Текст книги "Стон (СИ)"

Автор книги: lina.ribackova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Но что такое Джеймс? Даже не Санти.

Санти наверняка не один (у малыша Эдуарда при виде него едва не полопались губы, растянутые в совершенно сумасшедшей улыбке), но Сада это не волновало – мальчишку всегда можно вышвырнуть за порог.

Он взялся за ручку, но вдруг замер, резко, словно обжегшись, отдернув пальцы. Остановил его шепот – прерывистый, страстный, полный восторга. Эдди признавался в любви…

Впервые Садерс подслушивал чужое наслаждение. Сидя на корточках, привалившись спиной к закрытой двери, он едва не плакал, оглушенный тихим бредовым лепетом ошалевшего от счастья мальчишки и довольным рыком приближающегося к оргазму Санти. Его утробные выкрики остро и больно вколачивались в виски.

«О, боже, боже, боже! Мой мальчик… мой сладкий сахар… мой солнечный… мой родной… О, боже, боже…»

Санти был счастлив. Он соскучился по своему щеночку, и брал его сейчас, упиваясь нежным поскуливанием, шепотом, слюнявыми поцелуями. Он был любим и, о, боже, боже, боже , конечно, любил.

Но не его.

Его никто не любил. Давно. Так давно, что он успел позабыть, каково это – быть для кого-то единственным. Ди? Ди… Нежный, страстный, верный. Но и он собирался бросить – сбежать, уехать, забыть.

Предатель. Все предатели.

Все.

Сад тяжело поднялся и, набычившись, уставился в центр двери.

– Суки. Спрятались. Ебутся в моём доме. Суки…

На дверь обрушился мощный удар, но там, среди стонов и всхлипов, на него не обратили внимания.

Слепо натыкаясь на углы и стены, он почти бежал в сторону спальни – хотелось поскорее уснуть, завершив, наконец, этот осточертевший, полный противоречий день, хотелось скрыться от собственной ненужности никому. Дышать было трудно, словно стены дома незаметно сдвигались в попытке выдавить его бесполезное тело из насыщенного любовной истомой пространства. Как помеху. Как воспалившуюся занозу. А ведь он любил этот дом не меньше, чем дом Бонне и Лорены, не меньше, чем жалкую лачугу на берегу Средиземного моря, где неистребимый запах рыбы казался когда-то единственно правильным из всех существующих и по-настоящему родным.

Спальня выглядела как никогда пустой и необъятной.

*

Он лежит на спине, безмятежно прикрыв глаза, и радуется теплой тяжести, примостившейся на мирно стучащем сердце. Как же хочется провести ладонью по растрепанным, шелковистым прядям: пригладить их, расчесать, пропуская сквозь пальцы, а потом легонько подуть на лоб, потревожив кольца кудрей. Утром Шерлок обязательно будет ворчать, что похож на дикобраза, что Сад роется в его волосах, превращая бедную голову бедного Шерлока в воронье гнездо. Пусть ворчит. Невозможно удержаться от желания окунуться в это влажное, густое безумие, особенно, когда его обладатель дрожит и постанывает, глубоко насаживаясь ртом на готовый прорваться член.

Шерлок спит на его груди, прилипнув горячей щекой к соску, и это самое восхитительное, что может испытать человек, сходящий с ума от любви. Проснись, мой мальчик, обхвати его губами, и я вскормлю тебя своею любовью. Но Шерлок, замученный ласками, крепко спит, и сейчас его не разбудишь и пушкой. Согретая грудь осторожно вздымается – Сад дышит тихо-тихо, чтобы не потревожить, хотя знает, что это напрасная предосторожность: слишком Шерлок устал. В спальне тепло, пахнет потом и сексом, и ноздри нервно трепещут – тончайшие ароматы, самые лучшие в мире. Скоро и сам он уснет – тоже устал. Развратный мальчишка сегодня был ненасытен: опустошил за ужином почти две бутылки Chateau Pavie, и красное вино взбудоражило его и без того сумасшедшую кровь. Как он целовал его, как вскрикивал, проникая глубоко и сильно! Напился, чертов засранец, и заездил старого Сада. Любимый…

Этот день они провели в Лондоне – Шерлок соскучился, и потому безжалостно гонял выбивающегося из сил немолодого уже мужчину по незнакомым улочкам и переулочкам, загнав в итоге, как гончая зайца, только один раз позволив перекусить в какой-то дрянной забегаловке и выпить пару чашек дерьмового кофе.

