Текст книги "Возвращение Черного Еретика (СИ)"

Автор книги: lisimern1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Она цокает языком, резко прицеливается. Щурится. Угасает короткий ноябрьский день: бледными болезненными красками расплескался по воспаленному небу призрачно-алый дымчатый закат. Деревья и кусты схватывает жидкий морозец. Астори выжидает пять секунд, считая про себя. Представляет на месте мишеней безликие чёрные маски террористов – тысячи тысяч северян.

И стреляет – раз, другой, третий… Вздрагивает. Импульс отдается в плечо. Астори расставляет ноги, до скрипа стискивает зубы и борется с навязчивыми воспоминаниями.

И стреляет. Пока не становится тошно.

Она опускает пистолет, глотает мутный закатный воздух. Надо… надо возвращаться. Скоро приедет Тадеуш. У них должно быть нечто вроде романтического ужина… по крайней мере, Астори поняла это так. Он выражался слишком неопределенно.

Но она заинтересована. Джей часто устраивал ей милые сюрпризы.

Астори успевает переодеться и умыться до прихода премьер-министра. Тадеуш влюбленно улыбается ей с порога: двигаются уши, собирается паутинка ласковых морщинок вокруг глаз, и Астори, кладя ладонь ему на локоть, мягко целует его, притягивает к себе. У них почти нет материала на сегодня. Разве что северная конституция… но её Астори по многим причинам не хочет обсуждать. Он нежно вытаскивает из рук Тадеуша папку и отбрасывает её на диван.

– Как прошёл твой день? – интересуется Астори игриво. Он почесывает её за ухом.

– Чудесно, а твой?

– Замечательно. Но, полагаю, закончится он ещё лучше.

Тадеуш с улыбкой тыкается носом ей в шею и целует изгиб челюсти. Астори гладит его по спине, прижимаясь щекой к плечу и покачиваясь.

– Знаешь, дети передавали тебе привет. – Она берёт его за руку и отводит за стол.

– Неужели?

– Да, я разговаривала с ними вчера, они спрашивали о тебе… ты им нравишься.

– А их маме? – Тадеуш усаживается в кресло, поднимает на неё нежный взгляд. Астори треплет его по темным кудрявым волосам.

– А их маме – ещё больше.

Он прижимается губами к её запястью.

– Луана и Джоэль. – очаровательные детишки.

– А ты хитрец, Тед, – усмехается Астори, расставляя чашки и доставая пакетики с заваркой. – Знаешь, что кратчайший путь к сердцу матери – похвала её чадам.

– О, я даже и не думал, родная.

Она откусывает печенье, удовлетворенно мычит.

– Будешь?

– Да, спасибо.

Они беззаботно пьют чай и хрустят сухариками.

– Знаешь, что у меня спросила Луана? – Астори невозмутимо разворачивает мармеладку и отправляет её в рот. Тадеуш приподнимает брови.

– Что же?

– «А правда, что дядя Тадеуш прячется у тебя в шкафу?»

Он попёрхивается печеньем, стучит себя по груди, кашляя и неудержимо смеясь; не разделяющая его веселья Астори улыбается против воли – слишком бодро, молодо и заразительно звучит его солнечный смех.

– Это вовсе не весело, – произносит она с напускной строгостью. Тадеуш утирает выступившие слёзы.

– Я знаю, родная, но…

– Они уже думают, что ты прячешься у меня в шкафу. Видимо, добрые люди растрепали. Что дальше? «Мамочка, дядя Тадеуш твой новый муж?» Это же возмутительно! Что они там себе позволяют в «Зелёной ветви?»

Тадеуш касается колена раздраженной Астори.

– Ты преувеличиваешь опасность. Мало ли какие слухи ходят в пансионатах… да всякие, мне ли не знать. Не стоит принимать это так близко к сердцу. Тем более… тебе стоит беречь своё. Помнишь?

– Помню… помню, – нервно кивает Астори. Он переплетает их пальцы.

– Тогда давай я сыграю тебе. Хочешь?

Тадеуш устраивается за пианино, разминает пальцы и пробегается ими по клавишам. Астори откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Расслабляется. Хорошо вот так просто лежать и слушать, как Тадеуш слегка неуверенно, но очень искренне исполняет Салетти, пытаясь импровизировать. Получается откровенно фальшиво.

