Текст книги "Химера (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Оказывается, это так важно, чтобы тебя понимали. Оказывается, даже одиночество, которое не тяготит, становится в тягость, как только узнаешь ты иное – общность.

Узнаёшь человека, без шанса испортить всё сексом и через какое-то время уже понимая – даже плохим испортить не выйдет.

Питер был совершенно теперь уверен – секс был бы хорошим. Стайлз-далёкий, Стайлз-невидимый оказался совсем другим. Его неприкосновенность куда-то улетучилась. В его письменную электронную версию хотелось прорасти и остаться там навечно – в его ладно скроенные смешные фразочки, в его “Приветы” и прощания, в его бродячие рифмы, проскальзывающие тут и там, в него самого – своими мыслями, руками и... членом.

Теперь Питер думал совсем иное о том неуверенном ни в чем мальчишке, который, обходя в их переписке острые углы, ненужные намёки о романтическом, стал ближе и роднее, чем если бы в каждом своем письме признавался в любви.

Влюбленность сквозила, но легким бризом. Как будто бы умный мальчишка знал – у Питера на нее аллергия и сыпь.

Сквозило и нечто иное – бесплотная тень все еще теплившейся в двадцатилетнем юноше невинности, чуть покореженной неловкими и неуверенными руками сорокалетнего мужчины, который отчего-то не довел дело до логического конца.

Зачем-то оберегаемая Стайлзом, она не была отдана и кому-то еще. И Питер думал с жестоким закономерным презрением к более слабому самцу о странном бойфренде Стайлза, уже наделяя его, как соперника, чертами неудачника, втихую удивляясь на слепоту, с которой ухажер накрашенного мальчишки не видел происходящего у него под носом и не торопился первым сорвать немного перезрелый цветок.

Они не обсуждали ничью жизнь так глубоко, чтобы затрагивать эти темы – Питер был только рад общаться легко, невесомо, уже привыкнув к простым пожеланиям доброго утра и пожеланиям сладких снов, которыми Стайлз подписывал свои письма. И наполнение их, самая важная смысловая серединка текста, как будто ускользала из памяти каждый раз, неважная и неинформативная. Хватало того, что этот текст был; что Стайлз трудился, набирая его, порхая своими тонкими пальцами по клавиатуре, рассказывая о прошедшем дне, привыкнув уделять внимание далекому другу ежедневно.

Всё это было до смешного возвышенно, и совершенно точно – глупо. Но безопасно и ненавязчиво.

Питер знавал приставучих любовников, заваливающих его тоннами смс, преследующих его повсюду, но регулярность писем Стайлза не была тем сталкерством, которого стоило опасаться – мальчишка тихо-послушно сидел в своём Бикон Хиллс, строчил электронные письмена и ни на что не надеялся. Он обладал удивительной по нынешним временам жертвенной преданностью Пенелопы, никак мужчинам не присущей. А то, что Стайлз ждал – Питер чуял. Не ожидая чуда, он страстно хотел увидеть Хейла вживую, и этим простым желанием были пропитаны все его пустые россказни, та самая серединка, в которую Питер никак не вникал, но ясно чувствовал интуитивно, даже не читая.

Никто Питера Хейла обратно не звал, но Питер Хейл зачем-то поехал. Нашлись какие-то ужасно важные дела в родном городе, ставшие совершенно неотложными к моменту, когда в письменных прощаниях Стайлза, придуманные влюбившимся окончательно Питером, стали сквозить, помимо реальной нежности, нотки бесплотного болезненного сожаления. Обреченность, печаль...

У Питера не осталось сомнений. В хирургии всегда так: решил резать – режь. По-живому, с кровью и болью. Удаляя негодное, вживляя необходимое. Прощаясь с рецидивирующим одиночеством, как с ненужным протезом и боясь делать первые шаги с новой, живой, пришитой неизвестным богом конечностью, которая, возможно, будет отторгнута организмом, не прижившись и начав отравлять кровь.

Питер рисковал – спокойствием своей устоявшейся жизни и целым миром юного мальчишки, который жизни никакой еще и не знал. Но это, как в хирургии: беря в руки скальпель – не сомневайся. Режь. Ампутируй. Извлекай. И шов не всегда может получиться ровным.