Оба страшно устали, и в машине клевали носом. Но на половине пути Шерлок взбодрился, растормошив почти уснувшего Сада, и сделал отчаянно-смелый минет, от которого тот едва не подох, так это было невероятно. Чувственно. До боли сладко. Они долго целовались, и вкус семени, смешанного со слюной, кружил Садерсу голову. Потом Шерлок снова дремал, согнув в коленях длиннющие ноги и мирно пристроив затылок в приятно опустошенном паху любовника. Когда машину потряхивало, голова беспомощно качалась из стороны в сторону, и волосы мягкой волной накрывали бедра. Душа Сада обмирала от нежности и любви.

А дома…

Дома стало ещё лучше.

Сейчас Шерлок спит, прилипнув горячей щекой к соску. Сада обволакивает умиротворяющая нега и, пристроив ладонь на плече своего мальчика, он медленно погружается в сон.

Ветер за окном негромко шумит и поёт…***

Картина счастливой жизни была настолько реальна, что никогда не произнесенные Шерлоком слова отчетливо прозвучали – совсем близко, возле самого уха. Губы обожгли мочку, и в своей непридуманной жизни Сад глупо улыбнулся и прошептал в ответ: «И я люблю тебя, мальчик мой. Так люблю…»

И всё это ты решил у меня отобрать?! Захапать моё, попользоваться моим? Так я тебе и отдал, бродяга! Жалкий урод! Гнида, ничтожество, мразь. Откуда ты взялся?! Кто ты такой, чтобы поселиться на Бейкер-стрит?!

Задремал он только под утро, устав от грызущего сердце бешенства, сраженный глубоким, но очень коротким сном. Когда глаза его распахнулись, за окном был всё тот же невеселый рассвет.

Ждать он больше не мог. Ни одной секунды.

Наскоро ополоснувшись, поспешно направился в гардеробную. Натянул джинсы, футболку, теплый свитер, дернул с плечиков куртку и вышел, громыхнув резко захлопнутой дверью.

Растолкав свернувшегося уютным клубочком Джеймса, отрывисто бросил:

– Поднимайся. Кофе, покрепче. Завтракать я не буду, но ты можешь перекусить. Выгони джип, да прогрей получше – я мёрзну… Кстати, теперь он твой. Можешь трахаться с ним день и ночь. Денег тоже дам. Много. Чемодан не забудь. Через сорок минут отправляемся.

– В Лондон?

– Да.

*

Санти он позвонил с дороги. Сонный, по-домашнему расслабленный голос мгновенно вывел его из себя: внутри вновь тонко зазвенела почти усмиренная злоба. Неплохо Рута устроился под его крылом: воркует со своим сосунком, сопли ему счастливые утирает, облизывает задницу, поёт колыбельную, как будто именно это и есть его основное предназначение, главное дело жизни, как будто Садерс Ремитус всего лишь заботливый дядюшка, по-свойски приютивший в своем доме и его, и его ебливую «девку».

Ну уж нет, славный мой Сан! Придется напомнить, с кем ты имеешь дело, и за что тебе так повезло.

– Спишь? Не слишком ли долго и не слишком ли сладко?

Голос спокоен и добродушен, но у сидящего за рулем Джима холодеют пальцы – он хорошо знает и этот голос, и этот тон.

Санти знал их не хуже.

– Я… Прости, Сад. Я… Кажется, я проспал.

– Господин Ремитус, если ты забыл. И, да, ты проспал.

– Слушаю вас, господин Ремитус.

Садерс долго и тяжело молчал, наслаждаясь нарастающей паникой недоумка, зарвавшегося и забывшего своё место. Он, конечно же, понимал, что сейчас пристрастен, что именно Санти всегда был его правой рукой, надежным плечом, доверенным лицом и прочая, прочая, прочая. Эпитеты затасканные, но характеризующие Сантино Руту как нельзя лучше. И недоумком его назвать тоже несправедливо. Но ревнивая зависть к чужому счастью плохо уживается со справедливостью. Подслушанные ночные стенания («о, боже, боже, боже») он не забыл, висок они ему прострелили изрядно.

– Надеюсь, этот бездельник не высосал тебе все мозги.

– Сад… Господин…

– Заткнись и слушай.

