Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Ланьлинский насмешник

Цзинцзи долго мялся. Наконец, на повторные вопросы промолвил:

– Видите дело-то какое. Опять ни с чем остался.

– Ай-ай-ай! – качал головой Ван. – Нет, так, сынок, жить нельзя. За дело легкое тебе браться нет охоты, а трудное не по плечу. Хоть бы каким немудреным делом занялся, чем подаяния-то выпрашивать, насмешки да попреки выслушивать, доброе имя отцов позорить. Почему ты меня не послушался, а?

И Ван Сюань опять пригласил Цзинцзи в дом, а слуге Аньтуну велел накормить гостя. Когда Цзинцзи наелся досыта, хозяин дал ему штаны, белую холщовую куртку, носки, а также связку медяков и меру риса.

– Вот возьми да займись у меня торговлей, слышишь? – наказывал он. – Продавай хоть уголь или дрова, бобы или тыквенные семечки, все равно тебе хватит на пропитание. Все лучше, чем попрошайничать. Цзинцзи дал старику слово, взял подношения и удалился.

Несколько дней Цзинцзи заказывал горячие блюда, ел мясо и лапшу, деля трапезы со своими товарищами по ночлежке, пока не остался без гроша. Белую куртку и штаны он проиграл.

В первой луне нового года Цзинцзи, завернувшись в лохмотья, вышел на улицу. Обращаться к старцу Вану ему было неловко, поэтому, добредя до высокой стены его дома, он остановился на солнечной стороне. Ван Сюань бросил в его сторону холодный взгляд и не позвал. Цзинцзи немного помялся, но потом все-таки подошел к благодетелю и, пав ниц, начал отбивать земные поклоны. Он был оборван и нищ, как и прежде.

– Сбился ты с пути, сынок, – заключил Ван. – Время бежит неумолимо, утроба в пище ненасытна. Бездонную пропасть, сколько в нее ни бросай, не засыплешь. Зайди-ка. Что я тебе скажу. Есть одно место. Светлое и вольготное. Там найдешь ты успокоение душе и телу. Только тебе, пожалуй, не захочется туда.

– Сжальтесь надо мной, дядюшка, – стоя на коленях, бормотал со слезами на глазах Цзинцзи. – С удовольствием пойду, куда будет вам угодно, только бы мне обрести пристанище и покой.

– Это будет невдалеке от города, – пояснил Ван. – У пристани в Линьцине стоит обитель преподобного Яня.[1713]1713
  Преподобный Янь (Янь-гун) – благое божество водной стихии, успокаивающее волны. Был канонизирован при первом императоре династии Мин, Тай-цзу (1368–1398 гг.). См. также примеч. к гл. XXVII.


[Закрыть] Место изобилует рыбой и рисом. Целое скопление кораблей и джонок. А какие доходы! И тишина, раздолье. Настоятелем там даосский монах Жэнь – мой давнишний приятель. У него два-три послушника. Вот я и хочу собрать гостинцы и отдать тебя к нему в послушники. Приобщит он тебя к священному писанию и будешь потом справлять требы.

– Спасибо вам за заботу, дядюшка! Как бы это было хорошо!

– Тогда ступай, а завтра приходи да пораньше, – наказал Ван. – Будет благоприятный день – отведу тебя в обитель.

Цзинцзи удалился. Старец тотчас же позвал портных и заказал для Цзинцзи две даосских рясы, монашескую шапку, чулки и туфли, словом полное одеяние.

На другой день явился Цзинцзи. Ван Сюань велел ему совершить в пустой комнате омовение, привести себя в порядок и переодеться. Цзинцзи вышел в монашеской шапке, в куртке и штанах, а поверх на нем блестела темная шелковая ряса. На ногах были сандалии и теплые чулки. Старец приготовил четыре блюда закусок и фруктов, жбан вина, кусок холста, завернул пять лянов серебра и нанял двух носильщиков. Сопровождаемые слугами Аньтуном и Ситуном они выехали за город. Ван Сюань оседлал коня, а для Цзинцзи нанял осла. Путь держали на пристань Линьцина. До обители преподобного Яня было не больше семидесяти ли. Когда они достигли монастыря, уже смеркалось.