В воздухе пахло зимой, хотя в Калифорнии она, конечно, условная.

Питер с наслаждением дышал, чутко легкими определяя в воздухе концентрацию чистого кислорода намного бОльшую, чем в многолюдном Нью-Йорке. Прямо из аэропорта заехав в старый район города, где кучковались коттеджи эконом-класса, он медленно двигался в сторону центра. Свободное дыхание закончилось именно в тот момент, когда из окна своего авто – на этот раз Питер не стал арендовать безликую машину, выбрал позерский БМВ – увидел он бредущего по тротуару Стайлза, промокшего от начавшегося дождя насквозь. Он прятал лицо за капюшоном толстовки и торопливо перебирал тонкими ногами, обтянутыми мокрой джинсой слишком плотно и не сказать, чтобы красиво; прижимал к груди рюкзак, набитый книгами и, не обращая внимания, как кто-то с другой стороны улицы свистел в его сторону и что-то кричал не совсем пристойное, шел к своему дому.

Питер затормозил около, прикрывая боком машины, и опустил окно.

Хотел сначала сказать что-то смешное, немного пошлое, красиво ярко улыбнуться, вскинув руку в приветственном жесте, но увидев глаза замершего Стайлза – вишневые и недоумевающие, не стал придумывать ничего.

Сказал просто:

– Садись в машину.

Вложил в полуприказ-полупросьбу всё, что не было написано в этих их письмах ни о чем. Чего не сказали они друг другу по полуслепому скайпу и что наболело-назрело и дало Питеру право говорить именно так – жестко и немногословно.

Стайлз вздрогнул и шагнул к машине, а Питер, словно почуяв, что нужно сделать что-то непременно галантное, вылез прямо под струи воды, как был – в серой элегантной двойке, и распахнул для своего мальчика дверцу.

– Прошу, принцесса, – выдохнул нежное и, вероятно, правильное, потому что Стайлз ярко, солнечно улыбнулся и без всяких сомнений нырнул в теплый, уютный салон.

– Ты приехал, – сказал он, как только выехали они из тихого района.

Питер лишь вдавил ногу в пол, заставив машину взреветь мотором на слишком низкой передаче.

– И куда... куда мы... – кратко, рвано, малоинформативно произнес несмело улыбающийся Стайлз, немного растеряв беззаботную солнечность, потому что прекрасно наверно знал – куда и, главное – зачем.

В Питере сквозила та самая уверенность, которой так не хватало ему в прошлый их раз.

В Питере была возродившаяся хищность. В Питере был секс. А в навигаторе – тревожно красный огонек указателя ближайшего отеля, который оказался опасно рядом.

– Я трахну тебя, детка, – процедил Питер жестко, слишком агрессивно, так же агрессивно влетев на территорию гостиницы на железном своём звере. – Теперь ты готов?

Он снова задавал ненужные вопросы, но делал это, неосознанно издеваясь.

Невинность мальчишки хотелось растоптать; сорвать уверенно и грубо, изъяв из отношений ноту возвышенности, а Стайлза избавив от загостившейся в его теле невинности. Отобрав ее быстро, а оттого – безболезненно. Но Стайлз конечно же, желал жертвенной боли. Иначе зачем он вообще бы стал сопротивляться?

– Питер, я не готов, я не... не одет нормально, я не могу так... Слишком быстро... Мы можем чуточку подождать? Да ты же с самолета только... – бормотал он и продолжал улыбаться, словно хотел-хотел-хотел, слишком долго и слишком отчаянно, да что-то мешало: еще вчера – расстояние, а уже сегодня – неизвестный Питеру фактор. Кокетливая неготовность, девчоночье отнекивание и зарождающийся в глубине карих глаз понятный вполне страх.

– Готов, готов, – оборвал Питер причитания, подумав, что может и правда, слишком торопится?

Но все бывает впервые и этот первый анальный секс, быстрый и безжалостный, он сможет необходимо мальчишку отрезвить, оставив в памяти и жар, и боль, и незнакомое чувство наполненности, и обжигающее касание едкой спермы, кропящей слизистую, и холодок ее, уже подсохшей, когда будет вытекать она из ануса, марая стиснутые ляжки; и адовую смесь крепких мужских ароматов, и стыдные коричневатые следы, оставленные ими на простынях...

