Текст книги "Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ)"
Автор книги: Марика Полански
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Глава 10. Новые способности
Пока девочки мечтают о том,
как свести с ума мужчин,
женщины размышляют,
куда им деваться от толпы
влюблённых безумцев.
– Мне нужна помощь, ваша светлость. Очень нужен призрак на завтрашнюю лекцию. А вы для этого идеально подходите.
Ответом стала тишина.
Я тяжело вздохнула. Облокотившись спиной на стену, кое-как расшнуровала надоевшие за день туфли и направилась в комнату. Пол качался под ногами, будто палуба корабля, угодившего в бурю. Мебель, шторы, обои – всё выглядело изломанным, каким-то неправильным и таким непривычно ярким, что хотелось зажмуриться.
Первое, что я сделала, зайдя в спальню, – это задёрнула тяжёлые тёмно-коричневые шторы. Приятный полумрак окутал помещение, и я с облегчением выдохнула. Потом огляделась, по-прежнему щуря глаза.
Определённо Сержан был здесь. Но почему-то не желал появляться. Вот только заскоков его герцогской светлости мне не хватало!
– Ваша светлость? – негромко позвала я. В комоде что-то зашелестело, тихо, едва различимо. Даже мыши, – и те топают громче. Я возвела глаза к потолку, потом прикрыла их рукой и тяжело опустилась в кресло. – Неверные жёны зачастую прячут своих любовников в гардеробе… Но чтобы прятаться в комоде с женским бельём! Ваша светлость, вылезайте! Иначе я решу, что вы один из тех несчастных, которые в детстве были обделены материнской любовью, а теперь жаждут нацепить на себя парочку дамских вещей, чтобы хоть как-то быть к ней ближе.
– Ближе к кому? – донеслось из комода.
– К матери, разумеется.
Шуршание стало более отчётливым. Я устало положила голову на раскрытую ладонь, глядя, как из второго ящика просачивается прозрачная фигура герцога.
– Должен заметить, моя матушка была достойнейшей женщиной, – начал было он, но, увидев меня, наклонил голову набок и скривился. Усы недовольно зашевелились над верхней губой. – Боги! Вид у вас, как у новообращённого умертвия!
– Да и чувствую я себя примерно так же, – я хмыкнула и прикрыла глаза. К горлу подкатывала тошнота. – Ни жива ни мертва… Вот у меня только один вопрос: как у достойнейших матерей получаются такие интересные экземпляры, которые прячутся в женском белье?
– Я всегда питал слабость ко всему, что связано с женщинами. Особенно с красивыми. Но сейчас речь не обо мне. Что с вами?
Я с трудом разлепила веки и воззрилась на Сержана сквозь растопыренные пальцы.
– Голова болит. И не просто болит, а раскалывается так, как будто её засунули в чан и яростно бьют молотками.
Призрак приблизился ко мне, согнулся и вытянул шею. Его лицо было так близко с моим, что я даже почувствовала ледяной сквозняк. А ещё отметила про себя, что у призрака необычная радужка – серая, но как будто бы она светилась. Выглядело это жутко, но завораживающе.
– А что ещё вас мучает? – серьёзным тоном лекаря спросил Сержан.
Я снова прикрыла веки – смотреть ему в глаза не было никаких сил – и в красках рассказала, как себя чувствую и когда всё это началось. Он слушал меня не перебивая, и чем больше я говорила, тем острее меня терзало подозрение, что он вот-вот и оборвёт мой рассказ со словами: «О! Так это не беда, милочка! Каждая женщина проходит нечто подобное раз в месяц. Радуйтесь, что за нож не хватаетесь, когда вас раздражают другие люди».
Хотя, возможно, я так скептически была настроена, потому что большинство лекарей, с которыми мне доводилось общаться на предмет здоровья во взрослом возрасте, отвечали одно и то же: «Начнёте жить с мужем, родите ребёнка, тогда всё пройдёт». Как будто роды были панацеей от всех женских недугов!
Впрочем, надо отдать должное Сержану, он не опустился до подобной чепухи в виде «замужества» и «родов». На какой-то момент мне даже показалось, что он вообще не слушает меня.
