Текст книги "Эклектика (СИ)"

Автор книги: Lantanium

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

– Боюсь, нет, Аль, сегодня без меня, – произнесла Вейни. Ситри с интересом покосилась на нее. Да, отказывающая Айвена – редкость! Альмейра подняла чуть обиженное личико.

– Почему?

– Мне нехорошо, – соврала Вейни. Ложь должна быть как можно ближе к правде, тогда в нее поверят. – Тебе, дитя серебра и мрака, не понять проблем тех, кто до сих пор смертен. Мое сердце не бьется, но…

– Не выдумывай, – оборвала Ситри и развернулась к принцессе. Танойтиш была чуть выше Альмейры и раза в три шире. В сочетании с темным плащом выглядела фигура Ситри пугающе. Темно-зеленые волосы развевались, как у заправской ведьмы. Ее правая скула была сворочена набок, глаз «поплыл», опустился вниз вместе с уголком губ. Неудивительно, что Ситри весь вечер пыталась стоять ко всем профилем.

– Почему папа вас не вылечил? – вырвалось у Аль. Девочка, отстранившись от Айвены, приподняла руку и попыталась дотянуться до лица Ситри, пальцы ее окутались свечением, но Стальной клинок отвела руку.

– Свою рожу я лучше опытному Бетельгейзу доверю, – сказала она. – Не вылечил, потому что не посчитал нужным. Айвена, заткнись заранее. Садовые цветочки гибнут в первую очередь, – бросила Ситри. – Слушай сюда. Не буду врать, не помню я, сколько тебе лет, но выглядишь ты мозговитой. Пора бы тебе спуститься с небес на землю.

– Ситри!

– Сказала же – заткнись! – прикрикнула та, продолжая стоять перед Альмейрой в той же позе. – Делаешь ей только хуже! Пусть лучше от нас узнает, чем от кого другого. Ты не ребенок, – вновь обратилась Ситри к девочке, – забудь об этом. Мир не заканчивается платьями и колечками. Римма не гуляет с тобой, потому что понимает, кто ты и кто она.

– Она моя… сестра, – ответила Аль, но Айвена, к своему ужасу, почувствовала неуверенность в слове.

– Сводная, милая, совсем разные вещи. Ты принцесса, а она никто. У нее даже родовое имя другое. Она Инколоре, по Валетте. Римма внебрачная дочь, она это понимает, поверь. Не только она понимает, мать ее тоже. Риммы нет рядом с тобой, потому что ей Валетта сказала. И поверь, твой влюбленный папаша не горит желанием встретить твою мать снова.

Вейни с жалостью смотрела на Альмейру, но девочка, казалось, совершенно не огорчилась. Принцесса слушала внимательно. В эти секунды она очень напоминала отца. Аль всегда была точной копией мамы, но задумавшись, заставляла вспомнить о Майри, после очередной вспышки активности сидевшего на берегу Зачарованных садов. На глазах Вейни навернулись слезы.

– И ты говорила что-то о расколе, – промолвила она.

Ситри фыркнула, развернулась к ней и, увидев повисшие на ресницах капли, стала говорить еще более безапелляционно. С Танойтиш старались не спорить, не желая попадать по горячую руку, и знали, что к жалости взывать бесполезно. Слезы выводили ее из себя. Ситри презирала слабых.

– Это жизнь, Айвена, а не ваши сантименты! Валетта прихлопнет ее, если захочет, и Римма тоже прихлопнет. Сомневаюсь, что Римма рада, что теперь не единственная дочь. Зато знаю точно, что…

«Замолкни! – пыталась сказать ей взглядом Айвена. – Просто замолчи, ради Бога!» Ситри оставалась глуха и слепа.

– Не рассчитывай на защиту отца, он всегда ищет выгоду. Если ему будет нужно, он продаст тебя самой бездне, чтобы остаться в плюсе.

– Аль, я доведу тебя до выхода, – прервала ее Айвена и взяла принцессу за руку. Ступени шли вниз, к мосту и переходу в главное здание Гифтгарда, где стояли кареты.

– Ты ей же хуже делаешь!.. – понеслось вдогонку.