– Я подготовлю тебя, не волнуйся, – успокоил мальчишку еще более страшным обещанием Питер, мысленно представляя подготовку эту на всех этапах, включая стыдный процесс подмывания и даже клизму.

Врачу легко произносить не очень романтичные термины, и совершенно не стыдно о них думать: хирурги не привыкли смущаться. Но Стайлз, сидя рядом, пылал. Он все еще был уверен, наивный дурачок, что секс между двумя мужчинами – анальный секс – напоен ароматами роз и пахнет сладкой ванилью.

– Тебе не нужно стесняться меня, Стайлз, – поспешил успокоить Питер мальчишку снова, – готов, не готов, все ерунда. Ты же хочешь!

Питер заглянул в испуганные глаза и повторил горячо и убежденно:

– Хочешь. И ты давно готов.

И еще более горячо спросил:

– Желаешь узнать, насколько готов я?

И не ожидая подтверждающего кивка, схватив руку своего пассажира, с усилием вжал ее себе между ног.

Член Питера был большим, поэтому прекрасно прощупывался.

– Вот так, детка. Вот так я хочу тебя уже давно. Вопросы?

Вопросов у Стайлза не было.

...Джинсы сидели туго, и Питер воевал с ними достаточно долго, чтобы расслышать наконец несмелые возражения.

Взрослый опытный мужчина всегда сможет остановиться, распознать в сопротивлении партнера игру или же серьезный протест происходящему, но Питер терялся от своих же эмоций. От того, что никогда раньше так не горело сердце, не сводило пах. Своим напором он ломал вяло сопротивляющегося мальчишку, а его неуверенное несогласие душил мокрым поцелуем, заранее соглашаясь на все требования, которые мог выдвинуть капризуля.

Он вел полураздетого своего девственника к постели, путаясь в проходах незнакомого номера, сшибая коленками, локтями какие-то мелкие интерьерные мелочи, роняя на пол свои же запонки вперемешку с пуговицами рубашки Стайлза... Выслушивая последние пожелания маленького смертника, который, судя по своему отчаянно-испуганному лицу, в постели мистера Хейла собрался не иначе как героически кончаться.

– ...выключи свет, прошу тебя, Питер... не трогай, не трогай меня там, нет... нет...

Требования были непомерными, но Питер хлопнул по выключателю рукой – ладно, без света, пусть...

Под пальцами скользило что-то шелковое. Под пальцами были шероховатые кружева.

Питер машинально запустил ладонь под кружево, недоуменно нащупал маленькую грудь, торчащие гвоздиками соски, и сжал грубо, до боли. Стайлз застонал тихонько, а Питер непредумышленно, так само собой получилось, уронил пошлое, грязное, стыдное для любого мальчишки:

– Сучка моя...

Кроссдрессеры всегда такие актеры – перевоплощаясь, мальчишки представляют себя шлюшками, совсем забывая о том, что слово это женского рода. Или же вовсе наоборот, млея от этого и воображая себя ими – влажными, текущими, нежными самочками, не замечая, как смешно иногда их притворство, и как лишь редкие единицы действительно похожи на невинных или же не очень девочек.

Половые отличия слишком характерны, чтобы не понимать – кто перед тобой. И шепча сбивающую с толку чушь, Питер под руками чувствовал мужское тело. Все еще по мальчишески тонкое, гибкое, андрогинное.

У Стайлза плохо стояло. Его размягченный орган вывалился Хейлу прямо в ладонь, когда он сорвал-таки до колен намертво прилипшие к телу джинсы, одновременно сдирая и кружевные трусы.

Питер, обладатель эталонного пениса, не придирался к гениталиям партнеров. Ему казалось – аналог найти почти невозможно. Он одинаково любил большие, кривые, маленькие... Ему было важно, что они есть. Что они твердые и готовые. Стайлз был неправильно мягким. Питер бы даже сказал – оскорбительно.

