Текст книги "Химера (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Но это было бы слишком просто для психа, конечно же.

– Ты должен кое-что знать, – серьезно выдал Стайлз, и ляпнул без предупреждения, – у меня, вообще-то, есть парень.

Вот так.

Хейл не успел спрятать идиотскую ухмылку, адресованную совсем не Стайлзу.

Конечно, милый, добрый, слепой Дерек, мальчик абсолютный не-гей.

И все же, как бы ни был готов Питер к такому повороту, наличие вполне себе реального соперника было весьма отрезвляющим нюансом.

Сначала он все же попытался пошутить: “Парень? Тогда мы ничего ему не скажем, детка”. Но мальчик-кокетка вспыхнул и окончательно вырвался из рук.

– Нет, нет, – забормотал, словно очнувшись, – ты просто не понимаешь, Питер. Я... не могу!

“Но как же хочется!” – так и хотел продолжить за него Хейл, потому что он знал и понимал вот этот взгляд и это беспомощное, загнанное выражение лица, с которым смотрел на него сейчас мальчишка.

Ты можешь иметь парня и в какой-то момент неожиданно понять, что любовью всей твоей двадцатилетней жизни вдруг оказался совсем не он. Питер тоже не претендовал. Знаем мы этих двадцатилеток – у них на каждый год взросления до самых тридцати в наличии по одной любови.

И пусть невнятное наличие парня (так и хотелось спросить – и кто же он?) добавило пикантности к остальным тайнам и приправило необходимой остротой моральный аспект их недо-отношений, охотой Питер перестал вдохновляться. Еще одному сдерживающему, отрезвляющему фактору, вдобавок к приехавшему племяннику, отчего-то злому, как черт, Питер был только рад, а то трезветь, наблюдая за юрким мальчишкой, совсем не хотелось. Хотелось представить, как будет гримасничать он в постели, когда надумает кончать. Всё чаще – гипотетически.

Запутавшись в себе окончательно, не зная – хочет ли доводить до греха или нет, Питер был только рад осознать в себе дрожь предвкушения, случившуюся с ним от звонка знакомого профессора, который железобетонно обещал Хейлу преинтереснейший миокард.

Стайлз как почувствовал смену приоритетов. Он был смышленым, умненьким мальчиком; он был сообразительной занозой. Уже давно вызнавшим откуда-то дату его отлета, его специализацию и немногочисленные интересы. Питера всю жизнь интересовал только скальпель и секс. Стайлзу такая простота, казалось, нравилась. И он старался не подавать вида, как огорчен близкой разлукой. Даже имея парня, да. А Питер чувствовал себя немного задушенным этой приближенностью их странных, никак от его бездействия не развивающихся отношений к гетеросексуальным. Знаете, как бывает с девчонками – ты трахаешься с ними, а потом уезжаешь. Вот тут-то всё и начинается.

Питер никаких скандалов и слёз не хотел. Хотел лишь Стайлза, виртуозно ампутированного от своего бойфренда и всего остального дерьма, которое, Питер был уверен, в жизни мальчишки было навалом, раз уж он был приписан к психушке в качестве самого таинственного пациента. А тайны Питера уже никакие не влекли. Две недели назад он душу бы продал, увидев на столе Дерека опрометчиво оставленную им папочку – довольно толстую – с историей болезни пациента Стилински. Но именно в этот день Стайлз наконец (по воле случая или намеренно?) сидел в его машине примерной девочкой, сложив руки на стиснутых коленках и ждал его, чтобы быть отвезенным домой к отцу, который как назло не смог за ним приехать. Питер зачем-то вернулся в клинику, то ли ключи там забыл, то ли хотелось пораздражать напоследок неясными намеками Дерека... Но Дерека в кабинете не было. Была только она, толстая, гораздо толще всех остальных папка и жирная надпись на ней – М.Стилински (О).

====== Глава 4 ======

– Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя домой?

– Точно.

– Уверен?

– Я... да...

Диалог, в котором Питер выглядел мамочкой, а не коварным соблазнителем, случился у них сразу же, как он вернулся из клиники.