– Не слушай ее, – произнесла Айвена, молясь Богу, чтобы слова оказались забыты. – Римма – твоя сестра, она тебя любит и… у нас сейчас небольшие разногласия с леди Валеттой, они касаются только нас двоих, – начала оправдываться Вейни, стараясь не смотреть малютке в глаза. – Я не хочу ее видеть, только и всего. Ты вполне спокойно можешь гулять с Риммой, по землям забвения. А твой папа… Подумай, разве он может поступить… так?

Аль ничего не ответила. Перед глазами Вейни снова возник красный туман – чертово волнение! Карета стояла внизу; кучер спокойно курил, но, увидев приближающихся дам, тут же выбросил сигару за плечо. Дверь открылась перед Альмейрой, Вейни отпустила ладонь принцессы.

– Бетти!

Аль восторженно взвизгнула и набросилась на брата. Айвена счастливо улыбнулась – небо услышало ее молитвы. Теперь все обязательно исправится. Бетельгейз медленно перебирал локоны принцессы, придерживая ее за спину. В васильковых глазах танцевали огоньки. Вейни с трудом заставила себя не думать о случившейся много лет назад трагедии и проверила мысленный блок, который ставила себе по просьбе Майриора. Чары держались. Тем не менее, она не могла отделаться от ощущения, что Бетельгейз видит ее даже больше, чем насквозь.

– Почему ты раньше не вышел? – требовательно спросила Альмейра, продолжая стискивать брата в тоненьких ручках. На высоком, широкоплечем Бетельгейзе она смотрелась совсем крошкой.

– Я только пришел.

– Ко мне?

– И к тебе тоже, – подтвердил принц мягко. – Леди Ситри наверху, у стены? – спросил он уже у Айвены. Та, помедлив, кивнула.

– Я поняла! – раздался приглушенный возглас Аль. – Ты пришел вновь сделать ее красивой. Я хотела помочь, она отказалась. Я не слабее тебя вообще-то!

– Не слабее, енотик, – прошептал Бетельгейз ей на ухо и пощекотал. Альмейра, визжа, скатилась с брата на скамью. Принц встал и, сгибаясь, чудом протиснулся в узкий проем кареты. Дверца захлопнулась. Вейни вновь ощутила легкий страх перед монументальной фигурой в белом.

– Это было нечестно!

Глаза Альмейры горели от возбуждения.

– Рэм тебя ждет в Зачарованных садах. Я построил там длинную-длинную горку. Вы будете сидеть на драконе и летать вверх ногами, плавать под водой и громко-громко визжать. Езжай быстрее, пока Рэм не начала без тебя, – Бетельгейз погладил ближайшего коня по гриве, что-то шепнул, и вся тройка забила копытами, шумно дыша. Кучер выпрямился.

– А ты? – обиделась Альмейра, свешиваясь в оконце.

– Жди меня через пять минут, – Бетельгейз подал знак кучеру, карета тронулась с места, обдав Вейни прохладным воздухом. Принц проводил экипаж взглядом. Айвена, переминаясь с ноги на ногу, робко спросила:

– Где ваш отец?

– В Ожерелье, – откликнулся Бетельгейз.

«Во время нападения на Каалем-сум», – отметила Вейни огорченно. Пока Клинки бились за его имя, Король проводил время с ненавистной серой тенью. К огорчению прибавилась обида – на ресницах вновь зависли слезы, которые, к счастью, принц не успел заметить. Когда он повернулся, Айвена уже вытерла одинокие капельки рукавом.

– Не понимаю, как Ситри здесь живет… – протянула она. – Гадкая пыль постоянно лезет в глаза!

Бетельгейз взял Вейни под локоть, и они поднялись обратно к стене. Изредка слышались раскаты грома и чьей-то далекий рык. «Валентайн», – без труда поняла вампиресса. Ситри Танойтиш стояла, цепляясь за зубцы когтями. Когда она волновалась, узкие длинные ноготочки неизбежно покрывались сталью. Подруга могла сколько угодно говорить, что находится рядом с Валентайном по причине секса, но Вейни верила, что их связывает что-то большее. Даже если сама Ситри считала любовь детской сказкой.

Услышав шаги, Танойтиш обернулась и всплеснула руками.

– Явился-не запылился! Два часа тебя жду! – возмутилась она, тщательно пряча радость. – Что ты делал, фей переводил через дорогу?

