Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"
Автор книги: Ланьлинский насмешник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 122 страниц)
Симэнь призадумался.
– Может, о Ли Третьем с Хуаном Четвертым, а? – спросил он наконец.
– Вот именно! – воскликнул Боцзюэ. – Прямо в точку попал.
– А где ж ты мне прикажешь взять серебро?! – Симэнь насупил брови. – Я все за соль отдал. Ты же сам видал. Нет у меня денег. Я сам у свата Цяо пятьсот лянов занял. Нет у меня таких денег.
– У тебя, брат, кругом барыши, – говорил Боцзюэ. – Залезь в сундук да в уголке поройся – найдешь. Ты ведь накануне от Сюя Четвертого две с половиной сотни получил. Значит, половина уж есть.
– Так-то оно так, – протянул Симэнь. – А остальные где? Ступай скажи им: получит, мол, долг сполна, тогда и даст.
– Как доброму скакуну взмаха хлыста, так порядочному человеку единого слова достаточно, – не унимался Боцзюэ. – «Когда человеку нельзя доверять – непонятно, какой в нем прок».[779]779
Высказывание Конфуция («Лунь-юй», гл. II, параграф 22).
[Закрыть] Если б ты мне раньше не обещал, это одно. Но я им уже сказал, их обнадежил. Будут, говорю, сегодня наверняка. Как же я им теперь на глаза покажусь?! Как же так, брат?! Они тебя всегда за щедрость и широту натуры уважали. Неужели тебе приятно, если тебя за глаза начнут упрекать какие-то дельцы?
– Ну, уж коли так, брат, настаиваешь, придется дать, – сдался, наконец, Симэнь и пошел в покои хозяйки.
Там он достал двести тридцать лянов и те двести пятьдесят, которые получил накануне от Сюя Четвертого и велел убрать Юйсяо. Всего оказалось четыреста восемьдесят лянов.
– Вот набрал четыреста восемьдесят лянов, – вернувшись, проговорил Симэнь. – А на те двадцать, может, парчи возьмут?
– Нет, брат, им на благовония наличные денежки требуются, – отвечал Боцзюэ. – Узорную алую парчу себе оставь. Как бы она ни хороша, а куда ее сбудешь? Чтоб им зря не бегать, серебром давай.
– Ну ладно уж! Так и быть! – заключил Симэнь и пошел довешивать недостающие два десятка лянов. Дайаню было велено выносить серебро.
Ли Третий и Хуан Четвертый давно ждали рядом, у соседа. Едва Ин Боцзюэ подал знак, они бросились к Симэню. Первым явился Се Сида, за ним с поклонами шли подрядчики. Симэнь ответил на их приветствия.
– В прошлый раз, сударь, вы оказали нам великую милость, – наперебой говорили они. – Мы все еще не получили денег, поэтому и вышла небольшая задержка. А теперь Дунпинское управление заключает контракт на поставку двадцати тысяч коробок благовоний. Осмеливаемся просить еще пятьсот лянов. Пособите, сударь, в неотложном деле, умоляем. Как выручим серебро, все до медяка вернем и с процентами.
Симэнь велел Дайаню принести из лавки безмен и позвать зятя Чэня. Первым делом перевешали двадцать пять слитков от Сюя, потом свои две с половиной сотни лянов. Серебро было вручено Хуану Четвертому и Ли Третьему. Подрядчики долго рассыпались в благодарностях, потом откланялись и удалились.
Симэнь оставлял Ин Боцзюэ и Се Сида, но тем не сиделось на месте. Посредники жаждали погреть руки на деньгах, добытых Хуаном и Ли.
– Нас дела ждут, – нарочно сказал Ин Боцзюэ, и оба поспешно откланялись.
Дайань и Циньтун хотели было задержать Боцзюэ с намерением тоже поживиться, но тот только рукой махнул:
– У меня сейчас нет. Знаю. Потом получите.
Только эти проходимцы скрылись из виду, вошел Шутун и вручил ответные визитные карточки смотрителя Хуана и управляющего Аня.
– Их сиятельства сперва отказывались принять подарки, – объяснял Шутун. – Извинялись за причиненное беспокойство, потом все-таки приняли и просили передать вам, батюшка, самую сердечную благодарность. Мне два конверта с вознаграждением прямо-таки силой сунули.
Симэнь велел Шутуну чаевые оставить себе, а носильщиков отблагодарить и отпустить.
День клонился к закату. Стали зажигать фонари, и Симэнь пошел к Юэнян.
– Ты, кажется, приходила меня будить? – обратилась Юэнян к Сяоюй, когда Симэнь вошел в комнату и сел. – А я спала. Не слыхала, как ты звал.
