Текст книги "Возвращение Черного Еретика (СИ)"

Автор книги: lisimern1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Она хочет видеть отца. Нет, не так. Ей нужно его видеть. Астори не знает, отчего, но ей кажется, что только здесь, в тесной и холодной белой камере, она сумеет найти ответы на вопросы, мучающие её долгие годы. Кто она? Кто она такая? И почему её бросили?

Она приходит с твёрдым желанием доискаться до истины и – не решается откровенно спросить об этом, словно чего-то боится. Любая правда лучше неизвестности, но Астори не может заставить себя открыть дверь, ведущую к этой правде. Это чересчур мучительно. Заглянуть в глаза своим чудовищам и увидеть их отражение в сутуловатом пожилом человеке, который улыбается тебе и зовёт тебя «доченька».

У них одни ручные монстры на двоих, но Астори держит своих на привязи. А отец…

– Добрый день, – отчуждённо здоровается она. – Садись.

Зачем она возвращается? Из раза в раз – зачем? Неужели у неё не хватает сил разорвать эту больную связь, пульсирующими артериями прошившую их тела и души?

– Как провела Сайоль, родная? – Гермион осторожно улыбается, смотрит на неё с влюблённой отеческой лаской. – Как мои внучата? Знаешь, я так… так хотел подарить вам что-нибудь, но сама видишь… заключённым нечем побаловать ни себя, ни других… прости, солнышко.

– Не извиняйся, – отвечает Астори на автомате. Её взгляд скользит по полу. – Я… я-я вот пришла узнать, не нужно ли тебе… ну, з-знаешь… может, чего-то не хватает. Телефон, радио, газеты… телевизор… тебя в-всё устраивает?

– Всё отлично, дорогая. Правда… если тебя не затруднит… я бы не отказался от газет, любых, а вообще – я буду благодарен, если ты просто будешь навещать меня… чуточку чаще.

Их ладони соприкасаются, и по жилам Астори проносится волна огня – она вскидывает голову, презрительно щурится.

– Жаль, если наши встречи вошли у тебя в привычку, – отчеканивает она. – Не стоит воспринимать это как закономерность. Я не должна… я вообще не должна была приходить сюда…

– Но ты пришла, – тихо перебивает Гермион. – И мы с тобой знаем, почему.

Он берёт её дрожащую руку в свои большие крепкие руки, гладит ей пальцы.

– Моё золотце…

– Не называй меня так, – вяло огрызается Астори, чувствуя, что ей уже не хватит сил дать отпор. Гермион улыбается. Любовно проводит ладонью по её щеке.

– Моя милая, милая…

– Перестань…

– Моя маленькая дочурка… – Он склоняет голову набок. – Я знаю, ты ненавидишь меня.

– Ненавижу, – кивает Астори, кусая губы, чтобы не расплакаться – как глупо! – перед ним, не показать себя слабой. Словно она нуждается в нём… словно ей не безразлично, что он о ней думает… чушь. – Ты… трус, убийца, преступник, ты… ты испортил мне жизнь… я не хочу, чтобы ты был моим отцом… я жалею, что вообще с тобой увиделась, ты… я тебя ненавижу, ненавижу… ты убийца… ненавижу…

Стальные глаза заволакиваются беспокойной тяжёлой печалью, оседающей свинцовой пылью на дне зрачков.

– Говори. Говори, моя дорогая девочка, я согласен с каждым твоим словом. Я кошмарный отец.

– Да… – позорно всхлипывает Астори, перчаткой утирая злые непрошеные слёзы.

– И ты… ты, конечно, не поверишь, если я скажу, что ты и твоя мать – лучшее, что случалось со мной в жизни?

Она упрямо мотает головой, мычит в кулак:

– Не поверю…

– Имеешь право. – Гермион с горечью вздыхает. – Я понимаю, ты обижена. Я поступил с тобой, как… солнышко моё, я… я не знаю… если ты захочешь узнать, я расскажу тебе, что тогда произошло. Моя вина огромна, и я понимаю, что не заслуживаю твоей любви. Я даже не надеюсь на неё. Но… золотце…

Он стискивает ей ладонь, греет её.

– Позволь хотя бы мне любить тебя. Спустя двадцать восемь лет… наконец-то любить. Иначе я задохнусь.

Астори не отвечает. Не может. Её перетряхивает изнутри, в груди разрастается что-то большое и горячее, и от этого тянет то смеяться, то плакать, словно она влюбилась.

