Текст книги "Возвращение Черного Еретика (СИ)"

Автор книги: lisimern1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Астори известно, что народ относится к ней с недоверием. Особенно северяне. Веских причин для этого у них нет, но Уолриш постарался, чтобы были выдуманные: иностранка, женщина, обманом женившая на себе принца, едва ли не подстроившая его смерть, захватившая трон, не уважающая традиции и законы… она отменит монархию и устроит из Эглерта демократическую республику… развалит экономику и ввергнет страну в кризис… вновь сделает Эглерт зависимым, превратит в колонию своего родного государства… она ничего не умеет… она безродная выскочка…

Люди ведутся на такое.

Волнения становятся всё сильнее, ими охвачены уже двадцать провинций: разгневанные толпы выходят на улицу, осаждают мэрии, потрясают плакатами и единогласно требуют «убрать лжекоролеву». Астори читает утренние известия, разговаривает по телефону с Тадеушем и с каждым днём понимает, что точка кипения близка. Эглерт похож на котёл, в котором варится взрывоопасная смесь. Премьер-министр упрашивает её не паниковать раньше времени, но Астори и не паникует – просто чувствует, как с каждым новым известием о стычках горожан с полицией и арестованных бунтовщиках у неё всё острее схватывает сердце.

Что-то назревает.

***

Что-то назревает.

Тадеуш знает это совершенно точно – у него, как у всякого опытного политика, нюх на восстания, то, что зовётся чуйкой. Седьмое чувство. И уже больше полугода оно не даёт ему покоя, настойчиво свербит в черепной коробке и преследует неотвязными мыслями; Тадеуш не пытается бороться с ними, понимает, что бесполезно, что остаётся лишь ждать, работать и ловить тревожные настроения, отравляющие воздух. Он теперь вечно как на иголках. Стал суетливее и несдержанней, пьёт больше кофе, почти не спит – даже Эйсли это заметила.

Он боится за королеву и её детей. Впервые – серьёзно боится.

Несколько меньше он переживает за Эглерт вообще и Север в частности: слишком хорошо знает, какие могут быть последствия смены монарха или просто несанкционированного митинга. Особенно если митингующие будут вооружены и настроены весьма решительно… Ответственность за произошедшее падёт на Север как на главного и привычного козла отпущения, и это лишь усугубит ситуацию. Тадеуш мучается собственным бессилием. Ещё ничего не произошло, но может произойти.

И ожидание убивает.

Он ездил советоваться к Фаушу, но тот ничего определённого порекомендовать не смог. «Наберись терпения, сынок, оставайся в стороне, изучай, наблюдай и вступай в дело, когда будешь твёрдо уверен в победе». Слишком общий рецепт. Впрочем, Тадеуш не винит наставника, который с достоинством отработал свой век и ушёл на заслуженный отдых. Уж если кого и стоит винить, так это себя. Он премьер-министр. Он должен предвидеть всевозможные последствия своих решений.

Но он не справился.

Сегодня Тадеуш прибывает в министерство раньше обычного; устраивается в офисе, вынимает бумаги из дипломата и по переговорному устройству просит секретаршу принести ему крепкий кофе, попутно размышляя о том, что стоит купить Эйсли торт в честь успешного закрытия сессии. Щёлкает ручкой. Листает документы, ероша тёмные волосы и подслеповато щурясь – в тридцать лет успел посадить себе зрение, впору надевать очки.

Внезапно открывается дверь. Секретарша, худенькая, на высоченных шпильках. Без кофе.

Тадеуш удивлённо приподнимает брови.

– Господин Бартон, к вам… – жалостливо выдавливает она, но её быстро оттесняет Бенральд ди Каламбо, состоящий в штате премьер-министра как директор по связям с общественностью. Большие кулаки, голос, напоминающий львиный рык, и добрейшее сердце – в этом весь Бен. Тадеуш знаком с ним со времён Академии и знает его как облупленного. Бен не станет трепаться по пустякам и поднимать шум из ничего, а сейчас он очевидно встревожен донельзя.

– Иди, девочка! – грубовато выпроваживает он секретаршу. – Тед, голова садовая, что же ты спишь! Тут революция творится! Включай телик, ну!