Пока выезжали со стоянки Дома Эха, Стайлз машинально все наглаживал и наглаживал себя по коленке, не решаясь что-то сказать. Питер, как истинный джентльмен, конечно же прервал его мучения, без особого пыла предложив мальчишке заехать к нему в отель.

– Попробуешь хороший кофе, – ласково нараспев сказал он и посмотрел в упор: надо же было как-то завершать охоту?

– З-зачем? – глупо переспросил его Стайлз и вцепился в ремень безопасности.

– Затем, что хороший кофе – редкость по нынешним временам, и в Старбаксе его не подают, запомни это, – хмыкнул Питер уж как-то чересчур по-взрослому, по-отечески и сам подивился на свой менторский тон. На своё откровенно топорное предложение и на то, как пошло вообще все это звучало. Настолько безыскусно и грубо, как будто, специально задев мальчишку кофейно-завлекательной банальщиной, Питер хотел, чтобы тот, оскорбившись, отказался.

Но Стайлз стерпел. Как стерпел и все последующие уточняющие вопросы Хейла, ставшего отчего-то тошнотворно заботливым.

Питер поддал газу и криво усмехнулся: ненужная победа была в руках. Билась смертельно раненой птицей и улетать не хотела. Стайлз был предельно рядом – вот, возьми. И Питер нехотя, бесталанно готовил почву к близящейся “дефлорации” мальчишки.

Злился на себя за полное отсутствие энтузиазма; за то, что выслушав его сладкую речь, мальчишке так и не пришло в голову сказать “нет”. Что он так глупо повелся на откровенный съём и ехал теперь к Питеру в его номер испуганным цыпленком, в том самом пушистом свитере, который единственный и должен был остаться на нем в итоге.

Стайлз с несмелой улыбкой таращился в окно, пока Питер вел безликую арендованную машину, все еще странно волнующийся от обращения “Вы”, с которого Стайлз до сих пор обидно редко срывался на “ты” после того их поцелуя.

Волнение было приятным, но оно уже не стоило того, чтобы выпитая чашка кофе превращалась для них в нечто большее, и Питер, уже сожалея о сказанном, и очень ясно чувствующий, к чему мысленно готовится бедный мальчик, слишком долго пожалуй думал, в каких выражениях и главное, в какой момент ему отказать, если мальчик этот, не вдохновившись бездействием взрослого понравившегося ему мужчины, действительно занятого готовкой кофе, а не соблазнением, проявит инициативу сам и безрассудно вцепится в сорокалетнюю плоть зубами молодой гиены.

– Не в этот раз, – придется сказать размытое и трусливое, сжав рукой раскаленную турку до ожога.

– Другого раза не будет, – наверняка ответит Стайлз и, не замечая страданий баристы, выложит все карты, – вы завтра уезжаете, верно? Так значит – не будет другого... Не будет же?

...Знаете, такие интересные миокарды, обещанные знакомыми профессорами, встречаются раз в столетие.

Такие непонятные вчерашние дети, мечтающие потерять девственность именно с тобой – они десятками стоят почти у каждой дискотеки.

Но так повелось – дети всегда важнее. И пусть миокард подождет.

Авто свернуло в центр так резко, что Стайлз, охнув, привалился плечом к плечу Питера.

Плечу стало тепло и тяжело. Приятно до дрожи, как будто именно с этого прикосновения – спонтанного и естественного одновременно – и началась их прелюдия.

– Так ты волнуешься? Не волнуйся, – спрашивал и успокаивал Питер мальчишку, понимая, что успокаивать придется, причем абсолютно на всех стадиях свершающегося грехопадения.

Шанса сбежать уже не было ни у кого: они поднимались в лифте, и Стайлз волновался. Сильно и отчаянно. Так волнуются робкие примерные девчушки, которые неожиданно для всех сбегают со своим учителем из дома, не дождавшись совершеннолетия.

Питер волновался тоже, впервые осознавая свою неуверенность и маясь неотступным чувством, будто его заставляют.

Это были, конечно, ненужные мысли, неподобающие ситуации сложности, плохо влияющие на эрекцию.