– Я… я не…

Её так редко любили просто так. Ни за что. Потому что она – это она. Не этого она ждала от убийцы, которого природа по ошибке сделала её отцом.

– Моё солнышко…

Самообладание изменяет ей. Астори прячет лицо и глухо воет.

– Не см-мотри… не смотри на меня… – выдавливает она. – Не н-адо меня трогать…

Гермион встаёт, в два шага оказывается рядом и притягивает её к себе за плечи.

– Моя девочка, иди ко мне…

Он преступник. Она ненавидит его.

Астори плачет, уткнувшись в край белой тюремной кофты, и цепляется пальцами за чужие тёплые пальцы.

И ей не одиноко.

========== 5.3 ==========

Тадеуш в нерешительности мнётся перед дверью кабинета. Он всегда немного волнуется перед встречей с Фаушем, благоговеет перед ним, испытывая почти молитвенный трепет; Фауш заменил ему отца, когда молодой и амбициозный Тадеуш с красным дипломом Академии в руках ринулся штурмовать МИД. Он был неопытен, горяч, считал, что сумеет перевернуть мир, если только очень, очень сильно постарается… Впрочем, Фауш говорит, что он и сейчас ничуть не изменился.

Внешне, по крайней мере, он всё тот же; Тадеуш мельком взглядывает на себя в зеркало, приглаживает непослушные тёмные волосы. Невысокий, с угловатыми плечами, пружинящей походкой и редкими размывами веснушек на чуть вздёрнутом носу. Когда-то он пользовался успехом у женщин… до знакомства с Астори. У Тадеуша за плечами полно лёгких романов без обязательств с хорошенькими студентками, миловидными секретаршами и очаровательными атташе. Он смазлив и остроумен – этого обычно хватает, чтобы приглашение на чашку кофе обернулось поздним ужином в спальне.

Но не в случае с Астори.

Тадеуш вздыхает. Ему следует меньше думать о ней.

Он входит в кабинет; навстречу ему с диванчика поднимается грузная приземистая фигура Фауша, располневшего и полысевшего с тех пор, как он расстался с креслом премьер-министра. Тадеуш жизнерадостно улыбается своему наставнику. Тот трясёт двойным подбородком.

– Здравствуй, мой мальчик, здравствуй. Навестил-таки старика, я уж и не чаял тебя дождаться…

Они жмут друг другу руки и усаживаются за низким столиком из дорогого красного дерева. Тадеуш здесь не впервые. Он частенько наведывается к экс-премьеру в его особняк. В загородных апартаментах Фауша светло и просторно; есть тренажёрный зал, библиотека, зимний сад, площадка для игры в бутрел – словом, всё, чтобы обеспечить себе достойную старость и спокойно дожить свой век, зная, что ты добросовестно отработал двенадцать лет на службе у государства. Пожалуй, Тадеуш не отказался бы закончить свою карьеру… так. Но навряд ли сможет.

Ему постоянно кажется, что он чего-то не доделал, что он мог бы лучше.

– Как поживаете? – спрашивает он, поудобнее устраиваясь в кресле и закидывая ногу на ногу. Фауш разводит руками.

– Как все старики на пенсии – читаю газеты, смотрю с женой сериалы и держу прописанную врачом диету.

Тадеуш качает головой с мягкой усмешкой и щурится от скользнувшего по глазам солнечного луча.

– О, уверен, вы до сих пор держите ухо востро.

– Боюсь, сынок, я стал совсем тугоух. Ифинша давно советует сходить к отоларингологу.

Это их привычная игровая разминка, упражнение в шутливом красноречии и дружеском светском зубоскальстве. Своеобразная разрядка. Жена Фауша, полногрудая и задорная хозяюшка Ифинша, приносит им чай со сладостями, гладит мужа по голове, перебрасывается парой ласковых комплиментов с Тадеушем и скрывается, мелко семеня. Прикрывает дверь.

Они остаются наедине. Бывший учитель и бывший ученик.

Фауш берёт чашку; Тадеуш следует его примеру. Они пьют. Молчат с минуту. Исподволь изучают друг друга.

– Что ж, мальчик мой, я, разумеется, за тобой наблюдал… присматривал. И, надо признаться, я впечатлён.