Только поглядите:

Вот-вот должно закатиться дневное светило. Землю уж окутывает мрак. Гаснет заря. Ее багряные лучи мерцают в зыби вод. Лишь солнце скрылось, стал стелиться бирюзовый туман. Под сенью тополей зеленых нет-нет да чирикали пташки, в лес торопясь на ночлег. В селении полном алых абрикосов брели в загоны и хлева коровы, овцы.

Да,

 
Там к берегу реки
причалила рыбачья джонка;
Теленка оседлав,
спешит домой пастух-мальчонка.
 

Добравшись до пристани, Ван Сюань и его спутники миновали широкую плотину-переправу, потом Большой мост, и их взору открылись стоявшие на причале бесчисленные корабли и джонки.

Пред обителью преподобного Яня Ван спешился и скрылся за воротами. Он очутился среди густых темно-зеленых сосен, в чаще бирюзовых кипарисов. По обе стороны тянулись красные стены, их гребни сближались, образуя проход. Вот он достиг красных дверей храма. Прекрасное это было строение!

Только поглядите:

Высоко вздымались обители врата. За ними возвышались храма многоярусные приделы. Горела золотом вывеска-надпись. Тут пестрели яркие картины придворных и вельмож из свиты Сына Неба. А вот пятизальный обширный дворец, в котором глиняных царей драконов двенадцать изваяний красовались[1714]1714
  Царь драконов (лун-ван) – особо крупный дракон, повелитель своих более мелких собратьев. Его образ сложился под влиянием принесенного буддистами в Китай образа нагараджа – царя змей-нагов. Царей драконов насчитывалось четыре (соответственно странам света), восемь или десять (согласно буддийским источникам). Приведенное здесь число 12 (и-ши-эр) – либо фантазия автора, либо простая ошибка. Определенным подтверждением последнего предположения может служить издание «Цы-хуа» 1935 г., в котором переставлены цифры 10 и 2, в результате чего текст допускает более «правильное» прочтение: «один за другим десять изваяний» (и-эр ши-цзунь).


[Закрыть]. По обе стороны тянулись нескончаемые галереи. На них искусно вырезаны были тьмы тварей водяных. Хоругви древко воздымалось до Млечного Пути. Главнокомандующего стяг со словом «Полководец» к себе приковывало взгляд. К обители со всех сторон ведут дороги, тропы. Весной и осенью, как полагается, сюда приносят жертвы на алтарь. Идут благодатные дожди и веет приятный ветерок. Здесь жители речных селений молебны служат. Божественная благодать тут пребывает уже тысячелетья. С надеждою взирают на обитель народ и знатные особы, в ней находя душе успокоенье.

Уже у ворот Ван Сюаня заметил инок и поспешил доложить настоятелю. Тот поправил рясу и тотчас же вышел из кельи навстречу паломнику. Ван наказал Цзинцзи и носильщикам с коробами оставаться за воротами обители. Настоятель Жэнь пригласил старца к себе в келью, где на Террасе Пустынника они обменялись приветствиями.

– Давно вы не посещали святую обитель, почтеннейший благодетель, – проговорил Жэнь. – Рад вас видеть.

– Да все дела, – отвечал Ван. – Суета мирская захлестнула. Никак не мог выбраться.

После приветствий Ван занял почетное местогостя, а настоятель сел за хозяина. Молоденький служка подал чай.

– Время позднее, почтеннейший благодетель, – заметил после чаю настоятель. – Заночевали бы.

С этими словами он распорядился привязать лошадь сзади и задать сена. – Если б не особая надобность, не стал бы нарушать покой святой обители, – начал Ван Сюань. – С просьбой я к вам, отец наставник. Не знаю, какова на то будет ваша воля.