Бетельгейз подошел к Ситри. Город по другую сторону пролива изнемогал в магических вспышках. От одной из них, самой яркой, принц вздрогнул. Айвена обозвала себя дурой. Майриор находился в Ожерелье один – Валетта Инколоре в это время пожирала души Каалем-сум. Он все-таки не предал ее снова, и от этой мысли стало легче.

– Простите, – крайне вежливо сказал Бетельгейз. – Залюбовался закатом и не заметил, что время уже пришло. Сейчас все сделаю.

– Может, и нос исправишь? – с надеждой вздохнула Ситри, сбрасывая плащ. Айвена прикрыла глаза ладонью. Ей совсем не хотелось видеть искалеченное тело Стального клинка.

Ситри просила выпрямить нос каждый раз, но Бетельгейз непреклонно отвечал:

– Это ваша изюминка. Я не буду его трогать.

– Жаль.

Айвена положила подбородок на зубец, наблюдая за городом, как Альмейра десятью минутами ранее. Над проливом клубились черные тучи, но над Каалем-сум и Реймир-сум небо оставалось чистым. Туман, который она пригнала на закате, унесло на юг. Вспышки пронзали воздух, а привычные созвездия дополнялись новыми огоньками. Так всегда происходило во время битв, но сегодня героев оказалось больше, чем обычно. Возможно потому, что битву при Каалем-сум судил не Майриор, а Бетельгейз. Принц прощал людям слишком многое, считала Айвена. Ее Бог был жесток, тверд, суров и неумолим. Он не знал сострадания и карал всех слабых. Крепость духа проверялась испытаниями, которые могла помочь пройти лишь вера во всемогущество и любовь Бога к тем, кто признал его. Остальные были недостойны попасть на небо. После обычных битв звездами становились Клинки и храбрейшие солдаты королевства; сегодня «героями» умерли даже еретики Хайленда. Это возмущало Айвену, но пожаловаться кому-либо на подобное ей не хватило духу.

От очередной вспышки ночную гладь разрезала падающая звезда и, как показалось впечатлительной Вейни, упала где-то в горах у Нойры. Загадать желание она не успела и потому огорчилась. Новые звезды падать не желали.

– Ты бы занялся сестрой. Альмейра витает в облаках, как ее отец, – услышала Вейни обрывок чужого разговора.

– Отстань от Аль, – сказала она, не отрывая глаз от неба.

– Пусть витает, леди Ситри. Она совсем маленькая.

– Тогда рассказывай ей сказки с адекватным смыслом, а не о глупых принцессах, их спасителях и том, что нужно быть милой и услужливой, как половая тряпка. В реальной жизни это не работает, такие люди барахтаются на дне социума.

Айвена обиделась, приняв все на свой счет.

– Хорошо, я буду рассказывать чарингхолльские сказки о мести и власти. Знаю их достаточно. Дядя часто приходил ко мне перед сном, пока мама не видела. Он хотел напугать, но я слушал с удовольствием. В моем мире детские сказки темны так же, как вид за окном. Например, вот эта…

Айвена печально вздохнула (услышанное ее совершенно не обрадовало) и погрузилась в чарующий мир теней.

========== Глава 32 Мир теней ==========

Последняя эра Черной империи,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

– Кровью сердца я призываю тебя. Мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма. Кровь от крови, жизнь от смерти. Мудрость, сила, безжалостность. Приди к своему дитя, Чаосин.

Призрачные свечи качнулись. Блики заиграли на кинжале, лежащем поверх молитвенника. Это значило, что обращение услышано.

– О, Всеблагая, Милосердная Владычица! Мы просим тебя о силе, мы просим благословения. Мы – наследники империи и устали видеть, как разрушается страна. Нынешний повелитель стар, слаб, слеп. Он не видит опасности, повисшей над Чарингхоллом. Услышь нас, я верю, ты слышишь. Позволь пролить жестокость в твоих палатах, Созидательница…

Мама шептала, закрыв глаза, с мукой на лице и беспокойно подергивающимися веками. Весь ее вид говорил: перед Бетельгейзом стоит неистовая религиозная фанатичка, способная раздавить любого, кто скажет хоть одно нелицеприятное слово в адрес главного храма. Руки Сиенны Чарингхолле судорожно сжимались вокруг несуществующего горла, а молитва вырывалась со свистом и страхом. Бетельгейз видел ее страх перед божеством. Здесь, в мире, сотканном из обрывков души, ее проявления – эмоции, чувства, желания, цели – различались отчетливо.