– Ты обещал нам романтический ужин, – говорит она, не размыкая век. Музыка останавливается.

– До ужина ещё есть время.

Астори лениво улыбается Тадеушу.

– Я знаю, как мы можем его скоротать.

Она встаёт, подходит к нему, зарывается пальцами в волосы, ласково прихватывая вихры на затылке и запрокидывая его голову назад. Тадеуш зажмуривается. Астори поднимает его и, ухватив за локоть, уводит в спальню.

Потом они пьют кофе на балконе: собственно, это и подразумевал Тадеуш под «романтическим ужином». Он укрывает Астори пледом и облокачивается на перила рядом с ней. Они смотрят на звёзды, мелкой солью рассыпанные по плоскому бархатному небу, сжимают в пальцах горячие дымящиеся кружки и неспешно беседуют. Астори холодно и чудесно.

Они возвращаются; Тадеуш снова играет, Астори смеётся и качает головой.

– А давай сальдвиг?

– Что?

– Наш народный танец… сальдвиг… давай, он несложный. Если уж я смогла обучиться дальстену, ты точно обучишься сальдвигу. Вставай, я помогу.

Она вытаскивает Тадеуша на середину комнаты, отступает на три шага.

– Представим, что мы стоим в двух колоннах… мужчины и женщины. Три хлопка, три притопа, поворот, руки сцеплены, кружение, расходимся…

Тадеуш путается в ногах, едва не падает на Астори и сталкивается с ней лбами. Она хихикает ему в плечо.

– Ты безнадёжен.

– Танцы никогда не были моей сильной стороной.

Он помогает ей встать. Астори стряхивает пыль с его пиджака и улыбается.

– Не думаешь, что нам стоило бы… хотя бы чуть-чуть поработать?

Они устраиваются с документами в спальне Астори, на её кровати. Усиленно вчитываются в текст. Делают пометки. Но сосредоточиться получается плохо – обстановка слишком неподходящая, не располагающая к деловому разговору. Обмен взглядами поверх бумаг – и румянец под кожей. Тадеуш сдаётся первым, укладывает копии речей и контрактов в папку и поворачивается к Астори. Она понимает его без слов – по лучикам-морщинкам, по огню в глубине зелёных глаз, по мягкому изгибу рта. Они медленно и нежно снимают друг другу очки и целуются.

Свет не гасят.

========== 7.3 ==========

В белой камере привычно прохладно и сухо. Астори тихо цокает каблуками по холодному скользкому полу, слыша, как с робким скрипом закрывается за спиной дверь. Она глубоко вдыхает. Начальник тюрьмы косится на неё всё подозрительней с каждым разом, и она боится, что однажды слухи о её визитах дойдут до федеральных служб и они с убийственной вежливостью и почтением потребуют объяснения, которого у неё нет. Тадеуш тысячу раз прав – он всегда прав. Ей стоит прекратить ездить в Аштон, пока не поздно.

Но Астори знает, что остановиться она уже не в состоянии. Слишком крепки узы, связывающие её с отцом, слишком тесными и доверительными стали их отношения, слишком нежно она жмет ему руку при встрече и слишком ласково называет «папа» – искренно, без сарказма или иронии. Не следовало этого допускать, наверно… но не получится заново сжечь отстроенные мосты. Ей нужен отец, нужен так же сильно, как дети, Тадеуш или корона. Это часть её жизни – поломанная и исковерканная, но часть. Её невозможно просто взять и отрезать.

Гермион встаёт из-за стола. Улыбается. В серых глазах теплится мягкое дружелюбие, крепкие жилистые руки берут Астори под локти.

– Здравствуй, солнышко.

– Здравствуй, папа. – Она целует его в щеку. – Как ты себя чувствуешь?

Они садятся за стол. Астори поправляет узкую бежевую юбку; Гермион, подперев кулаком подбородок, любуется ею.

– Хорошо, милая. Немного болело сердце с утра, но прошло. Не беспокойся.

– Береги себя, пап, это не шутки, – взволнованно говорит Астори. – Может, мне стоит сказать начальнику Аштона, чтобы тебя навестил врач?

– Родная, это ни к чему. Правда. Ну, пошалило сердечко, со стариками бывает…

– Ты вовсе не старик, тебе только пятьдесят четыре.