Малюсенькая неказистая мошонка была вспотевшей и липкой, выбритой начисто. Покрасневшей от жестокого сжатия, так же, как и измученный теснотой член. Он был опухшим, совершенно не внушительным и, несмотря на свободно теперь циркулирующую кровь, мягким.

Эрекция – она значимый показатель степени заинтересованности. И Питер досадливо вспоминал свои тошнотворные намеки о процедурах, включающих в себя пресловутую клизму. Мальчишке было наверняка противно, такому-то юному и не понимающему грязных тонкостей, тех самых, особо тошнотворных, что в отличие от двадцатилетнего партнера, могли пробить броню цинизма опытного хирурга, добавив в прелюдию необходимый градус и жар.

Но даже если Питер и не мог нащупать твердости между ног цепляющегося за него Стайлза, каким-то неведомым для себя образом он понимал – его хотят. Достаточно сильно, пусть эфемерно-невидимо. Как происходит это у женщин – они заманивают тебя, хватают тебя, утягивают в полуторачасовой поцелуй, и только по завершению его, выбившись из сил, ты чувствуешь, как их трусы, наконец, намокли.

Вспотевший Стайлз был липким и влажным, он пах немытым мальчишкой, чуть сбрызнутым декабрьским дождем. Стесняющимся своего аромата так явно, что даже ласковая рука Питера, немного нервно касающаяся его висящего члена, она не помогала. Наоборот. Мальчишка стал выкручиваться из объятий, не позволяя себя коснуться, потом и вовсе упал на колени – полураздетый, как был, и совершенно невидимый в окутывающем двоих мужчин спасительном декабрьском полумраке.

Питер вздохнул и на этот раз позволил чужим рукам стащить с себя брюки окончательно. Собственный член стоял уже давно. Пульсировал возбуждением, отдававшимся в каждой клеточке тела, а больше всего – в тяжелых, повисших у самого лица склонившегося к ним мальчишки, яйцах. Их терпким, тяжелым ароматом Стайлз отчего-то охотно дышал, не замечая, что пахнет между ног так же.

– Какой красивый у тебя член, – послышалось восхищенное снизу, и Питер поплыл.

– Соси, – сдаваясь на волю странно повторяющегося сценария их секса, простонал он безвольно и чуть расставил ноги, дав Стайлзу пространство для маневра, с сожалением покачав головой – инициативность любовника досадно отсекала его от возможности ласкать самому – а так хотелось зарыться для начала в потные молодые гениталии лицом; вылизать всего, возбудить...

Странный, неестественный запрет на прикосновения немного сбивал с толку.

Парни такие – они любят свой член. Они любят своё тело. Они думают, что прекрасны, даже если немного висит живот и нет былой упругости в яйцах.

Стайлз скрывался в сгущающейся темноте, довольно умело отсасывая Питеру. Даже не так. Он был неожиданно искусен. Он жадно в себя вбирал внушительных размеров плоть до основания. Он сглатывал, пихнув головку за щеку и снова возвращал ее к горлу, подвинув языком и нежа бархатом сомкнутых гланд. И Питеру хотелось на это смотреть. Ему хотелось ВИДЕТЬ! Как запрокинуто лицо его мальчика и как некрасиво растянут в стороны и вниз красный натруженный рот, в котором двигался толстый, мокрый от слюны член...

Питер не мог противостоять соблазну: он потянулся к прикроватной тумбочке и непослушно включил свет...

... – Пусти, пусти меня, не надо!!! – вырывался Стайлз, краснея, пыхтя, еще больше потея, своей неуместной стыдливостью напрочь испоганив потрясный минет.

Он бросил сосать, зажмурившись от не такого уж яркого света. Он сжался в комок и, полуголый, но все такой же размягченный, прикрывал рукой болтающийся член и сжимал коленки. Рубашка распахнулась сильнее, и стало видно, как с плеча медленно и красиво струится лавандовый шелк, обнажая сморщенный темный сосок на вполне заметной, но тощенькой груди, и Стайлз пытался прикрыть всё это тоже.

– Не надо, Питер, не смотри, я урод... урод... ненавижу...