– Вот я опять здесь, – говорил Симэнь. – Знаю, ты мной недовольна.
– С чего это ты взял? – удивилась она и велела горничной заварить чай и подать ужин.
Симэнь осушил несколько чарок вина. Он пил целый день, и ему хотелось только спать, но умащенный мазью чужеземного монаха, он был готов к сражению.
– Этот негодный монах со своими диковинными средствами и перепугать может, – заметила она, а про себя подумала: «Ты принял снадобье монаха, а я – монахинь. Теперь мне наверняка улыбнется счастье».
Симэнь давно не навещал Юэнян, и ему особенно захотелось доставить ей удовольствие. Они легли. Ночь прошла в утехах любви. Они проспали до самого обеда.
– Помнишь, Старшая спрашивала, когда будет день жэнь-цзы? – обращаясь к Юйлоу, сплетничала тем временем Цзиньлянь. – Это она про счастливый день узнавала, чтобы мужа на ночь заманить. Видишь, так оно и вышло.
– Да будет уж тебе! – засмеялась Юйлоу.
Появился Симэнь, и Цзиньлянь остановила его.
– Кто это так рано ложится и до самого обеда нежится, а? – говорила она. – Смотри, солнце уж к заходу готовится. А ты куда спешишь?
Своим заигрыванием Цзиньлянь распалила Симэня. Он будто не замечал Юйлоу, и она пошла к себе. А Симэнь и Цзиньлянь подходили все ближе к кровати, пока не легли, отдавшись утехам.
Чуньмэй подала кушанья, и они сели за стол, но не о том пойдет речь.
Юэнян два дня не навещала Гуаньгэ – с тех пор, как услыхала, что про нее наговаривает Цзиньлянь. И вот, в ее покоях неожиданно появилась Пинъэр.
– Ребенок день и ночь плачет, – начала она. – Озноб его замучил. Не знаю, что и делать.
– Сложа руки не сиди! – советовала Юэнян. – Возожги благовония, помолись о здравии младенца. А то закажи молебен с принесением благодарственных жертв. Все немного полегчает.
– В прошлый раз, когда у младенца был жар, я обреклась отслужить молебен Духу-покровителю городских стен и Духу земли,[780]780
Дух-покровитель городских стен – буквально: городские стены и рвы (чэн-хуан), божество, патронирующее определенный город. Дух земли (Полевик) – буквально: почва-земля (ту-ди), божество, чья власть считалась распространяющейся на один небольшой район. В каждой местности почитался свой дух. Существовали посвященные ему особые храмы, но нередко его статуи водружались и в буддийских храмах. В таких случаях дух земли изображался в виде бодхисаттвы, сидящего, скрестив ноги, на лотосе и держащего в руках вазу с напитком бессмертия. По всей вероятности, Симэнь Цин молится буддийскому духу земли не случайно. Он просит даровать исцеление сыну Пинъэр (то есть «Вазы») и обращается к божеству, атрибутом которого является именно ваза.
[Закрыть] – говорила Пинъэр. – Вот теперь и надо исполнить обет.
– Вот-вот, – поддержала ее Юэнян. – Только прежде посоветуйся со старой Лю. Что она скажет.
Пинъэр хотела было идти.
– Почему я, думаешь, не заходила проведать Гуаньгэ, а? – спросила Юэнян. – В прошлый раз выхожу я от тебя и у ширмы в крытой галерее слышу такой о себе разговор Пань Цзиньлянь с Мэн Юйлоу: «Сама, – говорит Цзиньлянь, – своего сына не заимела, а теперь к чужому подлизывается». Такое она наговорила, что я целый день сама не своя ходила. Даже аппетит пропал.
– Вот негодница, смутьянка! – возмущалась Пинъэр. – Я вам так благодарна за вашу заботу, а что она влезает, воду мутит?
– Ты это про себя помни, а ей, смотри, ни звука! – предостерегла Юэнян.
– Разумеется! – заверила ее Пинъэр. – То-то мне Инчунь рассказывала: выходит, говорит, матушка, а Цзиньлянь с Юйлоу стоят и судачат. Потом, говорит, меня увидали и сделали вид, будто кота ищут.
Пока они говорили, в комнату вбежала запыхавшаяся Инчунь.
– Матушка, скорей! – крикнула она. – У Гуаньгэ глазки закатились, изо рта пена пошла.
Ошеломленная Пинъэр слова вымолвить не могла. Насупив брови, едва сдерживая слезы, она бросилась к себе. Юэнян послала Сяоюй сказать Симэню.
