Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Ланьлинский насмешник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 122 страниц)

Ли Пинъэр направилась в свои покои. Заметив у нее в руках деньги, певички принялись еще усерднее за ней ухаживать – прикалывали цветы, поправляли платье и всячески старались ей угодить, то и дело называя ее «госпожа».

Юэнян вернулась к себе в спальню удрученная. Когда Дайань и Пинъань принесли к ней свадебные подарки – деньги, куски материи, наряды и подносы с мелкими подношениями, она даже на них не взглянула.

– Зачем вы ко мне-то тащите, арестанты проклятые? – заругалась Юэнян. – К ней несите.

– Хозяин к вам приказал нести, – ответил Дайань.

Юэнян велела Юйсяо положить подарки на кровать. После второй смены блюд к Юэнян зашел У Кай. Она отвесила старшему брату грациозный поклон, и после взаимных приветствий они сели.

– То моя жена тебя беспокоила, – начал он, – а нынче я с благодарностью принял приглашение зятя. Жена сказала мне, что ты с ним не разговариваешь, вот я и собирался все прийти и поговорить с тобой. И, наконец, такой случай представился. Сестра, если ты будешь себя так вести, ты утратишь все свои прежние достоинства. Говорят, только глупый муж жены боится, а умная жена перед мужем трепещет. Послушание и добродетели[332]332
  Под женскими добродетелями, по конфуцианским понятиям, подразумеваются: затворничество, безропотность, стесненность манер и трудолюбие.


[Закрыть] – вот чего должна придерживаться женщина. Не мешай мужу, чего бы он ни делал. Будь ему покорной во всем, тогда и он, вне сомнения, увидит твои мудрость и добродетели.

– Если б он их раньше разглядел, не позволил бы другим так гнушаться мною. Коль у него богатая жена появилась, значит, меня, дочь бедного чиновника, можно и в расчет не принимать. А ты не волнуйся. Что бы он ни сделал, я какой была, такой и останусь. Насильник проклятый! С каких это пор я не нужна ему стала?!

Юэнян заплакала.

– Ты не права, сестра, – опять начал уговаривать ее брат. – Не такие мы с тобой люди. Брось на своем настаивать. Живите с мужем по хорошему, тогда и нам будет навестить вас не зазорно.

Сяоюй подала чай. После чаепития Юэнян велела накрыть стол, желая угостить брата вином и закусками.

– Ну что ты! – отказался У Кай. – Я на пиру выпил и поел досыта.

Он еще немного посидел у сестры, а потом, когда его позвал слуга, распрощался с ней и пошел к гостям.

Гости начали расходиться, когда зажигали огни. Ли Пинъэр подарила певицам по шелковому платку с золотой расцветкой и по пяти цяней серебра, чем они остались очень довольны.

С того дня Симэнь провел у Пинъэр несколько ночей подряд, и все считали это в порядке вещей, кроме Цзиньлянь. От ревности ее так и подмывало поссорить Юэнян с Пинъэр. В разговорах с Пинъэр она наговаривала на Юэнян, называла ее несносной, и Пинъэр, сама того не подозревая, попалась на удочку: стала звать ее сестрицей и очень с ней сблизилась.

Да,

 
С первым встречным выбирай слова,
Остерегайся душу открывать сполна.
 

С женитьбой на Пинъэр Симэнь за здорово живешь прибрал к рукам крупное состояние и сильно разбогател. Как новенькая блистала его городская усадьба, перестроенная и снаружи и изнутри. От риса и зерна ломились амбары, табунами ходили лошади и мулы, дом заполонила челядь.

Пришедшему с Пинъэр слуге Тяньфу дали имя Циньтун,[333]333
  Молодого слугу звали Циньтун – «отрок Цинь» («цинь» – название музыкального инструмента). Такие имена и прозвания (сравни Шутун – «Книжный отрок») обычно давались наиболее приближенным слугам в богатых домах. Они отвечали за состояние домашней библиотеки, занимались увеселениями и т. д.


[Закрыть] купили еще двоих слуг. Одного стали звать Лайань, другого – Цитун. Четырех горничных – от Цзиньлянь, хозяйки, Пинъэр и Юйлоу, нарядив и украсив драгоценностями, поселили в передний западный флигель и стали обучать пению и игре на музыкальных инструментах, для чего наняли брата Ли Цзяоэр – певца Ли Мина. Чуньмэй училась играть на пипа, Юйсяо на цитре, Инчунь на трехструнной гитаре, а Ланьсян – на четырехструнном хуцине.[334]334
  Под «гитарой» имеется в виду щипковый инструмент саньсянь – трехструнка. «Четырехструнный хуцинь» – другой щипковый инструмент.


