Текст книги "Эклектика (СИ)"

Автор книги: Lantanium

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Внимание Бетельгейза привлекла пустота вокруг. Что было за ней? Бесконечна ли она? Или где-то далеко висел над бездной такой же коридор или целый замок? А может, их было много? Может, целая вереница обителей богов разорвалась после ужасного взрыва? Взрыв разделил их и отдалил. Порой, будто в подтверждение, он видел всполохи света за темной материей.

Бетти стоял на полуразрушенном мосту, соединявшем размытый бастион Чарингхолла позади и серебристый коридор. Он не сразу заметил, что одна его нога застыла над небытием. Факт не испугал, и Бетельгейз продолжил идти по мраку. Он видел, что по ту сторону моста кто-то стоял. «Отец», – понял чарингхолльский принц, ускоряя шаг. Радость и волнение попеременно атаковали спокойствие Бетельгейза. Губы сами собой растягивались в улыбке, взгляд жадно изучал силуэт мужчины в белом, бродившего по краю бездны. Интересно, какой он? Невероятный… Не знает печали, не сдается, не останавливается. Наверное, отец – его противоположность.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, оценивая. Майриор был ниже Бетельгейза, худее, но сутулился точно так же, как сын. Бетти с удивлением узнавал детали внешности, которые встречал в отражении. Он не мог даже представить, что похож на отца настолько сильно. Но физическими данными все и кончалось. Майриор не производил впечатления неуверенного в себе человека. Наоборот, он лучился превосходством. Стало быть, в других мирах не презирают таких, как они? Не насмехаются, как в Чарингхолле? Бетельгейз мысленно поблагодарил Чаосин за то, что она выполнила просьбу и послала дядю помочь ему.

На пальцах отца Бетти увидел кольца. Первым в глаза бросился мизинец левой руки, на котором напоминала о доме хрупкая тонкая полоса металла с каплевидной сферой посередине. Внутри сферы жил призрачный огонь. Бетельгейз не стал долго разглядывать его, внимание сразу привлекли следующие. На безымянном пальце светилась изнутри полоса белого золота с бриллиантовыми вкраплениям (названия и значения слов вспыхивали в голове Бетти сами). Следом, на указательном, с трудом держался в креплении сапфировый полумесяц. Последнее Бетельгейз не успел разглядеть. Майриор убрал руки в карманы – юноша осекся. Отец качнулся вперед, будто раздумывая, и быстро, плавно подошел к нему.

– Майриор. Будем знакомы.

– Бетельгейз, – удивленный тон не получилось скрыть, но Майриор явно не придал ему значения.

– Название солнца моего родного мира. Его тезка есть на небе Мосант и Вселенной. Имя выбирал я. Хотя, думаю, Сиенна сказала, что тебя назвали в честь дедушки. Вздор. Она его терпеть не могла, к чему вдруг такие подарки? Ладно, не стоит здесь останавливаться. Пойдем.

Странная аура окружала Майриора. В отличие от чарингхолльской, она не имела определенной границы и постоянно менялась. Серебристое сияние то принимало форму копья, рвущегося к Бетельгейзу, то неких щупалец или лент. В ней не было того, что Бетти чувствовал в Сиенне или Альбиусе. Исключение составляли обида и легкий налет страха, который появлялся при взгляде на него, сына. Бетельгейз растерялся. Его не обнимали, старались не смотреть, буквально выуживали слова изнутри, хотя отцу очевидно хотелось молчать. В чем причина?

Разрушенный мост остался позади. Пару раз Бетти оглядывался, провожая родной мир. По ощущениям замок немного напоминал Чарингхолл, но Бетельгейз никогда не чувствовал той легкости и беззаботности, которая поразила его в коридоре Ожерелья. Он буквально летел по туманным плитам. Каждый дверной проем, каждая арка оказывались смутно знакомыми и напоминали о родном измерении. Он чувствовал единение с замком. Стены, уходящие в невидимый потолок, прозрачные купола в переходах, за которыми пряталась темнота, вырезанные сцены прошлого на колоннах… Ему хотелось бы остановиться и вдохнуть суть Ожерелья поглубже, но Майриор шел быстро и твердо. Пребывание в белом коридоре доставляло ему ощутимый дискомфорт.