– Благодарю. – Тадеуш улыбается, пытаясь скрыть смущение, и слегка краснеет. Двигаются уши. – Это для меня очень важно…

– Да, сынок, ты делаешь успехи, и притом большие. Слышал твою позавчерашнюю речь… блестяще. Твои профессора могут тобой гордиться, так же, как я горжусь.

Фауш листает журнал, прикусывая конфету. Тадеуш вертит в руках овсяное печенье. Окрылённая радость от похвалы испаряется, сменяясь осторожным беспокойством: наставник явно недоговаривает, за каждым его словом слышится увесистое «но». Тадеуш приучен распознавать второе дно за обыденными фразами. Профессиональный навык.

– Твоя избирательная кампания набирает обороты?

Фауш скорее утверждает, чем спрашивает, причмокивает губами и блаженно откидывается на спинку дивана. Тадеуш кивает.

– Да, на следующую неделю запланирован объезд трёх провинций… вы читали «Глашатай», номер за десятое число? Там печатали статью об этом. Парень из моего штата постарался. В среду по радио будут крутить моё интервью с журналистами из «Арлекино» и «Южного вестника». И, конечно, будет перекрёстный опрос на пресс-конференции в апреле…

Фауш лениво барабанит упитанными пальцами по обложке журнала.

– Хорошая тактика, сынок. Не сомневаюсь, что ты обойдёшь их всех – «дубоголовые» и «зейкен» выставили желторотых юнцов, им бы только сопли жевать. Ты разделаешься с этими щенками на первой серьёзной телепрограмме. По-настоящему опасен лишь кандидат «жёлтых», его выбрал сам Уолриш… Леонто ди Габотто. Знаю и его, и его жену Памелик… редкая стерва… не жди от него поблажек. Действуй быстро и осмотрительно.

Тадеуш напряжённо сглатывает.

– Хорошо. Я понял. Благодарю вас.

Небрежное мартовское солнце стучит лучами в окно. Шелестит листва на тополях. Тадеуш обжигает губы чаем, шипит, недовольно морщась, и звякает чашкой о блюдечко.

– Ты чем-то обеспокоен, сынок, – зорко подмечает Фауш. Тадеуш зыбко поводит плечами. – Обеспокоен. Я вижу. Это не из-за выборов, не так ли? Не из-за предстоящего визита в Эльдевейс… Север?

В сердце пульсирует острая тонкая боль. Он облизывает сухие губы, подбирается, неосознанно подаётся вперёд, ощущая, как давит галстук на шею. Его уязвимое место. Его неизменная слабость.

– Конечно, Север, – сдаётся он.

«И королева», – добавляет про себя.

Две причины его каждодневной головной боли.

Фауш понимающе изгибает густые седые брови, сминает в кулаке фантик от шоколадной конфеты.

– Да… вечная язва Эглерта…

– Север – не язва, – резко перебивает Тадеуш. Возможно, чересчур резко. – Север и Юг должны быть равноправны, а то, что происходит сейчас, недостойно цивилизованного государства. Пора перерасти эти глупые предрассудки. Преследовать за инаковость, просто за то, что ты родился не в том месте, смешно и противно. Север достоин лучшего…

– Тише, мой мальчик, тише. – Фауш трясёт указательным пальцем и осуждающе цокает языком. – Политику не пристала такая горячность.

– Я знаю… Простите.

Тадеуш впивается ногтями в ткань брюк, заставляет себя выдохнуть.

– Понимаю, ты расстроен… естественно, это много значит для тебя как для… гм… и ты обещал остановить конфликт между Югом и Севером…

– Да, обещал, обещал! – вновь не сдерживается Тадеуш. В груди жжётся вина. – Обещал – и ничего не сделал! Я не справился, я… просчитался. Непозволительная ошибка. Северяне надеялись на меня, а я подвёл их всех, всех, кто в меня верил! Вы ведь помните, я клялся им, клялся отцу, и теперь… ничего, ничего… всё напрасно…

Фауш флегматично отправляет в рот конфету.

– Браться за такое масштабное предприятие было самонадеянно, на мой взгляд. Мой мальчик, эта вражда тянется столетиями, и не в силах одного человека изменить всё за пять лет – или даже за десять. Это попросту невозможно.

Тадеуш втягивает воздух с нервным свистом. На лбу выступают капли пота.

– Столетиями. Именно. Века, века глупого противостояния, непрестанного унижения… так больше не может продолжаться. Я хочу это остановить – и остановлю. Не дам разгореться гражданской войне. Ради этого я годами добивался поста премьера. В моих силах прекратить раздор между южанами и северянами, и вы знаете это. Никто не пытался положить конец этой бессмысленной вражде. Я попытаюсь.

