Текст книги "Химера (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Любовь Дерека, чтоб ты знал, позволяла нам всё, – окончательно став злым чертенком, прошипел Стайлз, – а трахать меня туда не позволял ему я. Потому что... Потому что девчонки в задницу не трахаются!!!

Глупое, смешное и неправдоподобное заявление прозвучало дурацким лозунгом, в истинность которого Стайлз именно в эту минуту безоглядно верил.

Не верил Питер, вот беда.

А больше всего в то, что умный начитанный мальчишка может быть таким... глупым.

Эта глупость была явным симптомом, вот только чего, какого нового заболевания – запутавшийся окончательно Питер не мог определить.

– Ладно, – кивнул он примирительно. – Пусть Дерек тебя любит. Но любит с условием. И это условие заставляет тебя лечь под нож. А то, что ты сейчас сидишь здесь, рядом со мной, с которым только что занимался гомосексуальной любовью, вернувшись в свое естественное брутальное состояние, не брезгуя совокупляться анально, опровергает твой обманом вымученный диагноз получше всяких моих домыслов. Тебе не нужно менять пол, Стайлз, это очевидно, потому что твоя трансгендерность – фикция.

Обвинение прозвучало.

И если думал Питер, перебирая возможные реакции Стайлза, что тот замкнется в себе, задумается над его словами или заистерит снова, доказывая правоту своего парня, а может, заплачет на крепком хейловском плече, то он обидно ошибся.

Стайлз молча и спокойно смотрел на него с минуту. Мелькало в глазах любопытство и странное ожидание.

Потом Стайлз предвкушающе улыбнулся и вкрадчиво спросил:

– Ну, ладно. Ты получил свои доказательства. И что? Что будешь с этим теперь делать?

Неверная, алогичная реакция должна, должна была насторожить, но Питер, вымотанный эмоционально, уже не стал её анализировать. Ответил бездумно и легко, ничего не объясняя:

– Восстановлю справедливость и накажу негодяя, что же еще.

– Зачем? – спросил Стайлз и весь напрягся.

– Потому что зло должно быть наказано, – по-сказочному кратко ответил ему Питер, почти чувствуя победу и торжество пресловутого этого добра, вдруг вспомнив клятву Гиппократа и то, что он, как врач, обязан обязательно спасать людей, причем не только хирургическим способом.

– Ясно, ты будешь наказывать зло, – тихо и разочарованно кивнул на это мальчишка и демонстративно уставился в потолок.

И еще тише, так тихо, что Питер еле услышал, спросил:

– А как же я?.. Мне-то что теперь?..

– Детка, – потянулся к нему Хейл, – так разве я не для тебя... всё это? Мне вовсе не безразлично, что с тобой происходит! И я не хочу, чтобы ты испортил себе жизнь, приняв неверное решение! Я просто хочу, чтобы ты оставался собой!

Обнять хотел, успокоить, но в комплекте с произнесенными словами вышло как-то по-отечески жалостливо и обидно: Стайлз отшатнулся.

– Мне все понятно, Питер, – сказал со смертельным холодом в голосе. – Ты можешь мне ничего больше не объяснять.

Вот так, дядя Питер, извольте пойти вон.

Так обижаются дети и выжившие из ума старики, а не умные сообразительные мальчишки. Питер долго смотрел в блестящие в полумраке глаза Стайлза, не понимая столь быстрой перемены его настроения, не понимая вообще ничего, но Стайлз через минуту отвернулся к стене и замер, даже не купившись на запах кофе, который разозлившийся Питер, уйдя на кухню, заварил на ночь глядя.

Из спальни мальчишка так и не вышел. Питер позже вернулся в общую их кровать, решив, что ютиться на гостевом диванчике из-за непонятной ссоры глупо. Как глупо продолжать разговор.

Они одновременно выключили свои ночники на тумбочках, синхронно отвернувшись друг от друга, и постарались заснуть. Взрослый мужчина, которого не любили, и мальчик, которого, как оказалось, не надо было спасать.