– Ты бывал здесь раньше?

Значило ли отсутствие воспоминания несуществование события? «Нет», – решил ответить Бетельгейз, прогоняя чувство дежавю, и покачал головой. Признав важность этого чувства, он бы смирился со всеми моментами, приходившими ранее, от клинка, ударившего в спину, до страха перед мечом дяди Альбиуса.

– Ожерелье – это междумирье, пространство, где пересекаются все измерения. Оно приняло форму замка с бесчисленными залами. Каждый бог обладает залами. Мы представляем свои измерения в неком образе. Мой образ – шар, зависший над столом у величественного древа миров моего отца.

– Как его зовут?

Бетельгейз не знал, что у него есть дедушка. Мама никогда не говорила о нем.

– Трид, – коротко ответил отец. – Пойдем быстрее. Переменчивый мир беснуется. Смотри, – Майриор поднял правую руку. Одно из колец безумно вертелось, обжигая палец. Однако отец не придавал значения боли, которая очевидно присутствовала.

– Такой странный мир, – заметил Бетельгейз, смотря на узкую полосу беспокойного вещества. – В нем нет постоянства. Он противоположен Чарингхоллу.

– Да, – согласился отец. – Полагаю, он создавался как противоположность. Я пытаюсь соединить их, найти золотую середину. Эклектику. Воля случая, подходящая общей тенденции. По-моему, это интересно. Как считаешь?

Вопрос был задан с явной надеждой.

– Любопытно звучит, – тщательно подбирая слова, ответил Бетти. Не хотелось развеивать призрак взаимопонимания. – Я бы оценил идею по достоинству, если бы знал, как создаются миры хотя бы в общих чертах. Уверен, это очень сложно.

Лестью, сказанной от чистого сердца, он заставил Майриора улыбнуться (лицо отца чудесным образом преобразилось) и начать говорить. Тема явно доставляла ему наслаждение. Как и дядя Альбиус, отец любил рассуждать и объяснять, тем самым «кормя» свою гордость. Гордость возникает от неуверенности.

– Каждое измерение в Ожерелье основано на какой-то идее. Она определяет принципы, основы существования. Где-то в качестве идеи берется стабильность, где-то – изменчивость, естественный отбор или банальное воспроизводство материала. Идея находится в голове у создателя. Грубо говоря, весь мир находится у нас в голове, мы становимся лишь проекциями, если того пожелаем. Обдумав концепцию творения, мы придаем ему форму: сфера, дерево, хрустальные колонны или беспокойная жидкость, не имеющая определенных границ. Как здесь.

Они проходили мимо открытой двери. Бетельгейз заглянул в помещение. Сначала ему показалось, что в нем нет ничего; юноша понял свою ошибку, когда блестящая субстанция попыталась выбраться в коридор. Потерпев поражение, Переменчивый мир сжался в два раза, отступил в середину комнаты и снова расширился, став спокойным и громоздким. Майриор поморщился. Бетельгейз заметил, что кольцо, которое доставляло дискомфорт отцу, стало уже и меньше по размеру. На пол упала пара капель крови. «Какой красивый цвет, – подумал Бетти. – Точно жидкий свет».

– Владыка Переменчивого мира злится на меня по понятным причинам, – заметил отец, продолжая идти. – То, что я усовершенствовал его идею, никого не волнует. Для них я вор. Для них всех, – Майриор показал правую руку, на пальцах которой было три украшения. Вместо четвертого на большом едва различалась белая татуировка в виде круга. – У всех есть враги, мой плюс в том, что я знаю их поименно и лично. Знаю каждого. Многие живут так, что не встречаются с ними. Я бы сказал, большинство. Я же смотрю врагам в лицо.

Бетельгейз почувствовал обиду и ненависть, рвущуюся к нему. Подобно Сиенне, Майриор не умел сдерживаться и оказался подвластен моменту, случайным мыслям. Бетти давно научился исправлять плохое настроение матери и был уверен, что справится с отцом. Искусству манипуляций он научился от Альбиуса. Однако если дядя обычно использовал болевые точки, то Бетельгейз осознанно избегал их.

