Текст книги "Эклектика (СИ)"

Автор книги: Lantanium

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

Они стояли на куче трупов, кровь омывала их ноги, и Асель чувствовала, что медленно, медленно проваливается вглубь. Принцесса нисколько не показывала отвращения, Шайлиан, напряженный, как голый нерв, наблюдал за ней, и только Нитсу позволила себе показать, что находиться в гнили ей неприятно.

– Иногда жестокость оправдана, верно? – вопросил Эван, его последнее слово слилось с воем воспрянувшего пламени. Языки огня вырывались из тел и стремительно темнели. То была сила души Белладонны, то был яд, убивший принца Вердэйна и леди Лету, воплощенный хаос Переменчивого мира. Его касание – смертельно, и в смерти черный огонь смотрелся притягательно, волнующе, закрывал своим великолепием всякий иной свет. Эвану было тяжело найти с ним общий язык. Оставив чернильное полотно жечь свободно, он воздел руки к небу – гром заставил всех, даже тени, отшатнуться в страхе. Электрические заряды опутали кисти полукровки беспокойной сетью; Эван целился в Шайлиана, и это было очевидно – он давно понял угрозу клинка с призрачным пламенем и не случайно атаковал только владельца меча. Искры блуждали в залитых черненным серебром зрачках, отражались в стеклах очков. Эван стрелял, даже не скрывая цели, как когда-то Трид убил Лорелею. Заряд неминуемо уничтожил бы жертву, если бы не мимолетное движение Сэрайз.

Крошечная искорка животворящего синего пламени поселилась в мертвом, на которого опирался Эван, и возрожденный схватился за ногу полубога-энлордельера. Эван покачнулся. Заряд сорвался с его пальцев; Эван отбросил мешающее ему тело в основание горы, на которой они стояли; молния, минуя Шайлиана, раскрошила основание Кэрлэйири. Крепостная стена треснула. Башни падали в бездну под затихающий гром. Эван замер, провожая крошево камней и трупов взглядом, он был растерян, совершенно растерян, и только когда по темноте замерцали голубые искры, в его глазах возникло понимание. Он проиграл так глупо, как только мог проиграть самоуверенный человек. Эван успел повернуться к виновнице морока, лунной принцессе, прежде чем огонь обрушился на него – меч вонзился в спину и вспыхнул тем же цветом. Он призывал обрушить его на Майриора, но судьба распорядилась, чтобы от дара древней богини Сезарии распалась душа другого полукровки.

Призрачное пламя жгло нещадно. Оно проникало сквозь кожу и плоть, надежду и ярость, обгладывало кости. Призрачное пламя не давало тепла. Эван умирал в холоде бездны, и когда его колено надломилось, Асель испытала жалость. В конце концов, он всего лишь шел к своей цели. Эван заслуживал уважения, но заслуживал и смерти. Огонь крепчал; искры впитывались в вызванные полубогом тела, и мертвецы звали его к себе, желая вырвать больше жизненной силы.

Кэрлэйири продолжал стоять неприступной крепостью.

Единственным звуком, оставшимся в Мосант, оказался треск пламени. Мертвецы набрасывались на него, хороня Эвана глубоко под собой. Меч остался наверху. Сэрайз подняла его, провела пальцем по лезвию и повернулась к подошедшему Шайлиану. Юноша была бледен. Он принял меч из рук лунной принцессы; никто не произнес ни слова. Нитсу продолжала бездумно смотреть на Кэрлэйири. Гибель Эвана нисколько не потревожила воительницу. Все, что было важно для нее, заключалось в небе.

Шайлиан убрал меч в ножны. Сэрайз отерла с его лба каплю крови. Остался легкий розовый след.

– Он говорил мне про тебя, – услышала Асель ее тихий голос. – А я не верила, что это возможно. Думала, что осталась одна. Мы не одни. Мы остались. Наша династия продолжится в нижнем, эльфийском, мире. Папа был бы счастлив, и мама тоже! Я познакомлю тебя со Спэйси, и мы что-нибудь придумаем…

Нитсу выпрямилась после этих слов и сложила руки на груди. Кэрлэйири, наконец, прекратил подниматься. Он завис в двух-трех километрах над бывшими землями Мосант. Иногда его скрывали беспокойные рваные тучи – предвестники дождя. В глубине туч полыхал огонь, зеленые вспышки. От одной из них, последней, озарился весь пустой мир.