Качнулся воздух, стало теплее.
Я приоткрыла один глаз.
Сержан стоял ко мне спиной. Он разглядывал аляповатый пейзаж, который висел над камином, и покачивался с пятки на носок. Потом повернул ко мне голову и проговорил:
– Пожалуй, сегодня вам сто́ит отказаться от рандеву с господином министром.
– Вот как! – я насмешливо скривилась. – Я только за. Но есть один крохотный нюанс: у него моя Книга. И мне бы очень не хотелось, чтобы он начал выдёргивать из неё листы, растапливая свой камин.
Призрак нахмурился, между бровями залегла глубокая складка. Когда Вэлиан покидал мои апартаменты, он прихватил с собой Книгу, бросив на прощание: «А это пока побудет у меня». Я нисколько не сомневалась: он сделал это специально. О’Рэйнер прекрасно понимал, что без неё я не смогу незаметно сбежать и непременно явлюсь, чтобы забрать её.
– Сомневаюсь, что Вэлиан что-то сделает с библиодари, – медленно и отчётливо проговорил Сержан, однако в голосе скользнула неуверенность. – Он, конечно, может быть сволочью, когда этого требуют обстоятельства. Но вряд ли будет мучить разумное существо из-за вашей несговорчивости. Скорее, поставит на книжную полку и всё… Нет, мелко пакостничать – это не в его стиле.
– Зато в его стиле пакостничать по-крупному, – язвительно отозвалась я. Боль резко стянула голову, и, застонав, я согнулась пополам. Так, чтобы голова оказалась между колен. Сделав несколько глубоких вдохов и подавив очередной тошнотный позыв, я просипела: – Чёрт с вами! Уговорили. Я напишу О’Рэйнеру, что не смогу сегодня явиться. Но вы хоть объясните мне, что происходит?
– Да ничего особенного, – сочувственно произнёс призрак. – Просто ваше тело приспосабливается к изменяющейся магии. Её становится больше, чем дано вам при рождении. Вполне возможно, проявятся какие-то новые способности, которых не было раньше. Но сам процесс болезненный и чем-то напоминает растягивание резинки. Только вместо резинки – ваше тело.
– Главное, чтобы резинка не порвалась, – я подняла голову и страдальчески вздохнула: – А какие способности могут проявиться?
Сержан медленно покачал головой и приподнял плечи.
– А этого, увы, никто не знает, мой дорогой неюный персик.
***
«Господин Вэлиан,
С сожалением сообщаю, что не смогу явится сегодня на встречу с вами ввиду ухудшившегося самочувствия.
С уважением, Эржабета де Вальдан».
Я воткнула перо в чернильницу и пробежала глазами по записке. Строчки получились корявыми, а собственная подпись – не такая размашистая и изящная. Но суть они передавали, а большего и не надо было. В конечном счёте, если Вэлиану взбредёт в голову отправить кого-нибудь в разведку, то ему доложат, что дальше собственной кровати я никуда не отлучалась.
За грудиной царапнуло, как будто записка требовала добавить ещё пару строк. Почесав подбородок, я взялась за перо и чуть ниже добавила:
«P.S. Искренне надеюсь, что с моей Книгой всё в порядке. Если из неё выпадет хоть листочек, клянусь Бездной, я вытрясу из вас душу. Даже с того света».
Разумеется, О’Рэйнер вряд ли воспримет мои слова всерьёз. Скорее посмеётся. Угрозы выглядели столь же абсурдно, как нападки воробья на орла. Впрочем, как говорила моя покойная бабуля: «Мелкая блоха злей кусает».
С грохотом выдвинув ящик стола, я выудила медную пулю «молнии» – мелкий артефакт, позволяющий в течение десяти секунд передать сообщения. Большие письма он, конечно, не потянет, а вот мелкая записка почти моментально попадёт в руки адресата. Я запихнула скрученную в крохотный свиток бумагу внутрь пули и отчётливо назвала имя министра. «Молния» затрещала, заискрилась и тотчас растворилась в воздухе.
