Текст книги "Стон (СИ)"

Автор книги: lina.ribackova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Заклинаю тебя…

– Да. Я подумаю и позвоню.

И всё выглядело так, будто Шерлоку Холмсу необходимо получить на это чье-то милостивое разрешение.

Майкрофт ушел от него с тяжелым сердцем, не зная, как дальше быть.

*

Итак, всё было напрасно. Его искрометная кровавая пьеса оказалась провальной. Стокгольмский синдром – полная чушь! Как бы сладко он ни кончал, как бы ни метался на шелковых простынях, ничего, кроме ненависти пойманного и посаженного в клетку зверя, Шерлок к нему не испытывал.

Любовь? Да-да, это очень смешно…

Когда слегка отпустило отчаяние, и вернулась способность думать, Садерс в подробностях вспомнил весь разговор. Память у него всегда была идеальной.

Как дрожал его голос! Он умолял, он готов был на всё, лишь бы тот неведомый парень, которого изумленный Эд описал, как «черт знает что», добавив при этом: «Я был уверен, что Шерлок его пошлет, а он вдруг та-а-к сильно завелся», остался нетронутым и живым. Садерс не сомневался – предложи он сейчас уехать из Лондона навсегда, уехать с ним, Садерсом, и начать новую жизнь вместе, Шерлок, не колеблясь, ответит согласием.

И это был полный провал.

Впервые Садерс не знал, что делать. Сейчас в нем страдал поверженный Рэм, которого любили все и всегда, которому стоило щелкнуть пальцами, и очередной избранник преданно льнул к его коже, млея и задыхаясь от счастья, который надеялся, что увидев его однажды, Шерлок не устоит.

Но Шерлок так и не разглядел в нем Рэма, хотя иногда, в минуты острейшей, изливающейся медовым потокам нежности, Садерс показывал ему истинное лицо. Но Шерлок видел лишь сумасшедшие от любви глаза своего тюремщика и ненавидел люто, даже тогда, когда кончал, охватывая его плечи тонкими, но удивительно сильными пальцами.

Слишком много в Шерлоке силы, слишком много. Даже сломленный, он сильнее Сада.

И уж тем более, сильнее нежного Рэма…

Очередной звонок заставил Садерса вздрогнуть.

– Что ещё? – раздраженно бросил он, прижимая телефон так крепко, что заболело ухо.

– Я очень хочу тебя видеть.

Сердце готово взорваться от переполнявшей его тоски. Как он напуган, как отчаянно борется за никчемную, глупую жизнь какого-то червяка, выползшего неизвестно откуда и сразившего его наповал. Чем? Мать твою, чем?!

– Нет. И знаешь, Шерлок, потасканная шлюха мне больше не интересна. На-до-е-ло.

Что ты скажешь на это, мой обожаемый мальчик?

О, кажется, ты потерял дар речи?

– Значит… значит теперь я свободен?

Блядь! Ты совсем нихрена не смыслишь?! Отупел от… От чего ты так отупел?!

– Свободен? Никогда. Слишком много цепей, Шерлок, слишком много…

*

Надо подняться. Размять сведенные болью мышцы, снять всё до последней нитки и смыть следы своего падения. Неожиданного. Позорного. Грязного.

Впервые тело было ему не подвластно. Что бы ни происходило с душой, как бы ни ныла, как бы ни металась она всё последнее время, тело подчинялось Джону беспрекословно: делало то, что необходимо, терпело неудобства, сырость, холод и зной, оставаясь крепким и наполненным силой.

Впервые с ним произошел настолько серьезный сбой: оно жалобно стонало, умоляя о неподвижности. Наконец-то Джон Хэмиш Ватсон получил свое первое в жизни ранение, и, видит бог, лучше бы из него вытекла и впиталась в землю вся кровь, чем хотя бы одна капля семени, что тонкой корочкой покрывало вновь возбужденный член.

Возбужденный, сука.

Гнилой, паскудный стояк.

Лондон встретил Джона радушно. Вывалял в грязи с головы до ног.

Остаться бы дома. Продолжать растягивать губы, приучая их к новой улыбке, вернуться в привычную, уютную серость, и попытаться найти особую красоту в этих пыльных, неброских оттенках. Уж лучше серость, чем-то багровое пламя, что несколько часов назад бушевало в его одурманенной голове.