Асель в беспокойстве пошевелила пальцами. Она только сейчас поняла, что стоит по щиколотку в воде. Не успела Асель додумать эту мысль, как провалилась, точно под лед, в бездну.

Нет, это был всего лишь океан.

Тихий, молчаливый, темный. Черная вода ласкала кожу и застилала глаза. Асель не видела ничего. Вскоре шелк отступил от тела, и осталась только темнота. Она заглушала даже звуки.

Висмут, потеряв ненужного союзника, более не скрывал силы. Раньше тени прятались в углах, под людьми и в сновидениях, но теперь ночь стала осязаемой. Она вгрызлась в тело; чья-то рука подхватила ослабевшую Асель (мысли ее заслонила боль и туман) за локоть и заставила, крепко сжав ладонь, вновь встать на ноги. Это оказалась Сэрайз: фигура принцессы источала ровное лунное сияние, что становилось все ярче. Это был рассвет. Над ртутной поверхностью мира блуждали лазоревые лучи. Душа Сэрайз дарила невыносимый жар, он обжигал и отгонял тени, пламя менялось, точно ветер у моря: бледно-голубое, васильковое, насыщенно-синее и, наконец, серебристое. Чем сильнее оно становилось, тем дальше отступали тени; однако Асель видела, что и ночь становится бездной. Сияние собиралось в языки пламени. «Она как звезда», – подумала Асель, в восхищении глядя на принцессу сквозь туман в глазах. Так похожа на родителей… Одной рукой Сэрайз сдерживала ее, второй – Шайлиана, а сердцем – тени. Только одного сердца было слишком мало, чтобы победить.

Едва распустившаяся луна гасла, и в тот момент, когда Асель подумала, что мучение, наконец, кончится, душа Сэрайз зазвенела с новой силой. Что-то родное, дорогое разлилось в воздухе; Асель, повинуясь интуиции, кинула гаснущий взгляд влево, где загоралась еще одна звезда. Это был отец; по венам бежал горячий свет, и от него буквально разрывалось тело. Она видела неясный клочок света, летящий к ним, она видела щупальце тени, отрезающей путь, и яркий зеленый огонек. Они слились воедино; сплетенная душа впиталась в одиноко стоящего Шайлиана и опалило убегающую в Кэрлэйири Нитсу – последнее, что показал мир.

Последним же чувством стала раскаленная добела душа и жидкий свет, в который она уходила навсегда. Пламя обняло ее и растворило в блаженстве, в тысяче языков пламени, сливающихся в стремительном вихре серебряного мира – ее новой жизни.

Комментарий к Глава 124 Четыре осколка души

1. Редакция касательно веры в Мосант планируется.

2. И Майриор, и Эван родились в Киберионти. В тексте Майриор упоминает нового дядю для Бетельгейза – речь идет о прародителе Эвана. Один из Лансетеров взял в жены потомка Лии Эллиони. Майриор не знал об этом.

3. Имя Ксенона будет убрано из текста, на него нет времени.

4. Небесный город в главе – поклон в сторону Салема из “Снов оружия” (Алита. Боевой ангел). Думаю, он будет выглядеть в будущем примерно так же.

5. Тема конца света написана с оглядкой на “Хранителей” Алана Мура. Фильм не показывает мотивацию героя_который_заварил_всю_кашу (и которого не могу назвать ни протагонистом, ни антагонистом), но это сделано в комиксе. Некоторые фразы взяты оттуда с перефразом.

6. Многие моменты главы являются перефразом начальных глав Эклектики.

7. Напоминаю: Абадонна – Белладонна, Астарта – Валетта.

8. Так же довожу до сведения, что в соответствии с действующей редакцией принцессу Китти Вилариас пронзили клинками Ричард Оррей и Нитсу Кэйар (на что имеется отсылочка в первой главе, когда Теллур гадает Китти на картах) после того, как принцесса подписала соглашение о независимости островов Кэрлима. Таким образом, Китти получила за эгоистичность, нежелание нести ответственность сполна.

9. В дальнейшем, когда Анни и Мару плыли в Кэрлиму вместе с Нитсу и Ричардом, обоих мамзелей банально скинули за борт. Мару – на всякий случай, Анни – за компанию. Мару позже умирает от переохлаждения и ранения в живот, нанесенного Нитсу Кэйар.

