веларти дель мерто, ало мертерти дель веларо» – «Поступай с собой, как поступаешь с лучшим другом. И поступай с лучшим другом, как поступаешь с собой». Честность с самим собой – вот что возводил Скинх в абсолют.
– Но разве человек не обязан быть таким, каким его представляет себе общество? Если человек будет таким, каким он хочет быть, а не согласно общественным нормам – разве это не приведёт к разрухе и хаосу?
– А вот это очень хороший и очень правильный вопрос, Рафаэль, – я подняла указательный палец и помахала им. – Я бы сказала, что наш друг Скинх неплохо выразил свою точку зрения в письмах к другу и ученику Эолу Скарминскому. В учебниках на странице двести сорок три приведены выдержки из этих писем. Так что запишите сразу домашнее задание: чтение и перевод. А также я попрошу вас изложить своё мнение относительно взглядов Скинха.
– А можно не на архонском? – донеслось с задних парт.
– Нет, мои дорогие, – тяжело вздохнула я, представляя весь ужас проверки сочинений. Мало того что придётся сверяться с правильностью построения предложений и верности слов, так ещё для начала нужно разобраться во всём многообразии почерков. После окончания преподавания можно смело защитить кандидатскую по дешифровке. – На архонском. Только давайте обойдёмся без длинных предложений и витиеватых формулировок. Чем проще, тем лучше, хорошо?
В ответ послышался недовольный бубнёж. Книга, лежавшая спокойно до этого момента, приподнялась на нижний обрез и угрожающе хлопнула обложкой, и аудитория снова погрузилась в какое-то испуганное безмолвие. Тихий бунт против зверских преподавательских требований был предотвращён на корню.
Незаметным движением скользнув по корешку томика, я повернулась к полотну с изображением Скинха, намереваясь продолжить лекцию, но в этот момент распахнулась дверь. В узкой полоске дневного света, проникшей в тёмную аудиторию, показались две высокие фигуры.
Студенты, как по команде подскочили со своих мест и вытянулись во фрунт.
– Это аудитория архонского языка, – официальным тоном, достойным политика, выступающего на трибуне, произнёс Фицпатрик. – И заведующая ею, преподаватель госпожа Эржабета де Вальдан.
По телу скользнул неприятный холодок, а в животе скрутило, когда я увидела, к кому обращается ректор. Рядом с Фицпатриком, не выражая никаких эмоций, кроме холодного интереса, стоял тот самый случайный собеседник, которого я встретила в картинной галерее.
Глава 4. Его светлость Жан Сержан
Привидения – милейшие создания.
Но лучше с ними не встречаться .
Возле дверей аудитории собралась целая делегация, всколыхнув волну неуверенности и подспудной тревоги. Нечто похожее приходилось испытывать при виде писем от кредиторов, которые требовали незамедлительно вернуть ссуду.
– Рада приветствовать вас, – я натянула вежливую улыбку. В ушах звенело от напряжения, ладони вспотели, а от лица отхлынула кровь. Должно быть, со стороны у меня был вид, как у человека, столкнувшегося в коридоре с призраком.
Фицпатрик выглядел чуть отстранённым и сдержанным. На лице толстопузого господина Шершена застыло самое что ни на есть подобострастное выражение. Казалось, что заместитель ректора готов расстелиться на полу перед неназванным гостем. За спинами визитёров мелькали коротко стриженные головы мужчин в серых мундирах. «Охрана», – догадалась я. И судя по золотой вязи на плечах охрана человека, имеющего высокий статус в обществе. Очень высокий.
– Доброго дня, – вкрадчиво произнёс гость. Окинув аудиторию взглядом, он внезапно перешёл на архонский: – Рад встрече, госпожа де Вальдан. Как поживаете?
Я густо покраснела. Во-первых, мне не понравился тон, которым незнакомец это произнёс: спокойно, но в нём слышалась едва заметная насмешка. Настолько невесомая, что при всём желании не подкопаешься. Во-вторых, память живо нарисовала зал галереи и обнажённую пару, парящую над белоснежными крышами домов. Порядочным женщинам нечего делать на сомнительных, общественно порицаемых выставках. Особенно если эта женщина – преподаватель.