Я же выбралась из-за стола, разделась и нырнула под одеяло. От прохлады постельного белья на миг стало полегче, как бывает, когда к разгорячённому лбу приложишь холодную, мокрую тряпицу. И в ту же секунду вздрогнула. По телу пробежали мурашки, а потом стало так душно, что пришлось раскрыться.
Полчаса я боролась с одеялом, пытаясь найти удобную позу, пока наконец не додумалась засунуть голову под подушку. Воображение нарисовало недовольно скривившееся лицо министра. Пусть Вэлиан делает что хочет, но я не встану. Слишком удобно устроилась.
Отголоски боли бились в висках, то становясь сильнее, то снова затухая, но это не помешало провалиться в тёмную пучину без сновидений. Честно говоря, я даже не поняла, как заснула. Просто на миг стало тепло и спокойно, а потом…
…Я шла по дороге, вымощенной камнем, настолько белоснежным, что в нём не было ни единой сероватой прожилки, которые есть у мрамора, ни малейшего вкрапления, как у гранита. Просто идеально белый и идеально гладкий. Куда и зачем иду, я не знала. Просто чувствовала, что мне надо идти, и всё.
Ни звуков, ни запахов – как будто попала в пространство, где нет ничего. Только я и дорога. Потому-то хлопанье крыльев за спиной так напугало. Сердце заколотилось, как после долгого бега, руки похолодели, а ноги налились свинцовой тяжестью. Застыв на месте, я слепо упёрлась взглядом в белоснежную пустоту, пытаясь решить, что лучше: побежать вперёд или всё же обернуться назад.
Секунды текли медленно, а тягостное чувство разрасталось. Хотелось бежать вперёд. Бежать и не оглядываться на того, кто сейчас был за моей спиной. Слишком непонятно, слишком жутко. Но неизвестность пугала больше.
Сжав пальцы в кулаки, я всё же обернулась.
В двух шагах от меня на валуне сидела огромная птица невероятной красоты. Оперение переливалось всеми оттенками белого, если у белого цвета есть оттенки. Серебристые глаза, чуть удивлённые и мудрые, смотрели на меня с нескрываемым интересом.
– Как ты здесь оказалась? – прозвучал в моей голове тихий переливчатый голос. Но он, казалось, проникал в самую душу и вызывал какие-то новые, незнакомые до этого момента эмоции. Вдруг захотелось плакать и смеяться от счастья. И в то же время меня охватила грусть, как будто что-то важное ушло из моей жизни, а я так и не смогла понять, что именно.
– Не знаю, – тихо ответила я и нахмурилась. – Я просто легла спать и вот… Кажется, это сон, верно?
Птица дёрнула головой, потом склонила её набок и вопрошающе посмотрела на меня.
– А куда идёшь?
Я окинула взглядом пустоту и пожала плечами. Действительно, куда я могу идти?
– Вперёд иду. Не знаю, куда ведёт эта дорога, но куда-то она непременно приведёт, – помолчав, спросила: – Ты же Феникс, верно?
Но ответа снова не последовало. Вместо этого птица расправила крыло и, изогнув шею, принялась чистить перья. Такое пренебрежение вызвало раздражение.
– Почему ты не отвечаешь? – возмутилась я. Внутри всё клокотало от захлестнувшей обиды: я старалась быть вежливой, а вместо этого наткнулась на стену холодного равнодушия.
– А зачем задавать вопросы, на которые ты и так знаешь ответы? По-моему, это глупо.
Птица даже не удосужилась посмотреть на меня, и от этого стало ещё обиднее.
– Это не глупость. Это элементарная вежливость.
– А тебе так важно, чтобы все вокруг тебя считали хорошей и вежливой?
Вопрос поставил меня в тупик. Феникс оторвался от крыла и проницательно посмотрел на меня, словно ожидая ответа.
– Ну… нет, – неуверенно сказала я. Сама не заметила, как пальцы разжались и теперь теребили юбку. – В общем-то, мне всегда было всё равно.
– Правда? Может, ты просто не помнишь, насколько это важно для тебя? Или не хочешь думать о том, как это важно – кем тебя видят другие со стороны?