====== Глава 12 ======

И все же выспался Питер хорошо – снотворное сработало отменно. Было плевать на то, что мрачный Стайлз, согласно его предчувствиям, гипотетически мог все-таки обернуться доппельгангером в полночь и по-настоящему прирезать хозяина нью-йоркской спальни во сне. Но тот ворочался всю ночь, не превратившись в итоге ни в какое чудовище, а утром, конечно, оказался не готовым к тому, что Питер, впечатленный его растрепанностью и своей невредимостью, вдруг зло накинется на него и возьмет грубо и темпераментно сзади, словно мстя за то, что Стайлз, влюбленный в Дерека, его разоблачением совершенно не впечатлился и злодея не разлюбил.

Справедливость подождет. Мстительный Питер, в этот прекрасный утренний момент находясь в Стайлзе очень глубоко, с удивлением обнаруживал, что секс-то у них выходит все лучше и лучше. Он практически единственная вещь, которая получается. Хмурое выражение лица мальчишки не помешало ему и сегодня без труда кончить, как будто бы время, проведенное с мужчиной-геем, сводило на нет все усилия тех женских гормонов, что принимал дополнительно Стайлз. Они, прежде глушившие его мужское физиологическое начало, не смогли противостоять рукам опытного любовника или, скорее, гормональному бунту проснувшейся предстательной железы.

Питер размазывал по своим пальцам чужую сперму, не торопясь ее вытирать, с удовольствием осознавая свой триумф хоть в этом, и всеми силами оттягивал момент, когда придется им снова общаться вне спальни, завтракать и чем-то себя занимать весь день до самого отъезда Стайлза.

Сперма на пальцах подсыхала.

– Попробуй, – попросил-потребовал Хейл и протянул свою липкую ладонь ко рту мальчишки.

Стайлз пытался сделать вчерашний обиженный вид, но явно после оргазма не мог сосредоточиться на сердитом выражении лица, поэтому после секундного раздумья, послушно приоткрыл рот и лизнул, тут же уворачиваясь от руки Питера, которую тот прижал к его лицу сильнее, окончательно его испачкав.

– Фу! Гадость! Какая гадость, Питер!!! – кричал Стайлз и, уворачиваясь, уже не сдерживался – глупо хихикал.

Питер смех его заглушил поцелуем, небрезгливо слизывая с раскрывшихся губ неопрятно размазанную по ним слизь. Гадость была солоноватой и на вкус отдавала абсолютным пороком. Питеру нравилось.

Мистическое влияние ночи как будто снова стёрло весь предыдущий день – воспоминания о нем и все разговоры; оно замазало их корректором и сделало снова чистым листом. Ничем иным Питер не мог объяснить свое странное состояние добровольной амнезии.

Они поссорились в первый же вечер, но пережили это.

Поссорились во второй, уже серьезней, но все равно как намагниченные притянулись друг к другу утром, забыв некрасивый вчерашний скандал.

Они уже знали, что не будут вместе, но каждую минуту после доказательства этого факта парадоксально использовали для того, чтобы вместе быть.

Питер сказал все то, что хотелось. Стайлз ответил. Теперь ничто не мешало им просто трахаться, не обращая внимания на обстоятельства.

И Питер с удовольствием остался бы на весь день в постели, деля ее со Стайлзом и делая вид, что это просто очередной любовник, который, проведя уик-энд в Нью-Йорке, вскоре растворится в толпе и никогда больше не появится в квартире Хейла. Смирившись с тем, что операция по спасению мальчика самим мальчиком не приветствуется, что она попросту непоправимо запоздала и сделать с этим ничего нельзя, разве что отмотать время назад, да не на восемь месяцев, а сразу на лет пять.

Еще хотелось сесть на самолет, приехать заполночь к директору Хейлу, поднять с кровати чуть не пинком и выждав, когда капельку опомнится, подвергнуть жестокому допросу. Ну, а потом и морду красивую набить.

Но это Питер мог сделать после отъезда Стайлза. А прямо сейчас готовился хорошенько его опять трахнуть – уже проснувшегося и отлично все понимающего. Совместный ледяной душ мог бы сплотить их в одну синюшную команду, подтолкнув к очевидному способу согреться, но Стайлз с выражением ужаса на лице, разгадав эдакую подлянку, ловко из душевой сбежал. Питер закалялся в одиночестве, до крупных мурашек по всему телу и синих яиц под съежившимся членом, который, почуяв хлынувшее после ледяного душа сухое кондиционированное тепло спальни, сразу налился кровью, продемонстрировав Стайлзу убийственно твердый стояк.