– А… что делается после идеи?

Майриор действительно воодушевился, вернувшись к приятной теме. Лоб его разгладился, аура перестала атаковать и, наоборот, начала испускать тепло. Схожее тепло Бетти ощущал в двух комнатах, мимо которых они прошли. Обе были закрыты и даже не имели замков. Остальные залы либо приветствовали открытыми дверями или арками, либо пугали издалека, как пресловутый Переменчивый мир или то, что скрывалось за светлыми вратами вдалеке, в конце коридора. Майриор делал вид, что не замечает их, но Бетельгейз отчетливо различал его черную, как глаза дяди Альбиуса, зависть. Едва ли кто-то, не обладавший природной проницательностью, заметил бы ее в высокомерно-голубом цвете и легкой вальяжной походке.

– Мы создаем первичные материи – первый уровень. Абстракцию. Нематериальную составляющую. Дружбу, любовь, совесть, храбрость, – быстро перечислил Майриор, останавливаясь перед очередной дверью из белого золота. – Потом второй уровень, материи, свет, воздух, огонь и воду, их сочетания, миллионы сочетаний. Прорабатываем внешний облик мира. Кто-то останавливается на уровне абстракций, как, например, Переменчивый мир. Я решил углубиться в физическую составляющую. Она открывает удивительные возможности для фантазии. Ты увидишь. Без лишней скромности назову Мосант прекраснейшей из миров. Поверь, я много где был. Поэтому в третьем уровне – уровне алгоритмов событий, я превзошел всех. Мне нет равных в вопросе взаимодействий. Я учитываю самую незначительную деталь события. Заходи, Бетельгейз. Нам сюда.

Они оказались в широком полупустом зале. Бетти в восхищении замер. Посреди помещения рос гигантский дуб. Из-под его корней текла серебряная река, пропадавшая в свете арки, ведущей к следующему залу; корни образовывали мосты. На мощных ветвях древа, среди острой листвы, висели сферы. Задержав взгляд на одной из них, Бетти понял, что под хрупкостью каждой скрывается вселенная. Это удивило и огорчило его. Как, оказывается, беззащитно мироздание… Судьбы тысяч людей хранил какой-то шар, дрожащий от чужого дыхания. В этом состояло его сходство с человеком.

Майриора не интересовали открывшиеся красоты. Он буквально пробежал по серебристой реке и оказался у каменного стола с одинокой сферой, хранившейся в облаке света. Впрочем, подойдя ближе, Бетельгейз понял, что она была не одна. Два спаренных мира кружились вокруг невидимой точки. Голубые и бежевые переливы боролись друг с другом – когда рядом оказался Майриор, первый окончательно затмил второй.

– Это Мосант, мой мир, – объяснил отец, останавливая голубую сферу ладонью. Кольца на его пальцах завибрировали. – Правда, красивая? Вторая называется Вселенной, она не стоит внимания.

Бетельгейз опустил лучистый взор в покрывало облаков.

– Такие милые зверюшки, – проговорил он. – И какие восхитительные виды. Столько загадок, а сколько боли и желчи… Она красива в той же мере, в какой опасна. Я чувствую страдания… В нем нет ничего хорошего, только корысть и несправедливость. Их не любят, за ними наблюдают, как за животными в клетке. Им не дают шанса. Никто не думает о другом.

Ему пришлось замолчать. Отец вдруг поднял глаза на него – в когда-то беззаботном голубом цвете, в точности повторявшем поверхность сферы, восстала неприязнь, которую Бетельгейз не встречал даже в дяде. Бетти понял, что задел некую струну души, которую не стоило задевать. Один из миров внизу всколыхнулся, и его небеса забурлили.

– Я даю шанс, – медленно, будто обращаясь к недоразвитому, произнес Майриор. – Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать. Не моя вина, что большинство выбирает более легкий путь. Любое явление идет по пути наименьшего сопротивления. Это неизбежно. Я бы даже сказал, что это закон. Те, кто поступают иначе, выживают редко.