– Как бы такая решительность не погубила твою карьеру, сынок.

– Мою карьеру и весь Эглерт погубит бездействие. – Тадеуш упрямо затягивает галстук. В ушах шумит кровь. – Рано или поздно он расколется на две части, и тогда Райвенлок сожрёт нас. Присвоит. Опять.

Фауш смотрит на своего подопечного с лёгким испугом.

– Мой мальчик, ты утрируешь…

– Вовсе нет. Поверьте. Северяне уже сейчас бунтуют, и я… я понимаю их. Вы не знаете, каково это – чувствовать, что ты никто. Что в мире, где правят южане, тебе не уступят и клочка земли… тебе в жёны не отдаст девушку ни одна приличная южная семья… тебя не возьмут на работу ни в одном городе южнее железнодорожной линии Коэнво – Иутаче. – Тадеуш поднимает тяжёлый прямой взгляд. – Вы знаете, каково это – быть северянином? А я знаю.

В зеркале на стене осьминогом расползаются настырные солнечные лучи. Тихо. Фауш шамкает старческой отвисающей челюстью, моргает.

– Сынок…

Тадеуш опускает голову; его кадык дёргается, он проводит рукой по лбу.

– Сынок, я дружил с твоим отцом много лет. Я до сих пор переписываюсь с твоей матерью. Я помог вам переехать. И я никогда не считал тебя или… других северян…

– Вы гораздо прогрессивнее прочих эглертианцев, – с желчной горечью усмехается Тадеуш. – Я видел, как они относятся к нам… стоит только посмотреть им в глаза… мы для них люди второго сорта. Отбросы. Про-иг-рав-ши-е – мы не диктуем правила, нам их диктуют. Моей семье приходилось скрываться, обманывать, чтобы я сумел получить образование и выбиться в политику… а сотни других семей, вынужденных поступать так же? А тысячи загубленных жизней?

Его руки конвульсивно дрожат, и он не может унять их.

– Я обязан остановить это. Неважно, в одиночку или нет… я обещал.

– Что ж… – Фауш наконец овладевает собой, закуривает сигарету. Прикрывает глаза. – Если это в самом деле возможно, мальчик мой, то почему ты этого не сделал до сих пор? Что тебе мешает? Или… может быть, вернее спросить – кто?

Тадеуш прикусывает изнутри щеку и не отвечает. Ноздри режет влажный застывший воздух.

– Её Величество… – тянет Фауш. Стряхивает пепел в чашку остывшего чая. – Стоило догадаться сразу. Только если между нами, сынок, это отчаянная женщина. Держись от неё подальше. В ней дремлет такой вулкан, что не приведи Мастер его разбудить. Я ведь советовал тебе, мой мальчик, не сближаться с ней… наверно, тебе всё-таки следовало примкнуть к лорду Уолришу…

– Нет. – Тадеуш клацает зубами, хмурится. – Он двуличен и ненадёжен, и он презирает северян.

– А твоя королева, можно подумать, их жалует. У стен Дворца Советов есть уши, сынок. А я читаю газеты ежедневно. Её предложение… то, которое о введении чрезвычайного положения на Севере… интригует. Несколько радикально, не находишь?

– Ей тоже не нужна эта война, – обессиленно вздыхает Тадеуш. – Она никому не нужна.

– И тем не менее…

– Просто путь, который выбрала королева, отличается от моего. Она идёт дорогой мести, а я – дорогой переговоров и компромиссов.

– Её путь легче, – произносит Фауш. – И короче. За ней пойдут охотнее.

Тадеуш напряжённо улыбается, двигает головой вправо.

– Это не выход. Это тупик. Отсрочка решения проблемы, а не само решение. Насилие порождает насилие, кровь жаждет крови… это никогда не закончится. В новой войне не будет ни победителей, ни побеждённых, ни правых, ни виноватых. Королева не понимает…

– А ты не в силах объяснить. – В голосе Фауша проскальзывает странное полупрезрительное глумление, настораживающее Тадеуша. – Вот почему я говорил тебе быть осмотрительней… сынок, ты зашёл чересчур далеко. Такое безрассудство не доведёт до добра.