Тот покосился на член Хейла, облизнулся и сообщил, что пока хозяин принимал водные процедуры, его мобильник звонил раз пять.

– Кто? – спросил Питер со вздохом, предполагая, что это мог быть только опомнившийся Дерек, который скорее всего уже мчится сюда с похожими намерениями – бить лицо.

– Я не смотрел, – обманчиво равнодушно ответил мальчишка и, не выдержав взгляда Хейла, тут же признался в обратном, – там было написано “Госпиталь”. Ты снова уедешь, что ли?

В голосе была непритворная печаль. То ли Стайлз не очень любил оставаться один дома, то ли действительно понравилось трахаться. Тем более, в последний-то раз.

– Не уеду, – пообещал Питер, но набрав своего координатора, был вынужден согласиться на две простейшие операции, которые, оказывается, никто не мог провести, кроме него.

Это была судьба, карма. Стечение обстоятельств, которое подсказывало оставить всё, как есть. Да и просто – оставить.

Питер вздохнул, выдал Стайлзу денег на пиццу, уже зная, что никуда мальчишка без него не будет выходить и, одевшись, уехал.

Четкое течение мысли и ощущения в руке холодка скальпеля вернули Питера к привычному состоянию – состоянию уверенности в себе. Вид крови напомнил о каре, что должен понести злодей, а прекрасный исход обеих операций доказал, что психиатрия, как наука, может ошибаться, а хирургия... тоже может, но не в случае с Питером.

Он приготовился к последней битве и поехал домой.

Квартира встретила хозяина тишиной и сумраком.

Стайлза нигде не было.

Пока Питер обходил комнаты, проклиная все на свете, не сразу заметил, что раскиданные пацанские шмотки все еще раскиданы по углам, как и стоптанные кроссовки, которые тоже все еще стоят в прихожей. Замерев, он в той же темноте на слух пошел к душевой, расслышав наконец через стук сердца звук льющейся воды и заметив тонкую полоску света из-под двери. Она не была закрыта, зашел он свободно. Заметил краем глаза небольшую сумку серебристого цвета, с какими обычно путешествуют налегке модницы. Валялась она на полу распотрошенная, какие-то блекло-розовые тряпицы выглядывали из ее распахнутого зева, но видимо остальное содержимое Стайлз надел на себя.

Он был, пожалуй, красивым. Какой наверно кажется красивой бабочка, только что покинувшая лаконичную броню куколки, но еще не просушившая от физиологической слизи свои роскошные крылья.

Стайлз был заплаканным, взъерошенным, усталым. Но с каждой секундой своего свершившегося перевоплощения, яркая магия другого мира, непохожего на мужской, делала свое дело. Она врачевала мальчишку, как могла, и он, расправляя свои несуществующие, или скорее, существующие, только невидимые крылья, преображался на глазах. Сидел на кафельной плитке в изящной и кокетливой позе, скрестив ноги в простых черных чулках, которые виднелись из-под задравшейся темно-зеленой шелковой юбки.

Рядом стояли красивые серебристые туфельки Золушки, и Стайлз с лаской откровенного фетишиста бездумно наглаживал кожаный бок одной из них длинным пальцем.

Вместо лиловой маечки, что осталась лежать в сумке, на нём был... какой-то корсет? Питер бы затруднился классифицировать предмет одежды, слишком сложной конструкция выглядела, но это стоило того: было заметно, как четко вещица моделирует силуэт, сделав его угловатую геометрию более женственной, будто бы извлекли из топорного прямоугольника мужского туловища пару нижних ребер, заставив талию стать тоньше на несколько сантиметров, плечи сделав более хрупкими, одновременно прибавив пышности в районе грудины.

Два мягких, небольших холмика выступали белоснежным недоразумением из сложно выкроенных чашечек и выглядели опрятно и эстетично.

