Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"
Автор книги: Ланьлинский насмешник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 118 (всего у книги 122 страниц)
Цзинцзи сделал пару шагов.
– Шагая, держишь голову впереди, – продолжал Е. – Тебе сперва улыбалась удача, но под вечер жизни ждет бедность, нищета. Ступнями землю не печатаешь, стало быть, распродав поля и угодья, уйдешь в другие края. Не унаследовать тебе занятья предков. Грядущее сулит тебе и радость: трех жен тебе иметь. Одну уже пережил, не правда ль?
– Да, пережил, – проговорил Цзинцзи.
– С тремя встречаться предстоят. Лицо твое пунцовым пламенем пылает, как персика цветок. Хотя еще ты с детством не расстался, однако жаждешь лишь вина, да плотских наслаждений, веселья да забав. Но поостерегись! Среди красоток горечи хлебнешь. Когда ж тебе за тридцать перевалит, почуешь, что перестаешь справляться. Гуляй тогда пореже в цветниках и по аллеям ив. Будь осторожнее, смотри!
– А ты, Пророк, все же в гадании ошибся, – заметил один из работников. – Какие у него могут быть три жены, когда он сейчас тут одному женой служит?
Все громко расхохотались.
Тут настоятель Сяоюэ ударил в колотушку, и работники, забрав кирки и лопаты, корзины и коромысла, пошли работать.
Так проработал Цзинцзи в монастыре Неземной чистоты около месяца. И вот однажды, примерно в середине третьей луны, Цзинцзи таскал землю. Только он присел на корточки у монастырской стены, чтобы при солнце поискать вшей, как показался всадник на кауром коне с корзинкой цветов на руке. На нем была четырехугольная шапка с золотым кольцом на затылке, темная облегающая тело куртка, лиловый набрюшник. Талию стягивал пояс, на ногах красовались сапоги. Завидев Цзинцзи, всадник тотчас же остановил лошадь и спешился.
– Дядя Чэнь? – поспешно приблизившись и отвесив поклон, громко спросил он. – Где я только не искал вас, дядя Чэнь! А вы вот где.
Ошарашенный Цзинцзи вскочил на ноги и тоже раскланялся.
– Кто ты будешь, брат? – спрашивал он.
– Я – Чжан Шэн, – отвечал всадник. – Доверенный слуга его превосходительства господина Чжоу. Знаете, дядя, как вас тогда отпустили, так наша матушка занемогла и до сих пор сама не своя. Сколько раз мне батюшка наказывал разыскать вас, дядя! Вот не знал, что вы сюда попали! Вот и теперь. Я ведь тут ехал случайно. Не пошли меня матушка в поместье за вот этими пионами, я так бы вас и не увидал. Значит, тому быть. Вот и ко мне пришла удача! Но довольно время терять. Садитесь-ка, дядюшка, на коня. Я вас должен его превосходительству без промедления доставить.
Работники, не смея рта раскрыть, только переглядывались. Чэнь Цзинцзи передал Хоу Линю ключи, сел на лошадь и, крепко прижавшись к Чжан Шэну, помчался в усадьбу начальника гарнизона.
Да,
Так случается, что в юности
человеку повезет;
Этой ночью где пристанище
ясный месяц наш найдет?!
Тому свидетельством стихи:
Средь булыжников прячется белый нефрит,
Слиток золота грязью бывает покрыт,
Из толпы простолюдия знатный выходит.
По ступеням на Небо Девятое всходит.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО СЕДЬМАЯ
ЦЗИНЦЗИ УСТРАИВАЕТСЯ В УСАДЬБЕ НАЧАЛЬНИКА ГАРНИЗОНА
ТЕТУШКА СЮЭ ХЛОПОЧЕТ О БРАКЕ ПО РАСЧЕТУ
Семь раз по десять лет
прожить нам суждено,
К чему же день и ночь
заботами терзаться?
Конец земным делам
наступит все равно…
Блеск, роскошь – дым пустой,
смешно за ними гнаться.
Богатство ль, нищета ль –
все Небом нам дано.
Те празднуют весну,
те осени боятся.
Ты душу распахни,
пей радости вино.
Зачем же унывать
и смерти дожидаться.
Итак, прискакал Чэнь Цзинцзи в усадьбу начальника гарнизона и спешился. Чжан Шэн первым делом доложил Чуньмэй. Она распорядилась, чтобы его проводили пока в сторожку, нагрели корыто ароматной воды и вымыли. Кормилице было велено отнести узел одежды, чтобы Цзинцзи переоделся в новое платье. Чжан Шэн помог Цзинцзи раздеться и забросил его старые грязные лохмотья в угол сторожки, потом доложил хозяйке. Пока начальник был занят в присутствии, Чуньмэй пригласила Цзинцзи в заднюю залу. Она явилась в роскошном наряде. Цзинцзи, войдя в залу, почтил ее восемью поклонами. Чуньмэй остановила его, и они, усевшись друг против друг друга, начали разговор с общих фраз, потом коснулись долгой разлуки и прослезились.