Питер не слушал. Мужчины в определенный момент испытывают странные проблемы со слухом. И, кажется, со зрением тоже. Определённо, Хейл находился сейчас в точке невозврата, поэтому увиденным не особо впечатлился – хирурги непридирчивы, хирургов сиськами не проймешь. Ну, видно гормональное нарушение, невооруженным глазом видно. И что?

Стайлза хотелось побыстрей уже трахнуть, и Питер уверенно срывал с мальчишки оставшуюся одежду, обнажал абсолютно гладкую, чисто выбритую кожу – в паху, в подмышках, на голенях... Стайлз был потным, пахучим, и очень ухоженным. Такими бывают высококлассные шлюхи особого сорта. И это снова сбивало с толку, делая из мальчишки-девственника малолетнего соблазнителя, только притворяющегося кем-то иным.

– Я хочу тебя, детка, – шептал Питер что-то совершенно банальное. – Ну, перестань!

Барахтающийся в руках Стайлз, кое-как уложенный на постель вниз лицом, тихо кривился от грубых пальцев, что мяли его круглые ягодицы, которые единственные были нормальны, соразмерны и очень аппетитны. Питер с удовольствием раздвигал их в стороны и открывал промежность. Слишком широко. Слишком стыдно.

Стайлз наконец замер, всхлипывая в кулак, и уже не противоречил. Странный мальчишка, стесняющийся своего тела.

Питеру пришлось говорить слишком много, тихим журчанием своего голоса расслаблять зажатого девственника, расслабляя и его застывшее до состояния камня тело, обидно не напряженное лишь в одном месте.

Он пробовал добраться туда рукой, ныряя под живот мальчишки ладонью, но Стайлз вжимался в простыни так сильно, что Питер пытаться перестал. Хотел его и без этого, зная, что секс теперь не выйдет хорошим; секс, вопреки всем прогнозам, выйдет плохим. Только вот было безразлично.

– Хочу тебя, детка, расслабь попочку, ну, – просил едва слышно, и добавлял пошлости, уже не зная, чем растормошить мальчишку, – такая узкая, сладкая дырочка, горячая, мокрая внутри...

Мокрой она пока не была – анус сжимался и не пропускал даже палец. Питер тогда просто вставил в коричневатую розу тонкий наконечник бутылки со смазкой, сильно надавил, вливая в кишку побольше вязкой субстанции, развел ягодицы пошире, сомкнул, опять развел, как будто взбалтывая в Стайлзе залитую в него слизь. Полюбовался на вытекающую избыточную влагу, размазал её пальцами по темным морщинкам входа и тяжело на мальчишку лег.

– Раздвинь ноги, шире раздвинь, вот так... Так будет не очень больно, детка, – шептал и гладил-ласкал головкой горячую скользкую промежность, рассказывая об очевидном: – Когда принимаешь в первый раз, всегда немного больно. Расслабься. Порно смотрел? Во-от... А пальчики в себя засовывал?

Стайлз тихо стонал под ним, ища рукой руку, переплетая их пальцы. Послушно раздвигая ляжки под напором ляжек более мощных.

– Я никогда себе... не засовывал... Туда – нет. Это... грязно... – шепнул тихо-тихо и подавился воздухом, когда Питер чуть-чуть головкой надавил.

– Расслабь анальные мышцы, – потребовал Хейл жестко и строго.

И не дожидаясь выполнения приказа, толкнулся внутрь...

Ну что сказать, не так уж плохо вышло.

Через пятнадцать долгих минут Питер лежал рядом с закутанным в покрывало мальчишкой и медленно приходил в себя. Разочарования не было. Знаем мы этот первый раз – трясущийся, так и не расслабившийся девственник лежит под тобой и просто терпит твое вторжение, считая секунды до завершения акта. Вот отчего дефлорация – действительная или же условная – до жути трудоёмкий акт. Нежничаешь, стараешься, а удовольствия – ноль.

– Хочу отсосать тебе тоже, детка, – горячечно шептал Питер в пылающее ухо мальчишки, еще не простившись с мечтами уткнуться лицом ему между ног. Шептал, мечтатель хренов, даже когда трахал – размашисто, не жалея, вминая тонкое тело в матрас под собой. – Хочу взять в рот твой маленький перчик. Лизать его, ласкать, нежить рукой яички...