«Если Фицпатрик узнает о том», – подумалось мне, – «где я провожу свободное время, он в лучшем случае придёт в ярость. В худшем – попросит освободить должность».
– Прекрасно, – промямлила я, едва сдержавшись, чтобы не прижать ладони к горящим щекам.
Если незнакомец решит проверить мои знания, то я обречена на провал. Потому что одно дело говорить простенькими фразами, и совершенно другое – вести диалог на языке, на котором никто не говорит вот уже три тысячи лет.
Впрочем, вести диалог никто не собирался. По лицу господина промелькнула тень эмоции, которую я не поняла. Но она мне не понравилась ещё больше, чем тон, которым он задал вопрос. Как будто… как будто он ждал чего-то большего, но разочаровался.
– Знания – путь человечества, – незнакомец с усмешкой процитировал Скинха, посмотрев на изображение головы на полотне.
– И грозное оружие в руках безумца, – закончила я цитату. Светлые брови чуть приподнялись. Словно его удивило, что я знаю чуть больше, чем пишут в учебниках философии и истории древнего мира. – Ибо знания без добросердечия есть источник самых страшных бед человечества.
Уголки красивых губ чуть изогнулись в довольной улыбке. Развернувшись, он прошёл мимо сопровождающих его людей, которые в ту же секунду расступились. Так, обычно пропускают вперёд человека, наделённого властью и непоколебимым авторитетом.
– Продолжайте занятие, госпожа де Вальдан, – визгливо произнёс Шершен, и дверь глухо захлопнулась за визитёрами.
Несколько долгих секунд царила тишина. Глянув на неуверенно мнущихся студентов, я выдохнула и махнула рукой. Заскрипели стулья, по аудитории прокатилась волна разрастающегося шёпота.
– Госпожа де Вальдан, а почему вы не предупредили, что у нас такие высокие гости? – изумлённо пробормотал Рафаэль.
Приподняв бровь, я неопределённо пожала плечами.
– Наверное, потому, что для меня этот визит – такой же сюрприз, как и для вас.
– Логично, – согласно хмыкнул студент и принялся листать тетрадь, будто искал в ней ответ.
– Мы хотя бы подготовились тогда, – сказал Андреас и кивнул на Рафаэля. – Вот он подготовил бы вступительную речь и станцевал джигу.
Я закашлялась, стараясь сдержать смех.
– А вы зря смеётесь, – подал голос Сандро, который до этого момент молча сидел за задней партой и наблюдал за происходящим. – Знаете, как Раф танцует? Он так танцует, что способен сразить наповал любую комиссию!
– Ага, причём в прямом смысле слова, – загоготал Грегори. Да так, что аж прихрюкнул, вызвав смешки у присутствующих. – Простите!
Смутившись, он глубоко вздохнул и посмотрел на недовольно сопящего Рафаэля. Его серьёзности надолго не хватило, и студент разразился хохотом, похожим на крик раненой чайки. Сбивчиво извинившись, Грегори зажал рот ладонями, но от этого стало ещё хуже – раненая чайка превратилась в подыхающую под грузом жизненных тягот.
– Я не виноват, что тот полудурок Макинтош не соизволил протереть сцену от мыльной слизи после своих фокусов, – сконфуженно оправдывался Рафаэль. – Да любой на моём месте вылетел бы на комиссию! А получилось так, как получилось…
– О да! Получилось прямо сногсшибательно! – сквозь хохот просипел Андреас.
– Какой ужас! – сочувственно произнесла я. Получилось неискренне: губы сами растягивались в улыбке. Не столько из-за сцены падения Рафаэля, которую услужливо нарисовало воображение, сколько из-за смеха других студентов. – Вы не пострадали?