Растерянный Тадеуш едва не роняет пульт, нажимает кнопку, и загорается маленький телевизор, ловящий лишь федеральный новостной канал. Бенральд подкручивает звук и плюхается в кресло-вертушку.

– Гляди!

Тадеуш сглатывает и приподнимается. На экране репортёр что-то уверенно тараторит о митингующих, собравшихся в шесть часов у Серебряного Дворца, о слезоточивом газе, пистолетах, полиции и агрессивных требованиях. За его спиной высится королевская резиденция, как теплоход в буйном море разъярённой толпы; слышатся выкрики и нестройное скандирование «ДО-ЛОЙ-ЛЖЕ-КО-РО-ЛЕ-ВУ!» Тадеуш не верит своим глазам.

Точнее, не хочет верить.

Но он политик до мозга костей и такой роскоши позволить себе не может.

– Что за чёрт… – выдыхает он и вскакивает, рывком дотягиваясь до телефонного аппарата. – Растормоши всех ребят, срочно! Зови сюда всех! Сейчас позвоню Эрмешу и Джако… он мобилизует своих людей и расскажет, что к чему… проклятье, проклятье, проклятье…

В ушах ударами колокола плывут гудки.

– Да? – спрашивает женский голос. Тадеуш стискивает карандаш.

– Соедините меня с Серебряным Дворцом, пожалуйста.

***

Астори просыпается от непривычного шума. Она открывает глаза, бессмысленно глядит в потолок, моргает, отгоняя сон, и различает: кто-то кричит под окнами. Словно целый стадион на матче по бутрелу. Она приподнимается на локтях, встряхивает головой и зевает. Что за глупая шутка…

Внезапное осознание пронзает тело молнией: так не должно быть.

Она едва не падает на пол, спрыгивая с постели, босыми ногами шлёпает по ковру, на ходу спешно кутаясь в халат и наступая на волочащийся сзади пояс. Отодвигает штору и прилипает к стеклу. Замирает. Во рту становится сухо, а сердце больно и быстро колотится у самых рёбер.

Серебряный дворец в осаде из человеческих тел.

Она видит сотни, если не тысячи голов, поднятых рук с плакатами, слышит, как напирают груди на выставленный полицией заслон, как звенит громкоговоритель, как глотки надрываются: «ДО-ЛОЙ-ЛЖЕ-КО-РО-ЛЕ-ВУ!»

Они пришли по её душу.

Напрягая зрение, с трудом читает надписи: «Свободу Северу», «Законного короля», «Катись, откуда вылезла». Астори инстинктивно хватается за сердце. Дышать тяжело. Она приоткрывает рот и смотрит, смотрит, смотрит, будто хочет прожечь взглядом дыру в окне. Что она сделала этим людям? Что им сделали её дети? Она всего лишь боролась за то, на что имела право, она искренне желала помочь… разве она что-то у кого-то отняла? Корону у этого самодовольного мерзавца Уолриша?

Это они всё отняли у неё. Счастье, семью, спокойную жизнь… всё.

В дверь стучат.

– Ваше Величество!

– Входите, – откликается она, не отходя от окна. Появляется камердинер.

– Вас… господин премьер-министр.

***

Разговор с королевой длится не дольше пяти минут: по всему городу отказывает телефонная связь. Тадеуш не знает, причастны ли к этому бастующие, но это им явно на руку. Он не может ни успокоить Её Величество, запертую во дворце с двумя малолетними детьми, ни посоветоваться с другими министрами, ни… да вообще ничего! Он теперь как без рук. Нужно немедленно что-то предпринимать, пока эти безумцы не навредили королеве, Северу и самим себе. Тадеуш теребит галстук и что-то ожесточённо пишет в блокноте.

– Бенральда ко мне, – приказывает секретарше. Кусает ручку. И вновь пишет, дёргая себя за уши.

Стоит приятелю появиться на пороге, Тадеуш встаёт и чётко говорит, постукивая кончиком карандаша о стол:

– Так, Бен, кругом сплошь дерьмо…

– Согласен, – кивает тот флегматично.

– Поэтому сейчас мы не можем упускать ни секунды. Значит, арендуй там какого-нибудь расторопного парня, и пусть дует на станцию. Мне нужна эта чёртова связь, любыми средствами, ясно? Это номер раз. Номер два – в течение получаса запись моей речи должна крутиться на всех каналах, пусть выведут её на все телеэкраны Метерлинка, пусть прогонят на радио. Бен, вытащи мне сюда телевизионщиков.