– Один год в тюрьме считается за три, золотце. И потом, ты и так чересчур много для меня делаешь. Не рискуй ещё больше. Я боюсь за тебя.

Астори с улыбкой сжимает его ладонь.

– Всё в порядке, пап. – Она раскрывает сумочку, роется в ней. – Кстати, вот… я принесла, как ты и просил… сейчас… вот… фотографии. Сделаны год назад, детям тут шесть… держи.

Она протягивает ему пачку снимков. Гермион с благоговейным трепетом принимает их, раскладывает на столе, трясясь над каждым, трогает, рассматривает – кажется, ещё чуть-чуть, и понюхает или попробует на вкус. Астори наблюдает за отцом. Он пожирает глазами фотографии, на которых запечатлены она с Луаной и Джоэлем – по отдельности и вместе.

– Они… они такие… – Гермион не может подобрать слов, замолкает, гладит пальцем лицо смеющейся Луаны. – Я, конечно, видел в газетах, но это не то, совсем не то…

Он поднимает на Астори отчаянный взгляд.

– Я с ними никогда не… не увижусь?

– Боюсь, нет, – вздыхает она. – Ты ведь понимаешь, репутация…

– Понимаю. – Он опускает голову.

– И… и я не могу оставить тебе эти фотографии… если кто-нибудь заметит, поднимется шумиха…

– Разумеется, дорогая. Я сейчас тебе их верну. Только посмотрю ещё немного… минутку…

Астори с сожалением поводит плечами. Ей бы хотелось, чтобы жил с ней, в Серебряном дворце, чтобы они вместе гуляли по парку, обедали, на выходные ездили с детьми в королевские поместья (но только не в Медовый пик, о нет!), упражнялись в стрельбе – он мог бы научить её так многому… У них появилась бы настоящая семья – в три поколения! Если бы… если бы отец был свободен… если бы у неё получилось это устроить.

Но для этого понадобилась бы помощь Тадеуша, а с учётом того, что недавно произошло между ними, рассчитывать на неё по меньшей мере наивно, по большей – откровенно глупо.

– Солнышко, ты какая-то задумчивая сегодня.

Голос отца возвращает её в реальность. Астори моргает, ёрзает локтями по столу.

– Да?.. В смысле?

– Ничего не случилось? – с тревогой спрашивает Гермион. Она натянуто улыбается. Отводит за уши вьющуюся прядь.

– С чего ты взял?

– Не знаю, просто… подумал, может, ты и премьер-министр… вы…

Астори склоняет голову набок и беззлобно усмехается, глядя на смущенного отца.

– Папа, когда ты врешь, у тебя морщится нос, как у меня. Выкладывай.

Гермион тяжело вздыхает, виновато смотрит на дочь.

– Я читал «Глашатай». Да и вообще… все газеты только и пишут, что о… происшествии… во Дворце Советов.

Сердце начинает стучать громче.

– А… это… – Она втягивает воздух и прикусывает изнутри щеку. Вскидывает брови. – Ну да, да… было.

Улыбка становится сухой и дёрганной.

– Мы с Тадеушем поссорились.

***

Астори ожесточенно мнёт перчатки у входа в зал совещаний. Барабанит пальцами по стене. За окнами серым скучным вторником раскинулась бесснежная зима, слякотная, тусклая, с чавкающей под колёсами грязью и свинцовым небом, похожим на невымытый перевернутый таз. Площадь запружена пешеходами. Гудят машины. Метерлинк уже отошел от сайольской праздничной суеты: конец января, давно пора снова приниматься за работу.

Коридор понемногу наполняется людьми; мимо прошагивают, почтительно здороваясь, советники. Астори ждёт Тадеуша. Он наверняка жутко волнуется – сегодня он наконец решился представить свой проект конституции, отточенный и выверенный вплоть до малейшей, самой незначительной детали. Тадеуш годами трудился над ним. Он надеется на успех; шансов пятьдесят на пятьдесят, но Астори знает, что Тадеушу под силу абсолютно всё: против его проницательного живого ума и подкупающего обаяния выстоять могут немногие.

Астори знает и то, что предаст его сегодня. Опять.

– Ваше Величество, прошу прощения, задержался. – Он появляется из ниоткуда, приваливается к стене, чтобы отдышаться. – Пробки…

И добавляет шёпотом:

– Я ведь не опоздал?