*

Просыпающийся Лондон был чист и прекрасен, несмотря на ветер, несмотря на скопление хмурых туч.

Высаживая Садерса у дверей, Джеймс тихо спросил: – Ты точно не хочешь, чтобы я остался?

– Я точно убью тебя, если ты останешься. Чек не потеряй. Он сделает тебя по-настоящему счастливым. И свободным.

***

Если бы Садерс никогда не подозревал о существовании любви, он узнал бы её безошибочно в том до смешного нелепом танце, что сейчас перед ним исполнялся: оба вскочили с дивана и принялись бестолково топтаться на месте. Сталкиваясь плечами, наступая на ноги, отпихивая локтями и бедрами, делая другие, столь же нелепые вещи, они закрывали друг друга собой, защищая свои дорогие сердцу сокровища.

От него.

От противника.

От врага.

И не было в жизни Садерса Ремитуса минуты ужаснее…

Любовь преследовала. Ухмылялась, кривлялась, глумливо гримасничала: я вечно юная и прекрасная, я живая. Попробуй возьми.

– Здравствуй, Шерлок.

*amante – любовник

**Bastare! – хватит, с меня достаточно

***эта мечта – небольшой бонус для тех, кому пейринг Садерс/Шерлок показался неожиданно интересным, а такие читатели есть, я знаю)

========== Глава 37 Три – это два и один ==========

Улыбка рождалась в кровавых муках, раздирая большую и малую скуловые мышцы, корёжа лицо, истончая готовую лопнуть кожу и грозя превратить её в рваные лоскуты. Садерс Ремитус «терял лицо», а такая потеря была позорна и поэтому недопустима. Ему вполне достаточно знать самому, что от прежнего жестокосердного гордеца мало чего осталось, во всяком случае, если говорить о любви, которую когда-то он снисходительно презирал, а теперь ненавидел люто, видя в ней лютого врага, и о Шерлоке, от которого всё ещё был без ума.

Но об этом совсем необязательно знать Шерлоку, и уж тем более – этому.

Этот наверняка наслышан о нём в подробностях и хорошо понимает, что за страшный монстр сейчас перед ним возник. А у монстра того и гляди потечет из глаз: и любовь потечет, и боль, и безрассудная, дикая ревность.

Садерс очень давно не делал простой, незамысловатой вещицы: не проливал горьких слез. Он никогда не страдал – не видел причины. Лишь смерть, сначала обожаемой матери, затем славного толстяка Бонне, выдернула его из привычного состояния холодной целеустремленности и довольства собой. Но и тогда скупую едкую влагу, дрожащую под его ресницами и никак не желающую просочиться, едва ли можно было назвать слезами. Злость на несправедливо устроенный, примитивный мирок, в который его угораздило вляпаться, вмиг перекрыла спасительные каналы, несущие хоть какое-то облегчение раненому горем сердцу, и теперь, когда оно начинало дрожать и гореть, лишь короткие спазмы сухо сжимали горло, и звуки, что оно при этом рождало, больше напоминали звериный рык, чем человеческое рыдание.

Стоя напротив ошеломленной парочки, он проклинал свою слабость.

Немного же тебе надо, чтобы расклеиться, un buono a nulla! * Падаешь все ниже и ниже. Разыгравшемуся перед тобой водевилю только сморкающегося в платок чудовища не достаёт.

– Вы отдавите друг другу ноги, господа. – Садерс продолжал рвать улыбкой свой рот – нещадно, упрямо, настойчиво, наперекор вскипающим озерцам слёз, обильно наполнившим дно его пересохших глазниц. – Может быть, остановитесь? От вашей ритуальной пляски в глазах рябит, даже мой натренированный вестибулярный аппарат не в силах её стерпеть.

Оба «танцора» замерли, но замерли отвратительно близко друг к другу, и от мощного прилива бешенства у Сада закололо в груди: почему сам он не может, не имеет права встать вот так: касаясь плечом, в дюйме от невыносимо прекрасных губ и глаз?!

Фланелевая рубашка, мягкие брюки, растянутые и вздувшиеся на коленях симпатичными, очень домашними пузырями… Он так соскучился по своему мальчику, по аромату его волос, по теплу его дыхания! И так от него далек. Выброшен на пустынную, холодную орбиту Земли нелюбовью и брезгливым презрением.