За несколько секунд вереницей пронеслись отрывки из моей жизни: вот я избегаю кредиторов, вот опрометчиво соглашаюсь стать преподавателем. А вот и уроки, которые веду с нарушением всего преподавательского этикета. Что уж говорить о побеге из дома министра! Благовоспитанная барышня никогда бы не позволила себе дойти до такой ситуации.
– Глупость какая-то, – я тряхнула головой и неуверенно усмехнулась. – Если бы меня интересовало чужое мнение, то вела бы добропорядочный образ жизни. Мой же образ жизни оставляет желать лучшего.
– Правда? – с сомнением произнёс Феникс. – А мне что-то подсказывает, что нет. Иначе бы ты не стояла столько времени и не разговаривала с птицей о важности вежливости.
Я смутилась. Ситуация действительно получалась нелепая: я в полнейшей пустоте разговариваю с незнакомой птицей и пытаюсь доказать ей, что я не такая, как все.
Феникс покачал головой. Потом резко взмыл ввысь.
– Следуй за мной. Я тебе кое-что покажу.
Феникс кружил чуть поодаль от меня, лишь изредка взмахивая крыльями. Иногда он расправлял серебристо-белые крылья и замирал, отчего невольно казался фигурой на полотне художника, а не живым существом.
Сколько мы шли, не знаю. Пейзаж не менялся. Всё та же молочная пустота обволакивала пространство и дорогу, простирающаяся под шагами. Я потеряла счёт времени, ноги налились тяжестью, как будто мы прошли через всю столицу пешком, ни разу не присев отдохнуть. Усталость была настолько ощутимой, реальной, что чувствовалась каждой клеточкой тела. Хотелось уже быстрее дойти до того загадочного места, о котором обмолвился Феникс. Однако он даже не собирался снижаться. В голову закрались подозрения, что мы или ходим по кругу, или топчемся на месте.
– Так куда мы все же идём? – наконец я спросила птицу.
– Как куда? Вперёд, разумеется.
Я тяжело вздохнула. Если это Феникс Вэлиана, то министру стоило искренне сочувствовать. Эгрегор явно был не из тех, кто отвечал конкретно на заданные вопросы.
– Ты же сказал, что хочешь мне что-то показать.
– Так, мы ещё не пришли, – Феникс лениво взмахнул крыльями. – Как придём, скажу.
– Ты ничего не говоришь! – едва не взвыла я. – На вопрос «Куда идём?» отвечаешь: «Вперёд». Куда вперёд? Зачем? Ничего не понятно. Между тем, создается ощущение, что мы топчемся на месте!
– До этого момента тебя всё устраивало. Так что же сейчас поменялось? – Феникс посмотрел на меня сверху вниз и чуть приподнял брови, будто удивился.
– Я просто хочу понять, куда конкретно мы идём!
Эгрегор ещё раз взмахнул крыльями, потом сложил их и резко ушёл в пике. От неожиданности я едва не споткнулась на ровном месте и не растянулась на дороге. Мысленно обругав Феникса, я нервными движениями поправила юбку и сердито воззрилась на него.
Однако он не обратил никакого внимания на меня. Смешно просеменил по дороге вперёд и внезапно остановился. Какое-то время он вглядывался в пустоту, а потом поманил меня крылом.
Я нахмурилась, но подошла ближе.
– Здесь красиво, – помолчав, произнёс Феникс и дёрнул головой, указывая на что-то. – Посмотри, как цветут деревья. Ощути, как пахнет мандаринами. А музыка! Какая здесь восхитительная музыка! Ты слышишь? Иногда мне кажется, что это единственное место, ради которого сто́ит жить.
В его голосе, тихом и печальном, слышалась такая горечь, такая многовековая тоска, что сердце защемило. Я покрутила головой, пытаясь увидеть то, о чём говорил эгрегор. Но вокруг была лишь всё та же пустота – ни деревьев, ни цветов, ни мелодии.
– Боюсь, я ничего не вижу, – разочарованно произнесла я и перевела взгляд на Феникса.
Тот сидел, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза, вслушиваясь в музыку, которая была слышна только ему одному. Какой он всё-таки красивый, подумалось мне. Пожалуй, что это и объединяло их с Вэлианом – они оба были очень красивы.