========== Глава 125 Эклектика ==========

Пахло солью и пеплом.

Солью слез, пролитых по миру и всем его жертвам, пеплом грез, разрушенных былью. Только они витали над островом света, только они – ароматы, с которых все начиналось.

Не грело солнце, не уходило за горизонт, оно застыло гигантским рыжим шаром и медленно выцветало, будто понимая, что некуда спешить. Оно ли прятало луну или ночная гостья ушла в безвременние сама – не знал ни Майриор, ни никто другой, возомнивший себя властелином мира.

Небо темнело. Мир угасал. Почернели разрывы в матрице – результаты бесчисленных битв, которые Майриор прежде не замечал. Он не замечал прежде многого: ведь там, в мечтах, интереснее, а реальность скучна и предсказуема. Разрывы – последствия ошибок – сливались с бездной. Где бездна, где мир сущего – на то бы тоже никто не ответил. Лепестками, хлопьями тающих угольков кружили остатки Мосант и тихо, робко тлели.

Мосант гасла, как некогда Чарингхолл, превращалось в то, что показал Майриору Теллур – Пепельный мир. Если бы Майриор не увидел серые поля прежде… Он не был уверен, что смог бы наблюдать за кончиной любимого детища с достоинством и отрешенностью. Импульсы сердца оглушали, застилали глаза шумом. Майриор не мог сосредоточиться ни на чем, кроме гула в голове. Металлический обруч стискивал виски крепче и крепче.

– Холодно, – это слово разрушило тишину. Его произнесла Йонсу. Она сидела у края серебристого круга, спрятав под себя ноги, и ловила искры. Угольки таяли в ладони, осыпались пеплом под ее взором. Йонсу бросала его вниз, яростно, горько. Кусочки старого мира присоединялись к гигантской пепельной пустоши, над которой завис круг. Сияние крови Майриора показывало, что под ними образовался провал, на дне которого собрался весь прах измерения. А под ним, наверное, ждала своего часа бездна. Незримые стрелки приближались к полуночи.

Даже на Йонсу отразилось увядание: волосы потускнели, энергия стихла. Йонсу никогда не обратилась бы к нему, будь вокруг привычная Мосант; Майриор никогда не понял бы истинного значения ее слов, если бы они не остались одни. Ни радости, ни тайного злорадства от мучений врага и победы… Какой во всем этом смысл, если они умирают вместе? Майриор подошел к Йонсу и приобнял за плечи. Йонсу не оттолкнула. Плащ, подшитый звездами, укрыл их обоих. Нет, все же был еще один запах – аромат эльфийского тела, который едва не вызвал слезы у того, кто презирал творения Эрмиссы всю жизнь. Слезы собрались в горле и слиплись в комок.

Так, вместе, Йонсу и Майриор встретили ночь.

Солнце раскрошилось, точно старая кость. Очертания голой земли, гор и разломов слились в одно – мрак. Где-то наверху, около Кэрлимы, упорно горела звезда, но ее свет не доходил до них и лишь подсвечивал скалы взлетавшего острова. Куда Эван пытался его поднять, к краю неба? Изредка темноту разбавляли краски: отголоски радуги поверженной Иридии, гнев Аргенто и ненависть, по-человечески холодная, Висмута. Что видела душа? Красоту. Что видел разум? Эссенцию чужой мысли в его затихающем мире.

Пустом, абсолютно пустом, где остались лишь они двое и алчные недотворцы. Кто привел к такому финалу? Нет смысла судить себя: всегда найдешь тысячу причин, почему поступил не так. И опуская их, Майри встречал голый итог: безразличие, забвение. Вот к чему он пришел за четырнадцать тысяч лет. От дела его жизни не останется ничего, все труды, волнения, ожидания – все впустую. Последний осколок любимого мира обнимал он в эти часы – Йонсу Ливэйг.

Полуэльфийка. Ее душу создала Эрмисса; он создал тело, историю и мир, в котором жизнь расцветала во всей красе. Отца Йонсу создала Эрмисса, мать – он. Не символичен ли закат Мосант под взором полуэльфийки, соединившее лучшее из их даров?

