Текст книги "Химера (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Да ладно тебе, что там я мог с ним такое делать, немного пожалел обиженного ребёнка...

– И сколько раз успел? Пожалеть? – спросил Дерек саркастично, даже не сомневаясь в том, что Питер пожалел больше, чем один раз. К тому же – очень старательно.

Питер пожал плечами – ну, было пару раз. Жалел. И трахал. Но это же не изменило решения Стайлза, чего сильнее всего боялся Дерек. Мальчишка все так же полон решимости, выскочив из гостеприимной хейловской постели, поехать в клинику и отрезать себе там член. Который оказался совершенно недееспособным и может поэтому действительно заслуживающим страшной казни.

В общем, вину за собой старший Хейл не чувствовал. Но что-то под кожей зудело, как будущий нарыв, который непременно прорвется, а он, бедовый хирург, будет в этом виноват и именно ему придется отдуваться.

Поэтому он быстро разговор свернул, не став вдаваться в психиатрические подробности, не обратив внимания, насколько Дерек был спокоен и даже строг, не позволив себе в разговоре ни единой истерической нотки по поводу бегства своей “возлюбленной”.

Питер пообещал, что самолично отвезет мальчишку к самолету и мысленно усмехнулся, признав, насколько они смешны, насколько фантастичны, деля любовника, заботясь о нем, утешая...

Дерек в конце разговора даже поблагодарил его, пробормотав что-то о крайне несвойственном для Стайлза поведении.

Питер кивал. Кивал и думал о несвойственном. Ему-то совсем не казалось это странным, сейчас наблюдающему, как завернутый в махровое полотенце по самые подмышки Стилински выходит из душа – молодой, утренний.

Жаркая ночь, пустота внизу живота, теплом чужого тела наполненная постель, юный любовник в душе, и запах влажного воздуха, тонкой струйкой сочащийся в спальню, пропахшую душноватым дурманом концентрированной страсти – ничего необычного и несвойственного!

Прекрасное утро! Прекраснее не бывает!

В такое утро не хочется выходить из дома, не хочется делиться с городом своей ночной историей, теряя в многолюдье интимный аромат, все еще щекочущий возбуждением ноздри. Хочется в обнимку валяться весь день под одним пледом, голыми, полу-возбужденными, всегда в шаге от того, чтобы накинуться друг на друга снова. И снова, и снова...

Но все это было, к сожалению, не про них. И оставаться дома не хотелось.

Питер молча кивнул любовнику, безмолвно здороваясь и молча же проследил, как Стайлз чуть смущенно взял несвежий ком своей одежды и снова удалился в ванную. И только убедившись, что он его не слышит, набрал номер госпиталя.

– Есть операции на сегодня? Могу заменить. Могу ассистировать, могу... Да в общем, я даже с патологоанатомом могу поработать... Есть срочная? Прекрасно. Еду.

Он быстро поменялся с любовником местами – закрылся в ванной, привел себя в порядок, вдруг с горечью отметив, как сильно пробороздили морщины лицо, и как отчетливо видны они в ярком утреннем свете. Потом вышел, прошел в гардеробную, удачно с мальчишкой не столкнувшись – Стайлз что-то долго сидел в уборной. Тут Питер довольно хмыкнул – они вчера существенно разработали ему зад, наверняка немного снижен анальный тонус – свободно выходят избытки слизи, смазки, слюны. Жаль, что не спермы, конечно.

И встретились уже на кухне, когда сам Питер был задраен в костюм, чрезмерно официозный и совершенно не домашний. Стайлз стесненно присел на краешек барного стула, подсунул под задницу ладони и выжидающе на недосягаемого Хейла взглянул.

– Привет, привет, – кивнул ему Питер, здороваясь еще раз. – В шкафчиках должен быть кофе и... вроде когда-то я покупал хлопья. Молока, к сожалению, нет.

Он бросил взгляд на Стайлза, но запретил себе его жалеть – с какой стати? У них был страстный вечер, бессонная жаркая ночь, но ласковое влюбленное утро в этот список не входило. В конце концов он ничего ему и не обещал, пусть и понимал, что слишком холоден сегодня, после вчерашнего-то. Но, знаете, имел право.