Внезапно Феникс распахнул крылья, и пространство вокруг озарилось ослепительно золотистым светом. От неожиданности я зажмурилась, закрыла лицо руками. В сознании пронеслась мысль, что от вспышки сейчас снова начнёт болеть голова. А очередного приступа я не выдержу.
– Открой глаза, – услышала я. – Не бойся. Больно не будет.
Внутри кольнуло – не будет, ага, как же!
– Давай, – повторил эгрегор мягко. Так, что захотелось поверить. – Открывай глаза.
Я приоткрыла один глаз и от изумления едва не села на траву.
Вокруг цвели деревья. Удивительные синие, розовые, белые цветы тихонько покачивались под дуновением невидимого ветерка. В лазурном небе парили разноцветные птицы, а в нескольких шагах раскинулось бирюзовое озеро. Ноздрёй коснулся тонкий цветочный аромат, смешанный с запахом мандаринов. Настолько яркий, что на кончике языка чувствовалась сладковатая кислинка цитрусовых.
И музыка… Я никогда прежде не слышала, чтобы кто-то так играл. Звук был похож на пение флейты, но только гораздо нежнее, тоньше. Как будто неизвестный музыкант вложил в мелодию все самые светлые чувства и эмоции: восторг и трепет первой любви, ощущение от ласковых прикосновений и безмятежного счастья.
Я закрыла глаза, вслушиваясь в мелодию. И чем больше слушала, тем сильнее хотелось плакать. Но не от тоски, а от счастья. Как будто я обрела что-то очень важное и нужное, но что было давным-давно утеряно.
– Это невероятно, – прошептала я сквозь пальцы, которые прижимала ко рту. Глаза защипало от слёз, и я всё же опустилась на траву. – Просто невероятно…
И зарыдала. Сначала от переполняющих чувств. Потом от обиды, что раньше не видела этого места. Затем от злости и накатившей тоски, что не смогу остаться здесь и что это не может длиться вечно. А потом… потом я уже не понимала, почему плачу. Просто слёзы сами собой текли по щекам, падали на блузку и юбку, оставляя тёмные следы. Нос забило, по лицу наверняка расползлись пунцовые пятна, а я всё никак не могла успокоиться.
– Но почему?! – шмыгая, повторяла я. – Почему я это не увидела? Ведь вокруг же было пусто!
– Вокруг никогда не было пусто, – тихо ответил Феникс. Он распушил перья и смотрел на кружащих птиц. – Просто ты никогда не замечаешь происходящего вокруг. Ты идёшь куда-то вперёд – а куда и зачем? Сама не знаешь. Мы прошли с тобой через долину и пролесок, но ты их не увидела. И не потому, что их нет. Они-то, как раз таки есть. Но нужно иметь смелость, чтобы видеть краски жизни, а ты боишься. Настолько, что предпочитаешь ничего не замечать, ничего не иметь. Ты каждый раз выбираешь пустоту, потому что она кажется знакомой. Есть только ты и твоя дорога вперёд. И больше ничего.
– Хочу остаться здесь, – я выдохнула, тряхнула головой и решительно повторила: – Не хочу возвращаться. Хочу остаться здесь.
Но Феникс лишь покачал головой и негромко произнёс:
– Не получится. Этот мир – мой. А твой тебе только предстоит создать. Вот только ответственность… Тебе придётся научиться брать ответственность за всё, что ты делаешь или не делаешь. Знаешь, чем хороша пустота? Ты можешь создать всё, что пожелаешь. И каким это будет мир, зависит только от тебя.
Когда я открыла глаза, то несколько долгих секунд не могла понять, где нахожусь. Сквозь задёрнутые шторы проникал жёлтый свет фонарей. Он ложился полосами на узорчатые обои и комод. Было слышно, как шумит ветер, по стёклам барабанит дождь, а из кухни доносилось мерное тиканье часов. Так темно обычно бывает или очень ранним утром, или поздним вечером.
Честно говоря, я не пыталась определить, какое время суток сейчас. Меня по-прежнему обнимал нежный цветочный аромат, а на губах чувствовался сладковато-кислый привкус мандаринов.