Питер старался не думать – ни о девчонках, ни об учителях, ни о тончайшем кружеве с атласными тесемками, ни о таинственной и чересчур пухлой истории болезни, оставленной на директорском столе.

Он не хотел ничего знать, даже возможно чего-то хорошего. Не хотел узнавать грани его разносторонней личности. Пока – нет. Мужчины так устроены – сначала секс, потом знакомство, любовь и разборки.

Хороший секс может и запоминается, но плохой – решает. Быть или не быть. Жениться или убиться.

Такое бывает. Такое случается. И в этом нет ничего постыдного, принимать свою мужскую природу такой, какая она есть. Видеть секс главной составляющей своей жизни. Ну, после скальпеля, разумеется.

Питер только что не рычал – так сильно хотелось мальчишку... Вот только прогнать или трахнуть?

Того самого “не гея”, которого Дерек запретил ему трогать и так и не дал внятного объяснения своим запретам.

Мысленно Питер трахнул Стайлза уже много раз и сделал это откровенно извращенно, не делая поблажек его девственности. Сейчас конечно он собирался быть нежным, так и ворковал с ним, ласкал словно барышню, уже не обращая внимания на детали, которые раздражали.

Ну, есть такие педики среди нас – холеные и накрашенные, словно девчонки – что поделаешь. Питер смирился и уже представлял, как возбуждающе будут выглядеть подведенные глаза мальчика с потекшей тушью, когда он очнется в его объятиях дефлорированный, весь в слезах.

Сложные разговоры о реальности в планы уже не входили, неизвестное Питеру заболевание Стайлза, со слов Дерека – совершенно не психиатрической направленности – он безответственно из анамнеза удалил.

К черту болячки, думал Питер, к черту тайны, Стайлз вроде умненький мальчишка, это его выбор. Конечно, незачем быть ему таким манерным, но если хочется его, даже такого, то Питер возьмет.

Обязательно.

Жаль только, все оттенки розового Хейл не любил. Под свитером у Стайлза оказалась фиолетовая приталенная рубашка. Сквозь тонкий ее хлопок хорошо было видно то, чего на мальчике быть не должно. Всё бы ничего, но Питер не мог отвязаться от мысли о возможном будущем и понимал, как идеально в двадцать будет вписываться в постельный интерьер та самая атласная тесемка и как она же, уже в тридцать или же сорок, покажется смешна.

Кружево и шелк дружат с юностью, даже брутальной. Но женственный манерный педик зрелых лет, бреющий свои черноволосые ноги, это отстой.

Стайлз на зрелого сейчас никак не тянул. Тянул на двадцатилетнего девственника, в котором эта девственность нежданно долго загостилась.

И внезапно вспомнился Дерек со своей скандальной подружкой, хотя скандалил как раз-таки он, а девушка лишь изредка вставляла ничего не объясняющие фразы приятным низким, немного виноватым голосом. Их разговор, подслушанный Питером совершенно случайно, осел в памяти малопонятной зарисовкой из чужой жизни и внезапным пониманием того, что в их семье не только Питер и некоторые ее члены, но даже Дерек – правильный, высокоморальный и честный – кармически притягивали в свою судьбу сложности. В лице таких красивых, но непонятных девушек, например.

Необъяснимого в их ссоре было много.

... – Ты изменилась! Прошла всего лишь неделя! Не-де-ля моего отсутствия, а ты стала другой! Не узнаю тебя! – почти кричал Дерек, совсем не заботясь, что кто-то сможет услышать, как за дверями кабинета сам директор психушки сходит с ума.

– Тебе прислали положительный ответ, ты понимаешь? – продолжал он. – Тебе подтвердили все тесты и готовы взять в программу! Начать... начать то, что мы планировали вот уже пять лет, ожидая твоего полного совершеннолетия! О чем мечтали пять лет!

Дерек брал паузу, выжидая реакции, но собеседница молчала. Тогда он начинал грозно задавать вопросы.

– Ты почему до сих пор им не ответила? Причина? Какая, если она есть, позволь спросить? И не говори, что сомневаешься! Ты же давно всё решила! Мы решили! И я поддерживал тебя, я ждал!!! И все еще жду...