Чуньмэй опасалась прихода мужа, а потому, улучшив момент, подмигнула Цзинцзи.
– Если хозяин спросит, – тихо проговорила она. – Скажи, что ты мой двоюродный брат по материнской линии, ладно? Я на год старше тебя. Мне двадцать пять, родилась в полдень двадцать пятого дня четвертой луны.[1732]1732
Указание на возраст Чуньмэй не вполне согласуется с изначальным: в гл. Х ее называют ровестницей Инчунь, которой, как сказано в гл. XIII, идет семнадцатый год (время действия гл. XIII приходится на 1114 г.); далее, в гл. XXIX, приходящейся на 1116 г., Чуньмэй названа восемнадцатилетней. На основе этих двух дат, год ее рождения определяется как 1098 (если же за основу взять лишь данные гл. XXIX, имея в виду, что речь идет о возрасте по лунному календарю, то как 1099). Меж тем как Цзинцзи было 17 лет уже в 1113 г. (гл. III). Таким образом не Чуньмэй, а Цзинцзи должен быть старше на год (или два). И в гл. XCVII – в 1121 г. – Чуньмэй должно исполниться 23 (22) и идти 24-ый (23-ий) год. Указанные же 25 лет могут быть справедливы, если учесть техлетнюю сдвижку в хронологии романа и принять текущий год за 1124-ый (см. гл. XCII–C и примеч. к ним), но тогда ей вскоре должно исполниться полных 26 (или 25), а Цзинцзи должно быть не 24, а 26 и вскоре исполниться 27.
[Закрыть]
– Понимаю, – отозвался Цзинцзи.
Немного погодя служанка подала чай.
– А как ты ушел из дому и стал монахом? – спросила за чаем Чуньмэй. – Тебя здесь потом били. Недоразумение вышло. Муж не знал, что ты мой родственник, позже сильно раскаивался. Да я бы и тогда тебя оставила, если б не жила у меня негодница Сюээ. А при ней неудобно было тебя пристроить. Пришлось тебя отпустить. Но как только я отделалась от Сюээ, тут же послала за тобой Чжан Шэна. Где он только тебя ни искал! А ты на работах за городом, оказывается, был. И что тебя заставило лямку тянуть?
– Длинная история! – вздохнул Цзинцзи. – Не скрою, сестрица, после нашей разлуки я ведь на Шестой[1733]1733
То есть на Пань Шестой – Цзиньлянь.
[Закрыть] собрался жениться. Поехал в столицу да там с похоронами отца задержался, а когда вернулся, жениться не пришлось – У Сун ее убил. Дошли до меня слухи, что по доброте душевной ты похоронила ее у монастыря Вечного блаженства. Я тоже был у нее на могиле и возжигал жертвенные деньги. Потом умерла мать. С похоронами управился и поехал за товаром, но в пути меня обокрали. Воротился домой. Тут жена скончалась. Теща, потаскуха, на меня подала жалобу, а женино приданое к себе перевезла. Меня судили. Дом пришлось продать. А когда с властями разделался, вышел гол как сокол. Спасибо отцову другу Вану из Хижины в Абрикосах. Он мне помог. Он-то и проводил меня в обитель преподобного Яня. Вот так я и стал монахом. Тут меня один негодяй избил, сюда, к его превосходительству, отвел. Десятком палок угостили. Некуда мне было податься, никто руку помощи не подал – ни друзья, ни близкие. Осталось одно – на работу в монастырь наниматься. Я тебя, сестрица, благодарить должен, что сжалилась надо мной, Чжан Шэна на поиски послала. Эту твою милость в жизнь не забуду и щедро тебя отблагодарю.
Трогательный был его рассказ, и она прослезилась.
Пока шла беседа, присутствие закрылось, и в дальних покоях появился хозяин. Слуги отдернули дверную занавеску. Чэнь Цзинцзи предстал перед Чжоу и склонился в земных поклонах. Хозяин тотчас же ответил ему приветствием.
– А, почтенный шурин! – воскликнул он. – Я тогда даже не подозревал о вашем существовании. Может, от меня скрыли подчиненные … Я очень сожалею о случившемся. Не сердитесь на меня, дорогой шурин, пожалуйста, прошу вас!
– Это я виноват перед вами! – заверил его Цзинцзи. – Я был до того неучтив, что не пришел в свое время засвидетельствовать вам свое почтение как родственник, за что прошу покорно меня простить. Цзинцзи опять стал отвешивать земные поклоны, но его удержал хозяин и пригласил занять почетное место на возвышении. Цзинцзи был достаточно сметлив и, перенеся кресло пониже, сел сбоку. Чжоу Сю занял место хозяина. За компанию с ними к столу присела и Чуньмэй. Подали чай.