А потом накрыла такая тоска, что слёзы покатились по щекам. Как же не хотелось уходить из того сна! Почему вдруг пышная долина превратилась в крохотную спальню, где видавшая лучшие времена мебель казалась уродливой, а стены и потолок давили, словно я угодила под пресс?
Я бы готова отдать всё что угодно, лишь бы вернуться туда. В тот мир, где парят радужные птицы, где пахнет мандаринами и цветут восхитительные цветы, названия которым нет в нашем мире. Где играет музыка, пробирающая до глубины души и заставляющая чувствовать себя живой. Но, увы. Меня выдернуло в холодную серую реальность, и как дальше быть, я не знала.
Я себя чувствовала обманутой, отвергнутой и брошенной в огромном мире, где у меня не было ничего своего. А ещё я злилась. На Феникса, который показал меня удивительный мир и исчез. На негодяя, который сжёг мою лавочку с артефактами. На кредиторов, которые донимали письмами и угрозами. Даже на родителей разозлилась за то, что их не было рядом в те моменты, когда они были нужнее всего. На весь мир, потому что, когда казалось, что наконец-то мои проблемы решены, он подкидывал мне новые, но уже сложнее – задачи со звёздочкой. И их настолько было много, что я потеряла себя, свой мир и мечты. Теперь у меня было лишь одно желание – чтобы все меня оставили в покое.
Но больше всего я злилась на себя. За то, что допустила подобное в своей жизни. За то, что окончательно потеряла контроль и вместо того, чтобы взять себя в руки, отчаянно прятала голову в песок, как страус, в надежде, что все проблемы как-нибудь разрешатся сами, без моего участия.
Но ведь так не бывает! Никто не придёт и не сделает мою жизнь лучше. Да и помощи просить бесполезно – всё равно откажут. Значит, опять придётся из всего выбираться само́й. «Как же я устала! – подумала я, растирая по щекам остатки слёз. – Я просто смертельно устала…»
Но всё же выбираться надо. И нужно сделать хотя бы первый шаг. Для начала хотя бы встать с кровати и сделать себе чай. Зачем? Да хотя бы чтобы был. Захочу пить его или нет – это уже дело десятое.
Я пролежала ещё несколько минут, уговаривая себя подняться с постели и пойти на кухню. Это оказалось не то, что нелёгким делом, – архитрудным. И тогда пришлось действовать так же, как когда-то в подростковом возрасте, когда не могла справиться с трудностями: проговаривать каждое действие про себя. Вот я села, нашарила ногами в темноте тапочки. Молодец! Вот иду на кухню, разжигаю конфорку и беру с плиты чайник…
За простыми действиями не заметила, как отвлеклась от тягостных дум. «Возможно, всё не так уж и плохо, как представляется, – рассуждала я, заливая заварку кипятком. – В конце концов, у меня есть работа, какая-никакая крыша над головой и небольшая зарплата. А вопрос с долгами и кредиторами можно решить постепенно. В конце концов, в мире живут тысячи людей с такой же проблемой, как у меня. И ещё столько же нашли выход из этой ситуации. Ну да, придётся завязать потуже пояс и несколько лет не покупать себе никаких новых вещей. Но зато потом…» Вот только жить спокойно хотелось сейчас, а не потом.
Горячий чай обжёг губы, заставив поморщиться. Я заморгала и окинула взглядом кухню. Небольшая, уютная с непритязательным буфетом и столом, на котором стояла вазочка с конфетами, накрытыми бежевой салфеткой. В мойке скопилась грязная посуда. За прошедшие дни к ней не притронулась ни вода, ни губка с чистящим порошком. А ведь раньше я никогда не позволяла себе лечь спать с грязной посудой.
Уж не знаю, что лучше сработало – вид неприбранной кухни или то, что я наконец-то позволила себе разозлиться на весь мир и пережить это, – но мне стало легче. Значительно легче.
Я зашла в кабинет и принялась искать в ящике стола блокнот. Обычно я никогда не вела записи. Слишком уж ленива, чтобы записывать всё, что пережила за день. Но в этот раз вместо выплеска эмоций решила записать, что могу сделать для себя уже сейчас.