– Да что ему будет! – ответил Сандро. – Пострадали только пятая точка Рафа да чувство достоинства господина Шершена! Впрочем, вряд ли министр оценит Рафаэля. До красавицы ему далеко.
Тяжело выдохнув, я устало опустилась на стул. Собрать развеселившихся студентов было задачей не из лёгких. Ещё труднее – сделать это, не выходя за рамки воспитанности.
Что-то внутри кольнуло – тонко и противно, как швейная игла, которую случайно забыли в пошитом платье.
– Вы сказали «министр»? – прищурившись, спросила я. – Так это сейчас был министр?
Смех тотчас смолк, будто в моём голосе прозвучала угроза. Студенты дружно переглянулись и уставились на меня, как на мифическое существо, свалившееся из случайно открытого портала.
– Ну да, – отозвался Андреас. – Это министр магической безопасности. Вэлиан О’Рэйнер. Его печатают на всех первых полосах газет и журналов. А вы его не узнали?
– Я не читаю газеты и журналы. Если только они не относятся к науке, – призналась я. Помолчав, негромко добавила: – Но очень хотелось бы знать, что в Академии делает министр магической безопасности. Да ещё и без предупреждения.
– Хороший вопрос, госпожа де Вальдан, – вклинился в разговор Рафаэль. – Возможно, это связано с тем, что Министерство решило ужесточить отбор студентов. Я недавно читал, что всему виной взрыв в Бергедере. Дескать, местные инквизиторы оказались беспомощны в поимке негодяев, решивших подорвать склад с оружием. Говорят, что О’Рэйнер был в такой ярости, что приказал арестовать всех начальников местного отдела инквизиции, а генерала Стронга отправили в тюрьму, где он ожидает трибунала. А ещё поговаривают, что его, в смысле Стронга, ждёт смертная казнь.
Я невольно вздрогнула. Отчего-то проснулась жалость к неизвестному генералу. Вот так всю жизнь защищаешь интересы страны, а потом вдруг оказываешься на волосок от смерти из-за кучки неспособных к действиям придурков.
– Стало быть, ситуация и впрямь очень серьёзная, если Министерство решило взяться за образовательный процесс, – я задумчиво провела пальцами по корешку Книги. Та тихонько заурчала в ответ на прикосновение. – Возможно, оно и к лучшему. Однако сдаётся мне, дорогие мои, что это не слишком поможет.
– Почему вы так считаете? – поднял голову Грегори.
Я окинула взглядом притихших студентов и нахмурилась. Потом почесала бровь и повернулась к портрету на полотне.
– Скинх Мелиотский считал, что любой солдат может стать как великолепным полководцем, так и бездарнейшим командиром. Всё дело не только в профессиональных качествах, но и в понимании чести, достоинства и в праве выбора. В одной из своих рукописей философ писал, что есть разница между тем, что лежит в основе поступков человека. Он приводил пример двух воров, которых собирались казнить. Они оба влезли в дом очень богатого человека. Только один это сделал с целью продать золотые украшения и столовые приборы, а второй – украл курицу со двора…
– Вора собрались казнить из-за курицы? – перебил Рафаэль, удивлённо вытаращив глаза.
– Вас что-то удивляет? Законы созданы для всех, молодой человек. Однако это вовсе не значит, что они обязаны быть ко всем справедливы. Как правило, ответственности избегает тот, кто имеет больший вес в обществе, или тот, кто прекрасно знает и умеет ловко манипулировать законом. Но вернёмся к истории о двух ворах. В те времена пострадавший имел право выкупить из тюрьмы преступника и распорядиться им по своему усмотрению. Паэр выкупил обоих воров, дал им кров и пищу, но с одним условием – они оба будут его охранять от недоброжелателей...
– Какая глупость! – фыркнул Грегори и принялся ковырять кончиком пера в уголке тетради. – Они же могли его порешить! Зачем нанимать для охраны людей, которые способны прикончить в любой момент?
Я лишь развела руками.