А этот, смотри-ка, пристроился, и, кажется, даже вцепился пальцами… Да, совершенно верно – вцепился! Стиснул своей мерзкой клешней запястье, и теперь на тонкой, нежной коже непременно останется след.

Садерс шагнул вперёд, и этот, отпустив наконец руку Шерлока, тоже двинул навстречу: мгновенно сгруппировался, даже на глаз став каменно-твердым.

Неплохо, неплохо…

– Уходите.

Что такое?!

Он уже считает возможным распоряжаться в этом доме?! Шерлок угрюмо молчит, как видно, раздосадованный их нелепыми телодвижениями, а выскочка все никак не уймётся: петушится, выпятив грудь и сверкая глазами.

«Уходите»? Кому он это говорит?! Он хотя бы осознает, садовое пугало, в какое дерьмо занесла его шутница-судьба? Что ж, это даже интересно.

Слёзы выкипели, и на смену плаксивой слабости и бешенству, жарко дымящемуся в груди, пришло веселое, вкусное изумление с легкой приправой азарта.

*

Час назад, слепо уставившись в непроницаемое стекло, за которым пробегала чуждая ему жизнь лондонских пригородов, он ни в чем не был уверен, кроме адского по силе желания взглянуть на свою обожаемую проблему. Сомнения нещадно терзали душу: надо ли ехать; есть ли в этой встрече хоть капля смысла; что она принесёт, кроме очередной порции боли и унижения; не отменить ли принятого решения, позвонив и приказав Санти немедленно подъехать и ждать у входа в центральный офис. К чертовой матери весь этот мутный любовный бред! Хватит! Накопилась масса неотложных и важных дел: разрывается сотовый; секретарь стонет, с головой зарывшись в бумагах; деловые партнеры вежливо и деликатно спрашивают о здоровье…

Противоречия истерзали Садерса не меньше любви. Его ежеминутно кидало из крайности в крайность, и к дверям с номером 221В он подходил на негнущихся, деревянных ногах, готовый повернуть назад в любую минуту.

*

Джеймс достаточно долго не уезжал, насмешливо наблюдая малодушное замешательство всесильного господина Ремитуса, топтавшегося на мостовой с видом жалкого разносчика пиццы, и оставляя ему крохотный шанс развернуться, сесть на заднее сидение теперь уже его, Джеймса, роскошного джипа, плюнуть на чертову дверь и по-настоящему начать всё сначала. Не уезжал достаточно долго для того, чтобы даже успеть задуматься. Он был уже почти готов повременить со своей новой жизнью, а то и вовсе от неё отказаться. На черта ему эта свобода? Что он с ней будет делать? Что он умеет, кроме почти акробатического подмахивания и быстрого счета купюр? Сад сейчас так трогательно напряжен, так сексуален в своей черной куртке и джинсах – таких охуенно тугих, что его внушительные причиндалы вырисовываются как на ладони, и так и манят, так и просятся в рот… Красивый мужчина. Мощный. И какая, собственно, ему, Джеймсу, разница, чей член протолкнется в его растраханный зад и доведет до бешеного оргазма. А член Садерса – ещё та конфетка. Слаще он пока не пробовал. Если, конечно, не брать во внимание красавчика Ди, которого, к сожалению, уже не вернешь, и которому не отсосешь…

Да и привык он к нему за эти годы.

Но Садерс перестал переступать с ноги на ногу и, резко обернувшись, так зыркнул, так глазами сверкнул, что в движке закипело масло.

Отрезвил мгновенно, так, как только он и умел.

Ну и хуй с тобой… Вылизывай своей шлюхе зад.

Ключик с готовностью повернулся в замочке, и красавец-джип плавно, с достоинством тронулся с места.

Прощай, старичок. Пропади ты пропадом.

*

Теперь сомнения отступили. Не настолько он, оказывается, слаб, чтобы так просто сложить оружие.

Мальчик мой, ты просто вынуждаешь вступить в игру. Неужели не понял ещё, что я никому тебя не отдам? Ты выстраданная добыча, Шерлок; ты первый и последний, кого Садерс Ремитус умолял, чьи руки целовал, как безумный. А этот…

Что за жалкая тень маячит возле моих ног? Кто говорит мне смелое «уходите»?

– Почему?

Простой вопрос смутил приготовившегося к броску супермена, а сам Садерс искренним удивлением, непониманием происходящего на время сбил его с толку и обезоружил.

