Текст книги "Химера (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Позволь, позволь мне, Дерек, пожалуйста... Я знаю, что нельзя. Я понимаю это...

Руки работали споро. Скоро Стайлз ловко прижался всем лицом к чужим гениталиям, которые выцарапал из белья с проворством течной самки. Член у Дерека, несмотря на бесполезное внутреннее возбуждение, был мягким; зачатки эрекции так и остались зачатками: он слишком хорошо осознавал – кто перед ним, и врожденная неприязнь к самцам не позволяла сойти с ума окончательно.

Но Стайлзу было все равно. Он жадно к крупному пенису Дерека прижимался – щекой, носом, губами... Ловил висящие яйца в свой рот и, заглатывая одно полностью, смотрел влажными глазами Дереку в лицо, считывая эмоции, впитывая каждый его вдох и выдох. Каждый... стон.

Дерек вздрогнул, распахнув глаза, которые – когда, когда же? – нежданно оказались закрытыми, так проще было представлять, что вместо мальчика на коленях стоит перед ним худая плоская девчонка. Сосет его так и не вставший пенис, тыкая острый язычок под мокрую от слюны и смазки шкурку; не морщится от солёности и легкого душка, который под конец дня всегда да появляется.

Рука, застрявшая в волосах мальчишки, так и массировала ему затылок, хотя уже давно хотелось опустить ее ниже, нашарить маленькую грудь и тискать, тискать в процессе, пока Стайлз засасывал мягкую податливую плоть Дерека себе в большой рот...

Стоном на стон эхом откликнулся и мальчик, и Дерек опомнился. Отдернул руку вместе с головой Стайлза от своих гениталий, плохо соображая и плохо слыша то, что мальчик ему сразу же начал говорить:

– Не бойся, Дерек, не переживай ты так! Я знаю, ты честный, ты хороший, и вовсе ты мной не пользуешься. Я ж узнавал про тебя – много; расспрашивал всех... Представь, что я не твой пациент, а ты не мой доктор. Что мы... можем, понимаешь? Можем делать это. Позволь, я чуточку еще тебе пососу... Мне очень нравятся члены. Мне очень нравится твой член. У тебя очень красивый член. Не бойся, дай его мне, я не скажу, я никому не скажу, Дерек...

Потом, уже поздней ночью, у Дерека был непростой с собой разговор. Не только обязывающий ему наложить строгую на себя епитимью за контакты с испорченными мальчишками, но и раскрывающий глаза на нечто другое. На мысли, которые на трезвую-то голову так ясно обрисовали сложившуюся непростую ситуацию.

Там, в кабинете, он так и не заставил себя расслабиться полностью, да и не пытался сделать это. Он позволял юному мальчику облизывать свой вялый пенис и повисшую в позорной задумчивости мошонку. Он будто под гипнозом давал себя ублажать, нисколько не наслаждаясь процессом, а лишь не смея отказать такому страстному напору. Такая страсть ужасно эгоистична и очень даже возможно – Дерек понял это только потом – отказа бы Стайлз не потерпел. А что мешало умненькому шантажисту, заставившему доктора спустить штаны и дать себя вылизывать, раскрыть свой рот еще пошире и завопить от ужаса на весь этаж, зовя на помощь ждущего у кабинета отца и проходящих мимо работников?

Как выглядел бы Дерек в этом случае?

Как минимум – случающимся со своим несовершеннолетним пациентом докторишкой, который ото всех скрывал, что гей; как максимум – отменным педофилом с внушительным стажем, который, пользуясь своим положением, насилует мальчишек в рот.

Стайлз мог заорать. Но он не сделал этого. Потому что размягченный Дерек, облизанный между ног, согласно кивал на все головой – да, да, помогу, разберемся, проверим, сдадим, пройдем и добъёмся... И да, хочу, хочу, хочу тебя в твою... твою...

Он так же, как и Стайлз, не смог сказать грубого слова. Он никогда, до Стайлза, не думал о женщинах так. Так грязно.