– Логика паэра мне неизвестна. Однако сдаётся, что он решил дать этим людям второй шанс, а не отправлять их прямиком к палачу. Так вот. Через некоторое время вор, который украл драгоценности, попытался снова обчистить своего хозяина. Однако был убит вором, укравшим курицу. Скинх отметил, что первый вор никогда бы не изменился, так как им двигала жажда наживы, которая превратила его в слепого глупца. В то время как второй вор стал преданным слугой, а позже и хорошим советником своего господина, поскольку изначально им двигало желание выжить. Он отлично понимал разницу между пресыщением и необходимостью. Годы лишений не превратили его в подлого человека, способного обернуть добродетель против того, кто протянул руку помощи. Было ли у второго вора право выбора? Разумеется. Он мог помочь первому вору и сбежать. Но предпочёл остаться верным человеку, который когда-то спас ему жизнь…
По коридору Академии прокатился гул звонка, возвещающий об окончании пары.
– Разговор о чести, достоинстве и праве выбор в понимании Скинха Мелиотского поговорим на следующем уроке, – я повысила голос, глядя на оживившихся парней. – Жду ваших сочинений.
Вереница студентов потянулась на выход из аудитории, галдя и толкаясь возле двери. Едва за последним учащимся захлопнулась дверь, как я облегчённо выдохнула и махнула рукой, запирая замок. Потом скинула туфли, провела пальцами по завязкам корсета и до неприличия восторженно застонала, когда дьявольский предмет женского гардероба ослабил свою хватку. Воистину тот, кто придумал корсет и неудобные туфли, ненавидел женщин. Я растеклась по преподавательскому креслу, как масло, оставленное на солнце нерасторопной хозяйкой. Закинула гудящие от усталости ноги на стол и блаженно прикрыла глаза.
– Должен признаться, я впечатлён, – вкрадчивый голос Вэлиана, прозвучал как гром среди ясного неба.
От неожиданности я быстро убрала ноги, но, запутавшись в собственных юбках, свалилась под стол. О Боги, только его не хватало здесь! Готова поклясться, что, когда я вела лекцию, его и в помине не было в аудитории. Ан нет, – вальяжно идёт от задних парт к моему столу.
– Эта история о двух ворах, о чести, достоинстве и праве выбора... Видят боги, я и сам едва не уверовал в вашу искренность и порядочность.
– Так что же вам не понравилось, господин министр? – ровно спросила я, стараясь сдержать рвущуюся с языка язвительность.
– Ваш архонский. Он просто чудовищный, – Вэлиан обошёл стол и, глядя сверху вниз на то, как я лихорадочно пытаюсь зашнуровать прокля́тый корсет, вежливо спросил: – Вам помочь?
– Благодарю, – остановившись и подняв голову, я натянула самую милую улыбку, на которую была способна в тот момент. – Справлюсь сама.
Он небрежно повёл плечами – мол, не хочешь и не надо. Однако продолжал стоять надо мной, и это нервировало ещё больше.
Архонский язык мой ему не понравился, ага. Можно подумать, что он не только слышал, но ещё и общался на нём. До нынешнего времени дошли лишь обрывки фраз. Да и те были связаны с магической или артефакторной терминологией. Вот её-то было легко выучить без ошибок – всё-таки тысячелетия слова и заклинания передавались с точностью и чёткостью, которой могли бы позавидовать математики. А всё потому, что неправильно произнесённое слово в заклинании могло иметь непредсказуемый эффект. Чего не скажешь о разговорной речи, которая за десятилетие изменялась так, что два поколения порой не могут понять друг друга. А тут разрыв в тысячелетия!
Кое-как справившись с прокля́тым корсетом, я поднялась с пола.
– Скажите, ваша светлость, а с каких пор столь высокие чиновники стали посещать Академии? – я поправила юбку, тщательно стряхивая даже те пылинки, которых не было и в помине. – Насколько известно, у министров предостаточно работы в кабинете. Куда более важной, чем проверка обучения подрастающего поколения.
– Полагаю, вам неизвестно, что Академия находится под контролем Министерства?