И пол, и стены, и две женщины рядом – все из одного, он сам, чарингхолльский принц – тоже.

«Кровью сердца» – странное вступление, учитывая, что ни у кого нет ни первого, ни второго. Две вещи в измерении-изгое сохранили материальную сущность: трон и меч, который сделали оружием ближайшего к правителю советника – главного чаоситта. Подобие сердца имел только Бетельгейз, оно досталось от отца. Вместо крови по сосудам тек черный с искорками дым; Бетти обладал им же, но, в отличие от остальных, к его мраку примешивалось серебро. Открытие сделал дядя, когда сидел с ним перед сном – ему хотелось доказать, что «юнец – чужак». Тогда Бетельгейз впервые почувствовал боль. Рана зажила быстро, о ней никто не узнал. Если бы дядя стоял у молитвенника, то не смог бы сказать «мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма» – богиня-созидательница непременно поразила бы лгуна светом. Поэтому, наверное, принц Альбиус остался за дверями, самодовольно бросив «Она поймет и по-другому». Это значило, что Владычица мира читает его молчание.

У Бетельгейза тоже была своя молитва. Он не знал, зачем мама привела его в храм посреди падения одной песчинки, чарингхолльских «суток», но привык, что желания Сиенны возникают спонтанно и неожиданно для других. На протяжении шестнадцати тысяч падений, с тех пор, как научился ходить, Бетельгейз следовал за мамой в храм. Дядя отмечал, что Сиенна просто боится оставлять сына в одиночестве. Не без причин.

Своя молитва. Мама учила общепринятым, но Бетельгейз (возможно, было виновато влияние дяди) сочинил другие. У него не существовало постоянной. Каждое падение душа просила разное. В этот раз он, глядя на кинжал, бессвязно думал:

«Возлюбленная Чаосин, сделай так, чтобы я покинул твой мир. Я знаю, страх – это грех, но он сильнее меня. Здесь слишком темно, пойми. Все ненавидят меня. Я изгой. Мне жалко маму, она беспокоится обо мне. Дядя угрожает, когда она не видит, не могу рассказать ей. Я хочу увидеть отца. Я никогда его не видел. Отпусти, пожалуйста».

Слышал ли идол? Здешняя прислужница говорила, что да. Она, безымянная, стояла в стороне, у одной из колон, и жалостливо смотрела на юного принца. В который раз Бетельгейз подумал, что простая прислужница слышит его просьбы-мысли. Ее лицо всегда выражало скорбь, тоску и казалось красивым, как благородство и верность. Бетельгейз ни разу с ней не заговаривал. Слова прислужницы сочились мудростью, которая, непонятая, вызывала стыд. Это не мешало маме обращаться с ней как с рабыней. Младшая принцесса не любила манеры и была прямолинейна, честна, а также возвышала себя над другими, будто мечты о троне уже преобразились в явь.

– Услышь свое дитя, Владычица, – с жаром проговорила Сиенна Чарингхолле и распахнула глубокие черные глаза с тяжелыми веками. – Ты закончил, милый?

Бетельгейз кивнул. Голос матери, хлесткий и властный, заставил выпрямиться и расправить плечи, как если бы он проглотил чаоситтский меч.

– Прекрасно, – Сиенна обратила внимание на прислужницу и процедила: – Девка стояла там все время?

Он не уважал ложь. Лгать значило не уважать ни себя, ни других людей. Для Бетельгейза ложь стояла на одном пьедестале с предательством, ревностью и прочими испражнениями неуверенной в себе души. Однако он не спешил судить других и тем более знал, что существует ложь во благо, к которой Бетти с трудом прибег, сказав:

– Нет, пришла только что.