Заставил, наконец, его подняться, вытолкал переодеваться за ширму и второпях назначив ему следующий прием, выдворил вон. В глаза Джону Стилински смотреть не мог, с ужасом думая, насколько громко он стонал, вставляя свой размякший член в рот его сына.

На следующий день Дерек прилежно открыл большой медицинский справочник, выписал необходимую литературу на бумажку и на неделю уехал к себе в университет. Засел в тамошней библиотеке, вчитываясь в строчки малознакомых терминов, изучая схемы проведения осмотров и необходимых процедур, предшествующих транспереходу.

Трансгендерность, если это была она, оказалась странной штукой, которую еще нужно было доказать, и Стайлз впоследствии не уставал делать это. Своими уже более внятными словами, а больше – твердой уверенностью в знании о своем теле, которое, по его мнению, было устроено абсолютно неправильно.

Стайлз страстно хотел стать женщиной, и даже таким – с пенисом и яичком, он был образцовой девочкой для Дерека. Он был послушен и нежен, он следовал указаниям и сам с упорством ученого узнавал, читал, выяснял нюансы своего состояния. Он был для своих шестнадцати слишком упорен и умен, а страстность, с которой мальчик исполнял иную гендерную роль, постепенно убеждала в том, что невидимая девушка по имени Одри внутри тела Стайлза действительно существует.

Дерек отговаривал. Он говорил подождать. Он убеждал Стайлза в обратном. Он призывал к осмыслению. Пытался зародить сомнения в упорном мальчишке, специально провоцируя его и выискивая неосознанную брутальность в поведении, в жестах, в принятии решений... Стайлз держал курс уверенно. Он очень хотел стать другим.

Но все это было потом.

А поначалу случилось им строить свои странные отношения непросто – с болью, непониманием и стыдом. Стыдящейся стороной, конечно же, был Дерек, отчаянно любящий в теле мальчика девчонку, которую не видел никто. Стыдился он и этого, и всего остального. Остальное было на совести шестнадцатилетнего Стайлза. Он был заводилой, искрой; тем, кто уверенно за собой вёл, а Дерек как мог сопротивлялся, пытаясь остаться лишь другом, правильным парнем, да просто заинтересованным в успехе врачом.

Но знаете, не вышло.

Они скрывались ото всех и делали это долгих два года, до восемнадцати Стайлза.

Обман был противен. Хейл видел Джона Стилински регулярно, и все так же не мог смотреть ему в глаза.

Их секс – если можно было назвать это сексом – был прочно включен в расписание жизни. Он был регулярным и частым, пускай у Стайлза были проблемы в половой сфере чисто физиологические: с семяизвержением и эрекцией.

Позже Дерек классифицировал их скорее психологическими. От дискомфорта по отношению к собственному телу у Стайлза практически перестал стоять член. Ему как следует не давало возбудиться отчаянное неприятие мужской своей анатомии, хотя Дерек изо всех сил старался поддерживать в нем дух борьбы и как мантру повторял одно – у нас всё получится, детка. Всё то, о чем мы мечтаем и чего, к сожалению, так и не принял отец Стайлза, когда они ему открылись – ни отношений, воспринятых им однозначно как гомосексуальные, пусть Дерек и попытался объяснить ему суть вещей; ни тем более то, что сын вскоре планирует стать дочкой. Дерек Джона ни в коем случае не осуждал. Зашоренность провинциалов его не удивляла. Удивляло то, что при всей своей привязанности к сыну, шериф так и не смог разглядеть в нем, кроме постыдных аномалий, его острый, почти гениальный ум, который извинял в его отпрыске абсолютно всё – даже желание сменить пол. Они пришли к уговору, что Стайлз не афиширует свою феминность по мере сил, а их оставалось все меньше; и что дождется двадцати одного, чтобы наконец в одиночку, без ненужного уже согласия опекуна превратиться из мужчины в женщину. Желанная процедура эмансипации, которая разрешила бы Стайлзу распоряжаться собой уже в шестнадцать была, к сожалению, ему недоступна из за какого то давнего детского диагноза психиатрической свойства.