– Не извольте сомневаться, почтеннейший благодетель, – заверил его Жэнь. – Готов исполнить любое ваше распоряжение.

– Я насчет сына одного моего старинного друга. Зовут его Чэнь Цзинцзи, двадцати четырех лет. Малый он смышленый и собой недурен. Правда, уж очень бойкий. Мать с отцом умерли рано. Ученье пришлось оставить. А родители его, надо сказать, рода именитого, не простые. Состояние нажили, да в опалу попали. Имущество в казну отошло. И негде ему теперь голову приклонить. Смею надеяться, вы мне не откажете, отец наставник. Ради моей дружбы с его покойным родителем я решил проводить его в вашу святую обитель, где бы он мог стать послушником. Что вы на это скажете, отец настоятель?

– Как я посмею отказать вам, почтеннейший благодетель! – воскликнул Жэнь. – Есть у меня два ученика, но такова уж, должно быть, выпала мне прискорбная доля, оба они глупы и, видно, не будет из них проку, что меня сильно огорчает. А он честный?

– Насчет малого, скажу вам правду, досточтимый наставник, будьте покойны, – заверил Ван. – Правдивый и самостоятельный. Он застенчив и робок, но золотые руки. Учеником останетесь довольны.

– Когда вы намерены его привести?

– Да он у ворот обители дожидается. И подарки скромные при нем. Прошу покорно, примите их, пожалуйста, не побрезгуйте.

– Что же вы мне раньше-то не сказали, почтеннейший благодетель! – всполошился настоятель и обернулся к служке: – Зови!

Носильщики внесли короба. Жэню вручили лист, на котором значилось:

«Кусок грубого шелку, жбан вина, пару свиных ножек, пару жареных уток, две коробки фруктов и пять лянов серебра с почтением и низким поклоном подносит ученик Ван Сюань».

В знак благодарности настоятель поспешно стал отвешивать поклоны.

– К чему вы так утруждаете себя, почтеннейший благодетель? – говорил он. – Я не заслужил столь щедрых подношений. Вы ставите меня прямо-таки в неловкое положение: мне неудобно принимать, но было бы неучтиво и отказаться.

Тут он обернулся к Чэнь Цзинцзи. Тот стоял в даосской шапке, темной шелковой рясе, сандалиях и белых чулках. Его талию стягивал сплетенный из шелковой тесьмы пояс. У него были выразительные глаза и красивые брови. Алые губы подчеркивали белизну зубов. Лицо казалось напудренным. Цзинцзи вошел и, упав на колени, отвесил настоятелю восемь земных поклонов.

– Сколько тебе лет? – спросил Жэнь.

– Я родился в год лошади.[1715]1715
  Если судить по указаниям XCIV и XCVI глав, действие гл. XCIII приходится на начало 1120 г., в котором Цзинцзи действительно 24 года (ср. упоминание его возраста в момент женидьбы в гл. III – 1113 г., где ему 17 лет). Если судить по указаниям гл. XCII – на начало 1123-го (или даже 1124-го), В таком случае ето должно быть 27–28. Однако в обоих случаях дата рождения никак не может приходиться на год лошади (1090 или 1102), ибо тогда в момент женидьбы на Симэнь Старшей ему шел 24-ый или 12-ый год, а нынешний год – это или 1113-1114-й, или 1125-1126-й. В зависимости от того, по какому отсчету назывался возраст героя, дата его рождения должна приходиться на промежуток 1096–1098 гг., расположенных под знаками крысы, быка и тигра.


[Закрыть] Мне только что исполнилось двадцать четыре.

Перед настоятелем в самом деле был смышленый и расторопный малый, которому он дал монашенское имя Чэнь Цзуннэй. Дело в том, что старшего ученика звали Цзинь Цзунмин, второго – Сюй Цзуншунь, Чэня поэтому назвали Цзунмэй.[1716]1716
  Первый иероглиф имени (цзун – «род»), как было принято в Китае для братьев, – общий, второй же у каждого свой и означает: у старшего – «разумный» (мин), у младшего – «послушный» (шунь), а у Чэня – «прекрасный» (мэй).