В голосе Майриора звенела уверенность. Весь его вид говорил, что он был абсолютно уверен в высказанной идее. Самодовольство – он даже гордится тем обстоятельством, что Бетельгейз не понимает ее. Юноша был уязвлен.

– Все поступают так, потому что созданы такими. Они могли бы идти по правильному пути.

– Правильному? – отец оборвал его, вздернул бровь. – Я не знаю такого. Все относительно.

– Есть добро, и есть зло – не может быть компромисса между ними!

Бетельгейз сам не знал, почему вдруг сорвался в крик. Это было так глупо: первая встреча с отцом, долгожданная, он грезил о ней всю жизнь – чтобы повысить голос и услышать то же в ответ.

– Ты ничего в этом не смыслишь! Я знаю борцов за абсолют, подобных тебе, – губы Майриора презрительно дрогнули. – Придумываете рамки, полные ханжества, и впихиваете в них всех и каждого, кого видите. Вот только нет абсолюта. Нет объективности. И все ваши рамки – ничтожны. Каждый может рассуждать, но когда доходит до дела – все почему-то выбирают себя, победу, не полное славы поражение. Поэтому закрой рот, Бетельгейз. Иначе отправишься домой. Мне не составит труда сказать Сиенне, что Мосант оказалась губительна для тебя. Поверь, она поверит мне, а не тебе. Влюбленные женщины – предсказуемые существа.

Майриор, наконец, замолчал. Бетти не знал, что ранило больше: смысл слов или интонация, выражение лица, с которым они произносились. Презрение, высокомерие, уверенность в себе и в том, что говорит истину. Как дядя Альбиус, отец ни капли не сожалел о сказанной хлесткой правде. Ему было все равно на реакцию других. Он, наверное, не солгал бы, даже зная, что услышанное приведет кого-то к смерти, и точно так же не отводил бы взгляд, будто питаясь ответной реакцией. Отец наслаждался ею. Каждое слово, вырвавшееся в противовес, только обрадовало бы его.

– Хорошо, – тихо произнес Бетельгейз. Бесхитростным упрямством он бы ничего не добился.

– Молодец, – с издевкой, смешанной с теплотой, похвалил Майриор и сделал то, чего Бетти совершенно не ожидал. Ладонь отца взъерошила его волосы. Это было не касание дяди, от которого душа горела, словно в погребальном костре, не полные любви объятия матери. Нет, мимолетный жест напомнил тепло одного из закрытых залов Ожерелья. Ладонь опустилась – улыбка погасла, и Майриор отстранился, повернулся к танцующим сферам. Бетельгейз снова уловил страх и неприязнь. На голосе перемены не отразились. В чем причина?

– Дотронься поверхности и зажмурься. Так будет легче. Мосант притянет тебя сама.

Сфера оказалась гладкой и теплой, мягкой на ощупь. Бетельгейз почувствовал, как крупицы света начали впитываться в него, и прикрыл глаза. Темнота не пришла. Наоборот, свет стал более плотным и окружил коконом, который сливался с чарингхолльским принцем. Бетти плавал в нем. Течение несло вперед: слово «вода» появилось в голове само, и эта «вода» оказалась ласковой и доброй материей. Она уносила грязь, поселившуюся в душе от влияния Чарингхолла. Она стирала отличия и соединяла с Мосант. Бетельгейз уже не был бесплотным духом, он чем-то иным, существом, природу которого предстояло понять.

Течение слабело. Бетти едва ощущал его. Оно стало напоминать струи воздуха.

– Открой глаза, – раздался голос Майриора. – Тебе нечего бояться в моем мире. Теперь ты знаешь все, что нужно.

Бетельгейз выполнил приказ.

Они медленно опускались на землю сквозь прозрачные тонкие облака. Бетельгейз поднял голову: над ними висел гигантский шар, испускающий лазоревое сияние. Сияние собиралось, не теряя ни частицы, в плотный поток, который обрушивался вниз. Далеко внизу блестели три озера, прозванные Зачарованными, вокруг них простирались сады – миля за милей, до лент рек, морей и амарантов. Остальное скрывал багряно-грязный туман.