Дерек же не стал пытаться убедить Стилински-старшего, какую жертву приносит ему сын, как тяжко ему продолжать играть в мужика. Он хорошо, как психолог, понимал – быть может, это к лучшему, иметь достаточно времени на окончательное осознание. Но собственная мужская неудовлетворенность жаждала необходимых перемен. Дерек спасал своё либидо, как мог: организовал для своего... пациента, да... в пустующем крыле Дома Эха розовенькую гримерку, завез туда красивых платьев, обуви, косметики, зеркал и регулярно несколько раз в неделю привозил Стайлза... или нет – Одри туда, где сам переодевал, смотрел, как девушка его красится, как с нежной благодарностью садится к нему на колени. Преобразившаяся, совсем мальчика не напоминающая, робко целующая Дерека в уголок губ.

Такие встречи поцелуями не заканчивались. Дерек иной раз проклинал свой проснувшийся аппетит, свой пробудившийся хейловский темперамент, поэтому и привозя домой после этих сеансов Стайлза к отцу, уже скромно переодетого в футболку и джинсы, старался не замечать во взглядах Джона Стилински гадливость и неприятие, как будто читал он по красивой, удовлетворённой физиономии Дерека всё то, чем занимался он с его сыном часом раньше.

Потом стало легче, когда они с разрешения отца начали проходить обязательную программу для транссексуалов, включающую в себя посещения групповой терапии. Правило это для их штата было непреложным, хотя практика себя не оправдывала – трансгендеры в такой бесполезной подготовке не нуждались и только лишь кисли от скуки на этих сеансах. Но именно они позволили Дереку видеть Стайлза еще чаще по более уважительным причинам, нежели раньше. Потом, когда уж терапия перестала быть обязательной, Дерек оставил ее в расписании Одри, чтобы держать всегда под крылом, все еще раздражаясь на непонимание Джона, который так и не разрешил публичного перевоплощения. Дерек и здесь, конечно, во благо Стайлза нарушал запрет – возил его, красиво переодетого женщиной, в один тихий уютный ресторан с приглушенным светом, где официанткой работала Эрика, бывшая и очень понятливая подружка, никак новому увлечения Хейла не удивлявшаяся, а даже ставшая постоянной феей, не подпуская к их столику больше никого. Ну, Дерек на чаевые не скупился, тоже факт.

И вся эта размеренная, но странная жизнь и не случилась бы с ними, если в очередной приемный день уролог Хейл не затребовал из лаборатории те самые готовые анализы, немного затерявшиеся среди всех остальных.

Анализы, которые решили все.

====== Глава 9 ======

Знаете ту жуткую бурю на Юпитере, которая продолжается около четырехсот лет?

Видели наверно, око этой бури, круглое пятно со зрачком посередине, вокруг которого завихряются потоки жидкого газа, образуя завораживающие глаз кружева?

Если бы Дерек был астрономом, наверняка бы сравнил юпитерианскую аномалию с аномалией буйства гормонов Стайлза, которые абсолютно все – и мужские, и женские – сходили с ума в безумной пляске.

Эндокринологом Дерек тоже не был, но понимал отчетливо – показатели интересные, каждый из которых колебался где-то на верхней границы нормы.

Кардиограмма тоже была не очень, но эту легкую аритмию Дерек легко списал на школьные переживания и интенсивный рост организма.

Интереснее всего дело обстояло с результатами УЗИ. Были результаты эти удивительными, и именно они полностью амнистировали Дерека, потерявшегося, страдающего Дерека, которому было тяжело, да почти невозможно принять себя самого такого, вожделеющего чувственных игр с непонятным существом внешне явно мужского пола. Результаты полностью оправдывали его неожиданное грехопадение в собственном кабинете, где зародилось в нем опасное влечение к сомнительному пациенту – накрашенному, умело переодетому, и все же имеющему между ног мужские член и мошонку. И грудь, да.