[Закрыть] Ван Сюань велел внести подарки, и настоятель их принял. Служка зажег фонари. Накрыли стол. Сперва подали рис, потом вино и всевозможные закуски. Стол ломился от яств. Были тут куры и свиные ножки, гуси и утки, рыба, креветки и прочая снедь. Старец пил немного, но настоятель и его ученики по очереди подносили ему чарки. Вскоре Ван отказался от вина и, выйдя из-за стола, направился в отведенную ему опочивальню

На другой день рано утром служка принес ему таз воды. Едва он успел умыться и причесаться, как настоятель подал чаю, а немного погодя накрыл стол и опять начали угощать вином. Лошадь Вана тоже получила щедрую порцию сена. Наградили и отпустили носильщиков.

Перед отбытием Ван Сюань позвал Цзинцзи.

– Будь прилежен и старайся, – наказывал он. – Изучай священное писание и внимай поучениям отца наставника. А я буду наведываться, одежду к каждому сезону тебе привозить. – Старец обернулся к Жэню и продолжал. – А вы наказывайте его всякий раз, как перестанет слушать ваши наставления. Нерадивого ученика баловать нечего. – Ван отвел Цзинцзи в сторонку и предупредил. – Давай у меня начни новую жизнь, встань на путь праведный. К делу приобщись. А будешь еще куролесить, на меня больше не надейся!

– Даю вам слово, батюшка! – заверил его Цзинцзи.

Ван Сюань простился с настоятелем и, выйдя за ворота, отбыл верхом домой.

Так Чэнь Цзинцзи стал послушником даоса в обители преподобного Яня. Настоятель Жэнь был уже в годах. Тучный мужчина со щетинистой бородой и багровым носом, он был любитель выпить и мастак болтать, обладал зычным и раскатистым голосом. Главное его занятие состояло в приемах да проводах паломников и посетителей. Все же дела обители и большие и малые, он передал своему старшему послушнику Цзинь Цзунмину.

Как раз в то время открылся Его Императорского Величества канал, и два построенных в Линьцине шлюза помогли упорядочить орошение полей. К пристани то и дело прибывали казенные и частные корабли. И всякий почитал за долг посетить обитель преподобного Яня. Тут молились об удаче и счастье, исполняли обеты, интересовались судьбой или просто раздавали милостыню. Одни жертвовали обители серебро и рис, другие – благовония, масло, бумажные деньги и свечи, третьи – сосновые жерди и тростниковые циновки. Так обитель оказалась заваленной излишним товаром. Настоятель Жэнь направил послушников на пристань, где и была открыта лавка. Вся выручка от продажи шла в настоятелеву мошну.

Старший послушник Цзинь Цзунмин, непутевый малый лет тридцати с небольшим, был завзятый пьяница и волокита. Целыми днями пропадал он в теремах певичек или наслаждался с откупленными красотками, а кроме того держал при себе двоих совсем еще юных служек, с которыми делил ложе. Со временем они ему надоели. Он стал приглядываться к Цзинцзи, у которого в обрамлении алых губ сверкали белизною зубы, а розовое лицо казалось напудренным. Бойкий и смышленый Цзинцзи бросал в сторону старшего послушника многозначительные взгляды, и Цзинмин заманил его к себе в спальню.

С вечера Цзинмин пригласил Цзинцзи выпить и угощал до самой полночи, пока тот не опьянел. Они легли на одну кровать, сначала головами в разные стороны, но потом Цзинмин дал понять, что ему неохота нюхать вонючие ноги Цзинцзи, и велел ему лечь на подушку рядом. Лицом к лицу они пролежали недолго. Цзунмин заявил, что у Цзинцзи изо рта дурно пахнет, и заставил его отвернуться. Теперь Цзинцзи своим задом упирался прямо Цзунмину в живот.