Гормоны, которые Стайлз принимал дополнительно, придали его облику необходимую избыточную двойственность, но Питер отчего-то думал, что дело было не только в них. Имелись у Хейла необходимые знания, чтобы понять – все лишние сантиметры мальчишки, а также и их недостаток, они от маленькой и тоже лишней молекулы в цепочке его ДНК. Они от небольшой, но очень трудолюбивой хромосомы, что делала мальчишку той настоящей химерой, какой и видел его сейчас Питер, не смея оторвать взгляда от пьяно-вишневых глаз.

Лицо Стайлза с легким макияжем, грустное и нежное, было невыразимо прекрасным. Природа, одарив его щедро, сверх нормы, сжалилась, позаботившись, чтобы аномалии, считающиеся в биологически правильном мире уродством, этим уродством не выглядели.

Это было красиво, эстетично и завораживающе, но... это не было историей Питера.

– Детка, – не желая называть мальчика именем, данным ему врагом, позвал Питер. – Зачем?

Стайлз завозился, сердито шмыгнул носом и вдруг легко поднялся с пола, вытягиваясь во весь рост. Смело, непринужденно поправил свой поразительно стильный наряд, узкой ступней нашаривая серебристую туфельку и ловко ее пальчиками ноги поддевая.

– Вчера ты сказал, что меня, такой, какая я есть, не существует, – сказал слишком серьезную, слишком взрослую фразу, ясно показывая своему любовнику, что здесь не только один Питер готовился воевать.

– И я все еще уверен в том, что Дерек тебя дезориентировал, – ответил на это Питер, услышав, как поменялся голос вчерашнего мальчишки, и как он называет сам себя. – Зачем ты переоделся в это? Утром ты был совершенно другим.

– У меня было время подумать и вспомнить, кто я есть, – весомо произнес Стайлз, будто бы роковое отсутствие хозяина квартиры выветрили из головы мальчика всю гомосексуальную магию, привитую ему Питером за два дня.

– Ты звонил Дереку? – понятливо спросил его Питер. – Он окончательно промыл тебе мозги? Да? Заставил...

Хотел сказать – заставил всё испортить дурацким перфомансом, прекрасно зная, что Питер никогда этого не любил.

Он злился именно на Дерека и предполагаемый от него звонок.

Он злился на то, что даже выиграв, тот не позволил сопернику завершить свой непонятный роман нормально, по-гейски.

– Не важно, звонил мне Дерек или нет, – отвел накрашенные глаза Стайлз и дернул плечиком. – Ты можешь убеждать себя в чем угодно, но Дерек никогда меня не заставлял.

И Питер догадался – возможно, он сделал это сам. Своим гневным разоблачительным монологом, своими сомнениями, и тем, что ни в какую не хотел верить в безумную любовь психиатра. Возможно, несколько раз успешно переспав с Питером, Стайлз и сам в неё уже не верил.

Убегают от реальности все кто куда. В алкоголь. В наркотики. В монастырь. В блядство.

Стайлз убегал в себя. Прикрывался разноцветными расправленными крыльями, и хотелось его за это ударить, но разве обидишь такую красоту?

– И что ты хотел этим мне доказать? – уже напряженней снова начал спрашивать Питер, не собираясь использовать женский род в обращении, понимая – сейчас, вот сейчас сорвется на крик, потому что нежданное перевоплощение мальчика в девочку его неожиданно взбесило.

Стайлз смотрел злой фурией.

– Не доказать, а показать, – сказал наконец он. – Себя показать. Тебе. Быть может...

– Не может, – отрезал Питер несколько резко. – Ты это всё не мне – Дереку показывай. Он девок всегда любил. Он ненавидел мужчин. Он никогда не трахал и не трахался в задницу. И он же обманом вынудил тебя принять решение сменить набор гениталий, потому что никогда не смог бы удовлетворить тебя... такого!

– А чем же ты лучше? – спросил Стайлз, вклинившись в краткую паузу. – Ты меня такого удовлетворишь?

Питер будто споткнулся.

Он вспомнил, что Стайлз – гермафродит. Не девочка, но и не мальчик тоже. Что это карма не только Дерека, но и его – любить лишь одну половину странного человека.