Йонсу молчала. Она, дрожа, продолжала ловить тлеющие обрывки. Не раз ее глаза становились черны, так случалось после каждой потери: родины, мужа, цели… Впервые виновником мрака в душе был не он, Майриор – возможно. Разом ушли и ее любовь, и охраняемый столь страстно мир. С трудом верилось Майриору, что между ним и Йонсу могло быть что-то общее, но… Судьба, взяв Бетти и Мосант, нанесла удар по обоим.

Говорить было не о чем. Незачем.

Майриор не мог заставить себя произнести имя сына. Бетельгейз значил для них разное: для него – надежду и боль, для нее – не менее чем смысл. Он помнил все зло, что сотворил для сына; Йонсу же, наверное, помнила поцелуи и обещания.

О чем им было говорить? О том, что Майриор не единожды разрушал ее мечты, их мечты?

Впервые в жизни Майриор с равнодушием обнимал женское тело. Йонсу не дышала. Она не дышала полжизни, разгадав его загадки, и обвела вокруг пальца много раз. Он никогда не знал ее. Йонсу научилась скрывать мысли после выпуска из храма; их ранние встречи оканчивались стыдом и взаимной неприязнью. Майриор пытался показать себя с лучшей стороны и неизменно проигрывал. Йонсу презирала его. Майриор считал: обсуждает, унижает, пытается отомстить. Постоянно искал подвох, повод ударить первым… И что в итоге? От всей Мосант остались только двое: она, непреклонная, и он, непрощенный. Им не о чем говорить…

О чем Йонсу думает сейчас, зависнув на краю пустоты?

О Бетти? О погибших до одного эльфах? Об исчезнувших городах? Подругах? О несбывшейся мечте, об ушедшей цели? О смерти?

О чем она думает сейчас?

О том же, о чем он?

Нет сил спросить. Смерть сближает, но не сдерживает гордость.

– Я могу увести тебя в другой мир, если хочешь, – это было все, что Майриор смог сказать, когда ночь и холод подобрались к ним вплотную, и в ожидании замолчал. Йонсу ответила не сразу: думала ли, не могла решиться, собиралась с силами или просто не услышала… Майриор никогда не узнает, как и о многом другом.

– Для чего мне спасаться? – спросила она. Голос звенел.

– Не знаю.

– Я тоже.

Майриор никогда не понимал Йонсу, но сейчас они пришли к одному и понимали одно – цель жизни погасла вслед за Мосант. Новый шанс? Майриор ушел бы сам, но понимал: его будут искать. Его уничтожат, в каком бы Пепельном мире он ни спрятался, мечтая о новом творении. С чистого листа… Нет. Он отдал всю душу, всю кровь сердца использовал чернилами для Мосант и не сможет еще раз открыться для творчества. Слишком долго он жил одним. Нет, для Майриора игра кончилась. И лучше погаснуть, чем быть разорванным на части другими.

Майриор почему-то вспомнил Валентайна, идущего на смерть, на бой с ним, «Королем». Полуночный рыцарь оставлял Донну, Оссатуру, последнюю надежду на семью и счастье, зная, что проиграет. Валентайн, вспыльчивый, импульсивный, не знакомый со здравым смыслом, понял это и лгал любимой об обратном. С хладнокровием и равнодушием к собственной жизни бился с ним, не зная, что все же оставит след в сопернике. Благодаря нему Майриор пришел к пониманию: найти силы перед смертью все же можно. Не прощать всех и каждого в надежде на божественную благодать, не пасть до компромиссов, не раскаиваться, не бояться. Уйти, уверенным в своей правоте. Майриор предпочел бы уйти так: с уважением к себе, пусть и потеряв уважение других.

Потом Майриор вспомнил Вейни, положившую жизнь за него, «Бога». Получив его приказ, Айвена без раздумий отправилась на смерть – вот она, слепая вера. Только слова возлюбленного Бетельгейза пошатнули уверенность в монархе. Майриор с тоской, содроганием жаркую и безрассудную любовь Вейни, которую не ставил ни во что. Только один раз она вызвала ответ в груди: когда ее глаза, не веря в предательство, устремились к небу, будто спрашивая «Заслужила?». «Нет», – произнес Майриор одними губами, отвечая на вопрос спустя девятнадцать лет. Храбрости хватило только сейчас. И он тоже не заслужил.

Наверное, Майри непроивольно сжал Йонсу в объятиях слишком сильно, поскольку Йонсу недовольно процедила:

– Даже не надейся.