Цзинцзи сделал вид, будто спит, а Цзунмин тем временем приготовился к нападению с тылу. Причиндал у него напрягся и выпрямился, как палка. Слегка смазав его сверху слюной, Цзинмин запустил в задние ворота только головку. Чэнь Цзинцзи, надобно сказать, еще в ночлежке приходилось отражать такого рода нападения, которым подвергал его бродяга Хоу Линь, по прозвищу Взмывший к Небу, поэтому он принял вызов, распустил очко, и тот самый предмет незаметно двинулся вперед. Цзинцзи молчал, а про себя думал: «Эта схватка ему дорого обойдется. Больно он легко думает от меня отделаться. Да за кого он меня принимает! Но я ему подстрою! Он у меня полакомится! За все сдеру!» Тут Цзинцзи взял да нарочно вскрикнул. Цзинмин, испугавшись, что их услышит отец настоятель, тут же закрыл ему рот рукой.

– Тише, братец! – просил он. – Не кричи, дорогой, умоляю! Сделаю все, что ты захочешь.

– Раз такое дело, – говорил Цзинцзи, – я промолчу. Но ты должен исполнить три моих желания.

– Дорогой брат! Не три, все десять исполню.

– Раз ты этого хочешь, – начал Цзинцзи, – то, во-первых, не разрешаю тебе больше спать с теми служками. Во-вторых, ты отдашь мне ключи от всех дверей обители, и, в-третьих, не будешь меня удерживать, куда бы я ни пошел. Тогда я позволю тебе то, чего ты домогаешься.

– Об этом не беспокойся! – заверил его Цзунмин. – Будет по-твоему.

Всю ночь до рассвета провели они в единоборстве. Таким делам Чэнь Цзинцзи был обучен еще сызмальства. Чего он только не знал! В ту же ночь они на ложе дали друг другу нерушимую клятву быть вместе. Они нежно шептались и щупались, лизали и сосали. Цзинь Цзунмин был наверху блаженства. А на другой день он и в самом деле передал Цзинцзи все ключи, бросил обоих своих служек и стал ночевать на одной кровати с Цзинцзи. Так день за днем шло время.

Как-то настоятель Жэнь с обоими послушниками отбыл служить молебен, а Цзинцзи оставил сторожить обитель. Хотя старец Ван и заверил настоятеля в честности Цзинцзи, тот все же не мог отделаться от подозрений. Вот он и решил испытать нового послушника.

– Оставайся в обители и смотри в оба! – наказывал ему Жэнь перед отбытием. – Должен сказать, что там сзади в курятнике я держу не кур. Они только по виду куры, а на самом деле фениксы. Когда будет завершен мой монашеский подвиг на земле, они вознесут меня на небо, где я предстану пред ликом самого Нефритового Владыки. А в покоях у меня стоят корчаги с отравой. За провинности я не бью послушников, а даю им этой отравы, и они отходят. Так что смотри как следует. А мы вернемся к полуденной трапезе. Я тебе оставляю сладостей. Закуси, как проголодаешься.

С этими словами настоятель и послушники отбыли. Цзинцзи запер за ними ворота и расхохотался.

– Будто я глупыш несмышленый, не понимаю! – говорил он. – Нет, меня не проведешь! Корчаги с отравой?! Да в них рисовая водка! На кур показывает, а уверяет, будто фениксы, на них в небо воспарит!

Чэнь Цзинцзи выбрал курицу, какая пожирнее, свернул ей шею, общипал и в кипящий котел, потом почерпнул из корчаги кувшин водки и поставил на огонь подогревать. Немного погодя он разодрал курицу руками и, макая в уксус, с чесноком принялся уплетать за обе щеки к великому своему удовольствию. После сытной трапезы он прочитал четверостишие:

 
Бадейку винца зачерпнул —
И месяц сквозь дымку блеснул.
Мясистую курочку съел —
И облачный слой поредел.
 