Если постоянно говорить правду, то никому и в голову не придет, что ты, наконец, соврал. Сиенна отвернулась от стоящей в тени женщины и направилась к выходу. Бетти задержался: безымянная прислужница смотрела с болью. Невысказанные мысли переливались на ее губах. Она всегда пугала, но сегодня, после молитвы, испугала особенно сильно… Так смотрели осужденные на смерть, чарингхолльцы, потерявшие детей или отправлявшие их на войну, алчущий дядя Альбиус на супругу брата и мать на корону, пока он, Бетти, мечтал покинуть родину и оказаться с отцом. Прислужница хотела что-то сказать; у Бетельгейза дрожали руки при мысли, что он может услышать. Окончательно смутившись, Бетти побежал за матерью. Спину обожгло нечто, похожее на горе.

«Может, я ей… нравился?»

Одеяние Сиенны было свито из свирепых штормов черных планет: оно переливалось, как драгоценные камни в скипетре. Камни, каждый из которых, по легенде, богиня Чаосин принесла из подвластных ей миров. Других. Целое ожерелье миров когда-то принадлежало Чаосин – одной из многих. Род правителей шел от богини, что подчеркивалось всем: об этом не уставали говорить на мессах и праздниках, это пелось в гимне, это значилось на гербе и даже сам замок был построен в форме спирали, символа Владычицы. Члены династии гордились своим происхождением; народ считал сей факт достаточным обоснованием бесправия, царившего в империи и творимого от имени великой богини ее потомками. «Мудрость. Сила. Безжалостность». Таковы были слова, ставшие девизом династии, и каждый из них следовал им. Бетельгейз видел и смерть от яда, и смерть от топора на главной площади, и милость Чаосин, богини-созидательницы, богини-матери. Он видел сущность правления: полное, тотальное господство, возможность владеть, пользоваться и распоряжаться жизнями других. С ней не хотелось мириться, но разве кто-то послушал бы принца-выскочку? Его считали чужаком абсолютно все, и не хотелось подчеркивать это лишний раз.

Прадед сидел на троне слишком долго. Трое сыновей устали ждать, но терпеливо отчитывали падения песчинок, когда того заберет Чаосин. Старший начинал неприкрыто переговариваться с аристократией, ища поддержку, дедушка, в честь которого назвали Бетельгейза – тоже. Их рождение разделяло всего несколько десятков мгновений – ставшими роковыми для деда. Самый младший брат, понимая свое положение, притаился. Вся империя замерла в ожидании нового правителя.

Новых убийств.

Догадывался ли хоть кто-нибудь, что готовили принц Альбиус и принцесса Сиенна Чарингхолле? Знал только Бетельгейз и был вынужден смириться с будущим, как данностью. Мама делала все ради него. Каждый вечер мог стать последним: если бы решили избавиться от деда, одного из наследных принцев, избавились бы и от них. Жизнь мимолетна, и мать понимала это с детства; только честь оставалась после смерти, твердили ей многочисленные статуи в храме, а Сиенна пересказывала речи сыну.

Почему ее поддерживал дядя Альбиус? Это Бетельгейз не мог понять. Осуждение власти, людей, ищущих ее, закона, морали и любых рамок свободы было вполне привычной темой для речей Альбиуса Чарингхолла. Он презирал храмы с той же яркостью, с какой ненавидел племянника, поэтому, как всегда, остался у дверей.

Высокий, статный, светлокожий, с завитками метки, свойственной всем чарингхолльцам, он выглядел абсолютно счастливым. Брат и сестра нисколько не походили друг на друга. Его огненные, как у бабушки, волосы были подвязаны полупрозрачными лентами из слез; темные кудри Сиенны с трудом стянули в узел. Но у них все же было хоть что-то общее, вроде метки, черных глаз без искры света и резких черт лица. Он, Бетельгейз, считался белой вороной среди всех. Уродцем. На его фоне даже дядя Альбиус с рыжими кудрями – презренный цвет – считался вполне симпатичным.

– Выглядишь недовольной, – заметил он, смерив племянника недоброжелательным взглядом. Бетельгейз смутился. Ободки радужки с трудом различались на фоне «белка», но от их блеска возвращался детский страх остаться наедине с дядей. Бетельгейз не знал ничего хуже фразы «Сегодня Альби останется с тобой».

– Пусть твоя жизнь будет навеки омрачена тьмой, – с ощутимой прохладой ответила Сиенна.