– Сколько вам лет, дорогой шурин? – после чаю поинтересовался Чжоу. – Куда вы пропали с тех пор? Почему стали монахом?
– Впустую прожито двадцать четыре года, – отвечал Цзинцзи. – Сестра на год старше меня, родилась в полдень двадцать пятого в четвертой луне. Я лишился родителей, дело пришло в упадок. Потом потерял и жену. Вот и ушел монахом в обитель Яня. Не знал, что моя сестра стала супругой вашего превосходительства, и не нанес вам визита …
– После вашего тогда исчезновения, – продолжал Чжоу, – ваша сестра не находила себе покоя ни днем, ни ночью. Охала и вздыхала вплоть до нынешнего дня. Сколько раз слуг на поиски посылала. И вот наконец-то вы свиделись. Это для нас счастье великое!
Чжоу распорядился накрыть стол и подавать вино.
Немного погодя на столе появилось обилие блюд и кубков. Были тут куры и утки, гуси и свиные ножки, мясо парное и жареное, отвары, рис и сладости. Вино подали в серебряном кувшине. Золотом искрилось оно в яшмовых кубках.
Беседу поддерживал хозяин. Пировали до самого вечера. Когда зажгли фонари, Чжоу Сю велел слуге Чжоу Жэню навести порядок в западном кабинете, где стояла кровать с пологом и было все необходимое. Чуньмэй дала пару тюфяков, одеяло и подушки. В услужение Цзинцзи был послан слуга Сиэр, который отнес в кабинет целый узел шелковых одежд, чтобы Цзинцзи мог переодеться. Столовался Цзинцзи в дальних покоях у Чуньмэй.
Да,
Судьба ему явила щедрость вдруг,
Но не было к тому его заслуг.
Быстро летело время, как челноки, сновали дни и луны.
Только поглядите:
Недавно, на закате года
цветеньем сливы любовались,
И вот уже остался в прошлом
чудесный Праздник фонарей.
А вот отяжелели ветви
от сочных, спелых абрикосов.
Еще мгновение – и лотос
так дивно на воде расцвел.
Прожил Цзинцзи в усадьбе начальника гарнизона больше месяца. И вот настал двадцать пятый день четвертой луны – рождение Чуньмэй. У Юэнян купила подарки: по блюду персиков и лапши – символов долголетия, два вареных гуся, четыре свежих курицы, два блюда фруктов, жбан южного вина, которые были отосланы с одетым в черное платье Дайанем.
Чжоу Сю сидел в зале, когда ему доложил привратник. Внесли подарки. Дайань протянул визитную карточку Юэнян и отвесил поклон.
– Как я обязан твоей матушке за хлопоты! – воскликнул Чжоу, пробежав глазами лист подношений. – Стоило ли тратиться?!
Он велел слугам принять подарки, а Дайаня угостить чаем.
– Визитную карточку дяде отнесите, – распорядился хозяин и приказал наградить Дайаня платком и тремя цянями серебра, а носильщика – сотней медяков.
– Передай матушке низкий поклон и благодарность, – заключил он, обращаясь к Дайаню. – Обожди ответ.
Чжоу Сю оделся в парадное платье и отбыл с визитом. Дайань же остался ждать у залы ответа. Через некоторое время из калитки вышел молодой человек в шапке с ребристыми, как черепица, верхом, черном креповом халате, летних туфлях и белых чулках. Передав слуге ответную карточку и наградные, он тотчас же удалился. И вот, что странно! «До чего он похож на зятя Чэня! – сразу мелькнуло в мыслях Дайаня. – Но как он тут очутился?!» Молоденький слуга вручил Дайаню платок и деньги, и тот вышел за ворота. По возвращении он доложил Юэнян. Надпись на карточке гласила: «С низким поклоном и благодарностью от госпожи Чжоу, урожденной Пан».
– А саму сестрицу не видал? – спросила Юэнян.
– Сестрицу не видал, а вот зятя лицезреть привелось.
– Ах ты, арестант! – засмеялась Юэнян. – Ты уж и зятем, оказывается, успел обзавестись? Господин Чжоу немолод. А ты называешь его зятем!
– Я не о нем говорю, матушка, – пояснил Дайань. – Я видел вашего зятюшку Чэня. К моему приходу господин Чжоу сидел в зале. Я вошел, вручил визитную карточку м земно поклонился. Я, говорит мне господин Чжоу, очень признателен твоей матушке за щедрые подношения. Потом приказал угостить меня чаем, а визитную карточку, говорит, передайте дяде. Пусть, говорит, наградит платком и тремя цянями серебра, а носильщика – сотней медяков. Распорядился, облачился и верхом отбыл с визитом. Долго я ждал ответа. Вижу, выходит он из калитки, передает слуге ответ с чаевыми, а сам исчезает. Тут мы с носильщиком и покинули дом господина Чжоу. А ответ вынес он, точно он.