Тошнило от собственной разговорчивости. Тошнило от навязчивого запаха не желающей подыхать невинности. Тошнило от переизбытка не пойми откуда взявшихся давно забытых чувств и всего Стайлза, которого оказалось так мало и так много одновременно. Это его, голого, растерзанного по всей кровати, Питер попытался сберечь три месяца назад, да не вышло. Вышло влюбиться в мальчишку – в его незримое присутствие, в его письма и его ожидание.

Влюбленность эта беспечная позволила забыть среди каких унылых мрачных стен они познакомились и какой толщины оказалась в итоге случайно замеченная на столе Дерека папка с историей болезни мальчика.

Мальчик, что и говорить, был настоящим психом. Питер оскорбленно фыркнул, не понимая: ну кто откажется от классного отсоса опытного сорокалетнего мужика? Стайлз, кто же еще, дурачок малолетний...

– Нет, не трогай меня, пожалуйста, не трогай... там... – лепетал он, вспотевший от их возни, мерно покачивающийся от сильных толчков любовника, и повторял-просил, – лучше трахни. Трахни сильнее. Давай.

Питер трахал, доказывая уже одним этим, как хочет, как возбужден, и как, собственно, наплевать ему сейчас на сложности подростковой психологии.

Не хочет – не надо. И так хорошо. Сладко.

Кончая, он все-таки просунул руки под мальчишку. Протиснул обе ладони под грудь, чтобы вжаться сильнее в спину. Нащупав пальцами остренькие соски, сжал их предельно сильно, сдавил свисающие вниз холмики. Стайлз охнул и позволил Питеру щипать себя все время, все длинные десять секунд, пока Хейл кончал. Потом Питер приподнялся, немного грубо выдернув из раздраженного ануса член, сорвал с него заполненную спермой резинку и додрочил рукой на копчик мальчишки еще пару капель, болезненно выдоенных напоследок. Как заклеймил.

... – Стайлз? Ты как?

Питер осторожно тронул его за плечо. Мальчишка дернулся и сквозь слезы улыбнулся. Вот прямо как девчонка, честное слово...

– Хочешь приехать в гости, в Нью-Йорк? – спросил расслабленно и сонно, и невпопад, немного расстроившись из-за того, что застыдившийся мальчишка, выпутавшись из простыней, лихорадочно быстро оделся и сидел теперь рядом с ним на кровати абсолютно одетым.

Смотрел на обнаженного Питера по-прежнему жадно и голодно. Не веря ни единому его слову.

– Мне нужно домой, – сказал устало и скованно.

Питер так же устало покачал головой, понимая – теперь он его на чай остаться не заставит. Как не смог заставить принять хоть какую-то ласку.

А он был искренен, когда звал в Нью-Йорк! Он был открыт и разоружен новой напастью – непривычным чувством вины и беспомощности, как будто уже ничем не мог помочь опороченному им самим мальчишке.

– Не убегай, ну что ты, Стайлз, ну, маленький... – схватил он за руку сидящего рядом юного любовника, кося глазом на так и не надетую в спешке, комком валяющуюся на простынях лиловую маечку с кружевами.

– Я вовсе не убегаю, – фыркнул тот зло – зажатый, напряженный, так и не кончивший.

И это было обидней всего – так и не увидеть его удовольствия; прекрасного излома красивых темных бровей, и еще больше – не почувствовать спазматического сжатия сфинктера.

Проблемы физиологии всегда базируются в голове. Не верил Питер, будто мальчишка физически болен. Ну, есть неясные аномалии, эндокринолог по ним плачет. Но отчего-то вместо нужного врача, Стайлз бегает по коридорам психушки. Странно.

Вот только после плохого секса разве поговоришь по душам?

Наверняка он сам, сорокалетний мачо, сделал что-то не так. Быдло столичное, мистер циничность, который так и не разгадал тайну сердца провинциального мальчишки.

А может, просто не получилось дотянуться своим божественным членом до его простаты, бывают и такие экземпляры в природе, с затерянной заветной точкой “джи”...