Надо подняться.

«Он хотел ничуть не меньше, я же почувствовал это. Он так сильно меня хотел. Меня никто и никогда так не хотел. Боже, как же его трясло! Я думал, он сломает мне позвоночник – так он сжал меня перед тем, как… Нет! Забыть! Забыть немедленно и навсегда. Перед тем, как его губы… Нет! Нет! Нет!»

Джон почти скатился с кровати, потому что тело продолжало сопротивляться, потому что оно жаждало упиваться воспоминаниями – жгучими, томительными, сладкими.

Страшно было раздеться и увидеть себя – нового, чужого, помеченного мужской ладонью. Помеченного навсегда.

Ещё там, в баре, когда Он к нему повернулся с непонятным тогда и понятным теперь изумлением, мелькнула мысль: «Никогда не забуду это изумительное лицо».

А потом всё заволокло сумраком…

Голое тело не чувствовало озноба, хотя в номере было прохладно. Напротив, кожа пылала, и жаркий пот струился по ребрам и позвоночнику. Джон прикоснулся пальцами к шершавому от засохшего семени члену и застонал. Не от желания, нет. Хотя эрекция по-прежнему была в достаточной мере сильна, желания он не чувствовал. Он застонал от стыда.

И от невольной обиды.

Почему, господи?! Почему?!

Такой страсти он не знал никогда. Ничего он не знал до этого дня. Не знал, что можно с трудом удерживать сознание от одного лишь прикосновения. И умирать от сумасшедшего наслаждения, находясь ежесекундно на пике, на грани, на острие.

И дело не в том, что давно не было секса. Плевать он хотел на секс! Все дело в Нем, в этом парне. В этой потрясающей шлюхе из второсортного бара.

Голова шла кругом, отчаянно билось сердце, наполненное яростным желанием тело тянулось к стоящему рядом мужчине: прильнуть, прижаться, прирасти навеки. Отдаться – делай, что хочешь, ласкай или убивай, только не убирай от меня своей жаркой ладони, только не оставляй одного.

Джон готов был лечь на спину, бесстыдно раздвинуть ноги, расширить, растянуть себя пальцами и впустить напряженный член, что так отчаянно твердо вдавливался в его бедро, впустить глубоко и сильно; вскинуть ноги, обхватить ими гибкую талию, сжимая до боли, и отдаваться, отдаваться, отдаваться, растворяясь в собственной страсти, кричать до хрипоты, выплескивая густую сперму, кончая в его ладонь, ту самую, сумасшедшую…

И дело не в отсутствии гребаного секса.

Дело в Нем.

Надо срочно уехать. Побросать в так и не разобранную сумку грязные (грязные?!) вещи и бежать без оглядки.

…Горячие струи по капле смывали усталость, по кусочку возвращали силу. Наполненная паром душевая кабина скрывала от Джона себя самого, и это было немалым облегчением: видеть собственное тело Джон не хотел, и даже прикасаться к нему было отчаянно стыдно. Он просто стоял, обтекаемый мощным потоком, безвольно уронив отяжелевшие руки.

Обязательно надо поесть, дать мозгу возможность отвлечься на что-нибудь будничное, повседневное: чашка крепкого кофе, яичница с ветчиной, много сливочного масла и сыра.

Потом прогуляться по городу, позвонить Гарри. В конце концов, они близкие люди, и ему всё равно, с кем она живет в своем живописном лондонском пригороде. Да и насчет работы… Нет! Какая, к черту, работа? Проведать Гарри, поговорить, узнать, всё ли в порядке, и вечерним поездом – домой, в привычный, знакомый мирок, где всё так просто и так понятно.

Уехать.

Джон бродил по улицам до изнеможения, до горящих огнем ступней, до ломоты в плечах и спине. Пил много кофе. Пообедал в небольшом уютном кафе, но улицу, на которой его обнаружил, так и не запомнил, потому что не знал, где находится, да и знать этого не хотел.

Бесцельное блуждание по городу давно уже пора было прекратить. В висках стучала тысяча крошечных молоточков, словно маленькие злобные гномы в поисках неведомых Джону сокровищ вели в глубине его переутомленного мозга свою таинственную работу.

Никаких сокровищ там нет, глупые гномы… Лишь утомительная круговерть безрадостных мыслей.