– Тед, слушай… – разводит руками приятель. Тадеуш раздражённо дёргает щекой.

– Вытащи, понял? Замани сюда, чтобы через двадцать минут они были у меня в кабинете, с камерой, микрофоном и пачкой банкнот в зубах, если понадобится! Обещай им что хочешь: новость дня, сенсацию, но чтобы они примчались как миленькие! Если мы не разгребём эту чёртову дрянь к полудню, то прощай моё кресло и твоё, кстати, тоже.

Тадеуш хлопает в ладоши.

– Ну, поживее! Шевелись, Бен!

***

Проходит несколько часов в напряжённом ожидании. Солнце движется к зениту. Астори не может заставить себя отойти от окна; дети спрятаны в дальних комнатах дворца, где не слышно неистовых людских воплей и где… где их не сразу найдут, если толпа всё же прорвётся сквозь поставленные полицейскими барьеры и штурмом возьмёт королевскую резиденцию. Да, Астори допускает уже и такой вариант. Она готовится к худшему.

Если к подобному повороту событий вообще можно подготовиться.

Она стоит в тени портьер – её не видно с улицы – держится за ткань холодной рукой и смотрит. Разглядывает. Кусает губу от страха и мрачной исступлённой злости, которая душит, жжёт и не отпускает, злости тайной и застарелой, уходящей корнями в ту продрогшую ночь, когда она рыдала на полу в пустой тёмной комнате.

Астори не простила Северу своих слёз.

Она ощущает напряжённо-судорожное биение сердца в левой половине груди и до боли долго читает раз за разом одну и ту же строчку. «Свободу Северу». Свободу… вот чего они хотят. А ей самой они дали эту свободу? Убили её мужа… лишили страну короля… оставили её вдовой, а её невинных детей – сиротами…

У Астори горло перехватывает от ненависти.

И вот теперь она – она, ничего дурного не сделавшая им в отместку за все отчаянные рыдания и бессонные ночи – находится в их власти. И что ещё хуже – в их власти её дети.

Астори сжимает портьеру и боится пошевелиться. Ей кажется, она сейчас упадёт.

***

Связь удаётся восстановить лишь частично: она то и дело обрывается, и дозвониться до Серебряного дворца никак не выходит. Тадеуш вне себя от гнева. Он рвёт и мечет в своём кабинете, куда теперь боится входить даже секретарша, совещается со своим штатом и начальником полиции, которого вызвал в министерство, держит руку на пульсе, не сводит глаз с телеэкрана и грызёт ручки. Журналисты приехали и засняли. Это самая быстрая его речь по времени подготовления – так спешно он не писал даже соболезнования по поводу смерти короля и принцесс с принцем. Карандаш еле держится в дрожащих пальцах. Тадеуш боялся, что запнётся или забудет слова, но всё прошло на отлично. Он справился.

Тадеуш использовал всё своё красноречие, которое так часто хвалили и Фауш, и профессора, и коллеги, чтобы убедить бастующих в бесполезности бунта и необходимости сложить оружие (да, они вооружены, это выяснилось после того, как ранили трёх офицеров полиции). Он не уверен, что его послушают… впрочем, сейчас вообще ни в чём нельзя быть уверенным. Может произойти что угодно.

В том, что королева с детьми в безопасности, Тадеуш очень сомневается, потому и заставил начальника полиции бросить треть всех расположенных в Метерлинке частей на площадь перед дворцом. Но даже этого может оказаться недостаточно. Он барабанит пальцами по столу. Дело плохо. Очень плохо.

И он… и ему придётся решиться.

Тадеуш прикусывает изнутри щеку. Это опасно, ему хорошо известно, какие последствия… превышение полномочий… у него нет разрешения Совета и кабинета министров… Он дорожит своим постом. Он шёл к нему долгие годы.

Но времени на раздумья нет.

Он берёт трубку и раскручивает колёсико.

– Соедините меня с министром внутренних дел, пожалуйста.