Потом он вспомнил, как зачем-то отстаивал свою бисексуальность. И понимал, хваленая всеядность в этом конкретном случае его не спасёт. И прав был Дерек, тысячу раз прав, когда говорил, что Стайлз интересует Питера исключительно с пенисом. С таким вот маленьким, некрасивым отростком между ног, едва набравшим пять-шесть сантиметров в длину. Что невозможно быть универсальным каждую минуту и, влюбившись в парня, наблюдая его перевоплощения в женщину, со стойким постоянством хотеть и ее.

Стайлз ждал – что же он скажет. Но Питер не знал, как оправдаться. За то, что с ним, этим двойственным мальчиком, он может быть исключительно гомосексуальным.

– Постой! Послушай, Стайлз!!! – начал он с энтузиазмом, сосредоточенно, боясь потерять мысль. – Мы не о том сейчас говорим! Дело не во мне, не в моей ориентации, и не в наших... отношениях. Я не заслуживаю таких обвинений. Я же не вынуждаю тебя отрезать грудь! Дерек же поступил по-другому. Ради него ты идешь под нож! Как ты не видишь разницы? Ты же умный мальчик! Должен уже понимать, что...

...что негодяев любить нельзя!

Питер мысленно готов был скандалить. Он был готов откровенно сказать о том, насколько сильно он не хочет терять мальчишку в этом мальчишке.

– Ты должен понимать, что я... не очень поддерживаю всё это, – размыто произнес наконец он, тяжело подбирая слова. – Я объяснил тебе свою позицию вчера и повторяю – я против. Это никак не относится к тому, как отношусь я к девушкам в своей постели. Но если ты хочешь обсудить...

Нельзя говорить женщине что-то неопределенное, когда она ждет от тебя уверенное “да” или “нет”. Тем более нельзя ей говорить, что она должна.

– Не хочу, – капризно сказал Стайлз. – Я устала, понял? Я утром уеду, и все закончится. Ты наговорил мне какую-то чушь. Про Дерека, про меня... Да всем вам что-то во мне не нравится! Но Дерек дал мне надежду и цель. Дал любовь, против которой ты выступаешь. А что дал мне ты? Пару оргазмов?

Это была пламенная обвинительная речь, и Питер вряд ли мог достойно на нее ответить, потому что, как ни крути, он видел, даже если и не хотел, перед собой слабую женщину. И этот образ, эта шелковость и выставленные напоказ маленькие беззащитные груди, не предполагали никакого жесткого выпада в ответ. Единственное, что он мог – съязвить насчет упомянутых оргазмов и предложить Стайлзу еще несколько.

Мог. И не мог.

Потому что, уже разобравшись в себе и своих ощущениях, не чувствовал сейчас между ними в воздухе никаких искр, которые должны означенным оргазмам предшествовать.

– Ты понимаешь вообще, что несёшь? – это был единственный вопрос, противопоставленный им нахалёнышу, который, если честно, сам на тщательно подсчитанные оргазмы напросился и, вероятно, был не против получить их еще больше, уже в образе девушки.

Стайлз будто бы понял, что имеет в виду его вчерашний любовник.

– Знаешь, Питер, почему я приехала к тебе?

Предположительно – да, мой юный нимфоман.

Но Питер разумеется, не стал говорить такого. Прекрасно осознавая, что может ему прилететь в ответ, слышать который уже не особо хотелось. А Стайлз вдруг улыбнулся, вспоминая. Да не особо сладкие воспоминания вроде были – какой-то невразумительный секс поначалу, неловкие ласки, но Питер понимал – именно своей брутальной грубостью и нетерпением он доказал пригодность.

– Я поняла, что хочу спать с мужчинами, – тем временем откровенно признался Стайлз. – С Дереком. Мне просто необходимо, чтобы он меня как следует выебал. Ты очень хорошо с этой задачей справлялся, Питер. И не смотри так на меня – на что еще ты был годен? На любовь? Даже не вздумай говорить мне сейчас о ней, ты всегда пользовал моё тело, как было удобно тебе. И которое сейчас, в эту самую минуту не является для тебя желанным. А мне нужно быть желанной. Понимаешь? Особенно для того, кто меня любит. А это, прости, не ты.

Это было слишком несправедливо, безосновательно и вообще – глупо.

Ну кто так строит свои обвинения? По-детски нелепо, смешно?