– Я… не понимаю, о чём вы…

– Когда я советовал тебе наставлять молодую королеву, я имел в виду поддерживать её в дебатах, а не спать с ней, – сурово обрывает Фауш. Тадеуш бледнеет и тут же покрывается жгучим румянцем: пунцовеет лицо, уши и шея.

– К-как… как вы могли даже… я никогда…

– Перестань оправдываться, точно мальчишка. Тебе уже не двадцать. Тридцать два. Самое время жениться и завести семью, а не крутить роман с королевой на глазах у всех. О вас судачит целый Эглерт!

Тадеуш слишком ошарашен и сбит с толку, чтобы защищаться. Фауш сдвигает брови.

– Ты мне как сын, ты знаешь. Я всегда считал тебя серьёзным и перспективным молодым человеком… бросай это. Она погубит тебя. Не позволяй ей завладеть тобой, мой мальчик.

Солнечные блики растворяются в недопитом чае. Тадеуш вдыхает мартовскую плотную пыль и пытается собраться с мыслями.

– Оборви эту связь.

А он всё ещё может её оборвать?

========== 5.4 ==========

В пустом парке свежо и тихо. За поволокой молодой зеленеющей листвы виднеются очертания Медового пика, поместья династии Арвейнов в пятнадцати часах езды от Метерлинка. Одному Мастеру известно, кто выдумал это нелепое название, но оно намертво закрепилось за высоким каменным зданием с полукруглыми узкими окнами, расписными потолками и причудливо изогнутыми коридорами. В нём холодно даже летом, а оно в Эглерте засушливое и жаркое. Астори бывала здесь с Джеем только раз или два. Но детям полезен загородный воздух, и она решает провести в Медовом пике длинные выходные в честь дня Гасто ди Эбильто – почитаемого эглертианцами революционера семнадцатого века, боровшегося против райвенлокского владычества.

Луана и Джоэль в восторге. Они тискают привезённых из Серебряного дворца лис, глазеют на дятлов и синиц, носятся по комнатам и оглушительно кричат. Астори позволяет себе пару дней отдыха. Надо бы попрактиковаться в стрельбе, отправить из приличия весточку Уолришу, который тяжело заболел, подготовиться к пресс-конференции и… будущей встрече с отцом.

Тадеуш категорически против этих участившихся свиданий. Он ничего не говорит, но Астори читает в его глазах тяжёлый укор и неизменный мучительный вопрос: «Зачем вы меня не послушались?» Астори не знает, что сказать, и потому молчит – ответа у неё нет. И вряд ли появится. Тадеуш сотню раз предупреждал её, что неосторожность рано или поздно погубит её саму и их совместный труд, и да, Астори об этом прекрасно известно – но какие-то невидимые нити тянут и тянут её в Аштон, в белую камеру, к тёплым серым глазам… к отцу. Она по-прежнему ищет ответы на вопросы, которые не решается задать.

Ей тяжело в обществе Гермиона. Его ласковые улыбки и трепетно-нежные прикосновения только раздразнивают утихший гнев и бередят рану на душе. Зачем он зовёт её «солнышко» и «моя родная»? Зачем делает вид, словно не было этих двадцати восьми лет, словно он не наплевал на неё и не бросил одну на пороге приюта? К чему эта ломаная комедия?

Астори хочется ненавидеть его. Влепить ему пощёчину, встать, уйти и никогда не возвращаться.

Но она этого не делает. Он гладит её руки, рассказывает забавные истории из полузабытой – за пределами тюрьмы, как давно, о Мастер, как давно – жизни, обращается к ней «золотце», и Астори терпит. Ей больно и страшно, когда отец касается её запястья. Но эти касания необходимы ей. Она разучилась существовать без них. Непрестанная ложь начальнику тюрьмы о государственном расследовании, побег из дворца на чёрной машине с тонированными стёклами, разочарование и недовольство Тадеуша становятся неважными, когда она вступает в их с отцом пространство. Там, где только они двое и их личное – невозможное – до боли – общее настоящее.

Астори кажется, что она крадёт у себя прошлое, на которое не имеет права.

Тадеуш напрасно говорит ей о возможной опасности подобной беспечности. Астори рисковала не раз в своей жизни и готова рискнуть опять, потому что она так хочет. Она знает, что ставит на кон: её честь, титул, счастье её детей… Дедушка-убийца, великолепное открытие! Лучше было бы отрезать и забыть, но Астори не может – и рискует всем. Другое дело, что ставить под угрозу доброе имя премьер-министра ей нельзя ни в коем случае.