– Вот арестант! Не городи чепуху! – воскликнула Юэнян. – Этот молокосос, небось, милостыню клянчит где-нибудь. А скорее всего замерз или с голоду ноги протянул. Что ему делать у начальника гарнизона! И потом господину Чжоу хорошо известно, что это за скотина. Его и близко-то не подпустят.
– Давайте поспорим, матушка! – не унимался Дайань. Я ж его своими глазами видел. Это он, я уверен. Его-то я узнаю, пройди он хоть огни и воды.
– А одет он в чем? – спросила Юэнян.
– В новой шапке с ребристым верхом. Золотая шпилька торчит. В темном креповом халате, летних туфлях и чистых носках. Холеный такой, упитанный.
– Нет, нет! Не верю! – стояла на своем хозяйка.
Однако не будем больше говорить об этом.
А пока расскажем о Чэнь Цзинцзи. Когда он вошел в покои Чуньмэй, она сидела у зеркала и подводила свои очаровательные брови. Цзинцзи показал ей визитную карточку Юэнян.
– Почему она прислала тебе подарки? – спросил он.
Чуньмэй рассказала ему, как они случайно встретились в день поминовения усопших за городом в монастыре Вечного блаженства, как потом слуга Пинъань выкрал из закладной лавки драгоценности, был задержан приставом У и под пытками дал показания о прелюбодеянии У Юэнян, как тетушка Сюэ просила заступиться за Юэнян, и начальник гарнизона прекратил дело.
– Потом в знак благодарности прислала мне подарки, – продолжала Чуньмэй. – А в первой луне я была у нее на дне рождения Сяогэ. Так вот и знаемся до сих пор. Она обещала прибыть ко мне на день рождения.
Цзинцзи слушал ее и морщил брови.
– Нет, сестрица, у тебя никакого самолюбия! – заключил он. – Неужели ты забыла, как она, потаскуха, всех сестер из дому поразгоняла! Из-за нее и Шестая на тот свет пошла. Нет, я дал слово ни в жизнь с ней не встречаться. А ты за нее хлопочешь?! Ну и пусть У Дяньэнь вынуждает Пинъаня заявлять о прелюбодеянии. Пусть бы ее, потаскуху, на веревке в суд притащили, пусть бы посрамили, нам-то какое до этого дело! Если б она не путалась с Дайанем, с какой бы ей стати выдавать за него Сяоюй, а? Нет, будь я тут, ни за что бы не дал тебе за нее хлопотать. Враг она нам с тобой, а ты с ней знаешься, дружбу водишь.
Выслушала его Чуньмэй и примолкла.
– Дело прошлое, – проговорила она наконец. – А у меня сердце доброе. Я зла не помню.
– В наше время за добро злом отплачивают, – заметил Цзинцзи.
– Раз она подарки прислала, нельзя же ее без ответа оставить, – заявила Чуньмэй. – Она приглашение ждать будет.
– Порви ты с этой потаскухой! – настаивал Цзинцзи. – Только не хватало приглашение посылать!
– Не приглашать неудобно! Нет, приглашение я пошлю. А придет она или нет, дело ее. Если прибудет, ты ей на глаза не показывайся. У себя в кабинете побудь. А больше я ее звать не буду.
Недовольный Цзинцзи молча удалился в кабинет, написал приглашение, и Чуньмэй отправила его со слугой Чжоу И.
Разодетую Юэнян сопровождал малый паланкин, в котором несли кормилицу Жуи с сыном Сяогэ. Провожал хозяйку Дайань. Навстречу гостье вышли Чуньмэй и Сунь Вторая, которые проводили ее в дальнюю залу, где после взаимных приветствий гостья и хозяйки заняли свои места. Немного погодя с Сяогэ на руках появилась Жуи и отвесила земные поклоны. Цзинцзи отсиживался у себя в кабинете.
Хозяйки угостили гостью чаем, после которого начался пир. Пели приглашенные певицы – Хань Юйчуань и Чжэн Цзяоэр, но говорить об этом подробно нет надобности.
Дайаня угощали в переднем флигеле. Он заметил молоденького слугу. Тот вынес из дальних покоев поднос с отваром, рисом и сладостями и направился прямо к калитке, за которой располагался западный кабинет.
– Это ты кому? – спросил Дайань.
– Дяде.
– А как его зовут?
– Дядя Чэнь.
Дайань потихоньку последовал за слугой к кабинету. Мальчик отдернул дверную занавеску и исчез в помещении, а Дайань подкрался под окно и заглянул внутрь. На кровати лежал зять Чэнь. Когда слуга принес еду, Цзинцзи вскочил с постели и сел за стол. Дайань незаметно проскользнул через калитку и вернулся во флигель.
Когда стало темнеть и зажгли огни, Дайань сопроводил паланкин Юэнян домой, а по возвращении подробным образом рассказал хозяйке обо всем увиденном.
– А зять Чэнь точно у нее проживает, – сообщил он.