Девчонка продолжала стоически молчать, потом раздался шорох струящегося шелка, как будто кто-то очень сильный и темпераментный стиснул в руках большой кусок тонкой материи. Потом Дерек снова начинал наступление.

– Кого-то встретила, да? И где... Нет, главное – как? Как??? Скажи, в кого ты там влюбилась? Я же вижу! А? Ты точно уверена, что тебя правильно поймут? Ты ради мимолетной влюбленности готова быть кем-то еще? Не собой? А как же я? Мои желания как же?

Раздался всхлип, но плакала не девчонка, и Питер старательно отлеплял себя от коридорной стенки, чтобы сбежать, сбежать, не слышать непонятный разговор; чтобы не слышать, как всхлипывает Дерек.

Стенка, подлая, держала.

– Я помогу тебе справиться, если так затянуло, – продолжал младший Хейл, – влюбилась – прекрасно, пусть так. Это пройдёт. Не смей ради этого ломать свою жизнь, которая только должна начаться. Ты заслуживаешь хорошей жизни, ты заслуживаешь.. заслуживаешь...

– ...тебя? – донеслось тихое, но отчетливое.

Девчонка совершенно разгневанного и зарёванного Дерека не боялась. Девчонка, что уж там говорить, была огонь.

Но Дерек не сдавался.

– Да, – нагло и самоуверенно признавался он. – Меня. Меня! Которому ты обещала, что обязательно будешь моей!!! Окончательно. Полностью. Целиком, а не частями! Мы вместе обещали себе это! Мы хотели полноценной жизни, помнишь? Хотели не закрывать глаза, когда любим друг друга, да и любить хотели не так! А нормально! Мне тоже всё надоело... Я тоже устал. Устал не получать полноценный секс. Я очень хочу... ты сама знаешь... Поэтому завтра же возьмешь бумаги, подпишешь их и отправишь в центр и, если уж так запуталась в себе – попросишь оставить дату открытой. Думаю, они пойдут навстречу, я много сделал для них, в конце концов...

И после этого бессмысленного для Питера монолога Дерек более спокойно завершал свои указания:

– Ты можешь думать, сколько хочешь, я, знаешь, очень уверен в тебе... В твоем стремлении, в том, что ты всегда знала, кто ты, даже несмотря на то, что твой отец понимал это превратно. Но мы же убедили его, помнишь? Да, он так и не принял тебя полностью, но... Мы убедим его позже. Надо только продолжать слушать себя. Не отвлекаться на всякие...

И тут Дерека технично заткнули.

У звука невидимого поцелуя был характерный мокрый и почти осязаемый привкус ментоловой жвачки – Питер знал, как маниакально тщательно следит племянник за гигиеной своей ротовой полости. Дерек в принципе тщательно следил и за всем остальным, как оказалось, включая судьбу красивой своей девушки.

Надо же, пять лет отношений! Питер и не знал.

Как не знал и того, что Дерек настолько терпеливый любовник, а девушка его – довольно взрослая на вид дама – все еще наполовину девственница, стыдливо в постели соглашающаяся по непонятным причинам лишь на что-то неполноценное.

Питер кисло улыбнулся – их с Дереком столь похожие друг на друга проблемы были подтверждением того, что Хейлам легко не бывает. У них либо сложнейший, почти неоперабельный миокард, либо девственники в постели, и неизвестно еще – что из этого хуже.

И стало неуютно, будто бы он, Питер Хейл, вспомнивший подслушанный непонятный разговор, брал на себя двойную ответственность, хотя никакого отношения к той наполовину невинной девушке не имел.

Но Стайлз, сиренево-лиловый, нежный, женственный, был абсолютно точно на его совести. Как и его мальчишеская девственность.

Питер был предельно сосредоточен, когда выверенным движением впечатывал его, тоненького, в дверь спальни. Когда запускал пальцы в растрёпанные черные волосы и уверенным движением другой руки жадно нащупывал под хлопком рубашки твёрдый торчащий сосок. Грудь... вся грудная мышца была странно припухшей, мягкой. Но Питер не отвлекался на эти мелочи: целовал стыдливо уворачивающегося из рук мальчишку, который бормотал и бормотал что-то о том, что трогать его не надо, пожалуйста, пожалуйста, он сам... сам...