– Вот... деньги, – сказал немного смущенно, – захочешь нормально поесть, сходи в бистро через две улицы, так вкусно готовят. А я... Я должен уехать – срочная операция. Давай, не очень тут скучай, я скоро буду.

Он подошел к нему, все так же тихо сидящему на неудобном стуле и смазано поцеловал в щеку, сделав вид, что не заметил, как вскинул радостно Стайлз лицо навстречу его губам и как подставил именно губы. Это лишь разозлило. Вот незачем было ломать комедию положений. Питер понял это, еще не закрыв дверь, и оттуда же, из коридора, крикнул:

– Дерек до тебя не мог дозвониться! Он переживает. Я час назад с ним поговорил. Сказал, что все нормально, и ты... скоро уедешь. Куда надо.

– Он знает, что мы... – несчастно донеслось с кухни, и Питера передёрнуло – какой, все-таки, гадёныш!

– А как ты думаешь? – спросил жестко. – Дерек иллюзий не питает. Он понимает, что я с тобой здесь не сказки на ночь читал.

– И что он... по поводу этого... Что тебе сказал? – спросил Стайлз с какой-то непонятной дурацкой надеждой, мотивов которой Питер совсем не понял.

– Он сказал, что обязательно тебя убьет, когда вернешься, – сказать получилось грозно и страшно – Стайлз, появившись в проеме двери, отшатнулся.

Потом улыбнулся краешками губ, как будто изнутри засветился.

Питер с удивлением вглядывался в эту довольную улыбку и неожиданно для себя понимал ее природу, эту странную радость скалящегося мальчишки, которого хотел ненастоящей угрозой немного напугать, а вот не вышло. Наоборот, Стайлзу до жути понравилась такая отчаянная мера, и Питер запоздало подумал о том, что маленький интриган прав – всегда приятно, когда тобой дорожат настолько, что даже хотят убить.

Это уже потом он вспомнил, каким холодным деловым тоном говорил с ним Дерек, не позволяя ревности, которая – была ли? – встать между ними и испортить всё. Ненужными разборками затормозить процесс достижения пятилетней цели, например.

Чужие игры – а Питеру однозначно сейчас не было места между этими двумя – ужасно разозлили. У него было две минуты – такси могло подождать. А Стайлз слишком самодовольно улыбался, фантазируя, наверно, о всевозможных способах, которыми стал бы убивать его Дерек – его любимый, дорогой Дерек Хейл.

Эту не предназначенную другому Хейлу улыбочку необходимо было стереть.

Питер порывисто шагнул в глубину коридора, не дав мальчишке сбежать, прижал к стене и нелогично для столь прохладного их утра, впился в его губы злым поцелуем, собирая со слизистой мелкие частички хлопьев, прилипшие к нёбу; чуя отголоски мятной пасты, которая застряла между зубов, и мягкие, удовлетворенные медовые выдохи молодой гортани, в которой – Питер ощутил это рукой, сжимавшей Стайлзу шею – учащенно билось мальчишеское сердце, не принадлежащее ему.

Да и плевать, подумал он, ошалело чувствуя эрекцию от поцелуя, приеду – трахну. Несколько раз.

Стайлз губы сначала не давал, Стайлз сопротивлялся. Секунд пять.

Потом он разомкнул зубы, впуская язык Питера внутрь, столкнулся с ним языком собственным, зацепив кончиком кончик хейловского; дав всего себя его рукам, что сжимали тело и даже чуть раздвинул колени, когда Питер машинально втолкнул своё между мальчишеских ног...

“Вот, значит, как сильно ты любишь своего Дерека...” – язвительно обвинил сейчас его Питер, если бы мог.

Но он не мог – он целовался. А поцелуй почему-то казался важнее, чем пошлое соперничество с племянником за этого гадкого, странного, неправильного мальчишку, которого не целовать, а пороть надо было.

Питер, вылизывая его рот, пообещал себе подумать о порке несколько позже, возможно, вписав эту весьма соблазнительную практику в те краткие сорок восемь часов, что им еще оставались.