– Королевство Призрачной луны. Мое царство. Синаана.

– «Дитя ветра»?

– Не совсем так… Ну что ж, – блаженно улыбаясь, сказал Майриор. – Я демократ и не люблю принуждать. Ты можешь делать все, что захочешь. Гуляй, изучай Мосант и просто живи. Я не буду мешать. Условия два: не твори без моего разрешения и не отвлекай от дел. Я, знаешь ли, занятой человек. А чтобы ты не чувствовал себя потерянным и лишним… Фаталь!

Бетельгейз вздрогнул. Перед ними возникла дивной красоты женщина. Она не была высокой и казалась сущей малышкой рядом с принцем даже в полете, но улыбалась так, будто их ничего не разделяло. Глаза цвета листьев в раннюю осень, окруженные густой завесой ресниц, смотрели с нежностью. Она была рыжая, ресницы – тоже, что вкупе с загорелой кожей рождало сочетание оттенков, от которого Бетельгейзу остро захотелось исчезнуть. Фаталь смущала. На ней было легкое платье, перевязанное пояском, с широкими рукавами и юбкой, которая развевалась от шквалистого ветра, обитавшего под Призрачной луной. Фаталь наклонилась в реверансе и, выпрямившись, поцеловала протянутую Майриором кисть. Бетти не смог заставить себя вынуть руки из карманов. К счастью, никто не придал этому значения.

– Небесный клинок, леди Фаталь. В ее власти находятся юго-западные земли моего королевства. Она поможет тебе привыкнуть к Мосант. Спрашивай Фаталь обо всем. До встречи!

Не успел Бетельгейз сказать и слова, как отец исчез. Они остались с Фаталь вдвоем среди облаков. Земля приближалась, но слишком медленно. Бетти смотрел на побережье. Там, на берегу, стояли Золотые палаты. Маленький особняк соединял в себе все дороги королевства. Он нисколько не походил на столицу, вокруг него не стояли дома, только парки и леса, десятки мостов. В залив падали по меньшей мере четыре реки. Красота королевства очаровывала. Бетти жалел, что остальной мир пока скрывался в тумане, но был убежден, что другие земли не проигрывают Синаане во внешнем лоске. Внешнем… Что же он почувствовал, находясь в Ожерелье? Бетельгейз уловил зло; попав внутрь, он не различал ни тьмы, ни света. Понятия смешивались, и даже Фаталь, стоявшая рядом, обладала обоими гранями нравственности. «Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать», – вспомнил Бетельгейз слова отца. Ужасная игра! Душа в Мосант оказалась подобна весам. Что победит, какая грань? Изучая ауру Фаталь, Бетельгейз не понимал, кто она. Зло и добро соединялись в эклектике. Видимо, леди почувствовала влияние. Она негромко произнесла:

– Вы появились неожиданно, мой принц. Мы думали, это произойдет не раньше Второй эры.

– Второй эры? – бездумно повторил Бетельгейз, фоновым зрением замечая, что Фаталь оказалась ближе, чем была до того.

– То, что вы видите сейчас – не более чем набросок. Мир будет уничтожен и создан заново, когда придет время. Останется только лучшее… и лучшие.

Бетельгейз резко выпрямился.

– Кто будет решать, кому остаться, а кому исчезнуть? – вопросил он. – Это убийство. Массовое убийство. Я бы никогда не осмелился взять ответственность за такой суд. Это аморально и бесчеловечно. Как вы можете быть его слугой, зная о планах?

Аура леди не изменилась ни на йоту.

– Уверена, Владыка расскажет вам все, когда придет время, и будущее не покажется таким жестоким. Вы так устали, я вижу, – мягкий голос Фаталь успокаивал. – Зачем думать о плохом? Я покажу вам залив Призрачной луны, королевский пляж, музеи и парки, пещеры, архипелаги и острова.

– И все-таки – как? Я посещу то, что вы сказали, но сначала хочу услышать ответ на вопрос.