Так и хотелось сказать, что об этом как раз таки мне хорошо известно. Но брошенный вскользь взгляд на Вэлиана заставил меня отрицательно покачать головой. По телу снова пробежался неприятный озноб. Как тогда в галереи, когда передо мной возникло виде́ние холодной камеры и заключённого на допросе.
– Я работаю в Академии чуть больше месяца, – призналась я. Внутреннее чутьё подсказывало, что честность сейчас куда намного лучше, чем самая хитроумная уловка. – Ещё не успела всего узнать.
– Чуть больше месяца – это довольно большой срок, – заметил Вэлиан, и отчего-то мне показалось, что произнёс он это с укором. – Многое можно успеть сделать за это время.
Я нахмурилась, не понимая, к чему он клонит. Неизвестность и непонимание – самые паршивые вещи из всех, с которыми приходится сталкиваться в этой жизни. Можно наломать таких дров, что ещё и внукам достанется.
– Вы меня в чём-то подозреваете? – осторожно поинтересовалась я.
– А есть для этого причины? – министр вопросительно приподнял бровь. Он перевёл взгляд на книгу и столь же безмятежно спросил: – Ваша?
– Да, но я бы не советовала её трогать…
Поздно.
Вэлиан уже протянул к ней руку. Книга предупреждающе хлопнула обложкой в нескольких миллиметрах от его пальцев и заурчала. Но не грозно, как со студентами или библиотекарем, а как-то… испугано, что ли. К моему удивлению, над ней не летали снопики золотисто-фиолетовых искр, как бывало, когда книга собиралась плюнуть в какого-нибудь наглеца.
– Вы ей не нравитесь, – торопливо произнесла я. Схватив книгу со стола, спрятала её в сумочку. – Как и мне.
Вэлиан пропустил мимо ушей едкое признание.
– Откуда она у вас?
– Забрала у прежних хозяев. Настоящие варвары. Совершенно не умеют обращаться с книгами. Теперь она мой преданный фамильяр.
– О, несомненно. Библиодари умеют быть преданными тем хозяевам, которых они выбирают.
– Послушайте, ваша светлость, – не выдержала я. – Вы появились из ниоткуда. Успели обвинить меня в нечестности и невежестве. Теперь вас интересует моя книга. Я сбита с толку. Хотя бы поясните, как вы оказались в моей аудитории. И, главное, зачем?
– Хотел понаблюдать за тем, как проходит подготовка будущих дознавателей. Инкогнито.
– Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено? – сказала я чуть грубее, чем собиралась. И тут же прикусила язык.
Держать себя в руках, когда тревога бьёт по оголённым нервам – не мой конёк. Министр мог посчитать подобное неслыханной дерзостью, что, в свою очередь, привело бы к печальным последствиям. Как минимум он вполне способен поднять вопрос о моём дальнейшем пребывании в Академии.
– Более чем, – вкрадчиво отозвался Вэлиан и вежливо улыбнулся. Но от его улыбки мазнуло холодом по позвоночнику.
***
Моя бабушка имела привычку говорить: «Эжена, эмоции – плохой союзник. Сначала они закрывают твои глаза, а потом оставляют тебя наедине с последствиями». Однако я была не самым послушным ребёнком, а потому все её увещевания благополучно оставались без внимания. А некоторые вызывали протест и даже злили.
Впрочем, сегодня я как никогда почувствовала, что бабушка была права.
Дерзить такому человеку, как министр магической безопасности, не стоило. Нет, меня не выгнали из Академии, не вызвали в кабинет ректора и даже не отчитали за неумение вести себя так, как полагается вести преподавателю. Но на душе всё равно было неспокойно.
С приездом Вэлиана О’Рэйнера вся администрация Академии куда-то исчезли.
– Скорее всего, выплясывают мазурку перед его светлостью, – язвительно заметила Хильда Гроухман, преподавательница основ артефакторики. – Академии нужны средства, чтобы построить новый тренировочный зал и выглядеть не хуже, чем вельтонский университет. Иначе нашего дражайшего господина Шершена сожрёт чувство собственной ущербности.