Он вдруг позволил себе примерить к своей холостяцкой жизни обыкновенные отношения, в которых они жили бы долго и счастливо, доверяли друг другу, любили друг друга, и не было нужды считать минуты до предстоящей им окончательной разлуки. И уж тем более, убегать в работу от общества друг друга.

Но Питер отчетливо понимал – убегать ему сейчас хочется куда больше, чем оставаться. И даже поцелуй не спасёт уже ничего.

Он через силу разорвал эту неправильную, нелогичную ласку и уже через минуту выходил на улицу, к давно ожидающему его такси.

Выходя из операционной с удовлетворением от хорошо проделанной работы, от полноты которого даже сердце немного тянуло, он пассивно участвовал в живой беседе своего анестезиолога и второго хирурга.

– ... вот бывают же дотошные родственнички, – вещал незнакомый врач, вызванный на подмогу основной их бригаде из соседней клиники.

Питер его не знал, поэтому с интересом прислушивался – а вдруг чего интересного расскажет.

– ... у мальчика, значит, во-от такой жировик в забрюшинном пространстве, прелестная на вид липома, так и каталась под пальцами, – продолжал он пока что малопонятный рассказ, – и пункцию брали, и МРТ делали по просьбе мамаши, или она ему мачехой была, не помню... Так вот. Вообразила себе, что это рак. Мы ей и так и сяк объясняли – маман, рак не может так спокойно существовать рядом со здоровыми клетками. Рак – явление агрессивное, он будет расти и уничтожать ткани! Это жалкая беспомощная липома, ей, бедной, понадобится лет двадцать, чтобы вырасти хотя бы с кулак. Мальчик не виноват, липома не виновата, не стоит даже внимания ни вашего, ни, тем более, моего... А эта дура – режьте, извлекайте! И как объяснить ей, что нет необходимости? Что нетипичное же поведение!!! Несвойственное болезни! А значит, и болезни нет. И что вы думаете, нашла же подпольного врача, вскрыли мальчишке живот, задели в ходе операции сосуд, чуть не убили. Вовремя к нам, прости господи, привезли всего порезанного... Я это о чем... Надо слушать не только рвущихся к скальпелю мясников, но и хирургов-диагностов. Нужно понимать, что есть во всем своя система, и даже у болезней есть собственная, уникальная модель поведения. И если она нетипичная, не стоит торопиться и браться за нож...

Когда привык к хирургической точности, сложно понять, как размытость формулировок, двоякость диагнозов и многогранность симптомов могут сложиться в отчетливую картину, в приговор, который не подлежит обжалованию.

Питер, подъехав к дому, долго сидел в машине, думая об этом и уж совсем бессовестно распоряжаясь временем, выданным ему судьбой.

Ему всегда казалось, что психиатрия – это просто смешно. До самого момента, когда его племянника не пригласили в НАСА. Но и потом он не был уверен, что эта наука лучше какой-нибудь астрологии или гадания на картах Таро. Он никогда не думал почему-то, что точно так же, как и хирургия, медицинская дисциплина, изучаемая Дереком, будет подчиняться одним и тем же законам и правилам, что и все остальные.

У истории болезни Стайлза присутствовала бумажка с указанным диагнозом, которому Питер не верил.

Правильно не верил.

Он не видел у мальчика поведения, присущего группе людей, страдающих схожей аномалией.

Учебник вовсю твердил, да и ему самому казалось, что трансгендерность (бог с ним пока, с интерсексом) особенно в ядерной стадии вызывает устойчивое сопротивление у индивида нормам общества и обуславливает полное погружение им в ту гендерную роль, в которой он чувствует себя наиболее естественно, то есть, противоположную данной природой.

Стайлз же... Его не слишком тяготило быть, нет, оставаться мальчиком, например, и это... Это был ключ. А догадкам Питера не хватало всего лишь четкой формулировки, чтобы себе же доказать ошибочность диагноза, хотя она оказалась такой простой и даже примитивной!

Нетипичные симптомы. Несвойственное течение. Неверная модель поведения.