[Закрыть] Ли Мину положили пять лянов серебром месячного жалования и общий с хозяином стол.

Симэнь Цин отвесил две тысячи лянов серебра и поручил приказчику Фу Цзысиню и Бэнь Дичуаню открыть в двух комнатах передней постройки закладную лавку. Зять Чэнь Цзинцзи владел ключами, проверял приходы и расходы и поставлял лекарственные травы. Бэнь Дичуань вел счета и отпускал товары, а приказчик Фу вел торговлю в лавке лекарственных трав и принимал вещи в заклад. Он же определял качество серебра. В тереме Цзиньлянь хранились лекарственные травы, а в тереме у Пинъэр расположилась кладовая ломбарда, где на вешалках висела одежда, на полках стояли антикварные предметы и безделушки, лежали картины и книги.

Груды серебра проходили за день через руки приказчиков. Чэнь Цзинцзи рано вставал и поздно ложился. Держа при себе ключи, он вместе с приказчиками проверял приходы и расходы денег. Симэнь Цин был несказанно обрадован, когда взглянул в книги и убедился, как образцово ведется учет.

– Зять, как ты ловко у меня торговать выучился, а! – воскликнул однажды Симэнь за обедом в передней зале, обратившись к сидевшему рядом Цзинцзи. – Узнает твой отец в столице, и на душе у него будет спокойно. На тебя можно положиться. Говорят: у кого есть сын, полагается на сына, а у кого нет, тот уповает на зятя. Зять и дочь не чужие люди. Если не будет у меня наследника, все состояние вам с дочкой оставлю.

– Несчастный я, – начал плакаться Чэнь Цзинцзи, – беда постигла отца. Родители мои далеко, а я вот нашел приют в вашем доме, батюшка. Я вам так благодарен за вашу милость! Никогда, ни при жизни, ни после смерти не расплатиться мне с вами за все, что вы для меня сделали. Но я молод, мне не хватает опыта. Я об одном вас прошу, батюшка, не судите строго. А я ваших надежд не обману.

Лесть зятя еще больше обрадовала Симэнь Цина, и он поручил умному и расторопному Цзинцзи вести все домашние дела – писать письма, визитные карточки и приглашения. Теперь, когда угощали гостей, за столом рядом с ними непременно сидел и Чэнь Цзинцзи. Никому и в голову не приходило, что этот малый мягко стелет, да жестко спать, – постоянно из-за занавесок за «драгоценными яшмами» подглядывал, не упускал случая «из башни похитить лучший аромат».

О том же говорится и в стихах:

 
Заботой и любовью окружен,
И молод, и собою недурен.
И на пирах с ним гости пьют,
И в спальнях у него приют.
У женщин зубоскалит без конца,
Коварны шутки блудодея-хитреца.
И в доме как родного привечать
Не стоило – такой опасен зять.
 

Быстро летело время, как челноки сновали дни и месяцы. И настала середина осени – пора любования луною. Уж лопнули бутоны хризантем у восточной ограды, а в небе вереницами потянулись на юг озябшие дикие гуси. Вдруг снегом покрылась вся земля.

Однажды, было это в конце одиннадцатой луны, Симэнь Цин пировал у друга Чан Шицзе. Пирушка кончилась рано. Еще не успели зажечь фонари, а Симэнь Цин, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чжу Жинянь уже вскочили на коней, но не успели они отъехать от дома Чан Шицзе, как темные тучи густой пеленой заволокли небо и, кружась и играя, на землю посыпался снег.

– Брат, – сказал Ин Боцзюэ, – если в это время домой заявиться, нас и не примут. Давно мы у Гуйцзе не были, а? В такой снегопад как нельзя лучше навестить ее, пойти, как Мэн Хаожань, по снегу за веткой цветущей сливы.[335]335
  Видимо, намек на драму «Мэн Хаожань идет по снегу за цветами сливы-мэй» (XIV в.).


[Закрыть]

– Верно ты говоришь, брат Ин, – поддержал Чжу Жинянь. – А то откупаешь ее за двадцать лянов в месяц, а сам не ходишь. Ей, выходит, живи – не тужи и поступай, как знаешь.

Так то один, то другой, слово за слово, уговорили они, наконец, Симэня завернуть на Восточную улицу к Ли Гуйцзе. Когда они подъехали к ее дому, стемнело, и в гостиной зажигали огни. Служанки подметали пол. Навстречу прибывшим вышли хозяйка и Гуйцин. После приветствий гости разместились в креслах.