Но Питеру отчего-то смеяться не хотелось. Язык не поворачивался сказать – не очень-то и хотелось. Потому что было это неправдой – ему хотелось. Очень.

– Ты желанен, – горьким эхом отозвался он, плюя на все оскорбления, которым его подвергли.

В них была неприятная правда. И одновременно правды там не было.

Психологический был кульбит, который вывернул реальность наизнанку. Новый виток эволюции Стайлза Стилински, ставшего разгневанной жертвой, готовой снести голову Питеру только за то, что он, воюя вроде бы за правое дело – за справедливость, не сказал ему нескольких банальных о любви слов, заменив их бездушным сексом. Исключительно гомосексуальным.

Но именно в тот момент на Питера смотрел не парень, а красивая сердитая женщина, которую он не хотел.

– Ты желанна, – солгал он снова, сменив обращение. Признавая себя немного виноватым. Забыв уже о том, что этот мальчик сам к нему приехал два дня назад. Сам под него лёг. И требовал теперь невозможного.

– Докажи, – мертво, без интереса пожал плечом Стайлз на его заявление. – Докажи, что ты меня сейчас хочешь.

Питер осознавал – он в самом центре драмы. Он очень, очень плохой герой. Которому уже не положены никакие любовные реплики, а только действие, желательно сексуального и очень интенсивного характера. Но в этом и была проблема.

– Послушай, детка, – сказал осторожно Питер, – вчера ты очень верно заметил, что любишь вовсе не меня. Ты любишь Дерека. Какая тебе разница, чего или кого мне хочется? Мы можем перестать уже доказывать что-то друг другу и просто прожить этот вечер? Ты же уедешь завтра и... всё!

Была еще жива надежда обойтись без драм.

Два парня, вино и добротное анальное совокупление.

Но если женщина хочет воевать...

– Завтра будет завтра. А мы с тобой пока в нашем “сегодня”, Питер, – с усмешкой ответил ему на это Стайлз и вызывающе улыбнулся.

Истина, даже если и произносит ее двадцатилетний ребенок, истиной быть не перестаёт. Питер знал, насколько прав Стайлз, с отчаянной пацанской простотой приглашая его повоевать за свою брутальность. И эти двадцать четыре часа могли, могли бы что-то изменить! Перетянуть мальчишку на свой берег, прививая собственную религию, погружая в голубую вселенную, доказывая торжество мужского начала...

– Хорошо, – ответно усмехнулся Питер и мысленно продолжил – поиграем, прекрасно осознавая – его банально берут на “слабо”.

Он подошел и обнял Стайлза сзади, прижимаясь к туго затянутой в корсет спине и шелковым ягодицам. Обнимая за плечи, старался не смотреть ниже, на аппетитные грудки и талию, слишком тонкую для мальчишки. Но именно сейчас не получалось настроиться правильно – на это всё – на шпильки, на стрелки, на бретельки...

Его не возбуждала эта женщина. Никак. Она была подобна элитарным духам в изысканном флаконе – та признаёшь их эксклюзивность, признаёшь, что компоненты в составе высококлассные, да и сама оболочка – прекраснее некуда, но сам аромат не из тех, каким будешь пользоваться. Не тот совсем, что хочется нанести на тело и упиваться им, вдыхая невидимые молекулы. Тебе будет жаль, но ты передаришь эти духи кому-то другому. И Питер, конечно, знал – кому. Вот только сдаваться так просто не хотел.

Он признавал эстетику перевоплощения, но ему нужен был какой-то дополнительный толчок – он опустил одну руку к лобку Стайлза, с нажимом провел ладонью по шелковой ляжке, подбираясь к паховым складочкам и был мальчишкой обидно остановлен:

– Не смей, – сказал тот очень твердо, отводя его руку. – Не смей лезть мне под юбку.

– Вчера ты не был так категоричен, как и сегодня утром, – попробовал упрекнуть Питер, все еще старающийся удержать ситуацию на грани легкой шутки.

Надеющийся, что его проклятый организм как-то отреагирует. И очень удивленный тем, что вместо того, чтобы послать мальчишку куда подальше, выпороть, отправить домой, сдать на руки Дереку, он все еще предпринимает попытки вернуться к ним, прежним. И почему-то с дурацкой сентиментальностью невовремя вспоминает ту бестолковую их переписку, которая единственная из всего происходящего не была чем-то неправильным.