Он не поехал к Гарри, и даже не позвонил. Что он ей скажет? Что может сказать? Что бездарно растратил половину своей молодости? Что ему тридцать два, а он чувствует на плечах столетнюю тяжесть? Что ошибся в выборе дела жизни, и не знает, как теперь выкарабкаться, с чего начинать? Что одинок беспросветно? Что зашел выпить в первый подвернувшийся бар и там встретил человека, добившего его окончательно?

Уехать. Немедленно. Сборы займут минут семь, не больше…

Джон остановил такси и без сил упал на сиденье, привалившись к стеклу горящим от боли виском – хоть немного остудить этот жар, унять эту боль.

Он долго стоял у дверей гостиницы, впервые за долгое время страстно мечтая о сигарете: привкус горьковатого дыма, никотиновое расслабление, легкое приятное головокружение были бы сейчас как никогда кстати.

Небо темнело, предвещая расцвеченные огнями сумерки.

«Уеду завтра».

Резко тряхнув головой и поморщившись от измучившей боли, Джон направился в сторону Ярда…

========== Глава 26 Дьяволу тоже бывает страшно ==========

Сад с трудом подавил порыв немедленно покинуть Лондон, Англию, Европу, оказавшись как можно дальше от кошмара, которому сам положил начало, и закончить который у него не хватает мужества. Бежать, не разбирая дороги, не переводя дыхание, и очнуться на том самом маленьком островке, куда страстно мечтал увезти Шерлока – залечить его раны любовью и солнцем. Уткнуться лицом в горячий чистый песок, вдавиться телом, стынущим от нелюбви, согреться, оттаять, забыв обо всем на свете. В конечном итоге, забыть можно всё. Если очень-очень постараться… А Садерс хотел забыть, жаждал забыть и освободиться от невыносимого гнета – своей безответной страсти.

Как же он ненавидел любовь! Всегда считал её глупым, пустым обманом одурманенного вожделением мозга. Тело переполнено желанием, атака гормонов становится всё безудержнее и настойчивее, кровь кипит и мощно устремляется вниз по древнейшему, но не несущему ни одной неразгаданной тайны руслу и заполняет собой накрытое шквалом похоти естество. Каменеет ствол, подрагивает округлившаяся мошонка, влажно набухают половые губы и клитор, отключаются все инстинкты, кроме одного – обладать, отдаваться, широко раздвигая ноги. И отупевший, зацикленный на первобытном совокуплении мозг дает яркий сигнал: пришла любовь.

Как же он ненавидел такую любовь! Всегда. Разбивал её вдребезги, втаптывал в пыль: бросал, прогонял, презирал, равнодушно молчал.

И она ему отомстила. Показала истинное лицо.

Вгрызлась в сердце фарфоровыми зубами и, жадно глотнув, облизала израненные поцелуями губы… Сволочь. Тварь.

Уехать хотелось так сильно, что тело потряхивало, и оно подгоняло мозг: давай, старина, устрой нам побег. Включись, выйди из своего затянувшегося оцепенения. Какая, к черту, любовь, Сад?! Перед тобой весь мир, и ты сожрешь его одним махом, выбрав самое вкусное, самое сладкое. Послаще, чем твой строптивый, затраханный Шерлок.

Шерлок, которого непременно надо увидеть.

Прямо сейчас.

Немедленно.

Для того, чтобы убедиться: шанс уехать ещё не потерян.

Убивать он уже не может – выдохся.

Да и надоело. Ничего нового: кровь, остекленевший взор, неузнаваемые черты.

Изображать дьявола тоже приелось.

Остается только позорно сбежать.

*

– Чем занимаешься?

– Собираюсь. Кого ты приготовил для меня на сегодня? Карлика с волосатым горбом? Или…

– О, Шерлок! Твои фантазии становятся всё смелее и изощреннее. Приезжай. Машина будет через десять минут.

– Да.

*

С какой готовностью он произнес это «да»! Сколько в голосе дрожи и облегчения. И… надежды?

Господи, какая тоска…

Где твое безразличие, Шерлок? Где неизменная пустота? Где высокомерное молчание? Оказывается, в твоей душе, в этой непознанной бездне, которая разверзлась передо мной так неожиданно и полностью меня поглотила, притаилось столько горячих чувств. А я-то думал, что с тобою покончено.