– Гуйцзе тогда так поздно от вас пришла, – начала хозяйка. – Простите, если вас задержала. Она очень благодарна госпоже Шестой за платок и цветы.

– О, мне не пришлось тогда с ней и поговорить, – ответил Симэнь. – Я пришел поздно и, как разошлись гости, ее отпустил.

Пока хозяйка угощала посетителей чаем, служанки накрывали стол, готовили вино.

– А где ж Гуйцзе? – спросил Симэнь.

– Сколько дней она сидела, все вас ждала, зятюшка, – объяснила старуха, – но вы так и не пришли. А сегодня она отбыла в паланкине на день рождения к тетке.

Послушай, дорогой читатель! В этом мире только буддийские и даосские монахи да певицы даром глазом не моргнут. Бедных они сторонятся, а к богатым льнут. Ложь и хитрость у них в самой крови. На самом деле Гуйцзе ни к какой тетке не ходила. Коль скоро Симэнь Цин не появлялся, она приняла Дин Шуанцяо, второго сына ханчжоуского торговца шелками почтенного Дина. Шуанцяо привез на тысячу лянов шелков и, поселившись на постоялом дворе, решил тайком от отца завести себе зазнобу. Он выложил десять лянов серебра, две перемены нарядов из тяжелого ханчжоуского шелка и пригласил Гуйцзе. Они провели вместе две ночи и пировали, как ни в чем не бывало, когда нежданно-негаданно пожаловал Симэнь Цин. Хозяйка поспешила укрыть Гуйцзе с гостем в небольшой укромной комнатке в задней постройке.

– Раз нет Гуйцзе, – сказал Симэнь, поверив хозяйке на слово, – угости нас вином, мамаша. Посидим пока, ее обождем.

Хозяйка вовсю старалась услужить гостю, и скоро стол стал ломиться от вина и блюд со всевозможными закусками. Ли Гуйцин настроила цитру и спела новую песню. Гости весело играли на пальцах, состязались в стихах и шарадах. Пир был в самом разгаре, когда Симэнь вышел за нуждой. И надо ж было тому случиться! До него донесся смех. Он подкрался под окно и заглянул внутрь. Гнев охватил его, когда он увидел Гуйцзе с дикарем-южанином.[336]336
  Инородцы воспринимались «дикарями» и «варварами», даже если человек был не из слишком далеких краев, как здесь.


[Закрыть] в четырехугольной шапке[337]337
  Квадратная шапка была введена в качестве головного убора для простолюдинов в знак того, что во всех четырех сторонах света наступил мир.


[Закрыть]

Симэнь Цин бросился в гостиную, перевернул стол, вдребезги разбил блюда и кубки, а потом окликнул Пинъаня, Дайаня, Хуатуна и Циньтуна, и с их помощью, ни слова не говоря, разбил окна в комнате Гуйцзе, разворотил постель и поломал полог. Ин Боцзюэ, Се Сида и Чжу Жинянь подбежали было утихомирить его, но он продолжал бушевать, решив во что бы то ни стало связать заезжего «купца-арестанта» и потаскуху одной веревкой и запереть в сторожке. А Дин Шуанцяо оказался не из храброго десятка. Едва лишь послышался шум, как он со страху улизнул в дальнюю комнату и залез под кровать.

– Спаси меня, Гуйцзе! – кричал он.

– Ну что ты! – успокаивала его певица. – Здесь мамаша. Как-нибудь все обойдется. Пусть он орет, а ты не выходи.

Между тем хозяйка, увидев, что Симэнь разошелся не на шутку, опираясь на палку, не спеша, спокойно вышла и завела было с ним праздный разговор. Симэнь вскипел еще больше и, указывая на нее пальцем, разразился руганью.

О том же поется и в романсе на мотив «Благоуханьем полон двор»:

 
Ну, старуха, ну, подла,
Всех друзей перезабыла,
На певичек их сменила,
Меня лестью заманила,
Клеветою оплела,
Выудила очень ловко
Весь запас мой золотой.
Волк прикинулся овцой –
Я кляну твои уловки!
В лисьем логове живешь,
Где одна сплошная ложь!
 

– Послушайте меня, ваша милость, – отвечала Симэню хозяйка. – Если вы не приходите, я принимаю другого посетителя. Ведь мы гостями живем! Они нас кормят и одевают, от них и топливо, и рис. Так что напрасно вы тут громы и молнии мечете. Нас обвиняете, а сами посудите, что она – жена вам просватанная?