После этой встречи Чуньмэй, послушавшись Цзинцзи, перестала поддерживать отношения с Юэнян.
Да,
Так преграду меж ними воздвиг
этот неблагодарный юнец.
Только вспомнишь – обида и гнев, –
давней дружбы бесславный конец.
С тех пор Цзинцзи вступил в тайную связь с Чуньмэй, о чем никто в доме не подозревал. В отсутствие мужа Чуньмэй приглашала к себе Цзинцзи, и они обедали или пировали у нее в спальне, а на досуге играли в шашки, шутили, смеялись и чего только себе не позволяли. Когда же хозяин был дома, Чуньмэй наказывала служанке или слуге отнести ему кушанья в кабинет. Частенько средь бела дня Чуньмэй подолгу засиживалась в кабинете у Цзинцзи. Их все больше и больше влекло друг к дружке, но говорить об этом подробно нет надобности.
Как-то начальник гарнизона во главе конного отряда отправился в инспекторскую поездку. Настала пятая луна и праздник лета. Чуньмэй велела накрыть стол вблизи от западного кабинета в беседке среди цветов. С Чуньмэй пировали Сунь Вторая и Чэнь Цзинцзи. Они пили крепкое с добавлением реальгара[1734]1734
Реальгар – см. примеч. к гл. LXXIII
[Закрыть] вино, лакомились завернутыми в тростниковые листья пирожками-цзунцзами[1735]1735
Цзунцзы – см примеч. к гл. XVI.
[Закрыть] и весело проводили время. Горничные и служанки ухаживали за ними с обеих сторон стола. Какое прекрасное это было пиршество в цветах!
Только поглядите:
В горшках зеленеют ивовые ветки, в вазах алеют гранаты. Свисают креветочные усы – хрустально прозрачные занавески, павлинами пестреет ширма из перламутра. Аир пронзает нефрит. Красавицы, улыбками даря, в багряных кубках, как заря, поднимают вино. Клиновидные пирожки грудятся на злате. Прислужницы высоко, словно на подставках, держат яшмовые тарелки. Ели вареные деликатесы, угощались свежими плодами. В прическах красовались амулеты – тигрята из полыни[1736]1736
Тигренок из полыни – амулет, оберег от нечисти.
[Закрыть]. Плечи и руки переплетали разноцветные ленты. Справляли в каждом доме праздник лета, повсюду шли веселые пиры. Гуляют все, и целый мир во хмелю. Кувшин вина помогает коротать досуг и возбуждает веселье. Сколько мелодичного звона раздается от яшмовых подвесок на платьях красоток! Как тихо колышется белый шелк вееров у чаровниц в нежных руках!
Услаждали пирующих по приказанию Чуньмэй певицы Хайтан и Юэгуй. Когда солнце стало склоняться к западу, а после небольшого дождичка повеяло прохладой, Чуньмэй подняла большой золотой кубок-лотос и предложила выпить. Вино уже обошло несколько кругов, и захмелевшая Сунь Вторая удалилась к себе в спальню, оставив Чуньмэй наедине с Цзинцзи в беседке среди цветов. Они продолжали провозглашать один тост за другим и играли на пальцах. Через некоторое время служанка внесла обтянутый газом фонарь. Кормилицы Цзиньгуй и Юйтан унесли Цзиньгэ, которому было пора спать.
После проигрыша Цзинцзи, не осушив штрафного кубка, удалился к себе в кабинет. Чуньмэй послала за ним Хайтан, но он не появлялся. Тогда она наказала Юэгуй:
– Если не пойдет, притащи. А то десяток пощечин у меня заработаешь.
Когда Юэгуй вошла в кабинет, Цзинцзи уже успел лечь поперек кровати навзничь и громко храпел. Как она ни старалась, ей так и не удавалось его добудиться.
– Вас матушка приглашает, – повторяла она. – Пойдемте, а то мне из-за вас попадет.
Наконец Цзинцзи что-то пробурчал себе под нос.
– Ну и попадет, а мне-то что! – проговорил он. – Я пьян, с меня хватит.
Юэгуй потянула его к себе.
– Я вас доведу, дядя, – толкая Цзинцзи, говорила она. – У меня силенки хватит – не из слабого десятка!
От толчков в голове у того прояснилось. Однако он, уже прикидываясь совсем пьяным, будто в шутку заключил Юэгуй в свои объятия и, благо было темно, поцеловал.
– Его зовут по-хорошему, – повышенным голосом заговорила служанка, – а он себе вон что позволяет! Не совестно ли!
– Дитя мое! – обратился к ней Цзинцзи. – Если ты не против, то зачем к совести взывать!
Он еще раз поцеловал Юэгуй, и они пошли к беседке.
– Мне приказано вас привести, дядя, не то от матушки достанется, – говорила Юэгуй.