В самом деле: пришел человек в гости, а его гонят за дверь. Почему?

– Кажется, лично вас я ничем не обидел, Джон. Может быть, на правах хозяина предложите мне чашечку кофе? Шерлок никогда этого не делает. Удивительно негостеприимное создание наш Шерлок! Кстати, в отличие от меня. И если вы вдруг… когда-нибудь, случайно… окажетесь в моём доме, вы убедитесь в справедливости этих слов.

– Прекрати кривляться, Сад. Смотреть противно на твои жалкие потуги выглядеть человеком.

Глухой рокочущий голос обрушился на нервные окончания ледяным штормом: мгновенно лишил опоры, отшвырнул назад – в бесприютный, студеный космос, и слёзные железы снова ринулись в бой, гоня по каналам выжигающую всё на своём пути кислоту. И это было неимоверно больно.

Голос, голос, голос…

Этот голос, будь он проклят, наговорил так много обидного; столько раз насмешливо разрушал очередную иллюзию, задавал вопросы, на которые страшно было ответить даже себе самому. Этот голос сводил Сада с ума скупым, еле слышным «ахх…», когда почти невменяемый, выбитый из старательно взращенной скорлупы безразличия Шерлок выгибался под ним, кончая и вжимаясь мокрым членом в живот. Но даже за призрачно-тихий возглас, срывающийся с равнодушных губ бесконтрольно, помимо воли, за возглас, о котором Шерлок потом, конечно же, отчаянно сожалел, Сад бывал благодарен.

Противоречия накинулись как стая степных гиен: разорвать, разорвать, разорвать.

Надо уходить. Бежать! Немедленно. Пока не выкатилась гигантская черная капля, пока лицо не начало деформироваться в маску вечно страдающего Пьеро.

Он сделал всё, что хотел. Бродяга оказался не таким уж и безнадежным: судя по мрачной тени, накрывшей его никакое лицо, сразу понял, о чем толковал ему гость. Да и Шерлока затрясло очень заметно.

Но закрепить сказанное не помешает.

– Спасибо за кофе, рыцарь Джон, но – дела, дела… Да и ваша принцесса сегодня не в духе, мне лучше уйти. Берегите её. Берегите всех своих принцесс – они ломаются так легко. Тростиночки…

Шерлок резко дёрнулся в его сторону, неловко взмахнув руками, – тонкая длинная кукла, с которой он никак не может всласть наиграться.

И не может обнять. Хоть плачь.

Этот мягко, но властно сжал ладонями фланелевые предплечья – не надо, остановись. И Шерлок ему подчинился: сразу же развернулся и сел на диван.

Он и в постели такой покорный?

Бежать, бежать, пока не сорвался на безобразный вопль то ли ярости, то ли муки. Сердце Садерса жалобно ныло и трепыхалось – бедная, живая птичка, заключенная в костяную ловушку.

На пороге он не выдержал, оглянулся.

– Я человек, Шерлок, и, если это тебя хоть немного утешит, если вернёт краску твоим чересчур бледным щекам, я измучен тобой. Смертельно. Постарайся больше не попадаться мне на глаза.

И посмотрел на Джона.

– До скорой встречи, отважный рыцарь.

*

Сада трясло от стыда и злости.

«Он был прав – я дешёвка. Что за пошлятину нёс я сейчас?! Отважный рыцарь… Принцесса… Монолог шута! Что со мной?! Господи, что?! Жизнь ускользает из рук. Всё рушится. За какие-то полгода ничего не осталось – ни сил, ни желаний. Одна лишь усталость. Неужели конец? Мне конец?! Ну уж нет! – Садерс с грохотом захлопнул входную дверь и яростно сплюнул на мостовую. – Я Ад взорву, если понадобится. И сил хватит, и желание будет. Все под контролем. Все под контролем. Всё под контролем…»

Ледяной ветер едва не сшиб его с ног, и Сад пожалел, что в спешке не захватил перчаток и шарфа. Впервые за многие годы он оказался на улице Лондона совершенно один: ни теплого салона автомобиля, ни чашечки кофе, налитой из туго закрученного термоса и переданной заботливой рукой Сантино. Или Джеймса. Или Ди…

Но Ди умер… Умер красивый, ласковый Габриэль. Ангел с мягкими каштановыми кудрями. Чем милее локоны этой продажной сучки? Чем слаще губы? Чем?! И почему так плавится, так стонет от счастья и боли тело, окунаясь в его тепло и запах? Почему так сладко у него между ног? Чертова жизнь.