И из-за чего? Из-за какого-то… разговора с потрепанным жизнью неудачником, решившим налакаться дешевого пива в первом попавшемся кабаке?! Кто он?! Как посмел этот недочеловек так легко и непринужденно войти в жизнь моего любимого мальчика, при этом походя, даже не подозревая о собственном злодеянии, разбить, варварски уничтожить глубоко выстраданную, нежно взлелеянную мечту всемогущего Садерса Ремитуса?!

Он метался по гостиной, и два часа ожидания показались невыносимыми. Маленький дом замер в испуге, будто каждая вещь ощущала на себе смертельный гнет этого нетерпения. Двое бессловесных, как тени, сожителей не смели даже приблизиться, третий вез Саду любимого…

Он всегда волновался перед встречей с Шерлоком, и неразбавленный скотч помогал ему не биться в бешенстве от того, что стрелка часов замерла и, кажется, навсегда, что Шерлок снова на него даже не взглянет и будет терпеливо сносить его ласки, ненавидя каждый дюйм изголодавшегося, постылого тела. Он ждал, пил и взращивал в себе злое самодовольство: ты мой! Мой! И не вздумай ломаться.

Когда Шерлок появлялся в маленьком доме, всё исчезало. Оставалось лишь мучительное желание прижать к себе и дышать, дышать, дышать вместе с ним, потому что всё то время, пока его не было рядом, пока сам Садерс занимался бизнесом, политикой, благотворительностью или убийством, его легкие и гортань были забиты смоляной чернотой.

Сегодня, впервые за всё это время, он встречи с Шерлоком откровенно боялся.

Потому-то и замер маленький дом, будто пригнулся, будто врос фундаментом в заботливо обихоженную почву красивого, благоухающего первой зеленью сада. Когда раздалось мерное урчание автомобиля, Садерс полубезумной молнией метнулся к двери, но тут же ринулся прочь и упал в стоящее возле камина кресло, вцепившись в пустой стакан одеревеневшими пальцами и судорожно стиснув бедра.

Шерлок вошел в гостиную, и Садерс тотчас же понял – другой…

Привычна лишь изысканная оболочка: кожа, волосы, изящество жестов. А внутри – что-то громадное, неизведанное, пугающее своей новизной и силой. Такого не схватишь в охапку, впиваясь в брезгливо скривившийся рот, проникая языком в долгожданную сладость. И уж тем более не прикажешь холодно: «Раздевайся. Я буду трахать тебя прямо здесь и прямо сейчас». Такой и в самом деле может убить, не задумываясь о последствиях.

Но такого Шерлока он хотел и любил ещё больше.

Ползать у него в ногах, скулить и плакать, умолять, страстно обнимая лодыжки…

И ни капли стыда, ни капли сожаления – повержен, распят, безволен…

Ну и что?

Какой в этом позор и какая слабость?

Тобою распят. Тобою повержен. Любимый мой…

– Я тебе рад.

Голос выдал его с головой – хриплый, надтреснутый, словно непобедимый Садерс долго и громко звал кого-то на холодном ветру. Звал, не получая ответа.

Ровные брови удивленно взметнулись вверх: всё увидел, всё понял, всё вычислил.

Что ж в этом удивительного? Полгода такой неразрывной связи не прошли для них даром: оба чувствовали друг друга кожей.

И замечательно. И ни к чему теперь разыгрывать очередной спектакль из осточертевшего уже репертуара: злодей и его жертва. О, нет! Сегодня они оба – жертвы, и ещё неизвестно, кому из них хуже. Стало легко. Господи, как хорошо хотя бы на день перестать притворяться! Какая свобода! Какое облегчение! Сад приблизился к Шерлоку и робко, почти невесомо погладил красивую скулу, не в силах позволить себе более смелого прикосновения. Шерлок слегка отстранился, безжалостно разрывая даже столь невинный контакт.

Противен… Боже, как я ему противен!

Тоска разливалась внутри горячо и больно. Так больно, что впору перестать дышать, лишь бы не чувствовать этого адского жжения под кожей и эластичными, всё ещё молодыми мускулами.

– Я прошел вместе с тобою все стадии покорения, Шерлок, – надломлено выдохнул он. – Запугивал, шантажировал, соблазнял, насиловал и оскорблял, унижал и ломал, я осквернил твое невинное тело. Теперь я умоляю… Я умоляю, Шерлок, не покидай меня.