С этим женским аксессуаром тоже было всё сложно. С запоздалым ужасом Дерек еще вчера отчитывал Стайлза за вполне очевидную самодеятельность, подозревая в употреблении гормонов, которые никто, конечно же, мальчишке не прописывал. Но первый девичий размер ни у кого так просто не растёт. А шелковые волоски на теле взрослеющих мальчиков ни в коем случае не остаются шелковыми, с возрастом становясь брутальной шерстью.

Стайлз от “гормональных” разговоров увиливал, сказав однажды, что никаких таблеток не ест и после оскорбляясь каждый раз, когда Дерек начинал его расспрашивать об этом снова.

Диагностировав не очень-то безобидный обман, Хейл странным образом успокаивался – никак не исчезающая неопределенность, с которой он чуял в Стайлзе что-то снисходительно-отчужденное, даже лживое что-то, она вполне оправдывалась этими недомолвками. Которые разрешились абсолютно все с расшифровкой результатов ультразвукового исследования, и позже, лишившись причины подозревать Стайлза в неискренности, Дерек вывел простую формулу, по которой мальчик этот не мог быть иным, честным, изначально будучи невольным обманщиком. Его организм скрывал в себе генетическую головоломку, невиданное сокровище: затерянное в глубине брюшины яичко, которого явно не хватало в мошонке, на самом деле оказалось прекрасно сформированным яичником, хотя конечно, УЗИст мог ошибаться и только лишь пункция тканей могла окончательно подтвердить его заключение.

Она подтвердила.

Дерек изначально был уверен – ошибки нет. Все просто кричало о том, что этот мальчик, странный, умный и очень несчастливо оформленный в документах именно мальчиком из-за наличия члена, на самом деле – одновременно и прелестная девочка тоже. Которой, чтобы заиметь такие крохотные, но сиськи, не понадобилось пить никаких гормональных лекарств – уникальное устройство организма давало возможность вырабатывать необходимый эстроген самостоятельно и в нужных количествах.

Это объясняло наличие груди и наличие неутихающей гормональной бури самого Дерека, потому что женскую грудь Хейл любил и от женской груди закономерно возбуждался.

Грудь была, слава богу, натуральная. Дерек был... оставался натуралом. Всё, слава богу, было правильно.

Но после удивительного открытия, которое расставило всё по своим местам, предстояли дела куда как более неприятные и приземленные.

Собрав все данные и вызвав в кабинет отца, Дерек несколько минут вежливо орал на него; на того, кто скорбя о своей любимой женщине, умершей так рано, совсем позабыл о ребёнке, в нужный момент не заметив его неправильного, откровенно аномального развития.

– Вы почему не отвели его к врачу, когда у сына стали появляться периодические боли? Вы что, не понимали, насколько это ненормально? И вы не замечали, какое странное строение гениталий у вашего “мальчика”? Вы в баню вместе не ходили, что ли???

Дерек делал передышку, а Джон лишь виновато молчал – бани-сауны в его жизни, видимо, были необязательной роскошью.

– Вы почему не рассмотрели грудь? – задавал следующий, ужасно стыдный вопрос Дерек. – Хотя какая там грудь, другие аномалии были прекрасно бы видны УЗИ, которое вы не удосужились сделать ребёнку за все это время!!! Диагностированный в раннем возрасте, гермафродитизм мог быть скорректирован хирургически без лишнего вмешательства в психику пациента! Это избавило бы вашего сына от необходимости принимать непростое решение сейчас! Удалили бы лишнюю пару органов в детстве, и он бы в свои шестнадцать жил обыкновенной жизнью, а не метался, выбирая, какой же пол для него предпочтительнее. Точнее, уже выбрав... Вы же понимаете, что все его переодевания, они не безобидный каприз. Это симптом. И с этим надо что-то делать.

Джон стоял, слушал и молчал. Ему, неудачливому игроку, поставившему все свое состояние на черное, вдруг выпало красное, и он теперь вряд ли знал – что делать. Застрелиться?