Питер, плюя на такую несправедливость, на то, что какой-то юнец диктовал тут ему – что надо, а что нет, эгоистично прикладывал его безвольно висящую руку к своей вздутой ширинке. Где Стайлз неожиданно жадно стискивал пальцы, с жарким любопытством комкая ткань брюк в потной своей ладони. Тискал чужой член и еще больше плыл, а Питер со злостью думал – вот почему именно ему, а не вечно отсутствующему бойфренду, вдруг выпала подобная честь забрать девственность мальчишки? Вот что у них за наказания с Дереком, одно и то же на двоих – лишать невинности капризных малолеток по их правилам?

Он что, ходячий дефлоратор, что ли?

В голове назойливо крутилась какая-то неприятная мелодия, вторя разрозненным мыслям, которые никак не могли так ясно гулять в хейловской голове, потому что когда ты готовишься к сексу, мысли вообще не гуляют. Но если мужчина способен думать, когда ему вовсю стимулируют член, то значит... значит, плохо стимулируют!!!

Питер все еще не мог признаться себе, что все эти интриги и закулисные тайны дерековской психушки, неделями ранее вызывавшие у него приступы подростковой эрекции, теперь имели обратный эффект. Топя сознание в вопросах, которые все – все – оставались без ответа.

Сейчас напрямую требовать у млеющего Стайлза озвучить название его диагноза было бы редкостным идиотизмом. Стайлз, с забавным рвением ковыряющийся в хейловской ширинке, был просто молодчинка, сам все испортил, или наоборот – прекратил наконец их обоюдные мучения.

Он, разобравшись с тугими пуговицами Питера, с похвальной готовностью резво сполз на колени и жарко дохнул в разрез раскрытой ширинки. Тихо, не поднимая головы, но с явным восхищением от увиденного, хрипло предложил:

– Я отсосу тебе, хорошо? Без траха... Можно? Я хорошо умею...

И отчего Питеру сразу показалось, что обещанный ему леденец нагло заменяют всего лишь обсосанной сладкой палочкой, на которой он, сахарный да целенький, держался?

Он поздно и откровенно не вовремя снова вспомнил ничем не проверенную информацию, которой недавно снабдил его честный Стайлз, вдруг оказавшийся состоящим в непонятных, мутных отношениях. Еще дня три назад они нарушили идиллию их первого поцелуя, чтобы сегодня забыться совершенно под не такими уж настойчивыми руками Питера.

Поэтому, оскорбившись на столь щедрое предложение и нелогично растеряв эрекцию окончательно, Хейл тут же прикрыл свою временную несостоятельность ответным подленьким рассуждением.

– Не хочешь трахаться? Отчего же? А-а, у тебя же парень есть! Минет у вас, значит, за измену не считается...

Не лучший, скажем, ход за пять минут до вожделенного оргазма, упоминать... законного бойфренда.

То, что законный не уделяет Стайлзу должного – углубленного – внимания, было ясно, как день.

“И почему я должен?”, – подумал Питер обидчиво и нелогично, все еще пребывая мыслями в том временном отрезке, где Стайлз вроде как был готов на всё.

Но Стайлз, в том-то и дело, готов не был. Он так и стоял перед Питером полностью одетым, не позволяя прикоснуться к себе; не позволяя даже пуговицу расстегнуть, как будто был абсолютно уверен в своем каком-то непонятном уродстве. Как будто истово ненавидел себя и свое тело. Как будто стыдился его, восхищаясь при этом стоящим перед ним аналогом. С таким же мужским членом и яичками. С такими же волосами в паху и таким же мужским специфичным запахом гениталий.

Не понимаешь – не злись. Это Питер осознавал и злился только на себя и несостоявшийся кофе. На то, что глупо не послушался интуиции и просто не подвез мальчишку домой, решив забрать то, что вроде бы предлагалось.

Стайлз стоял перед ним замерший и красный. Вскочил с колен сразу же, как услышал упрек. Дышал возбужденно, но на ширинку Питера – все еще раскрытую, приглашающую – глаз уже не опускал.