Попытка манипулировать окончательно вывела Бетельгейза из себя. Он чувствовал себя в подвешенном состоянии: мир пугал загадками и странностями. Он не видел определенности даже в стоящей рядом Фаталь. Кем считать ее? Врагом или жертвой? А кем она считает его? И почему? Почему даже она, практически незнакомая, смотрит с хорошо скрытыми опасениями, будто он в любой момент может причинить кому-то боль? В чем она и отец обвиняют его? За что? Обида жгла больно. В этот момент он впервые понял дядю Альбиуса, но понимание пришло не в тот момент, чтобы осознать его в полной мере.

– Вы хоть раз задумывались о будущем и других? Я разбираюсь в людях. Вы эгоистка. Вас не волнует ничего, кроме себя и удовольствия. Настоящая радость души вами непознанна.

Туфли опустились на мягкий песок, но Бетельгейз едва ли заметил это. Все, что его сейчас волновало, заключалось в человеке напротив. Обвинения будто прошли сквозь леди Фаталь. Она выслушивала их молча, но когда вернулась тишина, непреклонно заметила:

– Я думаю, что каждый получит то, на что проживет свою жизнь. Я не люблю слово «справедливость», но оно описывает будущее лучше всего. У кого хватит сил остаться верным, тот увидит перерождение мира. Остальные того не достойны. Я ответила на ваш вопрос, принц?

«Верным чему?» – хотелось задать вопрос, но Бетти решил, что уже достаточно испортил отношения с первой встреченной смертной.

– Простите. Сам не знаю, что на меня нашло. Пожалуйста, простите.

Он отвернулся – совесть не позволяла смотреть на Фаталь. Кромка воды приветственно блестела у самых ног. Бетельгейз никогда не видел ее; несмотря на страх, юноша наклонился и коснулся блестящей материи. Пальцы окунулись в прохладу с привкусом горечи. Потери, предсмертная агония, ужас… Бетельгейз встречал все это дома, но, все же, встречалось и иное, ранее не познанное. Он не знал названий этих явлений, отец не пожелал их передать. Бетельгейз так редко встречал светлые порывы… Здесь, в Мосант, они казались редкостью. Мир повлиял на него за пару минут и заставил поступить ужасно. Он наговорил неприятных слов первой встречной. Но Фаталь, кажется, нисколько не задели обвинения.

– Можно задать вопрос? Если вы не в обиде на меня.

– Буду рада на него ответить, – откликнулась леди.

– Я чувствую в вас что-то, что не встречал раньше. Оно напоминает сосредоточие света внутри. Оно пытается вырваться, но не может. Свету некуда идти. Связи оборвались. Вы пытаетесь найти то, что помогло бы вам забыть о потере, но не находите. Этот свет доставляет наслаждение и боль. Что это?

Бетельгейз заметил изменения в ее ауре. Интерес сменился отрешенностью и неприязнью. Почернело даже пресловутое сосредоточие света. Судя по всему, перемены вызвало воспоминание. О ком, все же, думают леди Фаталь и отец, глядя на него? С каким человеком он разделял лицо?

– Можете не отвечать, – бросил Бетельгейз с вновь нахлынувшей обидой. – Я хочу пройтись по берегу в одиночестве.

– Конечно, – отозвалась Фаталь. – Конечно. Я вас оставлю. Если понадоблюсь – произнесите мое имя. Ветер принесет его, где бы я ни была, – и, помолчав, леди вдруг добавила: – Вы не единственный сын Короля. Подумайте об этом.

Покачиваясь, она направилась на юг, легко касаясь босыми ногами песка. На оголенной спине леди неровными полосами выделялись шрамы.

========== Глава 44 Серп луны ==========

4774 год от сотворения мира,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

– С тобой все в порядке?

Бетельгейз разомкнул губы. Одна гласная, два согласных – их, на удивление, вполне хватило, чтобы описать царящий в душе ад.

– Нет.

Белладонна торопливо перевела взгляд с него на похоронную процессию. Ладную фигуру новоиспеченного Главного клинка скрывало белое платье, которое смотрелось бы ни к месту везде, кроме королевства. Здесь настоящую смерть встречали в оттенках света. Строгое каре скрывало лицо Белладонны, но Бетельгейз полнился уверенности: равнодушно и отстраненно, как всегда. То, что люди предпочитали видеть в собеседнике, Донна из страха быть осмеянной и непонятой прятала внутри.