Впрочем… если верить тому, что успел сообщить ей Тадеуш о беседе с господином ди Мульниче, репутации их обоих сейчас висят на волоске.

Поэтому она приглашает премьера денёк погостить в Медовом пике. Тадеуш, разумеется, приезжает, и пусть газетчики пишут что угодно – если они не поспешат с этим разобраться, станет гораздо хуже.

Астори предлагает поговорить на конной прогулке. Погода стоит отличная: безветренно, зябковато после вчерашнего дождя, от хлипкой влажной земли поднимается бодрящий туман. Парк вокруг Медового пика большой, хватит места не двоим, а десятерым всадникам. Хоть охоту устраивай. Астори училась ездить на лошади, пока был жив Джей, и добилась кое-каких успехов, а Тадеуш посещал в юности ипподром при частном пансионате. Он держится в седле гораздо неуверенней её.

Кони, пофыркивая, трусят по всклокоченной жиденькой траве; перекликаются

дробными голосами невидимые птицы в раскидистых кронах тополей и лип. Опускается золотистой полупрозрачной дымкой весенний вечер. Астори придерживает поводья правой рукой, левой прикрыв глаза от пронырливых лучей заходящего солнца, оборачивается к Тадеушу и спрашивает тихо:

– Здесь красиво, да?..

– Очень. – Он поглаживает своего коня по свисающей гриве. – Чудесное место.

Их лошади, перенюхиваясь, бредут бок о бок; колено Тадеуша касается колена Астори, в задумчивости почёсывающей резвую белую кобылку Изюминку за ухом. Гулко стучит клювом дятел.

– Значит, вы… уверены, что Фаушу известно обо всём?..

– Сомнений быть не может. Он даже не намекнул, выразился вполне ясно. Ваше Величество…

– Дрянь. – Астори прикусывает губу, слегка трогает уздечку, и Изюминка ускоряет шаг. – Дрянь… где мы просчитались?

Они оба знают, где. В конце концов, они почти дошли до открытого флирта на глазах у прессы – многозначительные полукокетливые улыбки, быстрые взгляды после каждой третьей реплики – ты видишь? ты соглашаешься? – продолжительные рукопожатия и шутливые дружеские фразы на интервью… они забылись. Вообразили, будто могут безнаказанно быть рядом.

Она забылась. Она не выдержала. Она слаба.

А слабость наказуема.

– И вы думаете, что Фауш никому не скажет?

– Он уверил меня, что промолчит… но потребовал, чтобы мы расстались. Для блага государства и нашего собственного.

Астори усмехается, тычет коленом в бок ни в чём не повинной Изюминки, и кобыла, захрапев, переходит на бодрую рысь. Тадеушу невольно приходится пришпорить своего Огневержца. Рыхло чмокает под копытами сырая апрельская грязь.

– Не стоит полагаться на обещания Фауша, – говорит Астори, и капризный порывистый ветер, бьющий в лицо и развевающий за спиной волосы, подхватывает и уносит её слова протяжным свистом в небо. – Неужели ты правда считаешь, что он сдержит слово?

– Он мне как отец, – откликается Тадеуш. Пригибается, чтобы избежать удара о ветку, и подскакивает в седле. – Я… я надеюсь…

– Одной надежды мало. Может, я сама поговорю с ним? Спрошу, чего он хочет взамен…

Тадеуш качает головой.

– Нет. Если вы так тревожитесь, я отправлюсь к нему снова, но… мне думается, в этом нет смысла. Какая выгода ему в том, чтобы сдать нас журналистам? Он не гонится за вниманием… он вполне доволен тем, что имеет.

Астори пожимает плечами. Она всё ещё не вполне убеждена.

– Допустим… если ты… хорошо. Хорошо, подождём пока.

Огневержец добродушно толкает Изюминку мордой в плечо. Тренькает востропёрка. Астори откидывается назад, расправляет хрустнувшие плечи и вдыхает сжиженный свободный воздух притихшей рощи; Тадеуш наблюдает за ней. Слушает. Сейчас, без короны, в удобном костюме для верховой езды, вне строгих и душных кабинетов она выглядит такой завораживающей, до отчаяния бесстрашной; не королевой, а воином, из тех, что берут нахрапом города и вершат судьбы не с трона, а в седле. У таких в руках вместо скипетра – меч. За плечами – не мантия, а плащ.