***

Звуки выстрелов раздаются всё чаще; иногда к ним присоединяются хлопки от разрыва бомб со слезоточивым газом. Астори смотрит не мигая. Сердце держит стальной хваткой, в глазах время от времени двоится, и она тяжело глотает воздух ртом, но на любые предложения отдохнуть лишь мотает головой. Её не отпускает от окна какая-то невидимая сила. Бастующих стало больше за последние полтора часа, а к закату, вероятно, их количество возрастёт ещё в несколько раз. Кажется, сюда стеклась половина столицы…

Неужели они так сильно её ненавидят?

Астори думает о детях. Теплится слабая надежда, что их не тронут, если дворец будет взят – она нервно сглатывает – но… но вдруг – нет? Вдруг ненависть к их матери затмит уважение к памяти их отца, деда и бабушек? Астори не может полагаться на случай. Детей нужно спасти во что бы то ни стало. Вот только – как? Как?

– Ваше Величество…

Камердинер кланяется. Он смущён и испуган. Протирает платком лысину и тяжело шепчет:

– Серебряный дворец… конечно, выдержит… и полиция не допустит, чтобы члены королевской фамилии пострадали, однако… в целях безопасности… возможно, вам и Их Высочествам стоит переправиться на вертолёте в моё поместье за городом?

Астори моргает.

– Вы сказали… на вертолёте? Он у нас есть?

– Да… Ваше Величество… я прошу, улетайте, пока ещё…

Она уже не слышит, что лепечет камердинер дальше: задумывается, уходит в себя, лихорадочно облизывая губы. Вертолёт… ну конечно…

– Пусть дети отправятся с нянями к вам в особняк. Начните подготовку к вылету, чтобы через полчаса всё было готово.

– А… а как же вы, Ваше Величество?

Астори сжимает кулаки и выпрямляется.

– Королева не сбегает.

Она никогда не покажет им, что боится горстки бунтовщиков, голосящих под окнами её дворца. Она не даст им права торжествовать. Ни за что.

Астори нежно целует Луану и Джоэля, передавая их в руки нянек. Слава Мастеру, они слишком малы, чтобы понять, какой кошмар происходит вокруг них и какой опасности подвергаются их детские невинные жизни. Она провожает их взглядом. Скоро они уже будут в воздухе, далеко отсюда… в безопасности. Это самое главное.

Она подтягивает перчатки и водружает на голову тяжёлую корону. Расправляет плечи. Открывает дверь. В лицо дует озлобленный холодный ветер, развевая волосы, падают камнем крики и проклятия, визжат сирены, хлопают бомбы, но Астори идёт прямо и твёрдо. В глазах опять двоится. Она опускает ладонь на перила балкона и окидывает площадь медленным взглядом.

Её замечают.

– Вон она! – дико орёт кто-то. Над дворцом стальной птицей поднимается жужжащий вертолёт, и в этот же момент на углу улицы появляются танки.

***

– Правительственные войска выведены на площадь, как ты и просил, Тед.

Тадеуш благодарит, вешает трубку и закрывает глаза руками, сдавливая пальцами виски.

Хоть бы получилось.

Мастер, сохрани королеву.

***

Астори с трудом осознаёт, когда всё заканчивается. Она словно в полусне: говорит, двигается, но ничего не понимает и не запоминает. Её ощутимо пошатывает, уши закладывает, в теле какая-то болезненная слабость. Она совсем не ела с утра, пила один кофе. Тошнота подступает к горлу склизким прогорклым комком.

– Ваше Величество, к вам господин премьер-министр. Примете?

Она кивает, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Да. Разумеется. Просите.

У неё не остаётся сил стоять, и она бессильно опускается в кресло, откидывается на спинку и ждёт. Просто ждёт. Ноги дрожат, руки тоже – её слегка колотит, но Астори убеждена, что это от перенапряжения. Пройдёт.

Отворяется дверь, и на пороге вырастает бледный как смерть Тадеуш с запавшими глазами и растрёпанными кудрявыми волосами.

– Ваше Ве…

Он не договаривает – бросается к ней, в три шага пересекает комнату и падает на ковёр около кресла. Его руки хватают изнеможённые руки Астори. Тадеуш порывисто наклоняется и принимается осыпать их бесчисленными трепетно-нежными поцелуями: тыльную сторону ладони, внутреннюю, запястье, изгиб ладони, пальцы, костяшки пальцев… Прикосновения его губ оживляют и греют. Астори не может противиться – и не хочет. Она безмерно счастлива, что он есть.