Кормилица Жуи сидела белая, как полотно. Не успели оглянуться, как появился Симэнь. Взглянув на полуживого сына, отец тоже всполошился.
– Беда! – воскликнул Симэнь. – Что с ним? Почему так плохо смотрите? Доведут ребенка, потом меня зовут. Что теперь делать? – Указывая пальцем на Жуи, Симэнь продолжал: – Ты ж кормилица! Как же ты смотришь за ребенком, а? Если что случится, я из тебя отбивную сделаю. Так и знай!
Испуганная Жуи не решилась и рта открыть. Слезы брызнули у нее из глаз.
Пинъэр тихо плакала.
– Слезами сыну не поможешь! – говорил Симэнь. – Надо будет позвать гадателя Ши Нагревателя черепах. Пусть прокалит черепаший панцирь и определит счастливые и несчастливые линии,[781]781
См, примеч. к гл. XLVI.
[Закрыть] а там посмотрим.
Симэнь позвал Шутуна, вручил ему визитную карточку и велел тотчас же привести гадателя Ши Нагревателя черепах.
Появился гадатель. Пока Чэнь Цзинцзи угощал его чаем, Циньтун с Дайанем зажгли свечи и благовония, припасли ковш чистой воды и приготовили стол.
Вышел Симэнь. Гадатель с черепашьим панцирем в руках, воздев очи к Небу, сотворил молитву, поклонился хозяину и вошел в залу. Там он положил черепаший панцирь на стол, обеими руками умастил его снадобьем и поджег, а сам выпил еще чашку чаю. Симэнь сидел рядом. Послышался треск. Гадатель взглянул на панцирь, немного постоял и продолжал молчать.
– Добро или зло предвещает? – поинтересовался Симэнь.
– А в чем дело? – спросил гадатель.
– Сын у меня младенец болеет, – отвечал Симэнь. – Что же предвещают знаки великого символа?[782]782
Великие символы (да-сян) – мантические образы и истолкования взятых в целом гуа, то есть гексаграмм или триграмм, в отличие от малых символов (сяо-сян) – образов и истолкований их отдельных черт (яо). Такие же названия – «Великие символы» и «Малые символы» – носят комментирующие гексаграммы тексты, входящие в первоисточник гуа, классический трактат «Чжоуские перемены» (или «Книга перемен»). В описываемой гадательной процедуре, как и ранее, в случае с Бессмертным У, специальные термины «гуа» («три-, гексаграмма»), «яо» («черта»), «сян» («символ») и др. употребляются в более широком мантическом омысле, порой далеко уходящем от изначального. В частности, «великим символом» здесь называется сам пракаленный черепаший панцирь, а «чертами» – появившиеся на нем от огня трещины, то есть «счастливые и несчастливые линии».
[Закрыть]
– Великий символ ныне не предвещает ничего страшного, – отвечал гадатель. – Правда, и в грядущем недуг будет не раз повторяться. Излечить полностью не удастся. Когда родители гадают о своих детях, черты, символизирующие потомство, не должны быть смутными. Вот можно видеть, как черты Красной птицы.[783]783
Красная птица (хун-цюэ) – обозначение южного квадранта неба, дух и символ юга, лета, огня, верха. Применительно к прокаленному и ориентированному по странам света черепашьему панцирю речь может идти о линиях, относящихся к югу или верху.
[Закрыть] символизируют великое движение. Стало быть, предрекают поклонение духам в красном облачении, Духу-покровителю городских стен и иже с ними. Надо будет забить и принести им в жертву свинью и барана. Потом возьмите три чашки похлебки и вареного риса, мужскую и женскую фигурки вредоносов, поместите их в плетеную ладью и пустите на юг[784]784
Гадатель предлагает проделать обычную экзорцистскую процедуру, то есть изгнать бесов болезни, представлненных в виде двух ранящих младенца существ, мужского и женского пола, которых следовало изготовить из соломы или бумаги. «Сплавление» их на юг соответствует пространственному значению проявившейся в гадании Красной птицы.
[Закрыть]
Симэнь вышел проводить гадателя и дал ему цянь серебра. Тот долго рассыпался в благодарностях, угодливо изогнувшись, как креветка, и ушел.
Симэнь направился к Пинъэр.
– Гадатель Ши Нагреватель черепах вещал, – начал Симэнь, – что, согласно великому символу, недуг будет и дальше мучить младенца. Чтобы предотвратить повторные приступы, надо принести жертвы почтенному Духу-покровителю городских стен.
– Я давно обрекалась, – говорила Пинъэр, – да от ребенка не отойдешь. Так до сих пор и не исполнила обет.