Вот он… тот вулкан, о котором предупреждал Фауш.

– Хочешь размяться? – спрашивает Астори, щурясь. – Давай до ручья – кто быстрее.

Тадеуш моргает, отгоняя непрошенные мысли.

– Но постойте…

– На счёт три.

– Ваше Ве…

– Раз, два… вперёд! – Она лихо хлопает Изюминку по крупу, изо всех сил дёргает поводья на себя и присвистывает; кобыла вздымается на дыбы, заливисто ржёт и галопом скрывается в гуще деревьев.

– Вы не сказали «три»! – надрывается им вслед Тадеуш. – И я не знаю, где здесь ручей!

Она уже не слышит. Тадеуш вздыхает с досадой и припускает Огневержца в погоню. В этом вся Астори: принимает решения молниеносно, тут же приводит их в исполнение и никогда не останавливается. Тадеуш – её тормоза. Её стоп-кран. Большая красная кнопка со словом «нет».

В случае с Севером это особенно необходимо.

Они несутся между стволов деревьев, по жирно чавкающей земле, через редкие неглубокие рытвины; Астори ощущает под собой горячее и живое тело лошади, и ей кажется, что у неё вырастают крылья. Быстрее… быстрее… ещё быстрее… Всё вокруг сливается в многоцветную суетящуюся круговерть. Прыжок – тяжёлый удар – тряска – сердце колотится в груди – и свобода… Её пьянящий до одури вкус на языке. Стиснуть поводья, стиснуть зубы, прорваться, перескочить… Астори смеётся. Тёмно-каштановые пряди лезут в лицо.

Она летит.

Тадеуш, прижавшись к шее Огневержца, еле различает её мельтешащий впереди силуэт и ругает на чём свет стоит эту чёртову гонку, себя самого и своего несчастного коня.

Ручей змеится скользким ужом, отсвечивает прохладной хрустальной водой. Астори преодолевает его в один великолепный скачок. Огневержец тоже играючи перепрыгивает его, пока Тадеуш, совсем не по-премьерски ойкая, поминает всех Духов разом. Пытается отдышаться. Кашляет.

– Я вас утомила?

Астори, улыбаясь, подпускает Изюминку ближе к Огневержцу и выпрямляет спину. Тадеуш достаёт носовой платок, утирая со лба пот.

– Нет, ничуть, Ваше Величество… вы отличная наездница.

– Благодарю за лесть. – Её тёмно-карие с золотистыми крапинками глаза лучатся. – Мне ещё учиться и учиться… а вы бы точно обошли меня, если бы я не сжульничала на старте.

Он рассеянно разводит руками и едва не падает с коня. С трудом восстанавливает равновесие, пока Астори прикусывает перчатку, стараясь сдержать смешок. Кряхтит.

– Честно признаться, в мои годы… – смущённо оправдывается он, – да такие скачки…

– О, не напрашивайтесь на комплименты. Вы очаровательны.

Лошади заходят в ручей, взбивая копытами звенящую пену, и мерно дышат, прядая ушами, пока их всадники беседуют. Тадеуш улыбается, отчего морщится веснушчатый нос и около глаз растрескиваются паутинкой мелкие морщины. Он берёт Астори за руку.

– Но вы очаровательнее меня.

Она выжидательно склоняет голову набок, облизывает нижнюю губу. В уголках рта прячется тонкая улыбка. Тадеуш, рискуя свалиться и намочить новенький костюм, наклоняется к ней, следуя взглядом по изгибам бровей, смуглому румянцу кожи и чёткой линии губ. Её глаза вспыхивают брызгами золота. Астори хватает его за вторую руку, он притягивает её к себе за плечо и целует. Нежно до мучительного полувздоха. Долго до чёрных точек перед глазами. Тихо, почтительно, чувственно; он проводит ладонью по её шее, осторожно сдавливает затылок. Нога скользит в стремени. Огневержец глухо храпит. Астори подаётся вперёд и не отпускает Тадеуша, лихорадочно цепляясь ногтями за его плечи. Внизу булькает вода.

– Нет, нельзя… – Она ловит воздух ртом и отстраняется. – Не здесь…

– Никто не увидит, – мягко произносит Тадеуш, гладя большим пальцем её подбородок. – Астори… Послушай…

– Потом. Мы… я сказала, потом. Надо возвращаться.

Она выводит Изюминку из ручья и поджидает Тадеуша на берегу, пока кобыла отфыркивается.