– Всё будет хорошо… Я рядом… всё уже закончилось… всё хорошо…

Как давно никто не говорил ей таких слов!

Тадеуш вскидывает голову и встречается с Астори взглядом. Секунда молчания. Две. Три. Он спрашивает разрешения, и Астори слишком измотана, чтобы солгать и ответить «нет». Тадеуш опирается на кресло, приподнимается и целует Астори – скользяще, ласково, стыдливо-долго, и она подаётся вперёд, и отвечает, обхватывая его голову руками и проводя подушечками пальцев по мочкам ушей. Тадеуш сжимает её локоть. Дрожат мокрые от непролитых слёз ресницы, смешивается дыхание, и они – кожа к коже – рядом, вместе… вместе. Они слышат сердцебиение друг друга. Их носы сталкиваются. Астори не хочет открывать глаз: она чувствует Тадеуша каждой клеточкой тела и уверена, что и он так же чувствует её.

Сердце пронзает болью.

Она отстраняется, сглатывает накатившую тошноту. Тадеуш глядит на неё с немым бесконечным обожанием. Астори гладит его уши.

– Помоги мне встать.

Он придерживает её за руку и проводит к окну. Астори нащупывает портьеру, пока Тадеуш держит её за талию.

– Это закончилось.

– Да.

– И мы… мы справились.

– Да, справились, – мягко повторяет он. Астори хмурится. Вспоминает. Осознаёт.

Сердце… насквозь – судорогой.

– А если бы… если бы – нет… ведь здесь были мои дети… мои дети…

В груди что-то толкается, воздух в лёгких спирает, и Астори лишь спустя десять убийственно томительных мгновений понимает, что это – её собственной сердце, кусок мяса, качающий кровь. Он подводит её. Он позволяет себе остановиться. Астори падает назад, дёргая портьеру, падает в объятия перепуганного Тадеуша, хватает его за руку, шепчет белыми губами:

– Мои дети…

И свет гаснет.

Этот день добивает её.

Она уже не чувствует, как Тадеуш бережно опускает её на ковёр, как несётся к двери, как ожесточённо стучится и кричит: «Врача! Врача, королеве плохо!»

Она победила.

Но за победы, как за ошибки, надо платить.

========== 3.6 ==========

Астори чувствует, что загнала себя в ловушку, и что самое страшное – она понятия не имеет, как выбираться. Проклятье. Раз, всего только раз забылась, расслабилась, поддалась минутному порыву, и вот уже между ней и премьер-министром натянулась неловкая напряжённость, разговоры виснут многоточиями и паузами, а встречи становятся торопливыми и смятыми. Он ждёт. Терпеливо, почтительно и мягко, но ждёт того, чего Астори дать ему не в силах. Как бы сильно ни хотела.

Или?..

Она запрещает себе об этом думать. Что было, то прошло. Они взрослые люди и великолепно понимают: то, что случилось в её кабинете, совпадение и не больше. Тяжёлый день, нервы, усталость… всё это наложилось и подтолкнуло их друг к другу. Но один рывок не может преодолеть разделяющую их пропасть: положение, работа, долг… дети. И Джей.

Муж, каждое утро глядящий на Астори из фоторамки.

Она не предаст его.

У Астори холодеют руки и прихватывает сердце (врачи сказали, ничего особенно серьёзного, но прописали капли и наказали следить за собой), стоит ей представить, что она и Тадеуш… что они… никогда. Это даже смешно. Он знает, он, конечно, осознаёт…

Тадеуш осознаёт, можно не сомневаться. А она?

Астори с глухим стоном прячет лицо в ладонях. Щёки пылают. Перестать, перестать немедленно, выбросить из головы! Она бьётся лбом об стол в тщетной надежде стереть воспоминания о том дне, о тёплых ладонях, гладящих её волосы, о нежных пальцах, сжимающих ей локоть, о преданных зелёных глазах и о том, сколько безграничного обожания она в них увидела… Но память – скверная штука. Астори не в силах забыть.

Потому что ей на деле хочется совсем не этого.

Сейчас, спустя три года, у неё наконец хватает духа признаться в этом хотя бы себе.