– Вот и исполни, – заключил Симэнь и кликнул Дайаня. – Ступай и позови Цяня Слюнявого, возжигателя жертвенных денег.
Дайань пошел за Цянем, а Симэнь остался у Пинъэр.
– Сынок! – причитала Пинъэр, наклонившись над Гуаньгэ. – Я ради тебя устрою жертвоприношение духам, а полегчает, возблагодарю Небо и Землю.
И что бы вы думали?! Гуаньгэ закрыл глазки и, склонив головку, заснул.
– Вот странно! – воскликнула Пинъэр. – Только я решила духам жертвы принести во здравие Гуаньгэ, он и успокоился.
У Симэня будто камень от сердца отвалило. Юэнян тоже сильно обрадовалась и послала Циньтуна за старой Лю.
Старуха Лю, сильно ковыляя, чуть не бегом бросилась к младенцу. Симэнь ей не слишком-то поверил, но кого ни позовешь ради любви к сыну.
Старуха первым делом зашла в кухню и принялась ощупывать очаг.
– Видно, спятила старуха, – засмеялась Инчунь. – Ей бы ребенка осмотреть, а она в печь полезла.
– Много ты, рабское отродье, понимаешь! – заругалась на нее старуха. – Держи уж лучше язык за зубами! Я, посчитай-ка, на сколько годов старше тебя, а? А что ни год – триста шестьдесят дней будет. Нечисть, ее и на дороге остерегаться подобает, а уж в трубу-то она первым делом забирается.
Инчунь передразнила старуху, но тут ее окликнула Пинъэр, и ей пришлось вести ворожею в спальню. Лю отвесила земной поклон, Симэнь вышел из спальни, чтобы послать Дайаня купить свинью и барана для принесения жертв.
– Поправился наследник? – спросила старуха.
– Какое там! – воскликнула Пинъэр. – Вот и пригласили тебя посоветоваться.
– Я в прошлый раз сказала: принесите жертвы Полководцу пяти путей, и все пройдет, – начала старуха. – А теперь, судя по внешнему виду, придется умилостивить духов земли всех трех категорий.
– Гадатель Ши Нагреватель черепах только что посоветовал устроить жертвоприношение почтенному Духу-покровителю городских стен, – сказала Пинъэр.
– Он, знай, свое бубнит! – отозвалась старуха. – Что он понимает?! А у младенца испуг в нутро вошел. Погодите, вот выгоню, и все пройдет.
– Как выгонишь? – спросила Пинъэр.
– Сестрица Инчунь! – обратилась к горничной старуха. – Поди принеси шэн рису и чашку воды. Я вам сейчас покажу.
Инчунь подала рису и воды. Старуха достала глиняный сосуд на высокой ножке, насыпала в него доверху рису. Потом она нащупала у себя в рукаве засаленный лоскут зеленой тафты, завязала в него сосуд с рисом и принялась ощупывать ребенка с головы до ног. Она то слегка приподнимала руки, и они метались над младенцем, то повисали на одном месте и начинали судорожно дрожать.
– Гляди, не испугай! – предупреждала Жуи.
– Знаю, знаю свое дело, – махнув на нее рукой, тихо говорила ворожея.
Немного погодя она стала шептать что-то невнятное. Можно было разобрать только отдельные слова.
– Небом испуган, испуган Землей… испугал человек, злой дух напугал… испуган котом, испуган псом… – вот все, что поняла Пинъэр.
– Да, его кот напугал, – подтвердила Пинъэр.
Старуха умолкла, сняла лоскут и поставила сосуд на стол. Потом с одного взгляда нашла среди рассыпчатой массы две рисинки и бросила их в чашку с водой.
– Недуг пройдет к концу луны, – заговорила она. – Младенца увели с собой на юго-восток вредоносы – мужчина и две женщины. Нельзя приносить жертвы Духу-покровителю городских стен. Надо возблагодарить Духа земли.
Пинъэр охватило сомнение.
– Ладно, я еще раз возблагодарю Духа земли, – проговорила она наконец, – наверное, не помешает.
Пинъэр кликнула Инчунь.
– Ступай передай батюшке, старая Лю на чашке воды гадала, советует возблагодарить Духа земли. Сегодня в монастырь не поспеть, пусть пока уберут жертвенные предметы. Благодарственную молитву завтра с утра вознесем.
Симэнь позвал Дайаня и велел убрать жертвенные предметы и животных.
– Завтра утром в монастырь поедем, – заключил он. И наказал докупить все, что полагается для принесения жертв Духу Земли.
Рисовая каша, коконы шелкопряда, вылепленные из глины,[785]785
Вылепленные из глины – то есть бутафорские предметы, применяемые при жертвоприношениях наряду с бумажными деньгами, не имевшими никакой рельной ценности.