Я оторвалась от журнала и чуть удивлённо воззрилась на коллегу. Та расположила на диванчике, обитом багровым жаккардом с золотыми цветами, и, прикрыв глаза, легонько постукивала наманикюренными пальчиками по белоснежной чашке. Высветленные до цвета соломы волосы госпожи-артефактора напоминали окультуренный стог, в который некий шутник воткнул две бордовые каменные розы.
Несмотря на резкость и язвительный характер, Хильда мне понравилась ещё в первый день работы. Она выделялась среди других преподавателей какой-то отчаянной внутренней свободой. Свободой, которая присуща лишь тем людям, которые пережили столько потерь, что научились философски ко всему относиться и говорить то, что считают нужным. Разумеется, в коллективе её не любили, за спиной называя «выскочкой», «скандалисткой» и «стервой».
Впрочем, госпожа Гроухман от этого нисколько не страдала. Пока сплетники усиленно старались приписать Хильде невероятные прегрешения, та успешно обращала самые грязные слухи в свою пользу. Узнав о себе очередную сплетню, она небрежно пожимала плечами и с присущей ей циничной ухмылкой замечала: «Ну а что я могу поделать, если у людей жизнь скучная? Своей похвастаться не могут, вот и подсматривают жадно за другими. От интересной жизни рта не раскрывают. Некогда».
Однажды я удивлённо поинтересовалась: неужели госпоже Гроухман не бывает обидно?
– Дорогая моя Эжена, – рассмеялась она тогда, и её веселье привело меня в замешательство, – посмотри на них! Они все кичатся своими достижениями и статусами. Но что они делают, когда собираются? Обсуждают, как улучшить навыки преподавания? Перенимают друг у друга опыт? Делятся своими наработками? Нет, они обсуждают мою жизнь. Как профессиональную, так и личную. Внезапно вся их возвышенность и высокая нравственность падает до такой мелочности, вроде как с кем меня видели на вчерашнем спектакле. Я бы могла лелеять свою глухую обиду. Могла бы бороться с ветряными мельницами, пытаясь доказать, что настоящая я никоим образом не соответствует тому придуманному образу. Когда я была столь же молодой как ты, именно так и поступала. А потом внезапно пришло понимание: я главное событие в их жизни. Не их успехи, не они сами, как личности, а я. Вот такая порочная и недостойная я занимаю их головы. А, значит, я главнее.
Тогда я хотела возразить. Но потом, глядя с какой нескрываемой гордостью говорила Хильда, вдруг осознала: скучного человека не станут обсуждать. Невозможно обидеть и задеть того, кто не принимает на свой счёт грязных слухов. Мало ли о чём говорят, не всему же надо верить.
– Считаете, что идея пригласить министра принадлежит господину Шершену? – осторожно спросила я, отложив в сторону перо, и задумчиво уставилась на коллегу.
Некрасиво подведённая чёрным карандашом левая бровь Хильды приподнялась, а губы стянулись в тонкую полоску, будто она едва сдерживала очередную едкую шпильку.
– Ставлю голову против ночного горшка, что так оно и есть, – усмехнулась госпожа Гроухман и, открыв глаза, прищурилась. – А вы, юная особа? Долго ли собираетесь ещё корпеть над никому не нужными бумажками?
Я хмыкнула и снова склонилась над записями.
– Полагаю, до тех пор, пока не заполню табель. Не хочу, чтобы болела голова из-за оценок.
– Вы молоды и красивы. Бросайте эту гадость и идите радоваться жизни. Что вы забыли в этом месте?
– Деньги, – в тон Хильде ответила я и напряглась, готовясь выдерживать очередные бестактные советы о поиске богатого муженька. Ну или любовника, в конечном счёте.
Однако вопреки моим ожиданиям преподаватель артефакторики покачала головой и до неприличия громко отпила кофе.