«Не надейся». Майриор сразу вспомнил Белладонну, чья робкая надежда на исцеление Оссатуры была растоптана им и Валеттой.

– Прости, – Майри отпустил Йонсу, и та немедленно задрожала. – Задумался.

– О ком-то? – губы Ливэйг дрогнули в насмешке. Всю жизнь ее сравнивали со скалой, сталью, стрелой, и Майриор согласился со всеми сравнениями разом. Она не плакала, но цена была высока. Если самообладание покинет Йонсу, на спокойствие самого Десенто можно не рассчитывать. Если мир покинет Йонсу, ему больше не для чего хранить серебристый круг…

Десенто… «Десенто» значит «разрушать». Отчим знал, какую фамилию оставлять в подарок. Перед лицом гибели лгать казалось бессмысленным, поэтому Майриор просто ответил:

– О своих слугах.

– Мучает совесть?

«Кристальная честность даже с риском получить увечье», – когда-то именно так Белладонна охарактеризовала Валентайна по просьбе Майри. Йонсу была абсолютно такой же; впрочем, стоит ли удивляться тому, как сильно похож старейший генерал Хайленда на своего протеже? Майриор ответил в лоб:

– Да.

Молчание. Честности и признания ошибки Йонсу явно не ожидала. И почему все пошло не так с самого начала их знакомства? Почему при первой же встрече с ней Майриор ляпнул очевидную гадость? «Не мог представить, что из всего мира останемся только мы вдвоем». А кто мог? Майриор пожелал, чтобы сердце грело сильнее – единственное, что он мог сделать для Йонсу. Какие бы противоречия их ни разъединяли, они же и связывали – жизнь каждого сложилась бы совсем по-другому, если бы лишилась… врага.

– Меня тоже мучает, – внезапно произнесла Йонсу. – Если бы я настояла на своем, то Валери и вся Аланда остались бы живы. Если бы я действовала умнее, не случилась бы Пятая Звездная. Если бы я не витала в облаках, Бетти был бы с нами.

«Нами». Впервые в жизни она показала, что у них есть что-то общее. Майриор не стал произносить крамольную мысль вслух.

– Ты думаешь обо всех аландцах, – сказал он вместо этого первое, что прошло в голову после, а потом понял, что вопрос мучил давно, – я же вспоминаю только Клинков. Я неисправим. Как ты переживаешь за тех, кого не знаешь?

Более объяснять не было смысла. Ливэйг поймала очередной тлеющий огонек.

– Не знаю. Не знаю… Ставлю себя на их место? На тех, кто погибал, на тех, кто терял. Не задумывалась об этом.

Майриор попытался представить себя Летой, погибающей от молнии, Валентайном, павшим от того же, Альмейрой, расчлененной светом, Ситри, разодранной в клочья волками… Нет, все впустую, его душа была неспособна на сопереживание. Он – просто эгоист, по насмешке судьбы получивший великую силу без ее понимания. Майриор кинул взгляд на ладонь, которой прикоснулся к замочной скважине скрытого мира Ожерелья, и после – на Йонсу, которую вновь захотелось обнять. Лучше бы дар получила она. Золото, чистое золото. Да только как отдать эту проклятую силу, вырвать себе сердце и протянуть полуэльфийке? Она бы не приняла.

Если бы Майриор не сказал много веков назад, что считает ее идеализм ребятничеством, то, может, их судьбы сложились бы иначе? Не исчезла бы Аланда, наскучила бы война, и соревнование с Ожерельем перестало бы иметь смысл. Может даже, они бы начали встречаться, любить друг друга. И тогда не появилась бы в его жизни Сиенна Чарингхолле, не родился бы Бетельгейз, не дрожало бы сердце от имени Валетты Инколоре, а раз так, то не нужно жалеть. Случилось то, что случилось, и иначе быть не могло. Это его судьба – стоять на коленях перед разлагающимся творением. Все имеет конец.

– Если бы знала, – Майриор с трудом заставил себя произнести невыносимое начало вопроса, – что отказав Бетельгейзу в Палаире, спасла бы его сейчас, ты бы согласилась? Прожила бы жизнь одна, но с осознанием его счастья?

Йонсу впервые посмотрела на него. Задав себе аналогичный вопрос, Майриор получил отрицательный ответ.

– Конечно согласилась бы! – воскликнула Йонсу. В ее темных глазах повисла непрозвучавшая просьба. Как часто он видел в чужих глазах мольбу и не придавал ей значение.