– Что же мне делать? – спросил он с мукой на лице.

– Что делать... – немного остыл Дерек, выплеснув весь свой гнев. – Пригласить Стайлза в кабинет и обсудить все это уже втроем.

Он понимал и тоже внутренне мучился от того, что крича на родителя, сам был неправ, утаивая от него свою порочную связь с его сыном.

Нет, нет, не с сыном, подумалось ему, и Дерек мысленно облегченно выдохнул, проговорив – “Одри”. Красивое имя для красивой девушки, которая, если все сделать правильно, станет вскоре принадлежать ему.

Их разговор втроем был очень краток. Говорил только Дерек. Отец, чтобы не травмировать ребенка, кивал на все головой – да, понимаю, да, обеспечу, да, оплачу, да, да...

Он ничего на самом деле не понимал. Не принимал. Не видел. И только спрашивал, какие лекарства помогут.

Когда они остались в кабинете одни – Стайлза медсестра увела на какой-то анализ, Дерек снова и снова пытался объяснить отцу суть проблемы.

– Простите, Джон, но вынужден сказать, что наличие выявленного гермафродитизма не лечится медикаментозно, зато заметно упрощает процесс перехода от одного пола к другому. Лекарством, и вы должны это понять, станет лишь полная хирургическая смена гендера.

– Гендера, – потерянно повторял Джон красивое, непонятное ему слово.

– Но чтобы к этому прийти, понадобиться много исследований, и просто не будет. Будут анализы, собеседования, призванные исключить тяжелые формы психологической патологии, многочисленные тесты, также выявляющие...

– Доктор Хейл, простите, я не понял – это необратимо? – еще тоскливей, уже приближаясь к истине, переспрашивал Джон, и Дерек ему кивал – необратимо, да.

– Но разве нельзя всё оставить, как есть? – никак не понимал сложившейся ситуации шериф Стилински.

– Можно, – честно отвечал ему Дерек. – Но Стайлз не хочет.

– Он сам так сказал?

Дерек кивнул и продолжил глубокий экскурс в проблему.

– Мой опыт психолога подсказывает – форма его трансгендерности достаточно острая, что безусловно осложняется подростковым возрастом, когда гормоны, как вы понимаете, сходят с ума, – разъяснял Дерек, но Джону все равно было непонятно.

Тогда Хейл пытался говорить проще.

– Это не оставляет человеку выбора, и даже близкие люди не могут стремлений такого пациента остановить – ему необходимо быть женщиной визуально, всегда и везде, а не только, простите, в постели с партнером, которым наверняка будет мужчина.

– Так что, мой мальчик, получается, педераст? – непонимающе прищуривался от осознания новой напасти Стилински-старший, еще не подозревая, что в будущем догадка его подтвердится, но абсолютно парадоксально не будет являться правдой.

– Да нет же, Джон, вы не понимаете. Ваш ребёнок абсолютно гетеросексуален, – успокаивал его Хейл. – Он, согласно своему внутреннему “Я” желает... мужчин. Понимаете? Просто потому, что внутри является женщиной.

Если Джон и понимал, то принимать не хотел. Не мог себя пересилить.

Не осознавая, какой властью обладает до полного совершеннолетия сына, он также не мог понять, что заметно осложнит ему жизнь, помешав быть настоящим. И Стайлз выживал, как мог. Он очень рассудительно всегда говорил, что слишком любит отца, чтобы позволить себе уйти, хлопнув дверью, и никуда поэтому уходить не собирался. Он собирался перестать быть сыном своему отцу, да. Но в очень специфическом смысле. И тонко понимал болезненность этой перемены, прощая Джону запреты.

Мальчик не врал. Это было доказано. Он страстно хотел быть девочкой, и это диктовал ему не анонимный голос в дурной подростковой голове, а сам его организм, устроенный настолько сложно, что совмещал в себе работоспособные органы мужчины и женщины одновременно.