Глаза превратились в хрустальные бирюзовые льдинки.

– Разве я смею? Разве могу я позволить себе подобную вольность?

– Господи боже! Ты так силен, мой мальчик. Неужели до сих пор ты не понял, как много в тебе несгибаемой силы? Любой другой на твоем месте давно бы сидел у моих коленей, выпрашивая очередную подачку.

– Я слаб, – резко перебил его Шерлок. – Я трусливый, слабый мальчишка, которого ты легко подцепил на крючок. Полгода я корчусь на этом крючке и не вижу выхода. И хватит об этом. Зачем ты меня позвал? Что хотел рассказать?

Грубо, Шерлок, грубо. Где дипломатическая тонкость? Где выдержка? Даже не пытаешься завуалировать жгучее беспокойство. Трясёшься за шкуру любовника?

Любовника! Любовника! Любовника!

– Ничего.

Шерлок сощурился, едва сдерживая ярость разочарования.

– Значит, ты позвал меня, чтобы трахнуть? Ну так трахай, чего ты ждешь?

– Успокойся, мой мальчик. Ты неоправданно зол. Всё не так плохо.

– Неужели? Конечно, не плохо. Ведь это не ты подставляешь свой зад под чьи-то скользкие пальцы. Один из них пытался протолкнуть в меня сразу четыре. Было забавно слышать, как он пыхтит. И очень больно.

– Ты вынудил меня на подобный шаг. Зачем было оскорблять любящего тебя человека?

Шерлок потрясенно оглядел его с головы до ног. Какой неприкрытый цинизм!

– Любящего? Да ты убийца, Сад! Скажи, тебе не бывает страшно?

– Мне каждую минуту страшно, если это тебя утешит. Но, заметь, сам я никого ещё не убил.

– Дешевка! – презрительно выплюнул Шерлок.

– Ты переступаешь черту, мой мальчик. Это опасно. – Садерс усиленно гасил пламя бешенства – его частые всполохи обжигали. – Остановись. Не будем ссориться. Чем ты так непривычно взволнован?

– Я не взволнован, – отрезал Шерлок, отходя к камину.

Садерс последовал за ним и, опустившись в кресло, утомленно закрыл глаза. С трудом подавляемый гнев, недавние, полные нетерпения метания по дому лишили его всех жизненных соков: ни крови в венах, ни тепла в теле.

Этот мерзавец совсем его доконал. Убить его, что ли?

– Что ты нашел в этом убогом черве, Шерлок?

Тот резко обернулся и ярко вспыхнул точеными скулами.

Ого!

– Не понимаю, о чем ты.

– Неужели он так хорош? Чем он тебя покорил?

В глазах – смешанное с насмешкой недоумение.

Быстро взял себя в руки. Ну что ж, похвально.

– Сад, это ревность?

– Возможно.

– Ты отдавал меня всем подряд. С чего вдруг столь странная заинтересованность?

– Всем подряд… Кому? Ты вспоминаешь о них? Думаешь? Какого цвета у них глаза? Волосы? А этого, я уверен, ты хорошо запомнил. Каждую его ничтожную черточку, каждый его гребаный волосок. – И вдруг заорал, выпуская наружу сжигающую его боль: – Нет! Даже не рассчитывай на то, что он ещё хоть раз до тебя дотронется! Ты мой!

– Как ты мне надоел. – Шерлок устало опустился в соседнее кресло. – Никто до меня не дотронется, успокойся. Никто, кроме твоих извращенцев. Но… – Он глубоко вздохнул. – Но я благодарен тебе. Никогда не предполагал, что во мне столько… любви, что у меня есть близкие, ради которых стоит пойти на жертву.

– Не изображай Христа. – Садерс отвернулся к камину. – Это пошло, Шерлок. Недостойная тебя безвкусица. Выпьешь?

– Да. С удовольствием.

– Проведешь со мной ночь?

Шерлок придвинул кресло ближе к огню и удивленно взглянул.

– Ты сегодня странный. Когда ты спрашивал меня о подобном?

– А сегодня хочу спросить. Так ты проведешь эту ночь со мной?

– А если я скажу «нет»? – усмехнулся Шерлок. – Отпустишь на все четыре стороны?