– Я никому не... изменяю, – сказал неуверенно, и Питер вдруг сразу понял – ненастоящий парень этот есть. Он не придуманный. Он существует. И то, что раньше казалось ему смешной экспериментальной интрижкой, теперь приобретало статус полноценного любовного треугольника, который острыми своими углами способен был смертельно ранить каждого из них трёх.

– Да нет же, мальчик, изменяешь, – сказал убийственно прямо, сам признавая и не прощая себе же свое не очень красивое участие в свершающейся измене, удивляясь прежде всего тому, что ему есть до этого дело.

Будь Стайлз постарше, поопытнее, понаглее, наверняка бы возмутился – какого черта тогда, зачем было тащить меня к себе в номер, чтобы потом, вместо постели мораль читать?!

Но он был юн и беспомощен. Беззащитен. Он был виноват тем, что ступив в логово зверя, посмел предложить лишь жалкую оральную ласку, едва ли стОящую всех усилий взрослого опытного самца, которому ласка эта предлагалась.

Он так и стоял перед Питером – жаркий, вспотевший, нежно-сиреневый. С просвечивающей сквозь рубашку кружевной маечкой.

Она, эта крошечная женственная деталька, сорвала Питера в очередной раздраженный упрек:

– Зачем тебе это? – поддел грубым пальцем рельеф бретельки и сам не понял, а почему это кружавчикам досталось больше всего.

Стайлз всхлипнул, притиснул хрупкую кисть к груди, прикрыв просвечивающее непотребство и жалко выдохнул:

– Вам так противно? Да? Противно?

– Противно – что? – немного непонимающе переспросил Питер, выслушивая отстраненное “Вы” и уже жалея о своем выкрике, жалея совершенно явно – мальчишке шли кружева, к лицу были.

– Противно, что я... урод.

Пока он прятал лицо в ладонях, всхлипывая, у Питера не было возможности объяснить дураку, что вот измена – это противно, а это всё – красивые накрашенные глаза, и показная женственность – и есть рецепт его немного специфичной притягательности. Быть может, и противно чуточку и слишком остро, когда в коктейль так много специй добавлено, но для пресыщенного ловеласа самое то, надо лишь сделать первый глоток с закрытыми глазами.

Мальчишка выл на одной ноте, а Питер его обнимал и молча по голове гладил. Они давно уже плюхнулись на диван, сидели в плотной связке минут пятнадцать, а Хейл все еще успокаивал Стайлза. Думая при этом, что трахать-то уже не хочется абсолютно, но отпускать – тоже.

Потом плакса на время затих, ничем не объясняя такой темпераментной истерики, а Питер уже перехотел в воспитательных целях рассказывать – что к чему.

Он окончательно понял – ему не надо было этого секса. Слишком... сложно. Запутанно. Слишком густо подведены глаза. Слишком розовая рубашка. Слишком толстая папка с историей болезни.

Пошевелившись и разрушив их асексуальное объятие, Питер смешливым движением, утрированно домашним, поправил Стайлзу его сиренево-розовый воротничок, успев еще раз удивиться столь быстрой метаморфозе, с которой их десятиминутный побег в его номер вдруг превратился из романтического в воспитательный.

Фантомная связь между ними, так и не ставшими в этот день любовниками, все еще существовала, как существовала только что осознанная Питером реальная между ними пропасть примерно в двадцать лет. Особенно сейчас заметная, когда от яркого света, включенного Хейлом, он раздраженно щурился, щеголяя на своем лице очаровательным букетом мимических морщинок.

С такими морщинами, мистер Хейл, вам только нотации читать, а не мальчишек соблазнять неопределившихся, думал Питер и неожиданно растроенно вспоминал, что кроме того самого обещанного кофе у него кажется ничего больше в запасе и нет. А “Несквик” напополам с молоком не помешал бы...

После такого – неловкого, не случившегося, стыдного – в панике убегают.

После такого немного ненавидят себя.