Может поэтому, двойная сущность его тела требовала бОльшего. Более частых свиданий, к которым Дерек не скоро привык, но когда привыкание произошло, то отказаться от них он уже не имел воли...

Стайлз оказался весьма требовательным любовником.

Нет, любовницей, поправлял себя Дерек, и позже у него окончательно вошло в привычку думать о Стайлзе, как о не проснувшейся девочке Одри, заточенной в мужское тело.

Дерек влюбился, но разум не потерял. Он видел, насколько Стайлзу-Одри необходим в первую очередь союзник, а уж потом – партнер в постель. И это союзничество нелогично или же наоборот – логично вполне, Стайлз пытался оплатить сексом. Сексом, который чуть не насильно предлагал Дереку каждый день.

Он заявился к нему в больницу на следующий день уже без отца. Он снова шуршал знакомым пакетиком, а Дерек и не сопротивлялся, уже не обманывая себя насчет чувств, что вызывал в нем этот шестнадцатилетний человек неясного пола – чувства были сильными, обжигающими.

– В моем кабинете нельзя, я.. это не очень... удобно, понимаешь? – шептал он мальчишке, который все еще был мальчишкой, не преображенный женским бельем и косметикой, и все еще – его подопечным.

Дерек не успел разобраться с бумагами, на которых Стайлз Стилински по факту числился его пациентом. Сделал он это позже, успев за короткий промежуток времени побыть настоящим преступником. Но и потом, когда их связь стала возможной, она оставалась неправильной и преступной. Все долгие пять лет.

...Дерек с первого раза привык целовать Одри глубоко и с языком, как давнюю любовницу. Быть может, и получалось у него это хорошо, гораздо лучше всего остального, потому что в поцелуе он, как положено, спасительно закрывал глаза?

Целуя, Дерек кожей ощущал гладкую кожу щек Стайлза, мягкие, податливые губы и тонкие пальцы, что зарывались ему в волосы, ероша их на затылке. Потом заученным машинальным движением Хейл запускал руку в расстёгнутый ворот рубашки Стайлза. Выковыривал пуговичку из петли и находил под мужской сорочкой шелковое белье. Оно ласкало ладонь, струилось по коже, и маленькая, чуть припухшая грудь автоматически казалась женской и даже очень пикантной именно из-за своей мальчишеской плоскости. Торчащий сосок добавлял необходимого тактильного жара, сразу хотелось трахаться, и Дерек, когда они уже перебирались втихую в пустующий процедурный, неожиданно оказывался почему-то более раздетым и более возбужденным. Ширинка была расстегнута, а Одри уже была на коленях.

Минет был обязательным пунктом их секса. Точнее, единственным для них возможным.

Хотя Дерек пытался, проделав тот же трюк и закрыв глаза, доставить своей девушке с членом удовольствие. Он был готов преодолеть себя. Но Стайлзу противно было намного больше. Он тихо и яростно ненавидел свое тело. Он не позволял прикасаться к себе. Он боготворил мужскую анатомию своего бойфренда и не воспринимал никак свою. Поэтому и мастерство глотать член освоил настолько быстро, что вскоре Дерек мог похвастаться устойчивой эрекцией, которая в их первые разы была лишь только намеком. Дереку было стыдно, а Одри почти по-матерински успокаивала его, гладя по вялому пенису рукой – ну что ты, не расстраивайся, я всё понимаю, ты вовсе не виноват...

Это было странно – стремиться к отношениям наперекор всему, даже наперекор своей проклятой импотенции. Стремится к будущему, зная, что будущее их соединит, а настоящего – не существует.

Но потом стало выходить у них лучше, уверенней, и где-то на пятый раз, а может, и на пятнадцатый – Дерек немного запутался в подсчете их свиданий, такими острыми, болезненными они были – член у него встал, и вышло трахнуть Одри в рот по-настоящему.