Чуньмэй велела Хайтан наполнить большие кубки и села с Цзинцзи играть в шашки, а кто проигрывал, тот обязан был осушать кубок. Пока они играли одну партию за другой, зевавшие служанки удалились на покой. Остались только Хайтан и Юэгуй, которых Чуньмэй послала за чаем, и они с Цзинцзи остались в беседке одни. Пояс с подвесками ослаб и обнажился ее стан – нефритовое изваяние. Алые уста источали нежнейшее благоуханье.
Да,
Сколько тенистых террас
освещали косые лучи!
Фениксов пара неслась
в круговерти любовных пучин.
Тому свидетельством стихи:
В беседке меж цветов
они полны истомы,
блестят как светлячки
росинки на виске.
Не заноси часов
в глубинные хоромы,
попробуй, отличи
клюв соловья в цветке.
Они как раз предавались любовным усладам, когда Хайтан внесла чай.
– Матушка, вас к Цзиньгэ просят, – сказала служанка. – Мальчик проснулся. Плачет, вас зовет.
Чуньмэй с Цзинцзи осушила еще два больших кубка, потом прополоскала рот чаем и удалилась в дальние покои. Служанка стала убирать посуду, а Сиэр, поддерживая Цзинцзи, повел его в кабинет на покой, но не о том пойдет речь.
Однажды Его Императорским Величеством был издан эдикт, согласно которому начальнику гарнизона Чжоу с пешими и конными войсками приказывалось присоединиться к частям правителя Цзичжоуской области Чжан Шуе и вместе отправиться в карательный поход на гору Лян с целью истребить разбойников во главе с Сун Цзяном.[1737]1737
См. примеч. к гл. LXXXIV.
[Закрыть]
– Береги сына! – наказывал начальник Чуньмэй перед самым отбытием. – Да позови сваху. Надо будет брату твоему найти подходящую пару. А я его имя на всякий случай в воинскую часть внесу. Если все пойдет удачно и мы вернемся с победой, государь император не оставит нас своими милостями. И ему, смотришь, чин какой перепадет. И тебе будет лестно и приятно.
Чуньмэй в знак согласия кивнула головой. Дня через два или три вещи были собраны, и воевода Чжоу во главе пехоты и конницы отправился в поход. Взял он с собой только Чжоу Жэня, а Чжан Шэну с Ли Анем поручил присматривать за домом, но не о том пойдет речь.
Однажды Чуньмэй позвала тетушку Сюэ.
– Вот дело-то какое, – начала хозяйка. – Батюшка перед отъездом просил меня позаботиться о женитьбе моего брата. Нашла бы ты ему подходящую пару, девушку лет шестнадцати или семнадцати. Только чтобы собой хороша была, умна и расторопна. А то у него нрав сама знаешь какой!
– Как не знать! – воскликнула сваха. – Лучше не говорите, дорогая! Он и первой-то своей недоволен был.
– Смотри, не угодишь, пощечин у меня заработаешь! – предупредила Чуньмэй. – Ведь она ко мне в дом невесткой войдет. Дело нешуточное!
Чуньмэй велела служанке угостить сваху чаем. Тут к ним вошел сам Чэнь Цзинцзи и сел за стол.
– А, это вы, зятюшка Чэнь! – воскликнула сваха и поклонилась. – Давненько не видались. Где пропадали, почтеннейший? А вам счастье улыбается. Матушка только что распорядилась вам невесту подыскать. Чем же вы, почтенный сударь, благодарить меня будете?
У Цзинцзи вытянулось лицо. Он не проронил ни слова.
– Иль у тебя язык отнялся, зятюшка, – продолжала сваха.
– Да не называй ты его зятем! – вставила Чуньмэй. – Что было, то прошло. Он – дядя Чэнь, так его и зови!
– Виновата, матушка! – спохватилась сваха. – Опять проклятый язык не так повернулся. Больше не буду. Стану тебя звать дядюшкой.
Цзинцзи не выдержал и, прикрывая полный рот, засмеялся.
– Вот это другое дело! – глотая еду, говорил он. – По душе, приятно слышать.
Тетушка Сюэ вошла в раж и в шутку шлепнула Цзинцзи.
– Вот старый бродяга! – засмеялась она. – Ему, видишь ли, по душе. Не льсти уж! Чай, я не зазноба твоя!
Тут рассмеялась и Чуньмэй.
Немного погодя Юэгуй подала чай и закуски. После чаю сваха забрала свою корзину и стала откланиваться.
– Уж я для вас постараюсь, матушка, ног жалеть не стану, – проговорила она. – Как только найду хорошую девицу из порядочной семьи, приду скажу.
– Насчет подарков, нарядов, украшений и всего, что полагается, пусть не волнуется, – заметила Чуньмэй. – Только бы из хорошего дома была да собой недурна. Как присмотришь, приходи.
– Хорошо, матушка! – заверила ее сваха. – Мне бы только вам угодить, матушка!
Через некоторое время Цзинцзи закончил обед и удалился к себе, а тетушка Сюэ все еще мешкала с уходом.