– Обратно шагом?

– Если вам угодно… – Он удобнее усаживается в седле и вздыхает. – Если вам…

Астори перехватывает поводья.

– Мне угодно. Следуйте за мной.

Она мельком смотрит на него, медлит и кладёт ладонь ему на предплечье.

– Вечером дверь в мою спальню открыта… приходи.

Тадеуш взглядывает на неё, но лицо Астори уже окаменело, приняло обычные упрямо-твёрдые очертания. Идеальная осанка. Взгляд – сквозь стены – через преграды – вперёд.

Его королева.

И он знает, что придёт, если она позовёт его. И будет рядом, чтобы помочь слезть с лошади, если не позовёт.

========== 5.5 ==========

Гермион сидит на стуле, задумчиво подперев подбородок кулаком, и смотрит телевизор. В камере тепло и сухо; отливают серым глянцем стены, пол и потолок. За дверью неслышно ходит охранник – Гермион выучил его шаги наизусть. Бездонную тишину этого застывшего во времени царства, где владычествует серый, нарушает лишь мерный говор диктора на маленьком экране. Гермион склоняет голову набок, поправляет рукав. Белая тюремная униформа неудобна: легко и быстро пачкается и совсем не греет зимой, а верхней одежды в Аштоне не выдают, но попросить у Астори чего-то более пригодного у него язык не повернулся. Она и так слишком многое делает для него.

Телевизор, газеты, даже телефон; правда, односторонний, может только принимать вызовы – и всё же… Она возвращается к нему. Приходит. Смотрит настороженными тёмно-карими глазами – ах, эти глаза, которыми глядела на него Эссари, такие нежные и глубокие, ему никогда их не забыть! – и молчит. В её взгляде то напряжённая враждебность, то загнанная мольба. В поджимаемых губах – вечное сомнение. И Гермион боится, что однажды его дочь закроет за собой дверь и больше никогда не отворит её вновь, и он потеряет её во второй раз. И не переживёт этого. Двадцать восемь лет назад он смирился с мыслью, что его жизнь разрушена: по воле случая он утратил жену и по собственной вине – дочку. Но теперь, когда ему, казалось, дан шан всё исправить и стать хорошим отцом для своей дорогой девочки, когда он осознал, каким был подлецом, теперь, спустя почти три десятилетия за решёткой, он не может представить себя без неё. Она, гневный призрак прошлого, вернула смысл в его настоящее.

Гермион любит её так сильно, как никогда не любил, пока она была младенцем. В те годы он, молодой, гордый и вспыльчивый, толком не умел любить – даже своего ребёнка, маленькое пухленькое существо, с которым нянчилась его жена и которое он почему-то должен был обожать. Астори появилась незапланированно. Они с Эссари хотели завести малыша попозже, когда как следует встанут на ноги.

Гермион ждал мальчика, крепкого здорового пацана. Но родилась девочка. Он почти боялся её, опасался сначала брать на руки и качать, но Эссари терпеливо и мягко приучала его к ребёнку. Его ребёнку. Живой угукающей частичке самого Гермиона.

Он до сих пор ощущает эту часть в Астори. Стальной внутренний стержень, упрямство, болезненная гордость, запальчивость… это его девочка. Эссари была другой, покладистой, осторожной, тихой; от неё Астори досталась лишь наружность.

Гермион любит её, потому что любит в ней эти две уравновешивающие друг друга половинки. Любит молодого себя и мёртвую Эссари.

А вот Астори ненавидит его, боится, не принимает и вряд ли примет. Гермион не осуждает её за это. У неё хватает причин не доверять ему.

Он смотрит федеральный новостной канал; показывают Астори на какой-то пресс-конференции. Гермион впитывает её голос, её собранные энергичные движения, когда она взмахивает рукой или царственно откидывает голову, впитывает взгляды – удары кинжала – резкие, пронзающие насквозь, высокомерные и повелительные. Он так скучает по ней. Гермион не имеет права просить её, чтобы она приходила хотя бы чуточку чаще. Это опасно для них обоих. Репутация королевы – превыше всего, а на него и так уже косятся другие заключённые, прослышавшие о тайных и частых визитах некоей высокопоставленной особы. Отчасти это его вина. Гермион слишком рад и горд, чтобы скрывать это; он едва сдерживается, чтобы не крикнуть на весь Аштон: «У меня есть дочь!»