Он вновь придвинул свою руку к зажатому бельем члену Стайлза, безмолвно прося – дай. Но Стайлз не позволил.

– Вчера тебе не нужно было трогать меня там, чтобы что-то доказать, – подловил он его тут же, и это был провал.

Мальчик был прав. Питер смотрел на мальчишеское тело в мужском облачении и возбуждался просто и естественно, даже будучи на расстоянии вытянутой руки от него. Сейчас, глядя на торжество Фемины, Питеру необходимо было прикоснуться к промежности любовника, чтобы напомнить себе и своему неверящему телу о том, что эта красивая девка все еще мальчик, и у него есть член.

– Даже не думай трогать меня там, Питер, – еще раз сердито предупредил Стайлз, – тем более, что мои пять жалких сантиметров утянуты так сильно, что ты их просто не почувствуешь. Как чувствую тебя я, например. Твой вялый, незаинтересованный член. Которому я не нравлюсь, такая, совершенно. Настолько, что ты неожиданно стал импотентом. Поэтому не надо тут говорить мне, насколько я прекрасна и желанна. Это всё сраная ложь.

Шутка, как и игра, не удалась. Слова были обидными и грубыми. Оскорбительными снова. Именно такими, которые позволили потерявшему всякое терпение Питеру влепить мальчишке заслуженную пощечину.

Стайлз от удара пошатнулся, сделал шаг назад, покачнувшись на шпильках. Медленно коснулся своей разбитой губы, без истерик оценивая нанесенный ему ущерб. Покривился на смазанную помаду.

– Когда мне будут ампутировать член, мне будет потом так же больно, Питер? – спросил какую-то ерунду, никак не относящуюся к делу.

Но Питер почему-то вздрогнул, успев удивиться, как верно определил его болевую точку Стайлз. Как вовремя надавил на нее, пресекая дальнейшие разборки и уходя из-под удара. Ударив Питера сам так сильно, что прямо сейчас захотелось Хейлу упасть перед ним на колени и жалко умолять не делать этого, не причинять себе такую боль, не причинять эту боль самому Питеру...

Он тихо проклинал свою специализацию, потому что как раз-таки знал, насколько больно может быть человеку с ампутированным органом. Он старался не думать, что именно отрежут этому мальчику, когда он подпишет определенные бумаги. Сил больше не было смотреть на того, кто с юношеской беспечностью в скором времени собирался изменить свой мир под скальпелем чужого и, возможно, некомпетентного хирурга.

– Ты окончательно решил? Насчет всей этой вашей глупости? – спросил вместо того, чтобы рассказывать о последствиях. Спросил нужным тоном, дав Стайлзу понять – теперь его очередь отвечать “да” или “нет”, и в ответ должна прозвучать исключительно правда.

– Я...

Стайлз запнулся всего на миг, но и того оказалось достаточно: Питер схватил его за промежность внезапно сильно и больно, уже понимая – мальчишка волнуется, сомневается и надо хватать его, держать крепко-крепко и доказывать, доказывать...

Воевать.

– Тебе не нужно ничего менять! Как ты не видишь, ты же умный мальчишка! Ну, нравится дразнить серьезных дядечек-геев, переодеваясь в девчонку – дразни на здоровье. Носи свой корсет, показывай сиськи! Только не режь себя!!! Симптомы ложные, навязанные тебе принудительно! Ты должен понимать, что Дерек... строго гетеросексуален. Да у него на член на твой не стоит! И к черту его!

Питер не мог или не хотел вплетать сейчас в их постельную историю третьего. Дерек и так больше нужного всё это время маячил между ними. И все эти обвинения, которые снова хотелось кричать, Питер готовил исключительно для племянника, а Стайлз... Стайлз был ни в чем не виноват. Быть может, только в том, что оставаться с Питером, который не умел говорить о любви и терпеть не мог капроновые колготки, не собирался.

Питер с ненавистью, которую никогда не испытывал по отношению к женской вагине, выматерился и снова сжал ладонь на промежности Стайлза, только грубее, сильней. Тот пискнул задушенно и стал вырываться.