Да, я никогда не вела идеальный образ жизни. Более того, я никогда не могла встроиться в неё, чувствуя себя везде чужой. Но разве это должно стать помехой на пути к моему собственному счастью? В конце концов, я столько лет потратила, пытаясь быть такой, как все, что напрочь забыла, какая я есть на самом деле. И вместо того, чтобы следовать своим путём, шла по чужим шагам. Куда меня это привело?
– В задницу, – я ответила сама себе и, хлюпнув чаем, перечитала собственный список. Сморщила нос, представляя грандиозность работы и кучу сложностей, и чертыхнулась: – В очень глубокую задницу. Из которой придётся выбираться, конечно же, само́й. Впрочем, как и всегда.
***
– Госпожа де Вальдан, а как заставить девушку обратить внимание на себя?
Я оторвалась от заполнения учебного журнала и с удивлением воззрилась на Рафаэля. Тот сжимал кожаную папку с такой силой, что материал под его пальцами промялся, а костяшки побелели. То пунцовые пятна окрашивали щёки, то лицо обретало восковую бледность. И только уши оставались одного цвета – ярко-алыми, отчего рыжие волосы казались блёклыми. Парень явно переживал муки первой любви, и я посочувствовала ему от всей души. Разум отчаянно сопротивлялся мысли, что объектом внезапно нахлынувшей юношеской любви оказалась я, хотя нутро твердило об обратном.
Откинувшись на спинку преподавательского кресла, я перевела взгляд на пушистые кустики цинцинии, стоя́щие рядком на подоконниках стрельчатых окон и тяжело вздохнула.
– Честно говоря, Рафаэль, из меня плохой советчик, – призналась я, тщательно подбирая слова. – Можно было бы накидать с десяток советов, которые печатают в журналах взросления. Но боюсь, если они не сработают, то вы можете угодить в очень глубокую яму переживаний и разочарований.
Студент нерешительно потоптался на месте, будто ему резко стало некомфортно в аудитории. Его рука потянулась к уху, пальцы стали яростно терзать мочку, и вот тут я всерьёз заволновалась. У парня был такой вид, как будто его вот-вот хватит удар от переживаний.
– Ну а всё же, – собравшись с духом, спросил он. – Вот на что бы вы в первую очередь обратили внимание?
Я задумалась. Помнится, в юности я была влюбчивая. Даже чересчур. Причём влюбиться могла во всё что угодно: внешность, голос, интересы. Даже в манеру подать руку или общение в кругу незнакомых людей. Я попыталась вспомнить, как влюбилась в Фицпатрика. Тогда он виделся мне сильным, уверенным, дерзким, и это чертовски привлекало. Потом вспомнила Абрахама ван Вильсона. Тогда меня тоже привлекла его сила и властность. Но только они были не напоказ, как у Фицпатрика, а завёрнутые в обёртку спокойствия и рассудительности. Аристократ до мозга костей, которому ничего не нужно было делать, чтобы продемонстрировать, кто является настоящим хозяином положения. Вот только, как показала жизнь, это была не более чем искусная маска, за которой пряталось настоящее чудовище.
– Мой пример – не самый лучший, – отозвалась я, помолчала, глубоко вздохнула и добавила: – Пожалуй, самое лучшее, что вы можете сделать в этой ситуации, – это просто оставаться собой и продолжать заниматься своей жизнью. Если будете из кожи вон лезть, это не принесёт ничего, кроме разочарования.
– Почему?
– Потому что время пройдёт, влюблённость утихнет, и вам всё тяжелее и тяжелее будет удаваться справляться с ролью, которую вы на себя возложили. Рано или поздно вам покажется, будто вас обманули. Вы начнёте ненавидеть свою любовь за то, что перестали быть собой. Да и взамен получили не совсем то, что хотели. А это, знаете ли, тяжёлый груз. Не всем удаётся его вынести.
– А что, если это серьёзно и на всю жизнь? – Рафаэль даже и не думал сдаваться. Опьянённый дурманом влюблённости мозг, видимо, рисовал парню совершенно иные картины, далёкие от реальности, и оттого такие притягательные. – Что, если я хочу провести всю свою жизнь с этим человеком?