[Закрыть] кисти и тушь, а также воробьи, гольцы и угри, которых должны были выпустить на волю,[786]786
Речь идет о популярном у буддистов, которые верят в перевоплощение и переселение души умершего в иную оболочку, обряде оставления в живых или выпускания на волю различных живых существ. Считается, что подобное благое деяние будет зачтено при определении дальнейшей судьбы человека.
[Закрыть] – все, как полагается, было припасено заранее.
От Пинъэр старуха Лю прошла в покои Юэнян. Хозяйка оставила ее ужинать.
Тем временем прибыл Цянь Слюнявый. Пока он сидел в небольшой приемной, Циньтун с Дайанем сбились с ног, готовя ему утварь для молебна Духу Земли. Цянь выпил чаю и попросил молитвенное обращение, которое Симэнь велел Шутуну тот же час составить.
Цянь Слюнявый возложил себе на голову громоносный обруч, надел пластинчатую шапку и, по-старинному облаченный в буддийскую рясу, с мечом в одной руке и с освященной водой – в другой, шагая по звездам Большой Медведицы,[787]787
Шагать по звездам Большой Медведицы (бу-ган) – даосский образ восшествия на небо, предполагающий в то же время нумерологически выверенную поступь, или количественно и геометрически рассчитанную последовательность шагов по земле.
[Закрыть] определил место жертвенника и начал заклинать духа об изгнании нечисти.
Заклинание гласило:
«О, Таинственная пустота[788]788
Таинственная (темная) пустота (сюань-сюй) – даосский термин, обозначающий либо первозданную непроявленность бытия, либо Путь-дао как исходную и всеобщую закономерность мироздания.
[Закрыть] сокровенной пещеры[789]789
Пещера (дун) – даосский термин, соединяющий в себе идеи сокровенного вместилища и глубинного проникновения (постижения тайн), также обозначает собрание священных для даосизма книг.
[Закрыть]! Пресветлое Великое начало[790]790
Великое начало (тай-юань) – даосское обозначение космического пространства, а также духа той части человеческого тела, которая к нему наиболее приближена, то есть волос на голове.
[Закрыть]! Всемогущие духи восьми стран света[791]791
Восемь стран света – четыре основных и четыре промежуточных направлений горизонта, традиционно осмыслявшиеся китайцами как определяющие структуру Вселенной на всех уровнях – от земли до неба и соответственно имеющие своих представителей в мире духов.
[Закрыть]! Помогите мне обрести свое естество[792]792
Естество, или естественность (цзы-жань), категория даосизма, выражающая идею спонтанности, безыскусного и непринужденного следования природе, в том числе своей собственной.
[Закрыть]! Жажду судьбоносных талисманов из области Одухотворенных драгоценностей[793]793
Одухотворенные драгоценности (лин-бао) – даосский термин, обозначающий атрибуты Области высшей чистоты (Шан-цин-цзин) – второй из трех сакральных сфер мироздания, соответствующих трем «началам» (юань) и трем «пещерам» (дун); остальные две: вышестоящая – Область нефритовой чистоты (Юй-цин-цзин) и нижестоящая – Область великой чистоты (Тай-цин-цзин).
[Закрыть]! Обращаюсь молитвою к Девяти небесам[794]794
Девять небес – см. примеч. к гл. XXXVII.
[Закрыть]! Духи-гандхарвы[795]795
Гандхарвы (кит: ганьло) – согласно буддийской мифологии, духи, обитающие на Ароматной горе (сакскр.: Гандха-мадана, кит, Сяншань) и питающиеся только ароматами и благовониями. Они выступают также в качестве музыкантов бога Индры и ассоциируются с различными формами экстаза, эротикой, наркотическим напитком сома, а также медициной и луной, выступают в качестве покровителей невест и игроков в кости.
[Закрыть] и святые из Ташасаваны[796]796
Ташасавана (кит.: Дана) – монастырь, в котором проходил собор 500 архатов.
[Закрыть]! Проникающая до Большой Медведицы Великая тайна[797]797
Великая тайна (тьма) (тай-сюань) – категория даосизма, выражающая сокровенную подоснову мира. Ей посвящен специальный трактат знаменитого философа Ян Сюна (53 г. до н. э. – 18 г.н. э.) «Канон Великой тайны» («Тай-сюань-цзин»).
[Закрыть]! Покарайте оборотней, обуздайте нечисть, уничтожьте несметные рати демонов-злодеев! Заклинаю вас, духи Срединных гор[798]798
Срединными горами китайцы называли горы, расположенные на Срединной равнине, то есть в Центральном и Северо-западном Китае.