И вся эта проблема решалась повторным сеансом, но Питер знал – сейчас подступаться к Стайлзу нельзя. Загрызет острыми зубами, пощечин надает, как барышня. И все равно убежит. Будем надеяться – не к своему нерасторопному парню...

После ухода Стайлза у Питера осталась красивая маечка и номер его телефона.

Немного раздражения, немного удовлетворения, немного остаточной нежности.

Неясное желание продолжать и много вопросов. Он знал, что мальчик непрост и нужно терпение. Но спустя три дня, в течение которых Питер так и не смог дозвониться до Стайлза, он понял, что терпение его закончилось.

Выглядело все так, будто и договаривались они на одноразовую встречу. Демократичный взгляд на отношения, в которых юный мальчик немного ошибся, влюбился не в того, имел с ним нехороший, да просто отвратительный первый секс и после, без объяснения, предпочел не видеться вовсе, плюнуть на приличия и даже “до свидания” любовнику своему не сказать.

Но Питер уезжать не собирался. Он не особо стыдился плохого секса; стыдился больше того, что в скудных весьма диалогах со Стайлзом, как письменных, так и устных, никак не поднимал обыкновенных жизненных тем, но понимал – если бы был мальчишка чуть более опытен в психологических нюансах отношений, сразу бы разгадал причины отсутствия любопытства своего партнера: Питеру было откровенно всё равно, да попросту лень разбираться в диагнозах любовника.

Влюбленность, диагностированную им самим, сначала следовало подкрепить практичными реалиями – хорошим сексом, например.

А секс был неожиданно плох. Мальчишка сбежал. Телефон молчал уже третий день, и Питеру почему-то казалось, что его обманули.

====== Глава 6 ======

Увидеться с племянником Питер решил, когда молчание сотового Стайлза стало раздражать необычайно. Теперь-то, после грехопадения, скрываться от Дерека было смешно, и в свете новых обстоятельств на откровенный вопрос он должен был, наконец, ответить такой же откровенностью, предполагал Питер, и все же уповал на другой вариант – тот самый счастливый случай, который он тогда, три месяца назад, не использовал, проигнорировав оставленную на столе директора папку с историей болезни странного пациента.

Питер поехал в Дом Эха наобум, без предварительного звонка, надеясь обескуражить фактором неожиданности. Заехал он на парковку клиники удачно одновременно со знакомым директорским камаро, показавшимся с противоположной стороны. Они заняли симметричные места в одном ряду и синхронно хлопнули дверьми автомобилей, как два дуэлянта, начав движение навстречу друг к другу. Разница была только в том, что Питер Дерека заметил, а Дерек Питера – нет. Он разговаривал по телефону. Точнее, темпераментно по телефону ругался. Питер даже заслушался.

– ...и почему я не могу дозвониться тебе который день? Естественно, волнует. Тебя не было в клинике, ты не отвечаешь на звонки и хочешь, чтобы я не волновался? У тебя что-то случилось? Отец сказал, что ты у друзей, но я же знаю – ты сидишь дома. И что у тебя с голосом? Ты что, плакала?

Громкость разговора была однозначно неприличной, Питеру даже напрягаться не пришлось – он слышал все отчетливо.

“С девчонкой своей ругается”, – подумал с неожиданным интересом.

– ...Скажи мне, что происходит! – не останавливался Дерек. – Мы договаривались не иметь друг от друга секретов! Не говори мне, что в этом городе есть хоть кто-то, в кого бы ты могла... Я вынужден говорить прямо! И ты будешь слушать! Пусть я уже не так хорош для тебя, ладно! Но ты ведь понимаешь, что сейчас нельзя! Господи, из-за какого-то малознакомого человека! Он не... не малознакомый, хорошо. Что значит, тоже знаю? Постой. Постой. Это же не... Чёрт!!!

Дерек, матерясь, в сердцах нажал отбой, едва не отшвырнув от себя мобильник. Питеру даже не верилось, что племянник может быть таким страстным.

Сейчас Дерек с невидящим взглядом направлялся прямо к нему, стоящему у машины. Питера он не замечал, не узнавал и, даже скользнув по его фигуре взглядом, не подумал посмотреть осмысленно. Питер сам, намеренно резко сделав шаг навстречу, столкнулся с ним плечом, и тогда Дерек наконец опомнился.