Джеймс…

Джеймс давно уже далеко, рванул так, что только пятки сверкнули: не видеть, не слышать, не знать. Забыть. И тоже начать сначала. Он-то, в отличие от самого Сада, точно начнет, не мучась долбанными противоречиями: глаза его пылали, руки, плавно поворачивающие руль, подрагивали – на волю, на волю! Молодой, красивый, дерзкий. Теперь ещё и богатый. Столько перед ним жизни! Бери, пробуй на вкус, отламывай нескромный кусок и глотай, запивая пьяным потоком ветра. Джимми не растеряется. Если, конечно, снова не присосется к кому-нибудь по привычке. К какому-нибудь старому извращенцу или одинокой увядающей леди, которая за очень большие деньги будет слюняво лакомиться его гладким членом, позабыв, что, во-первых, она все-таки леди, а во-вторых, что он годится ей в сыновья…

Ну, это уж его дело.

Итак, Ди умер, Джеймс умчался в новую жизнь, а Санти… К черту сомнения! У Санти своя задача, и если бродяга не настолько туп, как выглядит, с этой задачей Рута справится быстро. О, у бродяги очень мощные стимулы: все его драгоценнейшие принцессы. Да, принцессы, черт бы их всех побрал! В особенности одна – строптивая, упрямая и прекрасная. И ею он, как оказалось, по-хозяйски владеет.

Бредя наугад по улице, продрогнув до костей и пряча покрасневший нос в невысокий воротник элегантной куртки, Садерс думал о себе с издевательской жалостью: начал сначала…

Уже через час он окоченел до отвратительного зубовного клацанья. Ветер усилился, и ни легкая куртка, ни довольно плотный свитер не спасали от нахально затекающих под одежду ледяных струй. Но Садерс упрямо тащился вперед, не останавливаясь даже на полминуты, хотя уже два небольших симпатичных ресторанчика призывно дохнули сытными ароматами и подмигнули тепло освещенными окнами.

Это был его выбор – провести в Лондоне день. Провести именно так: без посторонних глаз, только он и город. Нашел, что выбрать, старый дурень… Чего он ждал от Лондона, который теперь ненавидел ещё сильнее? Какого откровения? Какой правды? То, что он здесь чужак, и все ему чужие до отвращения? Тоже мне, открытие…

Хватит!

Пора домой – к камину и теплому пледу. Не мальчик уже, чтобы разгуливать по насквозь продуваемым улицам в поисках давно устаревших истин. Не мальчик… Кроме того, ему предстоит весьма любопытный вечер. Сегодня господин Ремитус просто обязан произвести убийственное впечатление…

Таксист недовольно скривился, услышав адрес столь отдаленного имения, но небрежно кинутая на переднее сиденье купюра вмиг изменила выражение его лица. Он даже попытался развлечь болтовней утомленного и бледного до синевы пассажира, по его мнению, как никто нуждающегося в человеческом участии и добром слове, но встретив безжизненный, смертельно опасный взгляд, запнулся на полуслове, а потом и вовсе поднял перегородку – черт с ним, психом, пусть хоть подохнет, ему-то какое дело…

Через пять минут он засвистел какую-то незатейливую мелодию и забыл о своем неприветливом седоке.

*

Маленький дом встретил Садерса закрытыми ставнями. Только из окон кухни уютно и мягко лился приглушенный жалюзи свет.

Санти со своим влюбленным щенком…

Но Санти пил кофе один, и встретил Сада удивленно-встревоженным взглядом.

– Сад… Господин Ремитус…

– Прекрати. Что ты лепечешь, как трахнутый зомби? «Господин, господин…» Слушать противно.

Но беспокойство бывшего любовника выглядело искренним, и Садерс смягчился – все-таки Санти был предан ему всегда, да и сейчас смотрел с готовностью выполнить всё, что только потребуется.

– Свари мне кофе. Пожалуйста. Я продрог. Надеюсь, ты затопил камин?

– Конечно. Давно уже. Добавить в кофе капельку бренди?