Они стояли в привычной позе в кабинете ушедшего в отпуск единственного на всю клинику сексолога, и это казалось настолько символичным, настолько же и смешным. Стайлз... Одри была уже на коленях, наряженная в шелковое белье, с пляшущими в ушах сережками, с волосами, уложенными гелем, отчего они приобрели эффект мокрых, как будто девушка только что вышла из душа, и Дерек, прикрыв глаза, лениво фантазировал об этом. О маленькой шлюшке Одри, и как она наедине с собой и упругими струями воды могла бы ласкать себя, ожидая, когда он к ней присоединится...

Одри уже расстёгивала ему ширинку; восхищенно дышала в оголенную кожу лобка – горячо и часто; пальчиками касалась основания висящего спокойно члена, осторожно высвобождала его, потом аккуратно вытаскивала из белья яйца и прижималась к мягким гениталиям щекой.

Дерек уже не стеснялся вынужденной импотенции, он приучал себя к мысли, что несколько лет полового бессилия – это не так уж и долго.

Наверно, в тот день их мысли совпали, и Одри стала горячечно шептать ему какую-то чепуху прямо в мягкий член, едва касаясь того губами.

– Я так хочу быстрее... стать девочкой. Для тебя, Дерек! Я буду лежать под тобой с раздвинутыми ногами и ты сможешь... быть во мне, как ты всегда хотел, как хочешь сейчас...

Дерек слушал и тоскливо смотрел вниз – он хотел, видит бог, хотел, но его член – нет.

– ... ты будешь вставлять мне глубоко и сильно. Прямо туда. А в наш первый раз ты будешь медленным и осторожным, ты понимаешь – почему? Мы можем попросить хирургов. Сделать меня... девственной. Здорово, правда? Ты хочешь? Хочешь взять меня в мой первый раз с кровью и болью? Хочешь... порвать? Сделать своей окончательно, чтобы любить, трахать, иметь, ебать долго-долго, толкаться мне между ног, вставляя член в пизду... Я думаю об этом так часто, что то, что есть у меня между ног, оно... встаёт, но я не хочу... не хочу себя касаться. Потому что мне не хочется быть твердой. Мне хочется быть мокрой. Там, в будущей своей дырке, быть мокрой – для тебя. Ты только представь это. Только представь...

Дерек представил. И ассоциация с влажным женским влагалищем родила в затуманенном мозгу фантазии очень горячие. Дерек поддался на эти грязные разговорчики, впервые расслабившись и представив то, что предлагали ему представить – закрыв глаза, он имел Одри не в рот, а в вагину, такую же мокрую, как и горло, в которое толкал сейчас еле затвердевший свой член. И почему-то эта озвученная фантазия, так сильно изобилующая грязными словечками и грубыми обозначениями органов, она сняла все запреты, заставив кровь прилить к пенису мощной волной, и Дерек, стараясь все же не сильно таранить горло с трудом сглатывающего партнера, впервые выебал Одри в рот с логичной концовкой.

Ему понадобилось около сорока секунд, и еще пять он щедро в горло своей “девушки” изливался, пока Одри покорно глотала, пила его долгожданный сок, появление которого ознаменовало ее победу над предрассудками Дерека, сломав его самого окончательно.

У них случались осечки. Случались громкие скандалы. Случались срывы у Стайлза, случались у Дерека. Но никто из них не желал иного.

Долгое время, пока скрывали они свою, по меркам общества, нездоровую связь, им приходилось встречаться в пустующих медицинских кабинетах – у Дерека дома были слишком любопытные соседи, слишком был вообще шумный квартал, где он жил; один из новых кварталов города, куда кочуют, зажатые в тиски родительских квартир молодые семьи, частенько с детьми, и Дерек еще вчера примерял себя к такой жизни – с хорошей девушкой и будущими своими детьми, поэтому на шум и младенческие вопли не обращал внимания, понемногу приучая себя к звуковому семейному фону. И в этот свой дом, пока не имея возможности сменить место проживания, Дерек не мог привести Стайлза.