Симэнь Цина еще больше взорвало. Он уж было бросился на старуху с кулаками. Хорошо, его удалось кое-как удержать Ин Боцзюэ, Се Сида и Чжу Жиняню. После такого погрома Симэнь поклялся, что ноги его больше не будет в этом доме.

Шел снег, когда друзья покинули «Прекрасную весну».

Да,

 
Чем забавам предаваться среди тысячи цветов,
Предпочел домой вернуться и с женою лечь готов.
Хоть утехи с ней и пресны – нынче то же, что вчера, –
Цел зато кошель твой будет, хоть проспи там до утра.
 

Или:

 
В заведении веселом женщины отнюдь не ткут –
Красотой своей торгуют, тем плутовки и живут.
Им добра и снеди всякой хоть возами отгружай,
Чрево алчное, однако, им насытить не мечтай.
 

Или:

 
Кто заметит их притворство, лицемерие поймет?!
Усладит любому душу их речей цветистый мед.
Яд их дерзких пересудов в души многие проник,
Им в аду за пусторечье вырвут дерзкий их язык.
 

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
У ЮЭНЯН ЗАВАРИВАЕТ ЧАЙ НА СНЕГОВОЙ ВОДЕ
ИН БОЦЗЮЭ ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ ХОДАТАЯ ЗА ПЕВИЦУ

Ты страдаешь, – в ком сочувствие найдешь,

Если истину меняешь ты на ложь?

Там певичку дерзкой бранью наградишь,

Тут жене в глаза, пристыжен, не глядишь.

От изменчивости чувств душа пуста,

Так распалась глупо фениксов чета…

Если воду всей Реки Небесной слить,

То грехов твоих, пожалуй, и не смыть.

Так вот. Когда Симэнь Цин вернулся от Гуйцзе, шла первая ночная стража.[338]338
  Первая ночная стража – время от 19 до 21 часа.


[Закрыть] Слуга открыл ворота, и хозяин, спешившись, проследовал по нефритовому снежному ковру к малым воротам. Они оказались полуоткрыты, хотя во дворике царила полная тишина.

– Тут что-то не то… – подумал Симэнь и, прокравшись в ворота, притаился за белым экраном.

С крыльца спустилась Сяоюй и приготовила стол для благовоний. Надобно сказать, что с тех пор, как Симэнь отвернулся от У Юэнян и перестал с ней разговаривать, та три дня в месяц воздерживалась от скоромного, а каждый седьмой день возжигала благовония и молилась духам звезд Северного Ковша.[339]339
  Духи Северного ковша – то есть духи звезд Большой Медведицы, которые, согласно представлениям китайцев, записывали все деяния человека, как хорошие, так и дурные, и в зависимости от этого убавляли ему отведенный срок жизни или, наоборот, удлиняли его.


[Закрыть] В ночных бдениях Юэнян молила Небо вразумить мужа, чтобы смягчилось к ней его сердце, чтобы занялся он семьей и обрел наследника, в чем она видела смысл всей своей жизни. Симэнь же об этом ничего не знал.

Горничная ушла, а немного погодя из спальни вышла разодетая Юэнян и воскурила благовония, а потом, положив земные поклоны, вознесла молитву:

– Я, урожденная У, сочеталась брачными узами с Симэнем. Не расстается мой муж с «окутанными дымкою цветами»,[340]340
  См. примеч. к гл. XII.


[Закрыть] а посему, достигши средних лет, лишен наследника. Нас шестерых содержит он, но ни одна потомства не имеет. Кто ж будет поминать нас и убирать наши могилы? Денно и нощно я убиваюсь, боясь остаться без опоры. Тайком от мужа даю обет: каждую ночь буду я возносить молитвы Трем Светилам,[341]341
  Три Светила – Солнце, Луна, звезды.


[Закрыть] просить спасти супруга моего, чтобы смягчилось его сердце, чтоб отказался он от излишеств, заботился о доме и семье, и чтобы мы, шесть жен его, скорее обрели потомство. Ведь в этом смысл всей жизни, моя заветная мечта.

Да,

 
Тихо вышла из дома,
а ночь и чиста, и ясна,
И в мой дворик прелестный
глядит, улыбаясь, луна.
От случайных прохожих
не прячась, забывшись, одна,
Я поведала Небу,
как болью душа смущена.
 