– Когда же это он к вам пожаловал, матушка, – спросила она, едва Цзинцзи скрылся за дверью.
Чуньмэй рассказала свахе, как Цзинцзи сделался монахом, и продолжала:
– Долго я его разыскивала. Двоюродным братом объявить пришлось.
– Умно придумали! Предвидели, матушка, что впереди-то будет, – похвалила ее сваха. – Говорят, к вам на день рождения бывшая ваша хозяйка визит нанесла.
– Сперва она прислала мне подарки, потом я отправила слугу с приглашением, – пояснила Чуньмэй. – Целый день у меня провела.
– Занята я была тогда, – говорила сокрушенно тетушка Сюэ. – Тут одной молодухе свадебный обряд устраивала – постель для новобрачных убирала. Весь день прохлопотала, а рвалась поздравить вас, матушка. И дядя Чэнь с ней видался?
– Что ты! Он ее видеть не может! Из-за приглашения мне целую сцену устроил. Упрекал, что с ней знаюсь, что хлопочу за нее. Нет, говорит, у тебя никакого самолюбия. Пусть У Дяньэнь слугу пытает, тебе-то что за дело. А ее надо к суду привлечь. Что ты, говорит, о ней беспокоишься, забыла, как она с нами обращалась?
– Его тоже, конечно, можно понять, – заметила сваха. – Но с другой стороны, нельзя же столько времени злобу таить.
– Раз я приняла от нее подарки, значит, уже не могла отказать ей в приглашении. Пусть ее мучит совесть, а я неучтивой прослыть не собираюсь.
– Доброй вы души человек, матушка! – воскликнула сваха. – Потому-то вы и счастливы в жизни.
Тут сваха подхватила свою корзину с украшениями и, откланявшись, ушла.
Дня через два она явилась к Чуньмэй.
– Вот у тысяцкого Чжу есть молоденькая дочка, – сказала сваха. – Пятнадцати лет. Пара подходящая. Правда, мать умерла, сиротка она.
– Нет, слишком молода, – отвечала Чуньмэй.
Тогда тетушка Сюэ заговорила о второй дочери Ин Боцзюэ, двадцати двух лет от роду.[1738]1738
Вторая дочь Ин Боцзюэ в гл. LXVII (конец 10 луны 1117 г.) называлась тринадцатилетней. Нынешнее ее 22-летие возможно только в том случае, если она родилась в 11–12 луне 1103 г. и в гл. LXVII называются ее полные года, хотя ей вскоре уже должно исполниться 14 и идет 15-ый лунный год ее жизни, а в гл. XCVII назван ее лунный год и действие отнесено не к 1121, а к 1124 г., что подтверждают и лета Гэ Цуйпин (см. примеч.).
[Закрыть] Но и от нее отказалась Чуньмэй под тем предлогом, что самого Ин Боцзюэ уже не было в живых, а выдавать ее будет дядя, и за ней никакого приданого не получишь. Так обе девицы получили отказ.
Прошло еще несколько дней, и тетушка Сюэ принесла цветы. Она достала из рукава визитную карточку от родителей невесты. На ярко-красном атласе было написано: «Старшая дочь владельца атласной лавки именитого горожанина Гэ, двадцати лет от роду. Появилась на свет в год под знаком курицы, пятнадцатого дня одиннадцатой луны в полуночный час под первым знаком цзы».[1739]1739
Опять датировка, не согласующаяся с общей хронологией романа: Симэнь умер в году тридцать пятом, или моу-сюй (1118), чему недавно отмечали трехлетнюю годовщину (см. гл. XCVI), следовательно, идет год тридцать восьмой, или синь-чоу (1121). Знак же курицы приходился на года: десятый, или гуй-ю (1093), – тогда невесте 28 полных лет; двадцать второй, или и-ю (1105), – тогда ей 16. Двадцатый год по лунному календарю ей может быть, согласно двойной хронологии, если данный год считать 1124-ым (ср. хронологию гл. XCII–C).
[Закрыть]
– Ее зовут Цуйпин – Зимородковая Ширма, – пояснила сваха. – Девица – картинка. Стройная и ростом взяла. Овальное лицо. Изысканные манеры, нежна и обходительна. Умна и расторопна. А какая рукодельница, и говорить не приходится. Живет с отцом и матерью, а у них десятки тысяч связок монет. Целое состояние. Атласная лавка на Большой улице. В Сучжоу, Ханчжоу и Нанкин по торговым делам ездят. Прекрасная семья. Лучше и не сыскать. Кровать с пологом, корзины и сундуки приданого – все в Нанкине заказывали.
– Если так, я согласна, – решила Чуньмэй и велела свахе отнести письменное согласие родителям невесты, что та незамедлительно и исполнила.