– Нет, – улыбается она. Руки тянутся поправить его сбившийся влево галстук, но нельзя: чересчур много чужих любопытных глаз вокруг. – Заседание ещё не началось… идёмте.

Они рассаживаются на своих местах, рядом друг с другом. Переговариваются советники; Астори различает ястребиный профиль Уолриша. Они обмениваются долгими красноречивыми взглядами.

Тадеуш выступает третьим, и его съедает лихорадочное нетерпение пополам с беспокойством. Он елозит в кресле. Тяжело сглатывает. Астори осторожно трогает его за рукав: тише, я с тобой, я рядом.

Как это подло. Астори ещё никогда не было так тошно от себя.

Подходит его очередь; Тадеуш встаёт, нервно оправляет пиджак и под слабый шуршащий гул перешёптываний приближается к стойке, на которую льется электрический тонкий свет. Выдыхает. Набирается сил перед рывком. Его невнимательный расплывающийся взгляд скользит по рядам.

Когда он начинает говорить, голоса стихают, и в зале воцаряется чуткая, почти физическая ощутимая тишина. Астори затаивает дыхание. Она знает, Тадеуша невозможно не слушать – он умеет подбирать нужные интонации и ритм речи – и не влюбиться в него в эти моменты тоже невозможно… Он оседлал своего любимого конька – равноправие Севера и Юга. Слова сыпятся, как жемчужины из шкатулки. Он жестикулирует энергично и уверенно, выдерживает многозначительные паузы после риторических восклицаний, грамотно расставляет акценты и держится с нарочитой свободой и простотой. Тадеуша несёт вдохновение.

Он заканчивает, коротко откашливается и замирает в ожидании вопросов. Обводит спокойным взглядом зал, прищуривается – тянется чья-то рука. В полутьме лица не видно.

– Да, пожалуйста?..

С места, одёргивая темно-бежевый пиджак, поднимается Астори. Тадеуш приоткрывает рот, неверяще двигает головой вправо. Она смотрит на него – в упор, холодно, открыто.

И стреляет на поражение.

– Господин премьер-министр, уверены ли вы, что предложенный вами проект окупит затраченные на него усилий в политическом, экономическом и идеологическом планах?

Это не месть – вернее, месть, но не ему лично, а всем северянам в общем. Это первый удар. Астори начинает разыгрывать партию, и цена поражения в ней – полное уничтожение: либо они смирятся перед ней, либо она перестанет быть королевой. Третьего уже не дано.

Она ведёт наступление умно и расчётливо; подключается партия «жёлтых», и Тадеуш оказывается под сплошным обстрелом. Он бы, конечно, выдержал и обыграл их всех, он готовился к этому, но то, что Астори оказалась заодно с прихвостнями Уолриша, выбило почву у него из-под ног. Он считал, что может положиться на неё. В ней он не сомневался ни секунды.

Астори видит, как по-детски округляется его рот и в зелёных глазах застывает беззащитное недоумение.

Она снова убивает его.

Проект не отклоняют, переносят на повторное обсуждение, но всем ясно – это провал. Такую новаторскую и провокационную программу следовало ввести быстро, нахрапом, сделать расчёт на неожиданность… а теперь… шансов почти не остаётся.

И в этом виновата Астори.

Вечером у них запланирована обычная аудиенция. Астори знает: грядет буря. Она редко видела Тадеуша в гневе и тем сильнее опасается его в такие минуты. Камердинер буднично докладывает о прибытии премьер-министра; спину прошибает пот, руки в перчатках мелко трясутся, но Астори невозмутимо кивает:

– Хорошо. Просите.

Когда в кабинет широкими твёрдыми шагами входит Тадеуш, она даже не поднимется из-за стола – склоняется над бумагами, усиленно шурша ручкой. Чувствует на себе его тяжёлый взгляд. Мгновение. Взрыв. Тадеуш, нарушая все существующие и несуществующие правила этикета, метается к ней, грохочет ладонями по столу и кричит, срываясь на озлобленный рык:

– Что это, чёрт возьми, было?!

Астори медленно снимает очки, проводит рукой по волосам и устало смотрит на него.

– Что именно?

– Не притворяйся, Астори, – ты прекрасно знаешь, о чём я! – Он яростно скрипит зубами. – Зачем ты начала это? Я не понимаю!

– А следовало бы.

– Перестань!

– Перестать – что?