Садерс промолчал и пристально взглянул в бесстрастное, непроницаемое лицо, которое, теперь-то он знал совершенно точно, тщательно скрывало за готовой в любую минуту исчезнуть маской сметающий всё на своём пути чувственный ураган. Переменчивые, живые тени окружили полные тайн глаза, на дне которых сейчас полыхали пожары; под безукоризненной кожей щек проносился огонь; губы подрагивали…

Губы.

Он целовал его в губы!

У Садерса потемнело в глазах.

Шерлок, Шерлок, неужели тебя сумел разбудить какой-то нищий, безродный бродяга?!

Отвечать не хотелось, и, поднявшись с кресла, он отошел к барному столику. Жидкий янтарь наполнил дорогое стекло, не искажающее истинный цвет и игру напитка. Садерс сделал большой, опаляющий горло глоток.

Хотя бы немного согреться.

Он вложил в руки Шерлока тонкостенный бокал, почему-то панически боясь коснуться пальцами кожи.

…Они провели у камина добрую половину ночи, и Садерс, презирая себя за глупый, иррациональный страх, всё оттягивал момент до головокружения желанной близости. Шерлок заметно устал, и, несмотря на снедающее его лихорадочное возбуждение, выглядел измученным и опустошенным. Сад прекрасно понимал, что ему не интересна эта молчаливая идиллия у камина, что он тяготится присутствием любовника и хочет поскорее покончить с вызывающим отвращение сексом, чтобы, как обычно повернувшись спиной, уснуть, в очередной раз заплатив своим телом за чью-то никчемную жизнь.

Сердце не умещалось в груди – рвалось куда-то и гулко бухало, заглушая все звуки Вселенной. Сад понимал, что находится на пределе, что достаточно маленького толчка, чтобы мир огласил его предсмертный, полный отчаянья вой.

– Устал?

– Да.

*

…На этот раз происходящее в полумраке спальни напоминало горькую и отнюдь не смешную пародию. Большой, тяжелый член Сада безжизненно и мягко застыл между бедер, так и не наполнившись пламенной кровью, так и не выделив ни одной сочной капли, хотя тело плавилось в волнах исходящего от Шерлока жара. Впервые его не трясло от похоти. Он не был окутан дурманом и вполне трезво оценивал ситуацию, несмотря на то, что руки касались стонущего любовника, сжимая, поглаживая, мастурбируя твердый, налитый возбуждением член.

Полгода он не видел его кончающим, не слизывал с пальцев густые потеки семени. Загадка была проста. Тот, о ком грезил, о ком стонал и едва не плакал сейчас любимый, распластавшись на шелковых простынях, сотворил это маленькое, но великое чудо – вернул Шерлока к жизни, отняв при этом жизнь у него, Садерса Рэмитуса. Рэма. Ромео.

И, возможно, у себя самого.

*

Заснуть он не смог.

Вздрагивающий во сне, беспокойно метущийся Шерлок был источником адских мучений. Сад не сводил слезящихся глаз с обнаженного тела, время от времени нежно поглаживая грудь и плечи, осторожно целуя ключицы.

Не получилось. Впервые. Сад не был обеспокоен, зная, что ему нечего опасаться: уже завтра он легко приведет в полуобморочное состояние одного из своих любовников. А послезавтра, если конечно ему захочется сыграть в эту омерзительную игру, на полу самого дорогого лондонского отеля отымеет какую-нибудь великосветскую шлюху, и она будет извиваться под ним своим холеным, тщательно оберегаемым телом. Забыв обо всем на свете… До кровавых полос натирая лопатки ворсом дорогого ковра… Обхватывая талию безупречно эпилированными ногами… Она будет насаживаться на каменный ствол, надежно защищенный латексом от её выделений, кончать, стискивая сокращающимся влагалищем, и хрипло выкрикивать очередную блядскую ложь о любви.

Дело не в потенции, будь она трижды проклята, и не в похоти, будь проклято все, что она привнесла в его жизнь.

То, что произошло с ним сегодня, имело очень мутный источник, и в нем Садерсу не найти просвета, не разглядеть дна.

Он проиграл. Окончательно.

Сегодня хотеть Шерлока было стыдно и страшно.

Так стыдно и так страшно, что его неутомимый «конец» болтался между ног бесполезным шлангом, не брызнув даже каплей желания, и это было унизительно до тошноты.