Не успел он доесть курицу, как послышался стук в дверь. Воротился настоятель. Цзинцзи наспех собрал посуду и побежал открывать.

– Что с тобой? – спросил раскрасневшегося Чэня настоятель.

Цзинцзи, опустив голову, молчал.

– Что же ты молчишь? – допытывался Жэнь.

– Позвольте вам доложить, отец наставник, – обратился Цзинцзи. – После вашего ухода улетел феникс. Отчего – ума не приложу. Всю обитель обыскал – нет. Я испугался. Отец наставник, думаю, бить будет. За нож было взялся – горло хотел перерезать, да больно будет, хотел повеситься, а вдруг веревка лопнет – упадешь и расшибешься. Решил в колодец броситься, да колодец узкий оказался. Вдруг голова не пролезет – застрянешь еще. Все перебрал. Некуда деваться! Тут вспомнил: отец наставник про отраву в корчагах наказывал. Выпил чашку, выпил другую …

– Ну и как? – осведомился Жэнь

– Да как! До сих пор ни жив ни мертв. Как пьяный хожу.

Выслушал его рассказ наставник и послушники и рассмеялись.

– Да, честный он малый, простодушный! – заключил настоятель и приобрел ему ставленую грамоту монаха.

Отныне Цзинцзи не знал в обители запретов.

Да, так уж повелось, что

 
Правда – товар неходкий,
хоть как его разложи;
А ложь нарасхват раскупят,
держи хоть три воза лжи.
 

Чэнь Цзинцзи частенько, набив мошну, наведывался на пристань немного поразвлечься. От побирушки Чэня Третьего он узнал, что после смерти матери Фэн Цзиньбао продали в дом Чжэнов и теперь зовут Чжэн Цзиньбао.

– Она вон в том большом кабаке, – говорил побирушка. – Пошел бы, навестил ее.

У Цзинцзи не охладела прежняя любовь, и он вместе с Чэнем Третьим отправился в кабачок у пристани. Лучше бы ему туда не ходить. Да, раз он пошел, то

 
Любящих сердец
радость не унять.
Им дано судьбой
встретиться опять.
Тому свидетельством стихи:
Нет, не надо жалеть
для любви золотых одеяний.
Молодые года
нам даны для пьянящих свиданий.
Рви повсюду цветы,
украшай ими спальни, беседки…
Ведь увянут они —
обнажатся корявые ветки.
 

Это питейное заведение принадлежало дому Се и славилось, надо сказать, как первое в Линьцине. В нем насчитывалось более сотни отдельных кабинетов. Окруженный увитыми зеленью балюстрадами, кабачок стоял на горке. Его окна выходили прямо на канал, где царило необыкновенное оживление – то и дело прибывали и отчаливали корабли и джонки. До чего же ладное это было сооружение!

Сверкали на солнце резные карнизы, плыли облака по балкам расписным. Увитые зеленью балюстрады спускались вниз к верандам. Бирюзовые занавески свисали на громадных окнах и дверях. Лились трели рожков и свирелей. Там пировали только дети знати и вельмож. Вздымались кубки, поднимались чары. Певицы с танцовщицами служили у столов. Гостей хмельные взгляды устремлялись к голубому небу или к горам, густо покрытым облаками. Завороженные красотами природы, они громко восторгались. Пред ними расстилалась подернутая дымкой белоснежная гладь вод. У переправы на волнах качалась ряска. Чу! Слышится: закидывают невод рыбаки, на отмели в осоке удильщик ударил веслом. У терема в густой зелени тополя крикнула птица. У ворот к синеватой иве привязан пегий скакун.

Чэнь Третий провел Цзинцзи наверх в терем и усадил в комнате, где стояли черного дерева стол и красные лакированные скамейки. На зов появился молоденький слуга. Он тотчас же вытер со стола, расставил приборы и принялся носить отборные кушанья, вино и фрукты. Потом Чэнь Третий велел ему позвать снизу певичку.