– Одиночество вызывает привыкание, – помолчав, произнесла она. – Потому что жизнь принадлежит исключительно тебе самой. Великолепное чувство. Наслаждайтесь им по полной. Иначе не ровён час вскружит вам голову какой-нибудь обаятельный Фицпатрик. И, поддавшись эмоциями и чувствам, вы окажетесь в клетке, где скорее больше потеряете, чем приобретёте.
– Почему вы так решили? – удивилась я. – Разве нет примеров счастливых семей?
– Ну почему же? Есть. Но это такая большая редкость. В счастливых семьях люди делятся тем, чем они наполнены: радостью, удовольствием от жизни, идеями. И несмотря на трудности, у них как-то всё легко получается. А в несчастных учат служить друг другу, забывая о себе. И тогда даже при полном доме, они выглядят так, будто войну прошли.
Затаённая горечь в словах Хильды задела за живое, заставив посмотреть на неё так, словно я впервые видела эту женщину. Что, по сути, я знаю о ней, кроме обрывков тех слухов, которые разносились по коридорам Академии со скоростью заклинания? Или крохотных моментов общения в преподавательском холле?
Отчего-то возникло чувство, что она впервые позволила прикоснуться к чему-то важному для неё, почти священному, куда до этого не допускался ни один человек.
Я хотела спросить, почему она так решила. Но в этот момент открылась дверь и в преподавательской появился господин Вермон, секретарь Шершена. Увидев на диване вальяжно сидящую Хильду, он смущённо кашлянул и высокомерно произнёс:
– Господин ректор желает видеть всех преподавателей и работников в главном зале, – повернув голову к госпоже Гроухман, он поджал губы и с нажимом повторил: – Всех. И немедленно.
***
Джезва зашипела змеёй, и в следующую секунду тёмно-бурая жижа хлынула на плиту. Выругавшись себе под нос, я тотчас погасила конфорку, перелила остатки кофе в чашку и села на подоконник.
Горячий, с терпковатой горчинкой кофе обжёг язык, заставив поморщиться. После первых глотков я окончательно пришла в себя. Каким бы трудным и утомительным ни был день, он закончился. И это не передаваемо радовало.
По садовым дорожкам прогуливались парочки. Кто-то из студентов сидел под деревом, погрузившись в чтение. Другие же, собравшись плотным кружком, отрабатывали заклинания. Как будто им мало тренировочного зала!
Внезапно по затылку мазнуло холодом, как будто кто-то невидимый прикоснулся в моей голове. Сделалось прохладно, неуютно, как бывает в осенние пасмурные вечера. Я поплотнее закуталась в шаль. Вместо того чтобы в очередной раз отпить кофе, слегка подула на него и предалась воспоминаниям.
Что-то нехорошее произошло или должно было произойти в Академии, раз на неё решил обратить внимание сам министр магической безопасности.
– Слишком красивый для такой должности, – заметила Хильда, чуть наклоняясь ко мне. – Если бы не сказали, что это министр магической безопасности, решила бы, что он юноша из Порочного Уголка.
Я смущённо закашлялась, давясь смехом. Сравнивать О’Рэйнера с юношей, продающим себя богатым любителям страстей, не приходило в голову. Мы заняли задние места в самом дальнем ряду от трибуны, где стояли Фицпатрик, Шершен и О’Рэйнер в окружении людей, которых я не знала. Но судя по важному, чуть напыщенному выражению их лиц, можно было предположить, что они относятся к министерству.
– И, тем не менее, он уже десять лет прочно сидит в министерском кресле, – заметила я. – Так что за миловидной внешностью, вполне возможно, скрывается тварь похлеще любого дракона.
Хильда резко повернула голову и окинула меня таким оценивающим взглядом, что запылали кончики ушей.
– Весьма проницательно, – помедлив, она согласно кивнула и выпрямилась на стуле – ни дать ни взять вельетонская фарфоровая статуэтка. – Удержаться на таком посту, имея лишь миловидную внешность херувимчика и ноль мозгов, невозможно. А вы, стало быть, интересуетесь политикой?