Или… или почти хватает.

Астори хочет, чтобы Тадеуш был рядом. Всегда. Всегда. Каждую минуту. Она хочет дышать одним с ним воздухом, смотреть на одно солнце, держаться за руки, лохматить тёмные волосы, целовать лучистые морщинки у глаз… Он нужен ей – весь, полностью, целиком, от ушей до начищенных ботинок – необходим, как кислород, и даже немного больше.

Но одного желания недостаточно, чтобы позволить себе это.

Астори кусает до крови губы. Она плохая мать и жена, она не должна… ей нельзя… Нет! Ногти впиваются в ладонь. Нет. Нужно поговорить с Тадеушем и расставить всё по местам. Он наверняка поймёт правильно и не обидится. В конце концов, не может он всерьёз полагать, что… без сомнения, он тоже тогда был взволнован, вот и получилось… то, что получилось. Астори убеждает себя, что Тадеуша мучают совесть и стыд. Они объяснятся, и на душе полегчает.

Но беседа откладывается из раза в раз. Вместо этого Астори начинает избегать премьер-министра.

Сокращает приёмы с двух до одного дня в неделю. Прячет взгляд. Почти не общается с ним в Доме Советов. Спешит в лифт первой и торопливо нажимает кнопку. Тадеуш делает вид, что ничего не замечает, хотя, конечно, замечает всё. Но он слишком тактичен и слишком доверяет Астори, чтобы о чём-то спрашивать или намекать. Он готов ждать. Его терпения вполне хватит на них обоих.

Тадеуша считают сообразительным. Вероятно, природа действительно не обделила его умом, иначе не видать бы ему кресла премьер-министра как своих ушей… или как расположения королевы. Тадеуш сообразительный. Он понимает, что к чему. Её Величество была не в себе: измотана, напугана, она нуждалась в ком-то, кто мог бы поддержать, подставить плечо, согреть… и он оказался рядом. Он выполнил свой долг. На большее… рассчитывать не приходится. Тадеуш не смеет даже думать, что… что они могли бы…

Он только вздыхает и притворяется, будто ничего не изменилось.

Он давал клятву. Он присягал ей на верность – королеве, а не женщине, которую он мечтает спасать и защищать, прикрывать собой от невзгод и нести на руках. Их разделяет всё: традиции, общественное мнение, недовольство народа и козни лордов, но Тадеуш не обратил бы на это внимания, не глядя перешагнул бы через эти мнимые препятствия, рискнул бы своей должностью, репутацией, карьерой, добрым именем, всем, что имел, если бы… если бы не видел: королева этого не хочет.

И он повинуется её воле.

Но Астори сама не понимает, чего хочет. Она теряется в чувствах, плетёт за ложью ложь, обманом оправдывая обман, и тонет в болоте, куда сама себя завела. Да, ей нужен Тадеуш. Да, она желает, чтобы он был рядом, но… как? Как объяснить совести и чувству вины это постыдное желание тепла и ласки? Она любит Джея, всё ещё любит, а позволить кому-то занять его место – значит, признать, что она никогда его искренне не любила. Этого Астори не сможет перенести. Все, во что она верила, за что боролась эти три года – её семья, её любовь к Джею и их детям. А если не было любви… то зачем это?

Эти мысли понемногу сводят её с ума. Сердце стучит неровно и громко, голова тяжелеет, Астори становится рассеяннее с каждым днём, и это замечают даже Луана с Джоэлем, которые, слава Мастеру, почти ничего не помнят о том страшном дне, знают лишь, что их спас «дядя Тадеуш».

Астори перестаёт спать по ночам. Под тёмно-карими глазами залегают мешки, она не слышит половины из того, что ей говорят, и клюёт носом на прениях в Совете. Кошмары не дают покоя. В сновидениях к ней являются то Джей, то Тадеуш, вместе, раздельно, а чаще всего – слитые в единый укоряющий образ. Астори понимает, что дальше так продолжаться не может.

В борьбе с собой она проиграла.

Правда, не в привычке Астори сдаваться так скоро, и она со свойственным ей гордым упрямством делает последний отчаянный рывок – пытается резко отстраниться, обрубить все концы, вернуть то, что происходит между ней и Тадеушем, на прежнюю, удобную, укатанную колею строго деловых отношений. К сожалению, «строго деловыми» их отношения не были никогда. С самого начала в них всыпали чересчур много человеческого участия, доброты и привязанности.