Что делать дальше, Садерс не знал, и не знал, как начать завтрашний день.

*

Когда первая полоска света прочертила темное небо, он поднялся, прикрыв спавшего Шерлока пледом, и покинул спальню. Руки источали едва уловимый аромат семени, и, привалившись к стене погруженной в полумрак кухни, Сад целовал свои пальцы, нежно захватывая их губами, проводя языком по мягким подушечкам, филигранно вычерчивая влажные дорожки вдоль длинной, уходящей в бесконечность, линии жизни…

Потом он сварил себе кофе и пил его мелкими глотками, равнодушно наблюдая, как зарождается новый день.

Безразличие было всеобъемлющем, отдающим могильным холодом.

Но когда в дверном проеме показался сонный, закутанный в теплый халат Шерлок, от равнодушия не осталось даже следа. Всё в Садерсе встрепенулось, потянулось к нему, как тянется к солнцу даже самая захудалая, высохшая травинка.

– Доброе утро, мой мальчик.

Шерлок подошел и обхватил ладонями его вымученно улыбающееся лицо.

От неожиданности этих объятий-тисков Сад окаменел, уставившись ошеломленным взглядом в потемневшие, грозовые глаза. В паху полыхнуло мощно, налилось, поднялось и заполнило запоздалым нетерпением тонкие домашние брюки.

«Как я смешон со своей торчащей ширинкой».

– Что с ним?

Садерс разжал похолодевшие от волнения руки. Разрывающий сердце вой подкатывал к горлу, вибрировал и дрожал, ища выхода, но он последним усилием воли снова загнал его в сердце – назад. Туда, в самую глубину.

Разнеси его в клочья, не жалко. А я между тем устало вздохну и улыбнусь снисходительно и немного печально.

– Не волнуйся, мой мальчик, твой новый знакомый жив и здоров. Вчера он весь вечер безобидно и тихо напивался в Ярде, как видно, поджидая тебя.

Шерлок вскинул руки в трагичном, до нелепости театральном жесте, запустив тонкие пальцы в беспорядочный ворох кудрей.

– Черт! Поклянись, что он жив.

– О, Боже, мой мальчик! Ты падаешь в моих глазах всё ниже. Мы же не на подмостках.

– Плевать. Клянись.

– Клянусь. Памятью прекрасной Лорены.

– Кто это?

– Моя мать. Шерлок, ты столько раз подо мной кончал, но ничего не узнал о Рэме.

Посмотрел долгим взглядом, Шерлок ушел.

========== Глава 27 Спасительное тепло ==========

Джон устал. Его тело жалобно ныло и просило пощады – каждая косточка, каждая мышца. Казалось, даже кровь замедлила бег, продвигаясь привычным путем лениво, никуда не спеша. На исходе был третий час терпеливого ожидания… неизвестно чего.

Как несдвигаемый монолит, Джон сидел на жестком сидении, покинув его только дважды: один раз, чтобы взять новую порцию пива, другой – посетить туалет. Но даже эти кратковременные отлучки заставляли его тело дрожать: вдруг он пропустит момент появления того… парня. У бара он стоял вполоборота, не замечая странных взглядов бармена, не сводя с входной двери настороженных глаз. В туалете его потряхивало от страха – он непременно его проворонит! Не с его, Джона, счастьем вот так сразу получить желаемое. Да и желание его не имело отчетливых форм, не поддавалось логике.

Он поклялся себе забыть, вычеркнуть из памяти свою позорную слабость, вырвать с корнем щемящее чувство, что поселилось в районе солнечного сплетения и не давало нормально дышать, связно думать и уж тем более искать объяснения своим противоречивым поступкам.

Какого же черта тогда он здесь выжидает?! Почему от нетерпения сводит

скулы?! О ком заходится болью его идиотское сердце?!

Красивая, пресытившаяся шлюха.

Но душа цепенеет, и кружится голова.

И крепкие руки снова сжимают его покорное тело…

Необъяснимая жажда увидеть…

Замирающее сердце – всякий раз, когда еле слышно открывается дверь…

Разочарование – нет, это снова не он…

Джон выбрал столик у двери с таким расчетом, чтобы вошедший (вошедший! вошедший!) не сразу его заметил, но чтобы барная стойка, куда тот непременно направится, просматривалась как на ладони.