[Закрыть]! Изреките слово изначальное, драгоценное! Изгоните недуги и продлите дни жизни! Пять священных гор[799]799
См примеч. к гл. XXVII.
[Закрыть] и восемь морей[800]800
Восемь морей – моря, окружающие мировой материк и соотносящиеся с восьмью странами и полустранами света.
[Закрыть], внемлите мольбе! Свяжите руки владыке Мара[801]801
Владыка Мара (кит: Мо-ван) – согласно буддийской мифологии, повелитель шестого неба области желаний, князь многочисленных демонов.
[Закрыть]! Телохранители, спасите меня! Да исчезнет зло и рассеется скверна! Да воцарится навечно дух праведного пути…»
Цянь пригласил Симэня молиться. Тот совершил омовение рук, прополоскал рот, стал облачаться в парадные одежды, привязал наколенники. Ему помогали Сюээ, Юйлоу, Цзяоэр и Гуйцзе, на все лады расхваливая его облачение.
Симэнь вышел и с благовониями в руках стал молиться Будде. За ним стоял слуга-подросток, который поддерживал его одежды. Вид у Симэня был весьма внушительный. Цянь Слюнявый при появлении хозяина начал читать громче.
Женщины наблюдали за Симэнем из-за ширмы. Указывая на Слюнявого, они падали от хохота.
Симэнь встал перед алтарем на колени, но, смущенный смехом за ширмой, не мог рта открыть и только потирал глаза. Шутун понял в чем дело и подал женщинам знак. Те немного приутихли.
Цзиньлянь тем временем вышла в сад и заметила Чэнь Цзинцзи. Они слились в поцелуе. Насладившись ее прелестями, Цзинцзи вынул из рукава свежий плод и угостил Цзиньлянь.
– Вина хочешь? – спросила она.
– Хорошо бы немного, – согласился он.
Пока все были увлечены Цянем, она провела зятя к себе, велела Чуньмэй запереть дверь и несколько раз подряд наполнила его чарку вином.
– Ну, а теперь иди! – проговорила она. – А то увидят, мне живой не быть.
Цзинцзи хотел ее поцеловать.
– Брось, или тебе жить надоело! – запротестовала Цзиньлянь. – Вдруг служанки увидят.
Она играючи ударила Цзинцзи, и он бросился было вон, но она велела Чуньмэй проводить его,
Да,
Меж жизнью и смертью запутав следы,
Ей все-таки выйти сухой из воды.
Чуньмэй пошла с Цзинцзи в сад, но не о том пойдет речь.
Симэнь, стоя на коленях, долго молился. Когда он поднялся, Цянь отслужил только начало молебна и перешел к чтению ектении с поклонами.
Симэнь прошел за ширму.
– Хватит хихикать! – сказал он женщинам. – Меня и без вас смех разбирал. Еле сдержался.
– А еще рясу напялили, – говорили женщины. – И никакой он не монах. Демон неугомонный – вот он кто.[802]802
Следует пояснить, что вся сцена моления в храме свидетельствует о характерном для позднесредневекового Китая религиозном синкретизме. В заклинании, например, с буддийскими божествами соседствуют явно даосские. Сам монах одет в буддийский монашеский плащ-сангхати, но на голове у него громоносный обруч, как у даоса, а поверх него еще шапка-доска, то есть древне-китайский ритуальный головной убор, который ему, как буддийскому монаху, носить не полагалось. Не мудрено поэтому, что женщины вообще принимают его за даоса, то есть даосского монаха, тем более что обычно именно даосы занимались изгнанием нечисти, отвращением болезней и прочими магическими обрядами.
[Закрыть] Побагровел весь, бесстыжий. Разбубнился, все кругом заплевал.
– Вы ж над его усердием потешаетесь! – урезонивал их Симэнь. – И довольно кощунствовать! Помните, когда поклоняются духу, он рядом витает.
Симэня позвали, и он опять встал на подстилку. Слюнявый сосредоточился и, подняв голову, начал читать покаяние, потом утреннюю молитву о чаяниях. Комки белой пены, скопившиеся у него на губах, то скрывались во рту, то разлетались во все стороны. В рвении, с каким Слюнявый клал нескончаемые поклоны, он напоминал болванчика, и женщины, глядя на него, покатывались со смеху. Как ни усердствовал Симэнь, ему никак не удавалось поспеть за Слюнявым. Едва он положит поклоны одному святому, как Слюнявый называет пятого. Будучи не в силах за ним угнаться, Симэнь клал поклоны невпопад, чем вызвал еще больший хохот женщин.