Но Стайлз, уже не удерживаемый крепкой рукой взрослого мужчины, бежать даже не порывался, как будто бы привык переживать стыд, намного мучительнее этого. Воспользовавшись правом, что дает невинная юность, на новые слёзы. Даже в этом конкретном случае, когда невинность так и не отобрали.

Плохих любовников необходимо изгонять из своей постели незамедлительно. Еще быстрее нужно избавляться от любовников хороших, если не хочешь обзаводиться зависимостями. Что делать с еще не повзрослевшими рыдающими на плече мальчишками, которые любовниками так и не стали, Питер не знал. Сидел рядом, подпихивая бумажные платки и просто заговаривал зубы, стараясь не упоминать проклятущий кофе, с которого все и началось.

– ...сейчас налью тебе чай, закажем из отельного ресторана эклеры – здесь вкусно готовят, попробуешь. И вытри глаза, смотри, опять все потекло...

Он властной рукой смахивал разводы туши с пылающих щек мальчишки и, вряд ли с задачей справившись, отправлял его умываться. Думал – читать мораль, тыкая мальчишку в какие-то его отношения нет у него права, и так нехорошо поступил, жестоко; пускай сам разбирается со своим парнем, но вот другие взрослые замечания так и просились на язык, когда Питер, не удержавшись, пристально смотрел, как немного качая бедрами, идет мальчишка к душевой, и отмечал с врачебной строгостью – а джинсы-то слишком узкие, как бы чего не передавили...

– ...вот объясни, зачем такое обтягивающее носишь? – спрашивал участливо, как только посвежевший Стайлз, умытый и отпоенный чаем, снова садился к нему на диван, вгрызаясь зубами в третий эклер по счету.

– Нравится, – мычал с набитым ртом тот и улыбался несмело.

Питер только сейчас замечал немного странный крой джинсовой промежности, и как скрывает он всякое напоминание о том, что Стайлз вообще-то мальчик.

– Вредно это. Яички себе передавишь и будут потом проблемы... Больно, наверно? – с понятливым ужасом спрашивал Стайлза и получал утвердительный кивок.

– Привычка нужна, – объяснял Стайлз пристрастие к облегающему стилю, а Питер чувствовал себя стариком – ну вечно эти дети впихивают свои и так заморенные диетами тела в какие-то немыслимо узкие, модные тряпки, что даже член не разглядишь, когда разглядеть как раз бы хотелось.

Он, сидя рядом с жующим и успокоившимся мальчишкой, нет, нет, да и ощущал легкое покалывание в районе промежности. Такое чувствуешь, когда через секунду у тебя должно встать; когда уже встаёт не в полную силу, но достаточно, чтобы вызвать неловкость.

Питер был не из тех, кто будет извиняться за непредумышленную эрекцию и все же сжимал коленки, боясь показать физиологический интерес – поздно было играть в самцовые игры: чай был подан, сладкое ребёнку предложено, нотация о вреде слишком тесного белья прочитана. И Питер странно не хотел, в отличие от своего сомневающегося члена, былой статус любовника возвращать: было, наконец, хорошо; было комфортно. Болтать с мальчишкой ни о чем, кормить его пирожными и краем уха слушать журчание переливчатого тенорка.

– ...когда вы первый раз пришли на занятие, я сразу понял, что Джексон вам не понравился. А если вам не нравится Уиттмор, вы автоматически начинаете нравится мне. И вы мне... нравитесь, в общем. Понимаете?

– Угу.

– А можно спросить?

Питер кивал – давай, спрашивай.

– Вы же... Вы гей. Или... А с женщинами у вас было?

Конечно было, мальчик, продолжал кивать разморенный неожиданной эмоциональной нирваной Хейл, но мне показалось, мы немного отклонились от темы.

Совсем непредумышленно – сама ситуация располагала к такому – хотелось интимные темы исключить; хотелось советовать и наставлять, хотелось успокаивать и делиться опытом. И Стайлз послушно, словно мысли читая, тихонько откровенничал:

– Вы знаете, как это трудно – быть таким...

– Я мог бы, конечно, что-то посоветовать, – вещал взрослый опытный Хейл, прекрасно понимая проблемы мальчишки, – да только каждый должен решить сам – когда и как заявлять о себе миру. Это мой первый и единственный тебе совет.