Эта цепочка как никогда ясно вырисовалась в голове, и теперь Питер видел, как неправильно было всё между ними. Как нетипично. И что приезд Стайлза сюда, к нему, есть самый настоящий и окончательный симптом для полной отмены препарата. Или же отмены хирургического вмешательства. Потому что любая болезнь или девиация должна вести себя правильно. А девиация Стайлза правильно себя не вела.

В общем-то, не было у него доказательств. Кто он такой против всех тех светил, что подтверждали, наверняка за деньги, сфабрикованную Дереком чушь?

И выглядеть обвинение будет некрасиво – ему отказали, предпочтя в любви другого, а он и рад порочить счастливчика.

Возможно, эту историю лучше было забыть. Получить удовольствие и проститься.

Вот только Питер не был уверен, что получится.

– Что ел сегодня? – спросил он у Стайлза, поднявшись в квартиру и устало скидывая прямо на диван в гостиной летнее пальто.

Так ничего и не решил, скрывая это намеренной обыденностью.

Мальчишка сидел за планшетом, монотонно проводя пальцем по экрану. Краем глаза Питер отметил – никакого пустого бездумного перелистывания новостной ленты или переписки в соцсети: Стайлз читал какую-то статью, предоставленную скучно оформленным в серо-голубых тонах научным сайтом. Надо же, подумал Питер еще, и машинально отметил, как был мальчишка сосредоточен на чтении, как был серьезен и... худ, только холмики маленьких припухлых от гормонов грудей выглядели неестественно аппетитно.

Хотелось его, обманутого, худого и непонятного, кормить и баловать отчего-то. Зная, что скоро ему предстоит – скальпель, капельница, боль. И Питер, чтобы не мучиться от чувства вины за будущее свое безразличие к его решенной судьбе, попытался загладить своё равнодушие, соблазнив маленького провинциала заморскими деликатесами. Провинциал, конечно же, и не собирался нормально есть в рекомендованной Питером едальне – три коробки от пиццы валялись рядом с мусорным ведром и новомодная японская прозрачная кола стояла на столике.

– Я не голодный, – настороженно буркнул Стайлз и виновато покосился на беспорядок.

Питер хмыкнул – что ж, предпочтения Стайлза в еде были откровенно мужскими.

– Сейчас приготовлю теплый салат с телятиной и вялеными помидорами, потом поджарим стейки и я научу тебя делать фондю, – сказал ему и мысленно улыбнулся снова, заметив, как голодно слушает мальчишка оглашение меню.

– Угу, – сглотнул громко и неизысканно Стайлз, тут же вспомнив о необходимом этикете, – а как прошла твоя... операция? Всё хорошо?

Питер кивнул и вдруг порывисто подошел потрепать его по макушке – иллюзия совместного будущего, в котором они вместе и счастливы, казалась сейчас ожившей реальностью. И это было совсем неплохо.

Стайлз, искренне обрадованный его возвращению, голову свою под руку подставил. Они оба чувствовали сейчас, как утренняя холодность между ними ушла, и как теплый летний вечер творит свою магию, предлагая присоединиться. К созерцанию, например. Только Стайлз выбрал не закат, озолотивший тысячи окон, что отражали солнечные багряные лучи, а другую простую картину – раздевающегося Питера.

Он пристально смотрел, как медленно и ритмично выталкивает Хейл пуговицу за пуговицей из прорезей дорогой ткани рубашки. Как скидывает ее с плеч и без стеснения щелкает пряжкой ремня.

Стайлз выглядел влюбленным и даже не думал сейчас скрывать: ему нравится Питер и их гомосексуальная связь. Его не тяготил этот страшный содомский грех. Не тяготили воспоминания о грязных касаниях члена к члену и к влажной смазанной дырке. Ушел прошлый стыд и непонимание. И Питер, поддавшись этому волшебству, ощущал, как меняют его настроение шальные мальчишеские взгляды. Чувствовал – голод становится сильнее и сильнее, и ожидаемо меняет свой вектор...