– Да, неплохо бы. И вот что… – Садерс посмотрел на часы. – Сейчас три с четвертью. Увези-ка своего малыша в Лондон, пусть позабавится. Да и под ногами не будет путаться. Мне необходим покой.

– Всё остается в силе?

– Да.

Санти помог ему снять заиндевевшую куртку и на миг прижался широкой грудью к плечу.

– Сад… Почему ты не позвонил? Я бы сразу примчался.

– Знаю. Но вечером тебе ехать. За ним.

– Сад… Может быть, ты…

– Что?

По лицу Санти пробегали неясные тени.

Сомнения? Противоречия? И у него тоже? Хм…

Сад усмехнулся.

– Не напрягайся: никто не собирается его убивать. Он – гость, только и всего. И гость дорогой , между прочим.

– Как знаешь. А может быть… – Рута отчаянно тряхнул головой. – Уедем к чертовой матери из этой мокрой дыры, Сад! В Италии сейчас так красиво! Тепло. Солнечно. Всю ночь будем пить сладкое Монтепульчано**, есть жареное мясо. Помнишь, когда-то…

– Не помню. И знаешь – уезжай прямо сейчас. Пообедайте где-нибудь, сними хороший номер в отеле. А лучше сразу отправляйтесь в «Ритц», пусть твой щенок хоть раз кончит на роскошной постели моего персонального люкса. Когда ещё ему выпадет подобное счастье… Я позвоню.

Санти на секунду поджал губы – обиженно и горько.

– Не надо. Я найду, где его пристроить.

– Как знаешь. Всё, иди. Я сам приготовлю кофе.

Он принял душ и, закутавшись в теплый халат, поспешил на кухню – очень хотелось кофе, да и бренди в него можно плеснуть не капельку.

Включил кофеварку, задернул плотные шторы и тяжело опустился на стул, смиренно сложив перед собою руки и переплетя красивые смуглые пальцы.

Один…

***

Дверной проем давно опустел, а Джон всё ещё продолжал стоять, уставившись в пустоту. Ступор не отпускал: слишком живым, слишком реальным выглядел враг. На тех нескольких фото, что обнаружил Шерлок в сети и нехотя ему показал, Садерс Ремитус казался всего лишь актером, не слишком талантливо играющим добросовестно вызубренную, но уже набившую оскомину роль: всегда натянуто-улыбчив и неестественно счастлив. Придуманный образ, придуманная жизнь.

Пять минут назад комнату покинул мужчина из плоти и крови: утомленный, грустный, красивый. Но при этом вполне настоящий и даже обыкновенный: джинсы, теплый свитер, ботинки на толстой подошве… Ни сатанинских рогов, ни изрыгающей пламя пасти. Вышел пройтись, и был загнан промозглой погодой в первый попавшийся знакомый дом – немного согреться, выпить чашку горячего кофейку и поболтать о пустяках.

Немолодой, явно многое в жизни повидавший, с неподдельной болью в глазах…

И лишь чуткое сердце Джона да животная интуиция, выводившая его из кипящей круговерти войны и позволяющая оставаться в живых, сразу же подала четкий сигнал: опасно. Очень опасно. На этот раз можно не выжить.

Тягучую паузу разорвал голос Шерлока – насмешливый, злой: – Он очаровал тебя, да? Так я и думал. Ядовитая сладость порока.

Джон резко обернулся.

– Что?

***

Сегодня они проснулись рано и вышли в кухню один за другим, удивившись и порадовавшись такому неожиданному и редкому совпадению. Обычно Шерлок поднимался гораздо позже: Джон успевал и кофе выпить два раза, и перекусить, и соскучиться до нетерпеливого зуда в сердце.

Но, почувствовав, наконец, защищенность, Шерлок все последние дни отсыпался, и с постели поднимался не раньше десяти, явно наслаждаясь позабытым чувством покоя.

Сегодня они проснулись рано… Предчувствие?

Не было никакого предчувствия – была только радость…

– Чем займемся? – Джон налил кофе в оранжевую кружку.

– Не знаю, – лениво отозвался Шерлок. – Что за окном?

– Ветер.

– Не люблю ветер…

– Потому что он превращает твои кудри в… в…

– … в черт знает что, – подсказал Шерлок. – Но не поэтому. Ветер меня раздражает в принципе, как явление природы. Джон, я умираю с голоду.

– Я – тоже. Сейчас что-нибудь придумаю.