Тадеуш сжимает кулаки, давится словами, и Астори откладывает ручку.

– Я не хочу это обсуждать.

– Нет уж, давай обсудим!

– Послушай…

– Не желаю я слушать, ясно? Не желаю! Я только и делаю, что слушаюсь тебя – конечно, ты всё знаешь лучше, ты у нас всегда права, помолчи, Тадеуш, постой в сторонке, Тадеуш, королева сама разберется!

Он мерит шагами кабинет и раздраженно ерошит волосы, потом вдруг разворачивается к Астори и тычет в неё пальцем:

– Хватит! Довольно! Ты знала, как долго я работал над этой конституцией, как дорога она для всех северян, и ты… ты просто взяла и перечеркнула весь мой труд! Почему? Я требую ответа, Астори, – почему?!

– Потому что они это заслужили! – повышает голос она и встаёт. – Северяне, эти грязные шавки! Ты представить не можешь, что я из-за них пережила! Они убили Джея, они дважды пытались убить меня и моих детей…

– Ты знаешь, они не…

– Я знаю только то, что никогда – ты понял? – никогда не пойду на уступки! Они получат своё. Очень скоро получат.

Тадеуш пораженно моргает.

– Но ты… Ты не можешь бороться с насилием насилием!

– Это не насилие, – отрезает Астори, – это праведное возмездие.

– Послушай, так ты не найдёшь выхода, эта кровь никогда с тебя не смоется!

– Пусть лучше это будет их кровь, а не моя.

Тадеуш подходит, страдальчески сводит брови. Астори напряженно дышит.

– Не нужно, я умоляю тебя – остановись, пока ещё можно! Если возобновится гражданская война, она погубит Эглерт!..

– Не я начала эту войну, – огрызается Астори. Тадеуш берёт её за руку.

– И не я. Но мы можем предотвратить её – вместе.

Он глядит в её темно-карие решительные глаза. Ищет. Просит.

– Давай прекратим эту вражду. Вновь сделаем эглертианцев единым народом. Ведь северяне тоже твои подданные, так позволь им понять и принять тебя… неужели ты не веришь во второй шанс?

Астори с трудом глотает воздух, смотрит на него – и вынимает руку.

– Я верю во второй, – жёстко говорит она, – но не в десятый.

Она опускается в кресло, надевает очки и хватает карандаш.

– Уже слишком поздно, Тадеуш. Я щадила их, долго щадила, хотя они не пощадили ни меня, ни мою семью. Они хотели этой войны – и война будет. Это решено. И тебе пора выбирать сторону, Тадеуш; с кем ты: со мной…

Она облизывает губы, взглядывает на его побледневшее лицо.

– …Или с ними?

***

– И что… было потом, милая? – осторожно спрашивает Гермион. Астори всхлипывает, улыбаясь, комкает носовой платок.

– Он просто… просто ушёл. Ничего не сказал. И не разговаривает со мной, только по делу… и всё. – Она резко вздыхает. – Я его обидела. Очень сильно. Не думаю, что он когда-нибудь меня простит.

Гермион задумчиво откидывается на спинку стула.

– Если любит, простит.

– Я ведь говорила, между нами не любовь. У нас… связь. Была…

– Есть разница между тем, что говоришь ты, что думает он и что происходит на самом деле. Дети, вы запутались. Так долго обманывать друг друга…

Астори опускает голову.

– Но ты… верно я понимаю, золотце, ты не раскаиваешься в том, что сделала?

– В том, что обидела его, – да. Конечно. Но в том, что помешала ему ввести проект… ни капли.

Гермион заинтересованно наклоняется к ней.

– Но ведь ты обидела его именно тем что помешала…

– Это очень сложно, папа! – Астори отчаянно зарывается пальцами в волосы. – Очень… я не знаю, что мне делать теперь.

Он вздыхает.

– Ты не отступишься от своего, он – от своего… это тупик. Вы разорветесь. На твоём месте, солнце, я бы прекратил эти отношения, пока вы не искалечились ещё больше.

Астори проводит рукой по лицу.

– Нет… нет, я не могу. Он нужен мне, папа. Я не представляю, как мне жить дальше без него… мы не можем расстаться.

Гермион внимательно глядит на дочь.

– Не можете, потому что вы этого не хотите… или потому что этого не хочешь ты?