Такое за раз вырвать невозможно.

Тадеуш со своей обычной чуткостью улавливает прохладцу в поведении королевы. Это ранит его. Он не думал, что заслужил подобного обращения – напротив, ему казалось, он вёл себя так сдержанно и вежливо… наверно, недостаточно сдержанно. Но если Её Величество решает, что так надо, значит, он послушается. Тадеуш менее всего желает причинить своей королеве боль. Она и так достаточно натерпелась.

Астори изводит себя до последней степени. Идея отстраниться оказывается провальной: её тянет к Тадеушу только сильней. У Астори опускаются руки, а мысли давят на мозг, доводя почти до сумасшествия. Она пробует винить в произошедшем премьер-министра, тщетно надеясь, что хоть так ей полегчает, но напрасно – сердиться на Тадеуша невозможно, он слишком явно волнуется о ней и пытается исподволь помочь. Вскармливать беспричинную злость очень скоро становится попросту нечем, и она затухает.

Астори всё чаще хватается за сердечные капли.

И она не выдерживает. Выбрасывает белый флаг. Хватит.

Прости меня, Джей, я так больше не могу.

Астори через секретаря переносит их обычную пятничную встречу с трёх часов пополудни на семь вечера. Тадеуш удивлён и слегка встревожен, но расспрашивать не пытается. Королева решила – хорошо. Он освободит вечер и прибудет, во сколько она скажет.

Тадеуш невольно задерживается перед уходом у зеркала: приглаживает непослушные волосы, поправляет свой счастливый галстук, крепче застёгивает наручные серебряные часы. Пора. Над Метерлинком лежат осенние мерцающие сумерки; тусклыми светлячками горят звёзды, похожие на ледяные астры. Пахнет камнем и холодным морем. Стелется сизый туман.

Астори встречает его в гостиной: улыбается, позвякивая серёжками, храбрится и с неестественной бодростью заводит разговор о будущем обсуждении нового законопроекта партии «жёлтых», о суде над бунтовщиками, назначенном на следующий вторник, приглашает изумлённого Тадеуша сесть и достаёт из-под стола бутылку торика.

– Составите мне компанию?

Он не узнаёт её. Астори и сама себя не узнаёт.

– Да… да, Ваше Величество… позвольте, я открою…

Они разливают по бокалам тягучий оспинский торик трёхсотлетней выдержки, сделанный из лучших тёмных вишен; Астори откидывается в кресле, Тадеуш сидит прямо и не сводит с неё глаз.

– За что выпьем? – спрашивает она, щурясь и наматывая на палец волнистую прядь.

– За вас, – не задумавшись, отвечает Тадеуш. Астори улыбается, складки надо лбом расходятся. Плечи расслабляются.

– Нет, господин Бартон… за нас. За Эглерт. Давайте.

Они чокаются с дребезжащим звоном – рука Тадеуша дрожит. Он отпивает лишь чуть-чуть; Астори опустошает бокал, морщится и наливает себе ещё. Тадеуш беспокоится всё сильнее. Королева, очевидно, нездорова.

– Скажите, вы… вы хорошо себя чувствуете?

– О, превосходно. Благодарю. Просто… – Астори описывает бокалом полукруг, – пре-вос-ход-но. Лучше не бывает.

Тадеуш недоумённо сводит брови. Он впервые видит королеву такой… отчаявшейся, безумной и прекрасной. Астори подходит к нему, наклоняется – Тадеуш слышит сухой нежный аромат магнолии и лотоса – и берёт за руку. Он вздрагивает. Её пальцы стискивает его ладонь.

– Пойдёмте.

Ему хочется повиноваться. Ему всегда хочется ей повиноваться. Тадеуш безропотно, словно заколдованный, позволяет поднять себя и увести в дальнюю комнату, туда, где он ещё никогда не был. Он быстро догадывается, что это за место.

Королевская спальня.

У потолка висит изящная люстра, словно выточенная из слюды, окна закрывают голубые портьеры с бахромой, у одной стены – телевизор, у противоположной – кровать и два ночных столика. Астори уверенно ведёт Тадеуша за собой.