– Почему так смотришь? – спрашивал рассматривающего его Стайлза, но тот лишь

молча сглатывал, все еще смущаясь показывать неприкрытое желание – девчоночья черта, но и она была в нем милой. Она ему шла. И вовсе не была симптомом того, что Стайлзу нужно было непременно что-то отрезать.

– Да просто так смотрю, – отвечал он размыто, и Питер в угоду своему маленькому любовнику продолжал раздеваться и делал это нарочито медленно; плавно расстегивал ширинку – смотри, не жалко.

Стряхивал с ног штанины, сдирал майку – медленно уже не выходило – и понимая, что выглядит немного смешно, оставшись в трусах и носках, шел прямо к мальчишке. Вставал близко-близко, брал запрокинутое лицо в ладони и целовал ему губы – долго и по-домашнему неспешно, немного удивляясь тому, как же трусливо он утром сбежал от этого ласкового, пусть и чужого зверёныша.

Как странно – еще вчера они бестолково трахались, утром – холодно прощались, а этим же вечером снова переменились и без усилий приладились друг к другу идеально, уверенно играя свои роли.

Секс шел у них десертом, но сначала Питер заставил Стайлза все-таки нормально поесть.

И вот потом, после, ловко подхватил его под коленки, запрокинув себе на плечо, и понес в спальню, безжалостно отрезав себя от прошлых своих тягостных размышлений о происходящем.

В спальне умиротворения, положенного после ужина, в Стайлзе не наблюдалось. Он был болезненно, патологически сильно возбужден. Сидящий на кровати в одной лишь футболке, прячущий между ног свой маленький отросток в пушистом кустике лобковых волос, он мрачно смотрел на полностью раздевшегося Питера, стоящего рядом, орган которого тяжело и весомо свисал, немного кренясь в сторону и касаясь кончиком ляжки.

Возбуждение тихо кралось по венам, еще не в полную силу завладев мыслями и телом, но Питер чуял, что у мальчишки под кожей огонь – только тронь. Поэтому, вдруг испугавшись чего-то – бури, торнадо, землетрясения – он поступил подло и неромантично.

– Что утром со стулом было? – спросил смешным врачебным тоном, уже отмечая, как яркий румянец пятнает щеки опешившего мальчишки, еще не понимающего, к чему любовник ведёт.

– С каким... стулом... – прошептал его агнец и покраснел уже до уровня груди.

– Мне надо знать, что у тебя всё в порядке, – спокойно прокомментировал свою деловитую фразу Питер. – Вот я и интересуюсь. Нормально в туалет сходил? Боли, крови не было?

– Нет, – мотнул головой Стайлз и рассердился. – Ты так и будешь теперь изображать со мной доктора?

– А я этот доктор и есть, мне нужно тебя проверить, – со смешком произнес Питер и разозлился тоже. – Не могу же я возвращать тебя Дереку с разодранной анатомией?

Это было гадко и некрасиво, так говорить, договорившись с самим собой уже не поминать проблем, дожить последние сутки в мире, подарив напоследок друг другу хороший добротный взаимоприятный секс. Питер лишь гадал, какой это бес заставил его вести себя, как ревнующую сучку.

А бес сидел перед ним и неприятно улыбался. Куда-то задевав внутри себя того смущенного, робкого парнишку, давным-давно показавшегося Питеру легкой добычей.

– Хочешь проверить анатомию – проверь, – предложил он зазывно, откровенно провоцируя и не смущаясь упоминания первого своего, действующего любовника.

Мальчик, оказалось, знал толк в опасных играх. Он, разобидевшись, как нежная барышня, на прошлые врачебные вопросы, переиначил их на свой, бесовский лад, и стал шкодным чертенком прямо в эту секунду, в которую Питер отчетливо понял, как ему жаль. Жаль будет потерять такого – бесстыдного, похотливого и очень распущенного.

Стайлз оказался очень разным. Еще вчера он был непонимающим и жалким в постели. Сегодня – наполненным похотью демоненком, отчаянно гомосексуальным. Показывающим своему любовнику, какое сокровище тот может потерять, если отпустит.