Тут появилась Сяоюй и позвала Гуйцзе ужинать.
– Матушка скучает одна, – сказала она. – Приглашает вас, сестрица, и мамашу Ли зайти и развеять тоску. А у вас тут вон, оказывается, какое веселье.
Цзяоэр и Гуйцзе сразу направились к Юэнян, за ними потянулись и остальные. Цзиньлянь хотелось было заглянуть в сад, и она последовала за остальными.
– Да, молиться надобно с усердием, – говорила, обращаясь к падчерице Юэнян, – но и за ребенком следует смотреть в оба. А то доверься этим бабам шальным, вынесут да и ладно. Так-то и зверь, чего доброго, растерзает.
Только она сказала, вошла Гуйцзе. Они втроем сели ужинать, но не о том пойдет речь.
После молитвы Симэнь обливался потом. Поспешно сняв с себя парадное платье, он пошел проведать Гуаньгэ.
– Сынок! – склонившись над колыбелью и гладя ребенка, говорил он. – Я за тебя молился Духу Земли. – Он обернулся к Пинъэр. – Ему лучше! Пощупай лобик: слава Небу и Земле, у него жар спал.
– Какое чудо! – воскликнула Пинъэр. – Только мы обреклись молиться, ему сразу полегчало. И жар спал, и глазки больше не закатывает, и озноб прошел. А еще говорили: старая Лю, мол, ничего не понимает.
– Молебен в монастыре отслужим, и совсем поправится, – говорил Симэнь.
– А тебе, отцу, больше всех достается, – заметила Пинъэр. – Оботрись и садись ужинать.
– Еще ребенка напугаю. Пойду, там поем.
Симэнь пошел к Цзиньлянь и уселся в кресле.
– У меня боль такая, будто грыжа развоевалась, – говорил он.
– Это отчего же? – засмеялась Цзиньлянь. – Уж не от усердия ли твоего? Попроси, пусть кто-нибудь за тебя домолится.
– А ты права! – подхватил ее мысль Симэнь и велел Чуньмэй позвать Чэнь Цзинцзи. – Попроси зятюшку. Скажи, пусть за батюшку помолится и свершит сожжение раскрашенных изображений божеств с конями на цветной бумаге.
Между тем Цзинцзи после нескольких чарок, поднесенных Цзиньлянь, боясь, как бы не заметили слуги, выпил еще не одну чарку купленного легкого вина, опьянел окончательно и, свалившись прямо в лавке, громко захрапел. Циньтун так его и не добудился.
– Спит он, – докладывал Симэню слуга. – Я его так и не добудился.
– Вот негодник! – разозлился Симэнь. – Людей попросишь, они норовят и за соседним домом присмотреть, а этому и на свое хозяйство наплевать. Завалиться в такую рань! – Симэнь послал к хозяйке Чуньмэй. – Ступай, скажи дочери: батюшка, мол, занедужил, просят зятя за себя помолиться. А то, скажи, он там разоспался.
– Вот нескладный! – воскликнула падчерица. – Я сама за ним схожу.
Она вышла из комнаты. Юэнян послала вслед за ней и Сяоюй. Цзинцзи протер глаза и вышел к жене.
– Ты чего так кричишь? – спрашивал он.
– Тебя батюшка помолиться вместо него просит, – отвечала жена. – Циньтун не добудился, меня послал. Матушка Сяоюй велела тебя будить. Пойдем, пойдем!
Так, то подталкивая, то поддерживая, она, наконец, привела мужа в залу, а сама пошла к себе. Сяоюй доложила Юэнян и Симэню. Тот распорядился, чтобы Циньтун с Дайанем дождались конца службы и проводили Цяня, а сам отправился на ночь к Цзиньлянь, но не о том пойдет речь.
Между тем Цзинцзи, ослепленный ярким пламенем свечей, окончательно пришел в себя и, вытаращив глаза, увидел, как Слюнявый берет вознаграждение. Они обменялись приветствиями. Цянь в ожидании угощения велел Циньтуну нести фонарь и направился в покои Пинъэр, Инчунь взяла благовония и, войдя в комнату, передала их кормилице Жуи. Та покурила ими над младенцем и вышла. Цянь Слюнявый, держа изображение духов и касаясь Гуаньгэ рукой, сотворил молитву и вернулся в залу.
Чэнь Цзинцзи молился, а Слюнявый сжигал изображение раскрашенных изображений божеств с конями на цветной бумаге. Когда он бросил в огонь дщицу с молитвенным обращением к духам, показались линии, обозначающие Небо.
– Раз дщица явила небесные врата, стало быть, поправится младенец через день-другой, – сказал Слюнявый. – Если и повторятся приступы, ничего страшного не случится.