Я почесала бровь и полезла в ящик стола за самостоятельными работами. Казалось, если продолжу этот разговор, то он загонит меня в тупик собственных мыслей и болезненных чувств, которые всколыхнули вопросы Рафаэля.
– Тем более не сто́ит торопиться, – я посмотрела на парты, пытаясь прикинуть, сколько человек сегодня будет на паре. – Вы пока влюблены. Причём сильно. Сейчас любой совет будет казаться вам соломинкой, которая поможет выбраться из бурных вод. Однако в этом нет любви. Поскольку предметом вашего обожания является придуманный образ. Любовь придёт позже. Значительно позже. Когда вы уже хорошо узнаете друг друга. И будете видеть не только достоинства, но и недостатки. Тогда вы примете для себя решение, что недостатки друг друга для вас являются не проблемой, а основой для изменения себя к лучшему. А это произойдёт лет этак через десять – пятнадцать совместной жизни с тем человеком.
Мой ответ не понравился Рафаэлю. Он оставил в покое своё многострадальное ухо и принялся жевать нижнюю губу. Брови съехались к переносице, отчего выражение лица стало одновременно и задумчивым, и горестным.
– А почему так долго? – наконец спросил он. – Разве любовь не приходит сразу?
Я отрицательно покачала головой и встала из-за стола. Потом тепло улыбнулась и подхватив стопку с самостоятельными контрольными, тихо ответила:
– Для некоторых вещей нужны время и терпение. Много времени и много терпения. Нужно быть готовым к отказу и не принимать его близко к сердцу. В конце концов, вы же не станете с кем-то встречаться, только потому, что тот человек безмерно в вас влюблён?
Рафаэль замотал головой и отчего-то побледнел.
– Ну вот. А быть собой – значит позволить себе встретить того человека, который непременно обратит на вас внимание. Вам не придётся делать что-то специально, чтобы заслужить любовь другого человека. Он будет без ума от вас настоящего, а не от образа, который вы придумаете себе. Если вам хочется узнать её получше, задавайте вопросы. Если хочется проводить больше времени, то ищите возможность. Хочется видеть улыбку, радуйте. Единственное, не ждите, что ваша избранница станет такой, какой вам хочется увидеть её. Она не станет. Как не станете вы другим человеком только потому, что так захотелось ей. Вы будете собой. И она тоже будет собой. Любовь начинается там, где два разных человека принимают друг друга такими, какие они есть, и стараются сделать жизнь друг друга лучше. А теперь простите, молодой человек, но мне нужно готовиться к паре.
Студент кивнул и поспешил покинуть аудиторию.
Листы с работами легли на стол. Я потёрла руками лицо и задумалась о том, не наговорила ли лишнего. В конце концов, он пришёл узнать, как привлечь к себе внимание. А в итоге получил обрывочную лекцию о любви.
Любовь – это не про меня. Моя любовь всегда была больна и слепа и приносила одни только разочарования. Я могла бы рассказать, как построить отношения на разуме, не включая сердце. Но вот любовь… Любовь всегда казалась мне чем-то запредельным, необъяснимым, далёким. Тем, о чём пишут в книгах и поют в песнях. Но ко мне она не имела никакого отношения.
Чувствуя давящую горечь, я окинула взглядом аудиторию. Из-за непогоды она казалась мрачнее обычного. На партах крутились мелкие шарики осветительных артефактов, расплёскивая желтоватый свет по лакированным столешницам. Стрелка на настенных часах дрогнула, показывая ровно одиннадцать часов. Через пять минут сюда хлынут студенты, и я снова смогу уйти с головой в работу. А работать – это, пожалуй, единственное, что даётся мне лучше всего.
Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: огонь, воду и ужас в глазах студентов, когда они видят перед собой проверочную работу.
Я стояла возле доски, смотрела, как студенты готовятся к занятию, и из последних сил держалась, чтобы злобно не расхохотаться. Шелестела бумага, клацали письменные принадлежности о столешницы парт, а вид самих студентов был такой, как будто вместо аудитории они оказались на плахе. Гудение голосов становилось громче. Из-за задних парт послышалось: «А может, не надо? Ведь всё так хорошо начиналось!»