Да,
Если хочешь залучить
красотку из светлицы, –
Лучше свахи красный лист
поможет пожениться.[1740]1740
Образ красного листа, как посредника, связующего влюбленных, восходит к историческому эпизоду IX в., когда императорская наложница Хань написала стихотворное послание и пустила по Великому каналу, а оно было подобрано сановником Юй Ю, который ответил ей тем же. Потом они поженились, т. е. свахой стал красный листок.
[Закрыть]
Тому свидетельством стихи:
Там в небесных чертогах тончайшие ткутся шелка.
Свяжут нитью блестящею суженных издалека.
Как на небе Ткачиху нашел Волопас,
На земле ум и нежность слились в добрый час.
Так сваха Сюэ стала посредницей между двумя домами. Узнав, что жених из дома начальника гарнизона, богатый горожанин Гэ проникся желанием с ним породниться и послал со своей стороны сваху Чжан, которая занялась сватовством вместе с тетушкой Сюэ.
Чуньмэй уже приготовила подарки – два короба чая, яства, сладкие пирожки и фрукты к чаю. На смотрины и сговор попросила поехать Сунь Вторую. Та отбыла в дом Гэ в паланкине и вернулась с кольцами.
– Да, девушка действительно хороша собой! – говорила она Чуньмэй. – Пара будет отличная. Она нежна как цветок. И семья вполне порядочная.
Чуньмэй позаботилась о выборе благоприятного дня для отправки свадебных даров – шестнадцати подносов отваров, плодов и сладостей к чаю, двух коробок головных украшений, двух – жемчуга и бирюзы, четырех ящиков с вином и пары бараньих туш. Невесте были преподнесены также волосник, полный набор золотых и серебряных головных украшений, шпильки, кольца, а помимо того креповый и атласный халаты, наряды на все времена года, цветное полотно, холст и двадцать лянов серебра, о чем говорить подробно нет надобности. Астролог установил для переезда невесты восьмой день в шестой луне.
– А у невесты будет своя служанка? – спросила Чуньмэй у свахи.
– Кровать с пологом, туалетный столик, крапленые золотом сундуки – все имеется, вот только служанки никак нет, – отвечала Сюэ.
– Тогда надо купить девочку лет тринадцати или четырнадцати, – наказывала Чуньмэй. – В спальне прислуживать. И ночное ведро вынести, и воды утром подать. Без прислуги неудобно.
– В двух домах девочек продают, – заметила Сюэ. – Я завтра же приведу.
На другой день сваха Сюэ и в самом деле привела к Чуньмэй девочку.
– Ей тринадцать лет, матушка, – говорила Сюэ. – До этого она у подрядчика Хуана Четвертого служила. Но Хуан Четвертый растратил казенные деньги и вместе с Ли Третьим был посажен в тюрьму. С ними и Лайбао попал. Под стражей больше года. Все имущество спустили, дом продали. Ли Третий в заточении умер. Тогда его сына, Ли Хо, посадили. А Сэнбао, сын Лайбао, скитается по чужим краям, погонщиком стал.
– Лайбао, говоришь? – переспросила Чуньмэй.
– Он теперь называет себя Тан Бао.
– Значит она у Хуан Четвертого служила, – проговорила Чуньмэй. – Сколько же за нее просят?
– Деньги им нужны, в казну долг вносить, – говорила сваха. – Всего четыре с половиной ляна просят.
– Ишь чего захотели! – воскликнула Чуньмэй. – За три с половиной возьму.
Было отвешено три с половиной ляна белоснежного казенного серебра и свахе передали купчую. Девочке дали имя Цзиньцянь, однако хватит пустословить.
Вот и настал восьмой день шестой луны. Голову Чуньмэй венчала украшенная жемчугами и бирюзою парадная фениксова шапка. Карминовый халат, богато расшитый вплоть до рукавов, дополнял нежно-голубой нефритовый в золотой оправе пояс. Ее огромный паланкин несли четверо носильщиков. Сопровождаемый барабанщиками и слугами с фонарями поезд двигался к дому Гэ за невестой. Чэнь Цзинцзи восседал на статном белом коне. Отливали серебром седло и сбруя. Одетые в черное воины окриками разгоняли с дороги зевак. Цзинцзи был в шапке ученого, в темном с круглым воротником атласном халате и в черных сапогах на белой подошве. Шапку его украшали две воткнутых ветви золотых цветов.
Да,
Стоит человеку помыться и переодеться, как он становится совсем другим.
У ворот дома начальника гарнизона Чжоу из паланкина вышла молодая, скрытая под ярко-красным карминовым покрывалом. Неся свадебную вазу, наполненную безделушками и зерном, она вошла в ворота. Астролог ввел ее в ярко декорированную залу, откуда после положенных при встрече церемоний она проследовала в спальню новобрачных. Чуньмэй усадила молодых на край ложа под пологом и покинула спальню. Когда на постель были брошены деньги и раскрашенные плоды, астролога с наградными отпустили домой. Разошлись и барабанщики.