В голосе госпожи-артефактора скользнуло нечто похожее на упрек, нежели на любопытство. И почему-то меня это задело, словно уличили в чём-то непотребном.
– Чем дальше от господ, тем спокойнее жизнь, госпожа Гроухман, – недовольно фыркнула я. – Если бы господин министр не пробрался в аудиторию во время перемены и не застал меня без корсета, то в жизни бы не узнала, кто он.
Лицо Хильды изумлённо вытянулось.
– А вы полны сюрпризов, госпожа де Вальдан, – хмыкнула она. Судя по её взгляду, она пыталась представить, почему преподаватель расхаживала в аудитории в столь необычном виде. Да ещё в рабочее время. Впрочем, вдаваться в подробности я не стала. Не дождавшись ответа, Хильда достала из ридикюля пухлую, потрёпанную временем записную книжку и как бы между прочим бросила: – Ну что ж, посмотрим, какой спектакль подготовили наверху в этот раз. Судя по исполнителям, нас ждёт нечто невероятно захватывающее.
Захотелось ответить также язвительно, в тон, что ничего нового. Но вместо этого решила дождаться конца собрания.
Природа щедро одарила Хильду чутьём на разного рода неприятности. Если бы я была большой любительницей драм с лихо закрученным сюжетом, то наверняка бы отметила и неуместную торжественность, с которым проводилось собрание, и пафос, сквозящий в каждой фразе ректора. Все эти речи о том, что каждый преподаватель являет собой пример для подрастающего поколения, и о том, что подготовка будущих дознавателей выходит на новый уровень. Настолько высокий, что её отметили даже в самом Министерстве Магической Безопасности. «Вот уж кто действительно прирождённый актёр, так это Фицпатрик», – подумалось мне в тот момент. Я слушала вполуха напыщенный монолог ректора, едва сдерживаясь, чтобы не зевнуть.
Однако ближе к середине собрания ждал лихой поворот сюжета. Как в хорошем приключенческом романе: королевство оказалось на грани большой войны с революционерами из общества «Светоч», которые запудривают мозги юным неокрепшим умам. В том числе в Министерстве стало известно, что некоторые из деятелей данного движения протянули свои грязные руки к самому святому – подрастающему поколению будущих дознавателей.
Впрочем, это никак не объясняло того, почему министр Вэлиан О’Рэйнер лично решил посетить Академию.
Я вздрогнула, когда вспомнила, как министр, поднявшись на трибуну, посмотрел на меня. На долю секунды показалось, что из огромного зала исчезли все люди, а воздух заскрипел от зимней стужи.
– С ним что-то не так, – пробубнила я себе под нос, задумчиво разглядывая стрижей, низко парящих в малиновом закатном небе. – Не бывает так, чтобы простой человек внушал столько подспудного ужаса.
Или бывает? Ведь кто их знает, этих власть держащих? Если человек не способен одним только взглядом внушить страх, то кто станет прислушиваться к нему, и уж тем более беспрекословно выполнять его приказы?
Выкинув из головы неловкую беседу в аудитории и министра, я одним глотком допила остатки кофе и направилась в ванную комнату.
Вода зашумела, забурлила в латунной ванне. Пара капель из стеклянного розового флакона, и воздух тотчас наполнился тонким ароматом клубники и мяты. Своеобразное сочетание запахов, учитывая, что клубника далеко не мой любимый аромат. Но в «Банной лавке» мадам Жоржо других, как назло, не оказалось. А потому я без особого удовольствия скинула с себя одежду и уже занесла ногу над ванной, как что-то внутри неприятно царапнуло. Так, словно кто-то пристально смотрел со стороны и даже не собирался отводить взгляда.
Я окинула крохотное помещение и подёргала ручку двери. На всякий случай. Но дверь оказалась запертой. А вот чувство, что кто-то наблюдает, лишь усилилось.
– Это всего лишь нервы, – сказала я вслух, стараясь успокоить себя.