Он вздрогнул, узнав дядю, и взгляд его сразу как черными тучами заволокло...

– Ну, привет, – выцедил зло, как будто Питер был виноват в его неурядицах с капризулей на проводе. – И как я сразу не догадался?

Взгляд его убивал.

– Это же ты! – Дерек зловеще засмеялся. – Как я мог не понять? Это всегда был ты, Питер! И тогда, и сейчас! Иначе... зачем бы тебе было приезжать?

Тон был недопустимо грубый, а обвинения – непонятными. Питер оторопел.

– Я что-то не очень понимаю... – начал он и вдруг понял всё.

Всё.

В первую очередь – с кем Дерек скандалил по телефону. Это было настолько очевидным, что теперь казалось смешным. Но Дерек почему-то не смеялся. Он обвинял.

– Почему ты не сказал мне, что всё это время общался со Стайлзом? Крутил с ним у меня за спиной? – с гадкой педагогической ноткой в голосе спросил он.

Какая пошлая подростковая фразочка, поморщился Питер. Так и хотелось смешливо-нагло ответить: “Знаешь, Дерек, я ни с кем не крутил. Это со мной крутили. И весьма неплохо, надо сказать”.

– Не слишком ли ты опекаешь своего таинственного мальчика? – вместо этого еще более агрессивно поинтересовался он, одновременно пытаясь осмыслить только что случившееся с ним озарение. Пытаясь в сознании своём объединить два абсолютно разных образа, которые – теперь-то он догадался – являлись одним и тем же человеком.

Дерек не дал Питеру ни поразмышлять спокойно, ни закончить нехитрую логическую цепочку, которая только начиналась с достаточно безобидного вопроса, но окончилась бы наверняка сенсационным обвинением племянника в сокрытом ото всех гействе.

– Сейчас же прекрати, раз ничего не знаешь! – резко оборвал младший Хейл тираду, не уточняя – что именно нужно Питеру прекратить, на что тот почти примирительно проворчал:

– Да уж конечно, куда мне умишком своим понять, что здесь у вас, в сумасшедшем Бикон Хиллс, творится!

И весьма обиженно добавил:

– Что, даже не обнимешь родного дядю? Считай, я только что прилетел, а меня уже допрашивают.

Питер играл с огнем, видно же было. Но Дерек, уже успокоившись, прекрасно держал лицо. Ответил зло, но выдержанно:

– Если бы не причина, по которой ты здесь, я был бы рад тебя видеть.

Он ни в какую не хотел говорить прямо. Что ж. Питер пожал плечами – пока Дерек скрывал детали своей личной жизни, он мог беспрепятственно говорить о собственной:

– Ну, каюсь, приехал из-за мальчишки. Ты же сейчас с ним разговаривал? Но Дерек, это уже смешно, отчитывать меня за мои половые пристрастия, когда в своих не можешь разобраться. Мне же не послышалось, ты называл мальчика “деткой”? Как мило. А говорил, что он тебе никто. А раз уж вы оказались так близки, раз уж мы все оказались так близки, то объясни мне, пожалуйста – что с ним такое? Какого чёрта он посещает ненужные и, главное, совершенно не помогающие ему сеансы терапии? При всем своем психическом здоровье. В чем я, после недавнего, уже немного сомневаюсь.

Хотелось с ходу, пока ещё пыл не пропал, вывалить на племянника и более интимные претензии, включающие в себя и абсолютную зажатость юного любовника в сексуальном плане, ничуть юностью не оправдываемую, и нелогичную ненависть к своему вполне привлекательному телу. И, движимый злостью на несбывшиеся обещания Стайлза, сквозившие рефреном в каждом письме, Питер чуть было не сделал этого.

Дерек тоже молчал, тиская телефон в потной руке. Питер немного смягчился, пожалел запутавшегося племянника.

– Не понимаю тебя. Не понимал и не понимаю этого глупого энтузиазма по поводу Стайлза, – сказал с долей жалости. – Тебе бы девушку нормальную завести, а ты зачем-то питаешься суррогатом...