– Не могу понять, почему она это сделала, – прошептала стоящая рядом Эйа. Она стискивала руку чарингхолльского принца. – Фаталь так любила жизнь…

Бетельгейз бросил изучать землю под ногами. Он набрался смелости – в полусотне шагов находилось глубокое озеро, не имевшее дна. У озера стоял мужчина в наглухо застегнутой под горло рубашке – отец. Угрюмое настроение Владыки Мосант вызвало промозглый северный ветер, и пришедшие почтить память леди Фаталь дрожали от холода. Эйа удавалось сдерживать порывы только около себя. Майриор же явно не замечал творившегося вокруг или не придавал ему значения – эту деталь было сложно понять. Только когда на дороге показалась похоронная процессия и отец спрятал руки в карманах, Бетельгейз понял – не все равно.

Эйа обхватила принца хрупкими ручками и опустила голову на его плечо.

– Пала с шестисот метров, – заметила Белладонна. – Удивительно, что что-то осталось.

Бетельгейз не сказал ни слова. Отец почему-то кинул взгляд на него и сразу же перевел к лежащему на сине-зеленом флаге синнэ Фаты телу. Сегодня Майриор не блистал самоуверенностью. Сегодня что-то впервые произошло наперекор его воле. За годы, прожитые в Мосант, Бетельгейз сломал лед между ними и теперь видел чуть больше, чем остальные. Отец мало рассказывал о себе. Крохи информации доставались только сыну и редким случайным слушателям. От последних рождались слухи. Бетти был уверен: после сегодняшнего дня многие поверят в то, что Короля Синааны не волнует гибель ближайшей помощницы, потому что не могли оценить тщательно скрытое волнение.

Эйа обняла Бетельгейза еще крепче. Его задумчивость она истолковала по-своему.

– Не кори себя. Ты ничего не мог сделать, Фаталь не позволила бы вмешаться. Владыка говорил, что сдерживал и воздух, и время, но она добилась своего.

– Не понимаю, почему она ничего не сказала, – Бетти поймал себя на мысли, что снова смотрит в землю и, более того, боится произнести имя вслух. Пришлось сделать усилие. – Фаталь не думала о смерти вечером. Она никогда о ней не думала. Не понимаю, что произошло.

Однако ни Эйа, ни Белладонна не были сведущи в человеческих душах и потому не могли ответить на этот вопрос. Не нащупывал нить и сам Бетельгейз. Причину знал только отец – вовсе не по причине понимания чувственной стороны жизни.

– Мне кажется, люди придают слишком много значения любви, – раздался голос Белладонны, которая считала своим долгом высказать мнение по каждому вопросу. – Если проанализировать, то это болезнь. Зависимость. Человек не представляет жизни без другого, он калека. Вы можете сказать мне, что любовь окрыляет, но что происходит, если отобрать крылья, мы видим се…

– Мне больно не потому, что Фаталь была моей первой женщиной, – хладнокровно прервал Бетельгейз. – Она тоже едва ли помнила об этом. Я потерял прекрасного человека, и только.

Эйа понимала происходящее лучше всех – еще свежа была память о последней Северной войне и гибели принца Вердэйна. Хрустальный клинок, приподняв редкие тонкие брови, хотела что-то сказать, но Белладонна продолжила бестактную мысль:

– Ее считали и считали небезосновательно удивительно любвеобильной женщиной. Сначала была с Эльтаисом, потом с тобой, потом…

Терпение Бетельгейза кончилось. Буквально вырвавшись из рук Эйа, он прошагал мимо опешившей Белладонны и начал спускаться к озеру, к застывшему отцу – похоронная процессия, наконец, приблизилась к нему вплотную. Пять лордов несли ткань с покоящимся на ней телом; среди них был тот, чье имя Белладонна произнести не успела. Отец обмолвился как-то, что отправит Громовый клинок на войну и отдаст приказ избавиться от него. Бетельгейз просил повременить с подобной карой, но озлобленный и пышущий местью Майриор упрямо стоял на своем. Произошедшее он считал личным унижением. Напрасно Бетти пытался отговорить его – Эйа рассказала, что в грядущей Первой Космической войне Громовой клинок отправят в авангарде, и кронпринц империи уже знает, от кого нужно избавиться первым. Бетельгейз знал: кто бы ни выполнил приказ, кровь в любом случае окажется на его руках. Убийство случится во имя чести наследника королевства. Вот только собственная честь волновала Бетельгейза едва ли не меньше всего на свете. Другие думали о ней больше, и особенно это касалось отца.