========== 7.4 ==========

Тадеуш перелистывает страницу газеты, цокает языком. Взгляд внимательно скользит по мелким печатным строчкам; карандаш в руках подчеркивает, обводит и надписывает точно и быстро, напряженные зелёные глаза сосредоточенно рассматривают фотографии и вчитываются в жирные заголовки. Он решает, какие заметки стоит обсудить с Астори, какие – с Беном, а какие можно или нужно проигнорировать.

Тарахтит телевизор: показывают послеобеденные новости. Тадеуш краем уха прислушивается к монотонному голосу диктора, облизывает губы; в комнату входит заспанная Эйсли в розовых шортах, пушистых тапочках и мешковатой футболке. Зевает. Почесывает неряшливую кичку из ореховых волос.

– Ты что, до сих пор торчишь тут? – бурчит она. Тадеуш пожимает плечами и мельком глядит на наручные часы.

– Ага… я почти закончил. Посидишь со мной? Или ты хочешь есть? У нас в холодильнике есть холодная курица и салат, а ужин через три часа.

– Не, мне нормально. Подожду.

Она устраивается с ногами в соседнем кресле, потягивается. Тадеуш возвращается к работе.

– Я переключу, ладно?

Он на миг замирает, затем приподнимает брови в знак согласия.

– Конечно… конечно, да, делай, как тебе удобно.

Эйсли щелкает пультом. На экран врывается глупый оспинский фильм про любовь, смерть и детей; кажется, он так и называется «Между свадьбой, похоронами и родами». Тадеуш тихо и раздраженно фыркает. Грифель карандаша ломается, и приходится лезть в портфель в поисках точилки; Эйсли заливисто хохочет над пошловатой шуткой.

Тадеуш посматривает на неё поверх очков. Она окончательно пришла в себя после аборта, вернулась в университет (отговорив Тадеуша от обстоятельной беседы с ректором насчёт неприличных слухов), с Голтером не помирилась, но в остальном выглядит вполне довольной жизнью. Только спать стала чаще и больше. И быстрее устает.

Тадеушу хочется оберегать её ещё сильнее, чем раньше, но Эйсли дружески отшучивается и напоминает: «Тед, я не фарфоровая».

Ей нужна самостоятельность, и Тадеуш предоставляет её – в пределах разумного, естественно. Но он не может отключить своё сердце и перестать волноваться о сестре: люди просто не так устроены. Иначе всё было бы гораздо проще.

Он точит карандаш; Эйсли успевает принести с кухни тарелку сладостей и возвращается в кресло.

– Поешь что-нибудь человеческое.

– Это очень человеческий мармелад, Тедди, уверяю тебя.

Он вздыхает и разглаживает очередную газету.

– Фильм класс, – бормочет Эйсли с набитым ртом. – Мы с ма часто смотрели его дома. Она вообще любит оспинские сериалы, фильмы, эту всю муть…

Тадеуш неопределенно мычит: он теряется, когда речь заходит о Лумене, не знает, как себя вести. Очки сползают с носа, и он легонько поправляет их.

– Слушай, Тед… – Эйсли неожиданно оборачивается к нему. – Я всё-таки думаю, ну… ма немного нечестно это сделала, что я живу у тебя.

– Что? Почему?

– Ну типа… я просто ввалилась и… ты же со мной почти не виделся у… у па. И тут я… пух! – как снег на голову.

– Эйсли, – укоризненно тянет Тадеуш, – ну что за глупости…

– Нет, – перебивает она. – Я же наверняка тебе мешаю. Ну… веселиться… приводить… девчонок…

Тадеуш кисло морщится.

– К твоему сведению, я перестал водить к себе девчонок с университетских времён. Солидные политики таким не занимаются. Для этого есть съёмные квартиры и номера в гостиницах. – Он выдерживает красноречивую паузу. – И уж, конечно, премьерам делать нечего кроме как веселиться днями напролет. И как я живу без этого…

– Тот же вопрос. – Эйсли хмыкает. – Ты вообще хоть когда-нибудь отдыхаешь?

– Ночью.

– Ночью – это четыре часа сна? Не считается. Ещё варианты?

Тадеуш чешет карандашом за ухом.

– Эйсли, ты мешаешь мне работать.

– А может, я этого и хочу. – Она переворачивается на живот, подпирает голову обеими руками, опускается локтями на ручку кресла и болтает ногами в воздухе. – Тебе стоит отдохнуть, правда.