Пока что Питер отпускать и не собирался. Он повалил мальчишку на постель, запустив руку ему между ягодиц, нащупал вход, надавил и прошептал в пунцовеющее ухо:

– Так больно?

Стайлз молча помотал головой, зажмурился от нежданного дискомфорта.

Питер давление пальцев усилил. Подушечки, сразу две, проскользнули внутрь. Мальчишка вздрогнул, когда почувствовал грубоватое вторжение и обильный плевок на свой анус. Удивленно прислушался к нежному бормотанию своего любовника:

– Так хорошо? Уже не сухо? Хочешь, я изнутри тебя помассирую? Знаешь, что есть такой массаж для мужчин?

Стайлз пожал плечами, предоставляя Питеру неуверенное разрешение на манипуляции со своим телом, и Питер этим воспользовался.

– Приятно так? – спросил, чуть опуская фалангу, касаясь косточкой долек простаты.

– Да. Да...

– Приподними бедра, удобней будет, – уверенно скомандовал Питер.

Он наконец возбудился сам, и вовсе не от вида стоящего на четвереньках перед ним парня, а всего лишь подумав, что этот массаж – символическая точках в их играх, абсолютно гомосексуальная прелюдия, недоступная миру женщин. Поэтому никаких женщин здесь и нет: слава футболке, которая скрыла под тонким трикотажем две маленькие напрягшиеся грудки.

Член у мальчишки неуверенно стоял, но Питер знал – анальному оргазму это не помеха.

Он мягко повернул кисть и чуть согнул пальцы...

– Вот так, ты чувствуешь, как низ живота тяжелеет? Теперь немного усилю давление и... нет, не трогай свой член, ты кончишь и без этого, поверь мне, мальчик, вот именно сейчас...

Стайлз, вознамерившийся прыснуть от столь самоуверенного заявления Хейла, вздрогнул, вжал лицо с растянутым в полу-улыбке ртом в простыню, задрожал, нанизанный на ласковые пальцы Питера и тут же неожиданно сильно дернулся, снялся с них, портя удовольствие самому себе да и старающемуся Хейлу тоже.

– Не надо. Нет, – сказал твердо и уверенно, пока Питер с непониманием и разочарованием смотрел на свою руку, на пальцы все в блестящей слизи, подушечки которых помнили еще, как ритмично пульсировала под ними предстательная железа, доказывая триумф всего мужского в теле мальчишки, яичник которого сейчас стыдливо забился куда подальше и пораженно молчал, не зная как реагировать на торжествующий взрыв мужских гормонов.

Добровольный отказ от анального удовольствия был обидным, но возбуждения с Питера не сбил. Поэтому неудовлетворенный Стайлз лежал сейчас, раскинувшись поперёк кровати, и с вынужденным смирением принимал на раскрасневшееся лицо струйки соленой спермы любовника. Питер был зол, горяч и был на грани: после сорванного чужого оргазма он предпочел обычному акту акт унизительной мастурбации, требовательным жестом показав Стайлзу – куда хочет спустить, и стал незамедлительно кончать туда от нескольких движений своего кулака. Не понимая, обижаясь – на любовника, и на себя тоже; не в силах совладать с собственным возбуждением от вида строптивого и одновременно послушного мальчишки.

Желать его снова и снова казалось Питеру делом естественным. При этом он нисколько не принимал анатомию любовника за норму, прекрасно зная о волшебном строении спорного мальчика с припухшими грудками, с немного более круглой, чем нужно, попой, с негромким мало басовитым голосом и шелковыми волосинками по всему телу, какие бывают у темпераментных брюнеток; с его миниатюрным членом, немного смахивающим на сильно увеличенный в размерах клитор и очень отзывчивым яичком, которое чуть позже, потужившись-потренировавшись под умелыми руками упрямого Питера, сдалось на ласки опытного партнера, на мощное последующее проникновение в уже растянутый пальцами вход, и выжало из себя приличную порцию семени, заставив Стайлза кончить, наконец, у любовника на глазах.

Было мокро и стыдно. Было здорово.