Процессия опустила Фаталь перед Королем. Майриор жестом показал, чтобы пятерка лордов отошла дальше. Те повиновались. У озера остались лишь двое, и Бетти встал рядом с отцом.

– Я не могу, – без предисловий признался Майриор. Слова давно ждали адресата, но не предназначались для посторонних. – Я любил ее больше всех Первых. Доверял настолько, что вверил ей тебя.

«И Эльтаиса, – тут же подумал Бетельгейз. – И Эльтаиса». Глаза отца были влажны. Голубые просторы блестели – небо Мосант было готово разразиться штормовым ливнем. Бетельгейз считал эту связь настроения и погоды едва ли не самой очаровательной и многозначительной из всех придуманных.

– Я собираюсь ужесточить правила, – вдруг добавил Майриор и, словно ища поддержку, посмотрел на сына. Чужое одобрение многое значило для него, отец дышал им. – Добавить неизбежность. Свобода может сыграть злую шутку. Ее нужно ограничивать.

Лицо Фаталь осталось практически нетронутым, но Бетельгейз знал, что скрывается за простыней с гербом синнэ. Южный мыс обрывался в скалы. Они изуродовали тело Небесного клинка. Как сферы в залах Ожерелья, человеческие души были слишком хрупки, чтобы оставлять их независимыми. Люди не могли видеть все последствия, в отличие от создателей, подвергались сиюминутным порывам и часто делали неверный выбор. Как бы ни сладка была свобода, ее привкус оказывался горьким – для хозяина или же его близких.

– Да, так будет правильно, – мрачно согласился Бетельгейз и силой воли поднял Фаталь в воздух. Поняв его, Майриор присоединился. Вместе они опустили труп в воду – та засветилась, забурлила, принимая в свою толщу очередной «дар», и, заполучив его до конца, успокоилась. Рыжие волосы долго различались в кристально-чистой воде. Бетельгейз смотрел на бездонный колодец, ведущий то ли в ад, то ли в рай – трудно было понять, оставаясь живым. Когда последний огненный всполох угас, Бетти болезненно прикрыл глаза. Церемония – и прощание – кончилось.

– Созвездие появится над Хайлендом, где она родилась. Пусть венценосные потомки любуются потерянной родственницей вечность. Из дома… из королевства оно будет неразличимо, – отец помолчал. – Забудь ее. Воспоминания ничем не помогут. Поверь, я знаю.

Аура отца непривычно спокойно мерцала. О ком он говорил? Ответа не было, как и дамы сердца. Вот уже много лет Король Синааны был одинок. Принцесса Сиенна Чарингхолле появлялась столь редко, что сам Бетельгейз начинал забывать ее образ. Едва ли ее и отца можно было назвать супругами; о других Бетти ничего не знал.

– Я… хочу оставить Мосант на пару дней, – несколько робко проговорил Майриор под громогласную речь одного из Клинков. Все внимание притягивал оратор, и на двух владык никто не смотрел, кроме жалостливой Эйа. К ней они стояли спиной. – Мне нужно подумать. Посетить другие миры, может, побродить по руинам старого дома, навестить сестру… Я оставлю Мосант на тебя. Это несложно.

Бетельгейз кивнул. Почему-то просьба не удивила.

– Он жив? – задал Бетти на первый взгляд странный вопрос, но отец прекрасно его понял. Майриор показал левую руку, на безымянном пальце которого горело кольцо из белого золота.

– Да.

– Но уже не похож на прежний.

Майриор почему-то усмехнулся. Неестественная улыбка вкупе с блестящими от влаги глазами смотрелась страшно.