– Нет, я ничего не могу исправить, – собственный голос казался чужим. – Ни воскресить, ни создать, ни поменять, ни… ни… ни создать. Я понял это, я не могу ничего хорошего.

– Неправда!

Майриор недоуменно поднял брови. Возмущенный крик Йонсу показался странным и неуместным.

– Ты создал Бетельгейза, – объяснила она.

– В рождении сына я сыграл короткую роль, не отличавшуюся разнообразием.

– Врешь ты все.

Откуда взялись силы на шутки? Гул в голове становился невыносимым, мир вокруг раздваивался. Майриор даже начал ощущать, как дрожит рука с украденной частицей истинного света Ожерелья.

– Ты создал Оссатуру, Зачарованные чары, Аланду и Палаир, Сёльву и небо, звезды, солнцу и луну. Не говори, что не создал ничего прекрасного. Это ложь.

Майриор чуть улыбнулся. Глядя на практически исчезнувшие очертания Мосант, он подумал, что все-таки жил не зря. И пусть после не останется ничего, кроме холодных призраков любимого мира в измерении Селены.

– Жалко, – вынес он вердикт. – Создавать Мосант столько лет, чтобы его разрушили шавки Ожерелья. Надеюсь, после моей смерти Теллур и принц Альбиус зададут им там жару. Зря надеюсь, – хмыкнул Майриор. – По описаниям, Альбиус сделает это в любом случае. Он не сдастся.

– Как ты.

Холодные пальцы погладили его по здоровой руке, перевернули ладонь и прикрыли сверху. Дрожь унялась – Йонсу словно забрала часть его ноши. Майриор сжал ее пальцы своими.

– Я сдался, – признал он. – Мне некого спасать, кроме тебя. И ты отказалась уходить. Остается сидеть здесь и ждать, когда кровь окончательно высохнет. Тогда исчезнет наш с тобой клочок земли. Парадокс судьбы: последние минуты я проведу с тобой, Йонсу Ливэйг. Повезло мне.

– Дурак, – только и сказала Йонсу, но руку не убрала.

Мосант окончательно охватила тьма и безвременье. Их души давно бы разбились, если бы не круг серебра. Майриор видел, как трескается оболочка его главного сокровища, как гаснет свет в подаренном отцом зале. Отец… Майриор так и не примирился с ним. Впрочем, желание простить не возникло даже сейчас. Слишком много зла они совершили друг другу, чтобы Майриор вспомнил о прощении, извинении или раскаянии. Он не изменился. С другой стороны, по какой-то же причине рука Йонсу и его рука соединились? К чему такие исключения? Почему исключением стала она?

Вереницу мыслей прервала яркая вспышка на небе, разогнавшая мрак на долю секунды.

– Надеюсь, кого-то убили, – от всей души пожелал Майриор. – На гибель Астата не надеюсь… Пусть это будет Аргенто. Без Аргенто банде придется тяжело.

– Лучше Эвана. Никогда не встречала настолько гадкого существа. Даже к тебе отношение было лучше.

– Спасибо.

«Спаси тебя бог», – забавное слово в его устах.

Остатки Мосант вновь озарились вспышками в поднебесье. Наступивший мрак не внушал ужас. Майриор изучал его с легким интересом: ведь то на самом деле холст, с которого начинал каждый создатель. Ни идей, ни деталей, ни плана, только замысел. Только замысел. Не хватало океана под ногами, созданного Тридом. Из небытия Майриор сотворил форму и смысл. Искусство. Он называл это наукой, а Эрмисса твердила: «Искусство!». Кто оказался прав? Разве Йонсу Ливэйг, сидящая рядом, не воплощение красоты? Что создает красоту? Кто создал ее? Они вместе. А раз так, не разными ли словами они прозвали один смысл?

И снова молчание в полной тишине. Украшенное прикосновением рук.

Смешивались краски, расцветали лазоревые цветы с шлейфом рубиновых звезд. Это… красиво? Людей, считающих, что красота – неотъемлемая часть смерти, всегда считали психопатами. Мир умирал; тогда почему так прекрасна эта минута? Пожалуй, Майриор впервые за многие годы видел не бездушные строки, повисшие в воздухе, а именно краски. Лазоревый сменился озорным малахитом. Он подкрался сверху, выглядывал из-под купола мира сквозь трещины.