Потом уже, став директором с куда бОльшей зарплатой, Хейл купил в более спокойном и респектабельном райончике просторную квартиру с отдельным входом, и приводил Одри туда, пока все больше нервничающий Джон Стилински не наложил на эти свидания очередной запрет.

Если подумать, то и кабинеты в больнице были совсем неплохи.

Примерно через месяца два, они с оголодавшим Стайлзом добрались и до смотровой гинеколога, где Дерек ненадолго завис, когда увидел перед собой во всей красе роскошное гинекологическое кресло. Он ясно и живо успел представить, как с легкостью разложит тоненького Стайлза на нём, как широко раздвинет... ей, конечно же, ей, ноги, и как, уставившись жадным взглядом туда, увидит... блять, член.

Свидание вышло плохим, непродуктивным: Стайлз кусал губы – сегодня у них ничего не выходило. Поглядывая на хромированные распорки, он словно догадывался о мыслях своего парня и понимал, насколько должно быть, ему противно.

Противно было и самой Одри – она не хотела показывать Дереку тело, которое того не возбуждало, которого стыдился он сам и которое не могло эякулировать только лишь из-за этого. Дерек пытался рукой помочь своему неудовлетворенному партнеру, но Одри всегда его руку отпихивала; краснея, пыталась сказать, что сделает это сама, позже, в одиночестве, когда никто не увидит и даже свет выключит, чтобы самой не видеть себя. И Дерек заставлял себя представлять и это. Только по-честному не получалось, и он заменял мужскую мастурбацию на женскую. На ум приходили лишь заезженные картинки из часто просматриваемого порно, где девушки удовлетворяли себя рукой, наглаживая свой клитор, и под конец массировали его себе, двигая пальцами часто-часто, совсем как он, когда дрочил себе член. Движения были почти идентичны, и Дерек никакого отвращения не испытал, когда однажды, слишком возбужденная Одри, дрожа от желания, повернувшись к Дереку спиной, мелькая локтем, довела себя до разрядки. Дерек предпочел не вспоминать, что белые капли, испачкавшие стерильный пол, были в тот раз не только его собственные.

Это было уже на так важно, все эти физиологические несоответствия – тесты, пройденные восемнадцатилетним Стайлзом, все как один подтвердили его трансгендерность.

Дерек везде сопровождал его. Во всём поддерживал.

Анализы также говорили о двуполости, а уверенность в стремлении стать женщиной у Одри только росла.

Джон по-прежнему был непреклонен, и Дерек, сжав зубы, ждал двадцати одного.

В принципе, это была вся история.

Они были вместе, они были рядом. Стайлз чувствовал себя в Доме Эха своим, и это в некотором роде и был его настоящий дом – то место, где мог он быть собой.

В любом месте с течением времени сменяются работники; уходят, почувствовав себя лучше, пациенты, освобождая палаты для новых. Поэтому никто особо не замечал, что постоянным привидением психиатрической лечебницы уже давно стал странный мальчик, фаворит директора, его таинственный не-пациент и тот самый интересный случай, который доктор Хейл, не отпуская, более пяти лет все держал и держал при себе. Персонал не любопытничал – работая в психушке, учишься быть молчаливым и не особо удивляющимся странностям других. В романтический уклон их отношений практически никто посвящен не был, да и помнили все, как еще не став директором, Дерек часто перемигивался с симпатичными медсестрами, и даже, кажется, встречался недолгое время с одной. Потом уже, возглавив клинику, сменив на посту старенького начальника, доктор Хейл очень профессионально не позволял себе никаких интрижек, тем более с персоналом и, не смотря на свою точеную брутальную красоту, в одночасье лишился романтического ореола вокруг своей персоны, железной рукой наведя в заведении новые, более строгие порядки. Кому бы пришло в голову подозревать его в связи с каким-то малахольным мальчишкой, сыном несчастного шерифа?

Но связь была, была и любовь, и Дерек с трудом, но признавался себе, что в их паре он тот, кто любит сильнее. Он тот, кто закрывает глаза на очень непростой характер своей девушки и терпит её, диагнозом обусловленные, странности.