После того, как обряд был совершен, возлили жертвенное вино.
Голод и жажда мучили Слюнявого Цяня все время, пока Дайань готовил посуду, а Циньтун накрывал на стол. За компанию с Цянем сел Чэнь Цзинцзи. После угощения, рассыпаясь в благодарностях, Слюнявый удалился, а Цзинцзи пошел к себе. Пинъэр послала горничную Инчунь с жертвенной снедью и фруктами к падчерице, и та благодарила ее, но не о том пойдет речь.
Выйдя от Юэнян, старая Лю неподалеку от ворот повстречала в дым пьяного Цяня с фонарем в руке.
– А, наставник Цянь! – протянула Лю. – Награду получил? Поделился бы со старухой-то, а?
– А ты тут при чем? – обрезал ее Слюнявый.
– Я ж на чашке воды гадала, тебе, старику, помогала, а ты меня со счетов сбрасываешь, да? – набросилась Лю. – Теперь убей, пальцем не шевельну.
– Ну и ловка ж ты, сводня! – стоял на своем Слюнявый. – Зубы-то мне не заговаривай! Чушь не городи! Где ж ты мне помогала? Меня в этот дом столько лет приглашают! С какой стати наградой делиться?!
– Чтоб тебя голод скрутил, демон проклятый! – указывая на Слюнявого пальцем, ругалась старуха. – Только приди за мной!
Так они ругались еще некоторое время, но не о том пойдет речь.
На другой день Симэнь встал рано утром и велел слугам сопровождать его в монастырь. Одни несли свиную тушу барана, другие – парадные одежды. По прибытии в монастырь переполошившиеся монахи тотчас же приготовили Симэню подстилку и начали читать молитвы. Симэнь облачился в парадное платье, помолился, потом вытянул гадательный жребий и протянул его монаху. После чаю монах разъяснил ему знаки жребия.
– Жребий предвещает счастье. Скорбящий скоро поправится. Оберегайте его от дальнейших приступов недуга.
Симэнь отблагодарил монахов деньгами и направился домой. Когда он спешился у ворот, ему доложили об Ин Боцзюэ, ожидавшем в крытой галерее.
– Присаживайся! – сказал Симэнь. – Я сейчас приду.
Он пошел к Пинъэр, рассказал ей о содержании жребия и воротился в крытую галерею.
– Как дела, посредник? – спросил Симэнь. – Много тогда прикарманил? Хоть пригласил бы когда.
– А почему именно я должен приглашать? Се Цзычуню тоже кое-что перепало, – посмеивался Боцзюэ. – Ну, да ладно! Вот куплю закусок, тогда и угощу.
– Ты и всерьез подумал? – усмехнулся Симэнь. – Нет, брат, мне твоего не нужно. Я так, чтобы тебя выпытать.
– Кстати! – начал Боцзюэ. – Ты нынче, говорят, свинью с бараном в жертву принес? В монастыре был? Богатые жертвы! А брату младшему так ничего и не поднесешь?
– Ты прав! – подхватил Симэнь и кликнул Циньтуна: – Ступай дядю Се пригласи.
Симэнь велел поварам готовить закуски. Боцзюэ ждал прихода Се Сида с нетерпением.
– Давай начнем пока! – не выдержал Боцзюэ. – Ишь как возгордился! Не дождешься его!
Они сели за стол и наполнили чарки.
– Дяди Се нет дома, – доложил прибывший наконец Циньтун.
– Где ты пропадал? – спросил Симэнь.
– Дядю Се разыскивал, – отвечал слуга.
Боцзюэ провозглашал тосты за спасение Гуаньгэ, чем очень порадовал Симэня.
– Все время я тебе, брат, надоедаю, – заговорил Боцзюэ. – Неловко мне перед тобой. Хочу пригласить тебя завтра или послезавтра ко мне на скромное угощение. Будут братья. Выпьем по чарочке. Не против, а?
– На посредничестве нажился и давай деньгами сорить, – заметил, смеясь, Симэнь. – Зачем тратиться? Свинина с бараниной у меня остались. Я тогда тебе пошлю.
– Как ты, брат, любезен! – воскликнул благодарный Боцзюэ.
– А певцов уж сам позови, – предложил Симэнь.
– Разумеется! Только помощников у меня нет.
– Мы люди свои! – успокоил его Симэнь. – Каждый своих слуг пошлет. Я Циньтуну с Дайанем велю помочь.
– Тогда все будет в порядке!
Они посидели еще немного и простились.
Да,
Хотите знать, что было потом, приходите в другой раз.