В Чарингхолле не верили в душу. В Чарингхолле не было света. Только тьма, которая соединяла тела вместо любви и дружбы.

– Может быть, – Альбиус лукаво посмотрел на нее. – Это зависит от того, чем закончится сегодняшнее падение.

Сиенна повела плечом.

– Трепло! – вырвалось у нее слово, не делающее чести принцессе. Дядя ухмыльнулся.

– Храм охраняют мои подчиненные, не волнуйся.

– Они не твои подчиненные. Ты еще не стал главным чаоситтом, Альбиус.

– Дело времени, Сиенна, дело времени, – беззаботно откликнулся дядя. – Так что с тобой? Неужели Созидательница не пошевелила тот топор… или что там лежит, копье? Или не зажгла новую свечку? Она услышала тебя или нет?

Пространство вокруг чарингхолльской принцессы забурлило. Она никогда не умела сдерживать себя, чем дядя Альбиус успешно пользовался, показывая, Сиенна не столь умна, какой себя мнит. Она загоралась от любого слова и гасла быстрее, чем Бетельгейз успевал разобраться в ситуации. Мама прошипела:

– Из-за такого, как ты, план пойдет насмарку! Созидательница видит все. Чаосин откажется помогать еретику. Если бы ты не был мне братом, выкинула бы тебя вон из мира. Будешь ходить в свете Ожерелья…

– Если Созидательница действительно видит все, то знает, что я думаю о ней, – прервал ее возгласы Альбиус совершенно серьезным тоном. – В ней я уверен, в отличие от тебя. Говори, что услышала и решила.

Странное дело: дядя всецело полагался на мнение Сиенны и, тем не менее, не доверял ей ни капли. Он никогда не действовал сам. Это вызывало огромное количество вопросов, на которые дядя Альбиус не желал отвечать. Только однажды он шепнул племяннику на ухо: «Ответственность несет тот, кто принял решение, не исполнитель». Бетельгейз не совсем был согласен с этим утверждением, но возразить не мог. Он никогда не находил в себе сил говорить правду в лицо. Что будет чувствовать собеседник? Ни мама, ни дядя подобными размышлениями не страдали.

– Созидательница ничего не ответила.

– Отлично. Молчание – знак согласия.

– Дурак! – прикрикнула Сиенна. – Я не буду действовать вразрез с ее волей! Если богине придется не по нраву наш план, то можем смело прощаться с жизнями. Вспомни, сколько раз Созидательница вмешивалась в ход борьбы. Мы начнем действовать, когда все обсудим и услышим ее ответ. Не раньше! В твоей голове одна ересь, уверена, благословения мы не получим. Ты потомок Созидательницы и, тем не менее, ни разу не был в храме! Не знаешь, как молиться! Не постишься, не просишь отпустить грехи!

– Планы, – протянул дядя, пропустив мимо ушей все обвинения. – Планы строй со своим этим… – он кинул очередной обвиняющий взгляд на Бетельгейза. Полукровка понял, чье имя должно прозвучать. Отца. – Это у вас хорошо получается – планы строить. Вот что, здесь рядом, на другой стороне площади, если ты помнишь, находится императорский музей. Туда имеем право заходить только мы. Сочтешь это достаточно безопасным местом для обсуждения? Какая же ты неблагодарная, – без перехода сменил тему дядя. – Бетельгейз, ты знал, что твоя мать всегда была вздорной девчонкой? Раньше не проходило ни дня, чтобы я не защищал ее неимоверно раздутую гордость. Она никогда не умела держать язык за зубами. Я рисковал собой на дуэлях в ее честь. Чем она отблагодарила?

«Встречей с моим отцом, – закончил Бетельгейз давно выученную логическую цепочку. – Моим рождением. Ты ненавидишь нас обоих». И, все же, дядя был единственным, кто знал маленькую тайну его рождения. Остальные считали Бетти сыном почившего мужа принцессы. Альбиус отказался от семьи и выбрал карьеру главного чаоситта; мать вышла замуж в угоду родителям и отравила беднягу, не дожидаясь ночи соединения душ. О последнем никто не знал, и потому Бетельгейз считался уродом, но чарингхолльцем. Шею же матери обвивало ожерелье вдовы, которое носилось как военный трофей. Борьба всегда приходилась Сиенне по вкусу, она практиковалась в ней даже в повседневной жизни. Мама возмутилась:

– Свет тебя дери, Альби, тебе хватает совести такое говорить?