Питер ласково смотрел, как подсыхает так и не вымытый развод туши на левой мальчишеской скуле и тянулся к щеке рукой.

– С косметикой у тебя беда... – смеялся, вытирая черный след ладонью.

– Да сдуру распродажную тушь купила... – ответно смеялся с радостным облегчением Стайлз.

Питер игриво хмыкал – так уж естественно мальчик копировал девичьи повадки, играя тембром, так умело...

– Значит, вам не противно? – переспрашивал снова и снова, поправляя тесемку, сползающую с плеча, а Питер качал головой – нет.

А потом снисходительно улыбался – наши сущности не изменить, так задумано природой. Отчего же должно мне быть противно? Я и сам не святой.

– Я не оцениваю людей по половому признаку, особенно если люди эти мне нравятся. Я не навешиваю ярлыков. Поэтому...

– ...да, да, – частил Стайлз, перебивая, – не в этом дело, а только в самом человеке, понимаете? Важно лишь это, да?

Питер кивал, соглашался, прочь отгоняя мысли о членах, особенно таких резвых, молодых.

А между ног уверенно твердело, он придвигался неосознанно ближе, трепал мальчишку по черным волосам, касался машинально – хотелось касаться, очень...

– А вы на Дерека совсем не похожи. Ну, внешне, – трещал Стайлз, меняя тему и обрывая хейловские касания очередным холодным “вы”. – У вас глаза синие. Красивые синие глаза. У вас русые волосы. Золотой оттенок. У вас... фигура...

Он ярко смущался, до красноты. Того наверно, что сравнивая телосложение двух Хейлов, впервые отдавал первенство не богоподобному директору Дома Эха.

Питер же, слушая похвалы (вот так, Дерек, иди-ка ты на хуй), плыл по течению, охотно принимая солнечные ванны внепланово, потому что в сорок влюбленности – односторонние ли, взаимные – они редкость. Они не так часты, как в двадцать. Их надо принимать, хочешь ты или нет, потому что какая-то из них, возможно, окажется в твоей жизни последней.

Уже провожая Стайлза к вызванному такси, Питер тихо душил в себе позывы к расспросам, снова отчетливо осознав то самое первое чувство, с которого все началось. Любопытство.

Секса так и не случилось. Тайны Питер не выведал. Наверно поэтому остался между ними легкий налёт недосказанности, незавершенности, которых было не жаль.

С мальчиком оказалось приятно просто сидеть рядом. Воспоминания о поцелуях скрасили неудовлетворенность. Доеденный за Стайлзом эклер оставил на языке необходимую сладость. Стейк, заказанный после ухода мальчишки, унял аппетит.

Всё было совсем неплохо.

Если не знать о том, что ошибки хирургов всегда очень дороги. Они нередко оканчиваются смертью. Но Питер, на следующий день садясь в самолет, конечно не думал о маленьком прямоугольнике своей элегантной визитки, как об ошибке, которую он допустил, оставив Стайлзу для непонятных целей. Да может просто, как сувенир.

====== Глава 5 ======

Бывает, что именно раcстояние сближает, сделав всю работу. Бывает, что простые слова, сказанные в онлайне, становятся важнее взгляда и заменяют прикосновение.

Питер уже не жалел, что дал свою визитку грустному Стайлзу, бонусом добавив к электронке и свой Скайп, который мальчишка не очень любил использовать, а если использовал – предпочитал маячить на периферии снимающего картинку глазка.

Питеру, впрочем, было неважно. К детальной визуализации отношений – если это были они, он не стремился. Так было... безопаснее. Так было проще. Не только не видеть, но и не обсуждать ничьих психических отклонений, включая влюбленность. Хватало мягкого тембра голоса и пожеланий доброй ночи. И вот в какой-то странный мистический момент, уставший, злой, невыспавшийся после неудачной операции, Питер вынужден был очень специфично пошутить, никак на понимание не рассчитывая, но получил от Стайлза именно это – умеренный смех и ободряющее молчание, как будто через расстояние, их разделившее и все расставившее на свои места, они узнали, наконец, друг друга окончательно.