– Я сегодня еду на благотворительный концерт вместе с Её Величеством. Там и отдохну.

Эйсли лукаво прищуривает левый глаз.

– С короле-е-евой, значит?..

Тадеушу не нравятся интонации сестры. Он кидает на неё короткий вопросительный взгляд и вновь утыкается в газету.

– Да. Мы приглашены.

На губах Эйсли играет хитровато-понимающая улыбка.

– Теперь ясно, Тедди, почему тебя не интересуют… девчонки.

Опасная почва. То, о чём Тадеуш предпочёл бы умолчать.

– Это попросту смешно, Эйс. Роман королевы и её премьера – слишком дурной анекдот для жёлтой прессы.

– Рассказывай это кому-нибудь другому, Тед.

Он с шумом выдыхает и сдёргивает очки, поднимаясь.

– Мне пора собираться на концерт.

Эйсли присвистывает ему вслед.

– Со мной мог бы и не стесняться! – Она гибко встаёт с кресла. – Ладно, проветрюсь и я… покурю.

Тадеуш замирает в дверях. Недовольно хмурится: эту новую привычку Эйсли он так и не смог принять.

– Ну зачем, ну…

– Ты ведь выпиваешь!

– Немного. И я не курю, и потом, я – это я, а ты… ты же… девочка…

Эйсли усмехается, оправляя футболку. Зелёные глаза сверкают.

– Нет, Тедди. Я давно уже не девочка.

***

В концертном зале Тадеуш обнаруживает Астори, уже занявшую своё место. Струится водопад темно-каштановых волос, матовой белизной обхватывает смуглую шею нитка жемчуга; строгие перчатки, синий пиджак и такого же цвета юбка-карандаш. Пахнет магнолией и лотосом. Тадеуш почтительно склоняется, и аромат ударяет ему в нос обольстительной манящей волной. Астори жмёт ему руку и робко улыбается.

– Ваше Величество…

– Господин премьер-министр…

Он садится, поправляет галстук. Она осторожно взглядывает на него, но Тадеуш намеренно отворачивается, делая вид, что ничего не замечает. Аромат преследует его. Душит. Он стискивает зубы: нет, поддаваться нельзя.

Они с Астори уже несколько месяцев держат дистанцию; вернее, держит Тадеуш, а она пытается заново наладить отношения и помириться. Но камень преткновения слишком тяжёл. Его так просто не сдвинуть. Нелегко приходится обоим, но Тадеуш упорно стоит на своём: она просила его выбрать, и он выбирает. Голос крови предков-северян не заглушит ничто… даже любовь. Даже любовь, которую он выпестовал в себе, которую лелеял семь лет, которую пронёс через непонимание, обиды и ложь.

Она всё вынесла… вынесет ли этот – новый – ещё один – удар?

Концерт длится бесконечно долго. Астори так близко, что Тадеуш ощущает её дыхание; её рука в полутьме нашаривает его локоть, касается мимолетом. Он сглатывает. Старается сосредоточиться на песне. Туфля Астори мягко подталкивает его ботинок, и Тадеушу становится совсем неуютно.

Но он не отводит ногу.

Остаётся надеяться, что любопытная камера не наставлена на них прямо сейчас и эти кадры не будут потом маячить на всех каналах. Он слегка сталкивает их колена и перехватывает руку Астори. Сжимает её.

– Мне… мне правда жаль, – слышит он тихий шёпот Астори. – Прости меня.

Тадеуш не отвечает, просто держит её за руку и молчит. Это не примирение… но первый шаг к нему. Один из сотни шагов. Сейчас их окутывает полумрак, и на сцене что-то поют о любви, и их никто – почти никто – не видит, да и сами они не видят друг друга, но чувствуют – каждой клеткой тела. До дрожи. До головокружения. Тадеуш впитывает аромат сухих и нежных духов Астори. Он не верит, что ей действительно жаль: слишком хорошо научился распознавать её ложь, и как бы сильно Астори ни сводила его с ума, ей не удастся взять над ним верх. Не в этот раз. Больше – нет.

– У нас сегодня аудиенция, – шепчет она. Его хватает лишь на то, чтобы глухо выдавить:

– Я знаю.