– Совести? – ухмыльнулся тот снова.

– Ты был таким самовлюбленным, втаптывал в грязь наших родственников ради удовольствия. Я ни при чем. Я повод, не причина.

– Никогда не доверяй этим коварным созданиям, Бетельгейз. Женщины. Ты даришь им свою душу, а они думают, как бы выгоднее ее использовать. Потом вовсе говорят, что ничего не получали. Ладно, хватит болтать. Пора навестить родственников.

С этими словами принц Альбиус Чарингхолле начал спускаться с лестницы к площади.

– Позер! – кинула вдогонку Сиенна.

Бетельгейз знал: королевскую кровь запрещалось смешивать. Испокон веков в Чарингхолле браки в династии заключались между собой. Мать и дядя предназначались друг другу, что не устраивало ни его, ни ее. Они нарушили старинные обычаи и готовились покуситься на нечто большее – законы.

Он знал и то, что не должен был рождаться. Отец посещал Чарингхолл всего один раз и оказался изгнан разгневанной богиней. Бетельгейз успел стать полноценным духом, но младшая сестра оказалась мертвым. Так пожелала Чаосин, и мама решила, что молитвы вернут благосклонность дальней родственницы. Бетти полагал, что Сиенна ошибается: он продолжал чувствовать себя лишним, ненужным. Да, тело нисколько не отличалось от туманного измерения вокруг, но внешность, душа…

Бетельгейз чувствовал родство только с кинжалом на молитвеннике храма. Говорили, что когда-то его выплавили из меча главного чаоситта потехи ради, символом вероломности и напоминанием о скоротечности жизни. Теперь меч лежал на плече Альбиуса Чарингхолле, пересекавшего площадь с изяществом леди. Как обманчива внешность: дядя с улыбкой мог обезглавить любого, на кого упал взор его или Сиенны. А с каким восторгом он бы казнил племянника! Тем самым исполнилось бы желание сотен чарингхолльцев. Чужак или урод – он не может стать королем в любом случае. Это понимали все, кроме Сиенны, и особенно сам Бетельгейз.

Музей при храме был пуст. В воздухе клубился пыльный туман: вот уже несколько тысяч падений его экспонатов не касались руки слуг, что должны были ухаживать за реликвиями. Обожженные, покрытые копотью, пропитанные ядом, искалеченные оружием короны, жезлы, серьги императриц, платья и костюмы, залитые клубящейся кровью, которая никогда не прекращала свое движение. Каждая реликвия хранила историю взлета и падения, историю рождения и смерти десятков предшественников нынешнего императора. Бетельгейз знал историю каждого из рода. Вот его прапрадед, убитый на охоте братом. Вот доспехи братоубийцы, пронзенные клинком. Мало кто из императорской семьи умер от старости. Терпение не входило в список черт, свойственных членам его рода, говорила мама. И сейчас, стоя перед единственным, что осталось от ее предков, за исключением памяти и крови, Сиенна Чарингхолле понимала, что тоже не может ждать – Бетельгейз видел это. Дядя Альбиус не был столь сентиментален:

– Теперь нас слышат только предки. Думаю, они поймут. Особенно он, – дядя с иронией кивнул в сторону потрескавшегося венца. – Самая запоминающаяся бойня в истории Чарингхолла. После нее в династии осталось только две побочные ветви, – его чуть женственное лицо испортила ревность. – Если существует жизнь после смерти, то они нам даже помогут, если нет, то…

– Не существует.

– Тогда справимся сами. Вопрос один: что ты решила? – строго спросил Альбиус и в ожидании сжал аккуратно очерченные губы. В Чарингхолле ценились другие, пухлые, которыми обладала Сиенна. Мать затеребила оторочку рукава. Вера в черную богиню дарила ей веру в себя; из-за молчания в храме младшая принцесса не решила ровным счетом ничего и боялась поступить по-своему.

– Наш дед спит на троне, пока идет война, а в мир рвутся чужаки.

– Именно.