Что за этим последует, думать Джон не хотел. Да и о чем можно было подумать?

На шею он ему точно не бросится.

Самоуверенный красавчик позабавился с его телом, за несколько шалых минут перевернув мир Джона Ватсона, а потом ушел в свою непонятную жизнь, где таких неудачников щелкают, как орешки, выплевывая ненужную скорлупу.

Но это было уже не важно.

Важно было на него посмотреть.

Ярд снова порадовал ненавязчивой музыкой, приглушенным светом и отсутствием гомонящей толпы. Как будто чья-то невидимая рука заботливо подготовила для их встречи идеальные декорации, убрав всё ненужное.

На этот раз статус данного заведения стал понятен Джону с первой минуты. Не было вызывающих откровений, но за столиком целовались два довольно зрелых субъекта. Да и на мерцающем зеркальными бликами пятачке преобладали однополые пары – тесно сплетенные в танце тела, горящие взгляды, сильные руки, обвивающие такие же сильные талии, обхватывающие такие же сильные плечи… Как он не заметил всего этого раньше?

А какое ему, собственно, было дело до этого гомосексуального царства… Тем более что в целом здесь довольно спокойно и даже уютно. Вполне подходящее местечко для того, чтобы выпить стаканчик-другой крепкого пива.

Если бы не он…

Джон понимал, что ожидание его совершенно напрасно, но, как и всё, имеющее привкус запрета, оно затягивало, не отпускало.

«Ещё десять минут… Ещё пять, и я ухожу… Какого дьявола, мать твою?!

Ещё две минуты…»

Без четверти двенадцать он поднялся из-за стола, проклиная собственное упрямство, чувствуя себя так, словно только что совершил самую глупую в своей жизни ошибку, и на негнущихся ногах направился к выходу, не оглядываясь назад, не замечая кривой усмешки до полусмерти уставшего Эда.

*

Заперев за собою дверь, постанывая от ломоты во всем теле, через силу стащив рубашку и джинсы, Джон тяжелым кулем рухнул на скрипнувшую кровать и провалился в глубокий, близкий к коматозному сон, напоследок втянув ноздрями едва уловимый аромат своего безумия.

Проснулся он продрогшим до самых костей: на улице похолодало, и вездесущий северный ветер проникал даже в запертое окно. Ночью он все-таки умудрился закутаться в тонкое покрывало, натянув его до самых бровей, но это не спасло от сотрясающего озноба – Джон дрожал, как лист на ветру, такой же одинокий и бесприютный.

«Что я здесь делаю? – промелькнула тоскливая мысль. – Почему не могу оторваться от этого проклятого места, от этого города, в котором всё стало до такой степени непонятно, что я успел запутаться в первый же день…»

В конце концов, у него есть Гарри, и до Уимблдона рукой подать.

Почему бы не увидеть сестру? Какая разница, с кем она делит кров? Разве сам он не задыхался в крепких мужских объятиях?

***

– Не может этого быть! – рассмеялся в трубке звонкий девичий голос, и от этого полузабытого звука затрепетало сердце. Повеяло детством, мамиными рулетами, беззаботностью и уверенностью в том, что они рождены для счастья, и оно с нетерпением ждет их за первым же поворотом.

– Привет, Гарри. Как ты?

– Да уж получше, чем ты, бродяга! – продолжала она смеяться – радостно, искренне. – Хочешь сказать, что у твоей сестрицы появится шанс дать тебе хорошую затрещину?

– Хочу.

– Когда же?

– Принимаю душ, собираюсь и еду. Говори адрес.

– И сейчас ты не шутишь? – недоверчиво переспросила она. – Ни капельки?

– Ни капельки, будь уверена. Я уже направляюсь в сторону душа.

– О, Джон… – А вот теперь Гарри, кажется, готова заплакать. – Я так по тебе соскучилась. Так много думала о тебе всё это время. Что приготовить к твоему приезду?

– Что-нибудь погорячее – в этом чертовом Лондоне я жутко продрог.

– Старый пожиратель невинных душ неприветливо встретил?

Джон смущенно откашлялся.

– Как сказать… Не очень. Кстати, Гарри (почему, черт возьми, это кстати?!) … Твоя… – он запнулся, не зная, как продолжить вопрос. – Мой приезд не нарушит твоих… ваших планов?