– Здесь… уютно, – говорит он наобум, потому что совершенно не представляет, что можно сказать в такой ситуации. Астори хмыкает.

– Спасибо… мы подбирали мебель с Дже… вернее, с…

Она поджимает губы и останавливается, отпускает его запястье, глотает воздух нервно и быстро. Ну вот, он опять всё испортил. Тадеуш готов рвать на себе волосы от досады. Но Астори овладевает собой в считанные секунды и оборачивается к нему всё с той же пугающе-манящей улыбкой. В глазах вспыхивают хмельным блеском золотистые крапинки.

Они пили совсем немного, да и торик алкоголя не содержит, но Тадеушу кажется, что они оба пьяны. Друг другом.

– Садитесь.

Астори мягко, но повелительно нажимает пальцами на его плечи, и Тадеуш послушно опускается на край кровати. Скрипят пружины.

– Садитесь. Вот так.

Он следит за ней озабоченно и доверчиво, не смеет пошевелиться, с покорной жадностью ловит каждое движение и вдыхает запах её духов, пока не начинает кружиться голова. Астори выпивает снова и отставляет бокал. Садится рядом. Смотрит ему в лицо долго и внимательно, словно что-то ищет. Тадеуш ждёт, не торопя, не подталкивая и не давя. Их окутывает рыхлый электрический свет, будоражащий аромат крепкого торика и лотоса с магнолией. Крышесносный коктейль. Тадеуш вглядывается в её усталое лицо и замечает каждую складку в краях упрямого рта, каждую морщинку у глаз, каждую трещинку на обветренных искусанных губах. Она так измучена.

Он осторожно касается её щеки. Астори ловит его ладонь и не отпускает.

– Свет?..

– Я выключу.

Она встаёт; пальцы Тадеуша скользят по её пальцам. Щелчок. Гаснет люстра. Рогатый серп полумесяца горит тонкой щёлочкой на иссиня-чёрном, словно разрисованном углём небосводе, и ломкие лучи звёзд тают на ночном столике. Астори подходит к нему, стаскивает с руки что-то круглое и маленькое, кладёт в ящик и отворачивает стоящий на тумбочке портрет лицом к стене. Оборачивается к Тадеушу. Он видит, как молочное лунное сияние разливается на её волосах, серебря их преждевременной сединой.

Она садится ему на колени, и Тадеуш забывает, как дышать. Земля уплывает из-под ног.

– Я…

– Сиди. – Астори зарывается в его волосы пальцами, заставляет откинуть голову назад, и Тадеуш жмурится, болезненно ярко ощущая, как она гладит мочки ушей и чешет ему затылок. Он притягивает её к себе. Дотрагивается до плеч, спины, шеи. Астори наклоняется, и их носы сталкиваются. Тадеуш чувствует, как она улыбается в темноте, и улыбается в ответ. Астори тихо смеётся ему в ухо, пока он расстёгивает ей рубашку, и одновременно ловко развязывает галстук, стягивая его пиджак с левого плеча. Тадеуш целует её в подбородок.

Астори ловит его лицо в ладони и проводит носом по виску. Тадеуша дурманит запах лотоса и магнолии, Астори охмеляет мирт и верба; она лихорадочно целует его, пока он мнёт ткань её юбки и пытается одновременно справиться с пуговицами рубашки, потом отбрасывает на пол галстук и обнимает за шею. Они целуются до головокружения. Губы Тадеуша ласково касаются её ключиц и ямочки между шеей и плечом. Астори наконец справляется с пиджаком и отшвыривает его в сторону. Они смотрят друг на друга, едва различая в полумраке очертания лиц, но видят: по памяти и губами – на ощупь.

Астори наваливается на Тадеуша всем телом, он падает на кровать, робко взвизгивающую пружинами, и утягивает её за собой. Они лежат, чувствуя, как идеально сошлись их губы – изгиб в изгиб, как два кусочка паззла, – как тесно переплетены руки – не разомкнуть, не отнять, не отвести, – как смешиваются два дыхания и два сердцебиения в единый ритм жизни. И отчего-то им совершенно ясно, что они – лучшее, что у них есть. И опять – губы к губам, кожа к коже, сердце к сердцу… они вместе. Рядом.