– Отец, мать явно собираются делать то же самое. Наши дядьки – полные кретины. Риввериус…

Альби зло прищурился.

– Риввериус окружил себя сыновьями и дальше их интересов ничего не видит. А нас, младших, никто не берет в расчет.

Бетельгейз знал: маму это чрезвычайно оскорбляло. В Сиенне всегда видели красивую куколку и не замечали амбиций. Только дядя Альбиус знал о них и пользовался раздутым самомнением сестры, не забывая наступать на больное. Его, казалось, не заботил никто, кроме себя и сводной тети Бетельгейза. Брак брата Альби считал таким же оскорблением, как Сиенна – пренебрежение родственников. Он жаждал быть с той, чье имя никогда не упоминалось в разговорах, с раннего детства, первого знакомства, и был готов совершить многое для достижения цели. Наверное, поэтому мать и дядя действовали вместе: к разным целям вел один путь.

Альбиус, хитро прищурившись, произнес:

– Забавно, что в семейных ценностях Риввериуса упрекаешь ты, сдувавшаяся пылинки с Бетельгейза.

Очередной пронизывающий взгляд бездны.

– Да, сдуваю! – повысила голос Сиенна. – Но Бетти хотя бы похож на будущего правителя!

– Разумеется. Он у нас серьезный малый, с самой божественной кровушкой и привык слушать родителей. Да, идеальный правитель. Ты с муженьком сядешь на трон, потом вы отойдете от дел, и императором окажется Бетельгейз. Вечно забываешь, кто из нас старший, сестра.

Сиенна Чарингхолле выразительно завела глаза под потолок.

– О, прекрати. Знаю, каких ждешь слов. Получишь ты свою красавицу, не сомневайся.

Бетельгейз подумал, что дядя имеет в виду вовсе не то. Мама делала ошибку, считая брата простаком.

– Дура, – отозвался Альбиус и поднял вверх палец, заметив, что почерневшая Сиенна хочет что-то сказать. – Мы избавимся от деда, бабки, отца, его братьев, матери. Потому что интересы общества важнее родственных связей. Да, именно так я рассуждаю, ваш трон мне не нужен. Ты права, мне нужна она. Проблема в том, Сиенна, что после смерти императора власть наследует его супруга. Забываешь же ты о том, что старший – Риввериус.

– И что? Заставь ее отказаться от трона, в чем проблема? Поставь перед выбором: отказ или смерть. Я не общаюсь с твоей красавицей. Альби, эти детали можно решить потом. Мы не избавимся ото всех в одно падение, время есть.

– Ты просила обсудить план вслух, чтобы некто свыше услышал все, теперь просишь замолчать. Очень умно, – съязвил дядя. – Я перечислил всех, кого мы убьем и для чего. Чаосин, ты услышала? – продолжать клокотать желчью Альбиус. – Если она молчит и мы живы, то это значит согласие. Верно, Бетельгейз?

Юноша вздрогнул от неожиданности и торопливо кивнул.

– Видишь? Двое против одного.

– Не уверена… – протянула Сиенна. – Попробую обратиться к ней еще раз, – сказав это, мама повернулась в сторону дверей музея, лицом к храму. Ее черные волосы были уложены в узел, в который служанка вложила рыжие цветы, принесенные из другого измерения – Мосант. Мир Чарингхолла оказался слишком суров и мрачен для столь нежных созданий. Цветы медленно тлели в волосах матери, завораживая. «Интересно, все ли красиво там, дома?» – подумал Бетельгейз и попытался представить олицетворение отцовских мечтаний, но его прервали. Альбиус осторожно подобрался к племяннику и, схватив за руку, прошептал на ухо:

– Время подыграть, мальчик мой.

Только самые близкие могли касаться друг друга, прикосновение незнакомца считалось оскорбительным. Бетельгейз не чувствовал теплых отношений с дядей. Он боялся его, как свет – ночной мрак, живущий – смерти. Душа Альбиуса Чарингхолле жалила его, впивалась острыми колючками, а меч за спиной опасно блестел, вызывая смутные воспоминания. Иногда Бетти даже чувствовал фантомную боль в спине.

Если бы существовало перерождение душ, то Бетельгейз был бы совершенно точно уверен: его предыдущая жизнь оборвалась от меча дяди.