– Теллур, – произнес Майриор для Йонсу.

Милый божок. Майри надеялся, что друг выживет. Да, несмотря на недоверие, предательство, сейчас он считал Теллура другом. Не покажи Теллур Пепельный мир, смог бы Майриор с таким цинизмом наблюдать за кончиной собственного?

– Что с ним? – Йонсу проводила взглядом гиацинтовую звезду, прочертившую темноту перед ними.

– Я чувствую ярость и боль. Идет битва.

Но кто? От кого защищался друг? Аргенто, Висмут, сам Астат? У Теллура нет шансов ни с одним из них. Поможет ли ему хоть кто-то? Майриор закусил губу. Дни Мосант сочтены, его – тоже; пусть выживет хотя бы Теллур! Про остальных он старался не думать. Их нет. Никого нет…

– У тебя кровь идет, – Йонсу аккуратно провела краем манжета по его верхней губе. На ткани отпечаталась серебристая полоса. Лицо Йонсу озарил тусклый свет. Майриор отвернулся. В груди щемило так же, как некоторое время назад в залах Ожерелья. Сердцу было тесно внутри. А кровь, рвущаяся наружу, была горячей – он ведь пожелал согреть Йонсу, верно? Последнее, что можно сделать не для себя.

– Ты когда-нибудь думал, что все закончится так?

Странный вопрос. «Никогда», – хотел ответить Майри и внезапно почувствовал каплю, упавшую на руку. Его или ее? Йонсу положила голову ему на плечо. Волосы пахли корицей. Вокруг разрушался мир, а он думает о какой-то корице. Наверное, потому что был рад, что не встречает финал в одиночестве.

– Я тоже, – сказала Йонсу, сминая окровавленный кусочек ткани. – Я тоже…

Когда-то давно Майриор думал: было бы замечательно получить благосклонность горделивой красавицы, получить возможность обнять и поцеловать, а теперь… Горше ее прикосновений только темнота вокруг.

– Я представляла, как мы с Бетти живем в Чарингхолле, как у нас рождаются дети, внуки, как черная империя вновь становится прекрасной. Бетти так этого хотел. А в итоге нет ни Чарингхолла, ни его. Я хотела, чтобы Мосант стала раем – она разрушается. Может, дело во мне? – голос Йонсу вновь зазвенел от слез.

– Не ты виновата.

Под рукой Майриора обрушился край серебряного круга – они в молчании отползли на середину. Тьма прильнула ближе. Майриор вновь вспомнил Пепельный мир. Если бы он не увидел до того безжизненные пласты пепла и клубящиеся тени, то сошел бы с ума. Как происходящее выносит Йонсу? Он вновь приобнял ее за плечи и накрыл плащом, который продолжал робко светиться звездами. Йонсу с благодарностью обвила рукой его талию. Кожа полуэльфийки оказалась холодна. Тело Майриора было невосприимчиво к внешним температурам, его поддерживала собственная кровь, и он никогда не узнал бы, что вокруг беснуется инфернальная стужа, если бы не иней на лице полуэльфийки. Как жаль, что Майриор ничего не может изменить – мир перестал принадлежать ему, когда Висмут получил официальный приказ Ожерелья. Он мог только надеяться на других, впервые в жизни познав кошмарное чувство абсолютной беспомощности.

Майриор кинул взгляд на малахитовые брызги в поднебесье. «Удачи», – шепнул он про себя. Теллур услышит, а с его победой, возможно, рассеется и тьма.

Неожиданный взрыв заставил Майриора и Йонсу отпрянуть. Рубиновый свет ударил им в лица, безжалостно показывая то, что они пытались скрыть: залитое кровью лицо и слезы на щеках. Кровь и вода. Все как в начале.

– Аргенто, – понял Майриор.

– Погибла? – встрепенулась Йонсу.

– Кажется…

Майриор не знал наверняка, и это мучило. В любом случае, тьма вдруг стала настолько плотной и вязкой, что буквально липла к телу. Пропали и лазуревые цветы, и гиацинтовые крошки, и малахит. Остался блеклый круг со рваными краями, плавающий в бездне. Как Висмут Переменчивого мира смог ее подчинить? Какую душу он получил от Астата при создании, неужели ту самую, оскверненную убийцей Чаринга?

– Да, она погибла. Висмут в ярости.