Немного погодя скрипнула лестница и наверх поднялась Фэн Цзиньбао с небольшим гонгом в руке. Увидев Цзинцзи, она низко-низко поклонилась. Как говорится, при встрече любовников слезы текут в два ручья.

Да,

 
Как иволги, нежно они щебетали,
И жемчуга нити с волос упадали.
 

Цзинцзи привлек Цзиньбао к себе и усадил рядом.

– Куда ж ты исчезла сестрица? – расспрашивал он. – Как давно не видались!

– Как меня взяли тогда из дому, – утирая слезы, рассказывала певица, – матушка моя с испугу слегла, и вскоре мы ее похоронили. Меня продали мамаше Чжэн Пятой. Опять в певицы попала. В последнее время посетителей стало мало, приходится на пристань ходить, гостей в кабачке ублажать. Как я узнала от Чэня Третьего, что ты в меняльной лавке служишь, захотела повидаться. Никак не ожидала, что здесь увидимся. У меня прямо ноги подкосились.

Цзиньбао заплакала. Цзинцзи достал из рукава платок и стал вытирать ей слезы.

– Ну успокойся, дорогая моя! – уговаривал он певицу. – Я живу хорошо. Когда меня освободили, у меня не оказалось ни гроша в кармане. В обители преподобного Яня нашел прибежище. С тех пор стал монахом. Отец наставник меня ценит, мне доверяет. Я тебя буду навещать почаще. А ты, значит, где же обретаешься?

– От этого моста повернешь на запад, к кабачку Лю Второго. У него больше ста комнат. Со всех концов певиц собрал, все ему принадлежим. А днем на пристань ходим.

Они сели рядышком и начали пировать. Чэнь Третий подал подогретого вина. Цзиньбао взяла лютню, и Цзинцзи осушал чарку под романс на мотив «Ликуют небеса»:

 
Слезы льются в два потока,
Рукава мокры, как губка.
По три кубка выпить только —
Расставанья терпких кубка.
Разлучили птиц невинных,
Задушили двух поющих.
Звезд за скалами не видно,
Тьма смолы сосновой гуще,
С неба хищно землю черным,
Облаком-крылом укрыла.
Птицам гибель разлученным,
Петь в разлуке не по силам.
 

Они захмелели, сняли одежды и отдались любви в спальне рядом. Будучи долгое время лишенным общения с женщиной, Чэнь Цзинцзи как голодный ринулся на Цзиньбао и пускал в ход все силы. Вдоволь насладившись игрою дождя и тучки, он все затягивал поединок.

Только поглядите:

На яшмовых руках без устали вздымался стан. Гибкая, как ива, талия мерно колыхалась, будто на ветру. Глаза огонь метали. Сверкали очи, словно звезды. Капли пота проступили на груди. Он в раж вошел и рвался в бой, готовый выстоять и три и пять сражений. От личика ее, шел пудры аромат и туши для бровей. Она на тысячу ладов молила о пощаде. Затягивался поединок. Чудотворец-змей в глубь самую проник. Твердый в намеренье своем он вел борьбу еще довольно долго. Но вот родник прорвался и забил ключом прозрачным. Продажные красотки-орхидеи, подернутые дымкою тумана! Сколько на веку своем выдерживал он поединков с вами! Но такого как нынешний еще не вел он никогда!

Закончив поединок, они оделись. Вечерело. Цзинцзи на прощание дал Цзиньбао лян серебра, а Чэню Третьему за посредничество три сотни медяков.

– Сестрица! – обратился Цзинцзи. – Я буду часто тебя навещать. Тут и будем встречаться. А в случае чего за мной Чэня пошли.

Цзинцзи спустился вниз и наградил хозяина Се Третьего тремя цянями серебра за вино и угощения.

Цзинцзи направился в обитель, Цзиньбао проводила его до моста.

Да,

 
За серебро прольешь немало слез,
За деньги в воду бросишься в мороз.
 

Если хотите узнать, что было дальше, приходите в другой раз.