Они плотно позавтракали «придуманными» Джоном сэндвичами, щедро заполненными соусом, ветчиной, сыром, помидорами и латуком.

– Джон… – Шерлок слегка замялся и взглянул исподлобья. – Я знаю – Майк тебе не очень понравился…

Джон удивленно вскинул брови.

– С чего ты взял?

– Я не слепой.

– Ты ошибаешься, Шерлок. Твой брат мне…

– Не лукавь. Он производит странное впечатление. Но, между прочим, твой друг Грегори от него без ума.

– Мой друг? – Джон снова удивился. – Когда это инспектор успел стать мне другом? Я видел его пару раз.

– Для таких вещей достаточно и одного раза, – возразил Шерлок. – Вы с ним идеально совпали.

– Надеюсь, ты не ревнуешь, – Джон усмехнулся, а сам взволнованно задержал дыхание: или ревнуешь?

– Вот ещё, – фыркнул Шерлок. – К тому же, твой Лестрейд тайно влюблен в моего брата. Кажется…

– Что-о? Ты шутишь?

– Вовсе нет. Что в этом удивительного? Для англичанина однополая любовь – нормальное явление. Так уж мы устроены.

– Все так устроены. Я вот не англичанин…

– И?

Джон усердно захлопотал возле кофеварки. После того откровенного разговора, не оставившего между ними ни одной тайны, тема отношений стала негласно запретной, нежные взгляды и вздохи – недопустимыми, и Джон не представлял, как быть дальше, и что делать со своим окаянным чувством, готовым проломить грудную клетку и заполнить собой весь мир.

– Ещё кофе?

– Не откажусь.

– Так что ты хотел сказать о Майкрофте, кроме того, что он, по твоему мнению, не слишком мне симпатичен?

Шерлок потянулся, еле слышно хрустнув суставами.

– Съездим к нему? Он будет рад.

– Я не против, – быстро отозвался Джон, а про себя подумал: «Но только ради тебя».

Майкрофт Холмс… Сама безупречность, сама учтивость, но учтивость холодная, если не сказать, снисходительно-холодная: нуте-с, кто это тут у нас? Полюбить столь идеального сложно, а учитывая всё, что Джон думал на его счет – почти невозможно. Такая власть, такие возможности, и не понять, не увидеть, не вычислить, в каком жутком дерьме, в каком ужасе тонет его несчастный брат! Ослеплен довольством? Слишком сыт, чтобы понять голодного? Непостижимо!

Джон терпеливо искал ему оправданий, и пока их не находил… Но, к слову сказать, он ещё плохо знал человека, которого поклялся полюбить несмотря ни на что. Поживем – увидим… Побывать в его доме, взглянуть на него в другой обстановке – не самая плохая идея. Да и Грегори Лестрейд, симпатия к которому не требовала проверки временем и возникла с первого взгляда, вряд ли ошибается на его счет: он-то уж точно тертый-перетертый калач, разбирается в людях. Надо же, влюблен… Тоже влюблен.

Джон сел за стол, поставив перед Шерлоком окутанную ароматным паром кружку.

– Пей.

– Спасибо, – кивнул тот и спросил, коснувшись руки холодными пальцами. – Так я позвоню?

По телу пронеслось обжигающее пламя и сосредоточилось на щеках и шее.

– Звони. И надень что-нибудь теплое. Руки, как лед. Эти твои тонкие майки… Хочешь, принесу свою рубашку?

– Хочу.

…Застегнутый на все пуговицы Шерлок придирчиво оглядывал себя с головы до ног.

– Выгляжу… странно.

– Мне нравится, – улыбнулся Джон.

– Мне тоже. Черт, до чего надоел этот холод!

– Потерпи. Вот увидишь – скоро обязательно потеплеет. То, что неизбежно, так или иначе приходит.

– О чем это ты? – пробормотал Шерлок, старательно вытягивая коротковатые рукава рубашки.

– О лете. Не тяни их, бесполезно, – Джон улыбнулся. – Не забывай, что она – моя. Когда Майкрофт нас ждет?

– К обеду. Вот что. Заглянем-ка на сайт кондитерского искусства, выберем самый лучший в Лондоне торт. И не забудем про марципаны. Майки будет по-настоящему счастлив, хотя непременно сморщится при виде шедевров кулинарии. Тонкому политику не по статусу быть банальным пожирателем сладостей.