В спальне стало темно. Питер всмотрелся в экран смартфона, машинально отмечая время: был не поздний вечер, а у них уже случился и ужин, и секс. Он вряд ли знал, что теперь делать, так редко оставлял даже постоянных партнеров в квартире на ночь.

Спать не хотелось. Напряжение никак не отпускало, и Питер знал – с таким душевным тремором нужно или трахаться снова и снова, пока хватит сил, или же сразу начинать ругаться. Скандалить, хватать друг друга за руки, кататься по постели, имитируя битву, чтобы в конце концов, так и не примирившись, в итоге по-настоящему набить друг другу морды. Повод со Стайлзом у них был, а Питер еще знал и помнил такие сценарии в своей, полной разнообразного секса, жизни, только повторять не хотел. Поэтому просто лежал и терпел это повисшее между ними странное чувство многовольтового напряжения.

В ушах будто ватой заложило, сумерки заставили глаза ослепнуть, а их два смешавшихся между собой запаха уже не ощущались так резко. Питер замер рядом с мальчишкой глухим, слепым и бесчувственным трупом, с ужасом определяя внутри себя внезапное пробуждение чувства шестого, которое неизвестным науке органом всматриваясь в этого нового, сказочно быстро изменившегося, подстроившегося под него Стайлза, и дарило смутное ощущение вторжения зла, как часто бывает это в мистических фильмах, в которых прелестный ребенок, спасенный семейной четой от участи прозябать в сиротском доме, на деле оказывается тем самым демоном, кто перережет их всех потом во сне.

Конечно, Стайлз не был чудовищем нисколько, но странная аналогия откуда-то взялась и покидать сумбурные мысли Питера не хотела. Он знал прекрасно, что не умрет во сне, какая чушь, ну, в самом деле... По крайней мере, не от этой же тонкой изящной руки?

С тревогой он смотрел на узкую кисть мальчишки, лежащую рядом на покрывале, и снова чуял под кожей зуд любопытства, накопленный за все четыре месяца. Он чувствовал за собой право любопытство это наконец утолить. И если вчера он был всего лишь похотливым геем, не отказавшимся от юного тела просто потому, что тело это было в полной доступности, то сегодня явился миру победителем и героем, заставившим мальчишку стать мужчиной, упорными усилиями принудив его испытать от ласки другого мужчины все то, что испытать мы хотим, раз уж занялись сексом. Поэтому и прервал затянувшееся тягостное между ними молчание и все-таки начал разговор. А что же еще делают обыкновенные люди в постели после секса? Банально болтают; но вряд ли, конечно, расспрашивают о предыдущем любовнике, который сам как-то обмолвился о том, что прежде чем кричать о любви, нужно хорошенечко узнать человека.

Что ж.

– Послушай, детка, – почти равнодушно – и получилось же! – произнес Питер, – а как вы с Дереком познакомились?

Стайлз тихо лежал рядом, не торопясь отвечать. Его размеренное дыхание Питер чуял кожей плеча – теплые, живые выдохи одушевленного существа, психология которого – черт поймешь, что он задумал, приехав к Питеру в Нью-Йорк! – оказалась так же сложна, как и анатомия.

– Зачем тебе? – прозвучал наконец ответ, и Питер ощутил, как сбился с ритма чужой выдох.

– Мне нужно знать. Всё с самого начала. Я... не уверен в твоем диагнозе, – совсем нелогично построив предложения, ответил Питер давно просившуюся на язык правду и тут же услышал раздраженный вздох.

– Так ты за этим меня трахал? – едко прозвучало в темноте. – Чтобы симптомы поближе рассмотреть?

Питер неосознанно отодвинулся – очередной выдох в плечо показался ледяным, как и рука Стайлза, неосознанно коснувшаяся его бока.

Питер и сам был теперь не рад. Ему казалось, он ненавидел Дерека за посеянное внутри сомнение, но оказалось – ненавидел он только себя. Действительно, за что он сейчас боролся – за свою любовь? За честь пациента? За жизнь его? Или же за право выбить у фортуны привилегию называть Стайлза Стайлзом, забыв, как ненужное, другое – женское – имя?