– Пусти, ты делаешь мне больно!

– Я делаю тебе любовь, мой дорогой, – ответил Хейл, почувствовав, как гнев стирает границы дозволенного, – и эта любовь сейчас незамедлительно случится у нас с тобой в анальной форме, как и должно это происходить у двоих парней. Может тогда ты поймешь, когда снова кончишь, что надо жить и наслаждаться жизнью в настоящем теле, а не в переделанном.

Стайлз даже не подумал испугаться – глаза его налились сияющим светом, словно каждое злое слово взбешенного Питера вливало в него новую порцию магической силы.

Он и не собирался гасить этого пламени, только раздувать.

– И чем ты будешь делать мне любовь, дорогой, вот этим? – ответно схватил он Питера за промежность, стискивая в сильной, не женской ладони его мягкие гениталии.

Питер дернулся, не ожидая такого маневра, и так они и застыли в смешной позе, терзая в руках вялые пенисы друг друга.

– Чтобы ебать таких девок, как я, – злобно прошипел ему Стайлз прямо в губы, – нужно иметь между ног кое-что потверже, чем твой выжатый член, Хейл.

Если бы Питеру сказали, что приезд его нежного мальчика к нему закончится вот этим, он не поверил бы. И он не верил до сих пор в реальность происходящего, возможно ожидая, что Стайлз перестанет так жестко и беспощадно сжимать ему рукой член, рассмеётся и ляпнет глупую шутку.

– Да что на тебя нашло, Стайлз? – почти выкрикнул он. – Ты соображаешь, что говоришь? И кому?

Он имел в виду, что уже не считает себя в судьбе пациента кем-то важным и никак не претендует на пожизненную благосклонность принцессы, не планирует становиться для мальчика Стайлза кем-то бОльшим, чем просто любовником. Просто потому, что ему и не обещали иного статуса, обидно все это время, проведенное здесь, воспевая любовь к другому мужчине. Но Стайлз кажется, понял его вопрос по-своему. Он понял все опять как-то извращенно и нелогично. Как будто бы внезапно снова потерял разум.

– Кому? – страшно рассмеялся изменившийся до неузнаваемости маленький демон. – Вы что там, у себя в клане решили, что Хейлы – святое семейство, членам которого нельзя сказать правды? Вот ты на меня свою вывалил. Сказал, что Дерек – сволочь, а я обманутый дурачок, которого не любят, а используют. Так почему мне нельзя сказать тебе того же? Что я о тебе думаю?

– Ну так скажи! – психанул Питер. – Скажи уже все, что еще не сказал! Давай, не церемонься, мальчик, я весь внимание!

Он никогда не позволял с собой так разговаривать. Да просто не доходило до этого – Питер не затягивал отношений до критических отметок, за границами которых намечались драмы. И только сейчас понимал, насколько долго сох по гадкому мальчишке. Он целый год не мог думать ни о ком другом, периодически сходя с ума от противоречивых чувств, полярность которых напрямую намекала самому Питеру, поднаторевшему в психиатрических науках, что и сам он уже немного того.

Стайлз свободе слова обрадовался. Он зловеще улыбнулся и выполнил последнее желание Питера Хейла: все ему сказал.

– Я верил тебе. Когда писал, когда отдавался. Я понимал, что мы не будем вместе. Я просто думал, что в те моменты, когда мы были вдвоем, ты ценил во мне меня, а не тот ворох проблем, аномалий и диагнозов, которыми моя персона обрастала со скоростью света, начиная с тринадцати. Но ты узнавал не меня – мои отклонения. Ну, и попутно трахал. Я думал, что когда приеду к тебе, ты меня поймешь, а не примешь приезд за симптом. Но ты увидел лишь доказательство своей правоты... А мне на это плевать! Мне нужно было совсем не это!!! Вот ты стоишь сейчас здесь, передо мной – жалкий, немощный и ни на что не способный. Даже на то, чтобы доказать свою мужскую состоятельность. А говорил, что бисексуален. Но это оказалась ложь. Это вранье, Питер!!! Ты импотент! Ты просто долбанный импотент!!!