Упал новый осколок света. Места осталось столь мало, что Йонсу забралась к нему на колени. Майриор обнял ее со спины и уткнулся носом в волосы. Не хотелось отпускать – вдруг пропадет? А руки, между тем, начала грызть тьма. Боль пронзала слабыми импульсами все тело.

– Как невыносимо ожидание! – вдруг зло выпалила Йонсу. – Сколько нам еще осталось?!

– Явно немного.

Смешно.

Майриор вспомнил, как когда-то давно сидел вместе с Риммой на виадуке Золотых палат и точно так же обнимал. Римма смеялась, глупая, зависнув над пропастью, и говорила, как же здорово болтать ногами над бездной и знать, что в нее не упадешь – потому что рядом папа. Если бы он обнимал ее чаще.

– Мне ведь страшно на самом деле, – призналась Йонсу. – Как же я не хотела чувствовать страх в конце!

«Я тоже», – подумал Майри.

Темнота. Она оплетала кожу и рушила последний клочок земли. Да, боялся. Не боли, не бессмысленности, не забвения. Не плена. Он боялся смерти, неизвестности. Что его ждет? Пустота? Или же после смерти существует что-то даже для таких, как он? Полукровка… Повержен мир Киберионти, навсегда уходят боги – нет будущего ни для одной части его души.

Но, может, все же…

Спустя некоторое время темнота опутала его окончательно. Майри не видел ни Йонсу, ни собственную руку. По горлу растекалось что-то липкое; тело начала бить мелкая дрожь, боль шла волнами от сердца и отдавала в предплечье, шею, голову. По сравнению с ней укусы ртутной бездны меркли. Йонсу… Она тоже задрожала, несмотря на то, что Майриор пытался прикрывать ее собой, как мог. В какой раз он ругал судьбу за то, что полуэльфийка уродилась выше и крупнее него! Йонсу свернулась на его коленях, как маленький ребенок, их лица практически соприкасались, но тьма все равно начинала грызть ее. Когда же это все кончится?

– Йонсу? – позвал он, когда тишина показалась невыносимой. Невыносимой казалась и мысль, что Йонсу умрет у него на руках; однако она чуть пошевелилась, и в темноте Майри различил знакомые зеленоватые искорки. Они были прямо перед ним. Нет, мир потерян не до конца. Некая часть продолжала подчиняться ему, Майриор попытался найти знакомые связи в темноте, однако голова слишком болела, чтобы воспринимать.

– Никогда не думал, что встречу этот момент с тобой, – нашелся ответ на молчаливый вопрос. – Ну, то есть… Мы никогда друг другу не нравились.

– Никогда? – уточнила Йонсу.

«В тот день, когда ты вышла из машины с отцом, – подумал Майриор, и по телу разлилась новая волна тепла и боли. – В утро нашей встречи у Саманты, встреча в твоем храме, видение под ноты пианино…»

– Нет, никогда, – соврал он. – Или я чего-то не знаю? – Майри вдруг решил пошутить, чтобы немного скрасить виды конца мира и их смерти. Искры впереди задрожали и помутнели.

– Дурак, – шепнула Йонсу, и на его кожу вновь упали холодные капли. Майриор ощущал холод ее щеки сквозь одежду.

– Я думал, что никогда не встречу конец, потому что его не будет. Считал, что буду жить вечно – ведь ни постарел ни на год со дня шестнадцатилетия, когда встретил могилу Лии. Вечная молодость. Всесильность… Я столько отдал Мосант, – Майриор вдруг почувствовал злость, – а теперь наблюдаю, как она разрушается. Надеюсь, бездна доберется до Висмута с Эваном. Обвели вокруг пальца, как ребенка! Я должен кого-то прощать перед смертью? Ну уж нет! Я их ненавижу; нечего терять, в бездне нет места для моей души, она слишком ярка! Так просто и так глупо: Висмут давно изучал меня через черное пламя, отравил Лету, и оттого вся Мосант погрязла в хаосе, а я не замечал… Когда Белладонна начала использовать силу, я гулял по Киберионти и думал, как… как… Лантан подтачивал снаружи, подготавливал Эвана против меня, да только Эван не дурак, нашел того, чьи силы достойны – Висмута… Я дурак. Я действительно дурак! Я ничего не замечал, никого и думал о другом. Всегда думал не о том, что нужно, а теперь…