– А почему ты выбрал имя Одри? – спросил он снова невпопад, уже не следуя логике своих прошлых вопросов, утонув в рассуждениях, в мысленных своих монологах.

Стайлз пожал плечами.

– Да я и не выбирал. Я даже не фантазировал тогда об этом. Мне имя Дерек придумал...

Знаете тот момент, когда все встаёт на свои места? Когда словив кого-то на маленькой лжи, ты автоматически получаешь подтверждение своим подозрениям в лжи огромной? Неизвестно для кого сконструированной, но ведущей напрямую к полному разоблачению? Такому долгожданному, что за минуту до триумфа ты просто теряешь над собой контроль?

– Да не тряси ты меня, эй, Питер! – отбрыкивался Стайлз, неожиданно прижатый любовником к матрасу. – Что на тебя нашло? Какое враньё? Кто врал? Дерек? Тебе? Что? Да он вообще-то... честный... очень... Пусти меня, не надо трясти! Боже...

– Рассказывай давай, – рычал немного опомнившийся Питер, задетый больно, до крови, упоминанием псевдо достоинств лживого родственничка. – Рассказывай подробно про нашего честного Дерека, как встретились и что там было. С деталями и грязью. Давай, Стайлз!!!

Последнее обращение Питер проорал несдержанно и гневно. Стайлз сжался под простыней и молча кивнул, уже не напоминая демона похоти, а всего лишь – испуганного мальчишку.

– Я понял, понял, – заверил сумасшедшего своего любовника. – Понял, Питер. Подробно. С деталями. И грязью.

И отдышавшись, через минуту начал свой рассказ.

О, грязи там было навалом!

... – И вот когда он затащил меня в кабинет гинеколога... Ух, вот это было горячо!

Стайлз скосил лукавый блестящий глаз на Питера, оценивая впечатление от рассказа, который как-то быстро от скучного повествования медицинских тем перескочил на интим, и даже немного обиделся, когда тот начал снова и снова переспрашивать его о чем-то незначительном...

– Постой, постой. Давай еще раз, все с начала, – остановил его Питер. – На первом приеме ты не присутствовал? Тебя потащил отец, но ты так в кабинет и не зашел? А что, стеснялся?

– Меня не пустили.

– Ладно. О чем они там говорили?

– Я не...

– Вот только не надо мне врать, что ты не пытался подслушать! – уверенно прервал его Хейл. – О чем они говорили?

– Ну, мой отец сказал Дереку... доктору Хейлу, что хочет проверить мое мужское здоровье.

– И всё?

– Не всё. Потом в красках еще рассказал, как застукал в женском. А Дерек стал в подробностях выспрашивать – что да как...

... – Какая именно в тот момент была на нём одежда, мистер Стилински? – уточнял Дерек, и голос его казался Стайлзу, который стоял в непрезентабельной позе раком у двери кабинета и подслушивал, сильно взволнованным.

– О боже, я же уже говорил! Платье моей умершей жены – в первом случае, и платье какой-то девчонки – во втором. Его он, кстати, украл, – с горечью добавил шериф к основным деталям обвинения деталь криминально плана, будто бы факт кражи был самым ужасным фактом во всей этой истории.

– А бельё?

– Что, простите?

– Бельё на нем тоже было женское?

– Я не проверял! Какое это имеет отноше...

– Это имеет прямое отношение к тому, какой диагноз вы от меня услышите, – уверенно перебил измученного допросом собеседника Дерек. Потом немного помолчал, пошуршал бумагами на столе и продолжил, – и, вероятно, вы перепутали кабинеты, вам нужно не к урологу, а к психологу. Точнее, к доктору, который занимается подростками с проблемой половой самоидентификации. Если конечно, факт переодевания не есть обыкновенный кроссдрессинг. В любом случае, нужна коррекция, и я могу дать несколько контактов, мистер Стилински.

– Нет, – сразу же отказался тот. – Мне порекомендовали вас. Вы и будете лечить моего сына.

– Хорошо, – не стал спорить Дерек. – Допустим, я возьмусь за вашего сына, проверю симптомы, поставлю диагноз...