Он не должен сдаваться так просто, не должен, иначе всё это будет зря. Ей стоит понять, что есть черта, которую нельзя переступать безнаказанно. Но Астори не занимать упорства – и она пытается снова:

– Приезжай во дворец сразу после концерта.

– Я оставил папку дома.

– Ничего. – Она облизывает нижнюю губу. – Мы займёмся другими… делами… у меня есть нужные документы. Мы давно их не обсуждали.

Давно. И Тадеуш скучает: он помнит, как хорошо у Астори в спальне, но… но нет. Она оскорбила его и его любовь к родине, она знала, как долго и упорно он работал над проектом северной конституции, и тем не менее, тем не менее – она пошла на предательство. Астори сговорилась с жёлтыми. Мастер знает, как больно ему любить её после этого. Тадеуш стискивает зубы: у него есть долг перед избравшим его народом – долг, о котором он не имеет права забывать.

– Я прикажу послать за папкой и приеду, – говорит он, выпрямляясь и не смотря ей в глаза. – У нас осталось с прошлой встречи несколько проектов, которые мы не успели обсудить.

Он отпускает её ладонь, и концерт тянется ещё дольше, ещё невыносимой. Потом машина катит по вечернему Метерлинку, и мокрые огни Старого Города падают через стекло на ткань брюк. Вырастает из тумана Серебряный дворец. Знакомый холод коридоров, скрип двери… Тадеушу всё ещё не верится, что это происходит на самом деле. Он входит в кабинет, и ему навстречу поднимается Астори. Вихрится огненный фейерверк её духов; нити их взглядов напряженно подрагивают, переплетаются; Тадеуш на секунду забывает, как надо дышать, и тотчас овладевает собой. Касание – ладонями. Каждый раз ново и притягательно, они словно вспоминают на ощупь, каково это – чувствовать друг друга. Астори, кажется, заполняет собой всё мироздание, и Тадеуш может только вдыхать, ощущать, принимать… Он хочет её. Он её ненавидит. Да, она вулкан, да, жить с ней – всё равно что сидеть на бомбе, которая в любую минуту взорвется, да, она ураган, неукрощаемая, непокорная, гордая и упрямая, но он любит её именно за это.

Она – его паруса, в которых вечно бушует ветер.

Она – та, кто его предала. Ударила из-за угла, напала со спины. Тадеуш помнит выражение её лица, когда она поднялась в зале совещаний и без колебаний убила его – словами. Эти слова до сих пор звенят у него в ушах. Тадеуш умеет терпеть, умеет прощать, умеет понимать, но ничто не может длиться вечно. Он устал.

Астори ни о чём его не спрашивает и ничего не просит. Тадеуш рад этому. Он не готов обсуждать то, что между ними происходит, и вряд ли когда-нибудь будет, и потому… сейчас у них есть они и этот вечер. И звёзды за окном. И недолгая тишина, когда беседа закончилась, пока Астори поправляет пуговицы на рукавах и расправляет складки на юбке, а затем поднимает голову и смотрит на него.

– Тебе очень идёт этот галстук, – произносит она с улыбкой. Вспыхивают золотистые крапинки в темно-карих глазах. Она щурится, расправляя плечи, и Тадеуш нутром чует неладное: он знает эти движения. Знает этот взгляд. Так Астори готовится к нападению… натачивает когти перед рывком.

Он застёгивает папку и качает головой.

– Говори уж прямо, Астори. Что тебе нужно?

Она приоткрывает рот от неожиданности. Силится усмехнуться.

– С чего ты… с чего ты взял?

– Значит, нужно. – Он вздыхает, ерошит тёмные волосы.– Давай начистоту. Пожалуйста. Что ты задумала на этот раз?

Она медленно облизывает губы.

– Я… я просто много размышляла… об отце…

– Снова отец. – Тадеуш раздражённо усмехается.– Сколько можно…

– Да, снова!.. Я… я знаю, это неправильно, но не могу… он нужен мне. И моим детям…

– Детям он уж точно не нужен!

– Он их дедушка и мой отец! Я хочу, чтобы он был со мной, чтобы… чтобы жил здесь. С нами.

Тадеуш изгибает бровь.

– Не говори, только не говори, что ты и правда…

– Да, я собираюсь освободить его.

Он раздраженно встаёт с кресла, шмыгает носом.

– Как обычно! Как всегда! Надеюсь, ты ещё хотя бы ничего не предприняла?