Не услышь Симэнь Цин молитвы, все бы шло своим чередом, но тут он про себя рассудил: «Зря я, оказывается, на нее злился. Она всей душой мне предана. Настоящая верная жена».

Симэнь тут же выбежал из-за экрана и обнял Юэнян. Та только что кончила молиться и никак не ожидала его в такую снежную ночь, потому перепугалась и хотела было пойти к себе, но ее удержал Симэнь.

– Дорогая моя! Сестрица! – говорил он. – Жизнью клянусь, не знал, как ты предана мне. Я заблуждался. Бросил тебя и лишил ласки. Прости меня, хоть и поздно раскаиваюсь.

– Или след замело – дверью ошибся? – спросила Юэнян. – Что между нами общего? С чего это ты к распутной пришел? Иди к той, которая ждет. А нам совсем незачем ни видеться, ни встречаться.

Симэнь помог ей войти в комнату и при свете огня увидел, как она прекрасна. На ней были красная из шаньсийского шелка[342]342
  Шаньси – северозападная провинция Китая.


[Закрыть] кофта и желтая юбка. Высокую, ворона цвета прическу, причудливую, как в горных кручах облака, держали отороченный соболем ободок и золотая диадема, изображающая пруд лотосов, что еще более оттеняло ее как бы выточенное из нефрита продолговатое лицо.

Нельзя было остаться к ней равнодушным, и Симэнь Цин тотчас же склонился в почтительном поклоне.

– Какой же я был глупый, – каялся он, – не внимал твоим добрым советам. Я обманул тебя в лучших намерениях. Воистину, я владел бесценной яшмой, а смотрел на нее как на обыкновенный булыжник. Я только что понял, какой достойный и прекрасный ты человек. Умоляю тебя, прости меня!

– Я совсем не та, которую ты носишь в сердце, – отвечала Юэнян. – Никогда я не могла угодить тебе и каких бы добрых советов не давала. Ты же бросил меня, потому что ко мне безразличен. Так что я тебя не держу и оставь меня в покое. А то служанку позову.

– Нынче меня ни за что оскорбили, – начал объяснять Симэнь. – Вот я и пришел в метель рассказать тебе…

– Оскорбили или нет, – оборвала его Юэнян, – можешь мне не рассказывать. Меня это не касается. Ступай той рассказывай, кому это интересно.

Заметив, что Юэнян даже не смотрит на него, Симэнь Цин опустился на колени и, как-то виновато съежившись, пролил слезу.

– Сестрица! Дорогая моя! – беспрестанно повторял он.

– Как тебе не стыдно! Я сейчас служанку позову, – не выдержала, наконец, Юэнян и кликнула Сяоюй.

Когда появилась горничная, Симэнь торопливо встал.

– Снег весь столик засыплет, ступай занеси, – проговорил он, чтобы выпроводить горничную.

– Я уже давно занесла, – заявила Сяоюй.

– Вот несносный! – не удержавшись, засмеялась Юэнян. – Уже и перед прислугой выкручивается.

Сяоюй вышла, а Симэнь опять стал на колени и продолжал вымаливать прощение.

– Скажи спасибо снисходительности моей, а то бы я век на тебя не глядела! – наконец проговорила Юэнян и села рядом с мужем, а Сяоюй наказала подать ему чаю.

Симэнь Цин принялся рассказывать, как после пирушки у Чан Шицзе Попрошайка Ин подбил его заглянуть к Ли Гуйцзе, и какого они там наделали шуму.

– Я велел слугам учинить настоящий погром, – говорил Симэнь, – но меня отговорили. Слово дал: ноги моей там больше не будет.

– Мне все равно, – отозвалась Юэнян. – Я тебя, глупца бестолкового, держать не собираюсь. Ведь ты девок этих в вертепе на чистое золото и серебро покупаешь. Ты не пойдешь, они себе другого хахаля заведут. Такой уж у них промысел. Их хоть на привязи держи, да сердце не привяжешь. Печати ставь – не запечатаешь.

– Это ты верно говоришь, – подтвердил Симэнь и, отпустив горничную, начал раздеваться.

Ему хотелось возлечь на ложе и предаться утехам с Юэнян.

– Сел на кан,[343]343
  Кан – отапливаемая лежанка.


[Закрыть] так ешь, что дают, – предупредила жена. – Переночевать я тебе разрешаю, а на что другое не рассчитывай.

– Гляди, это ты его раздразнила, – пошутил Симэнь, показывая на тот самый предмет. – Остолбенел и молчит, как в голову ударило.

– Что это значит?

– Если б не остолбенел, говорю, не глядел бы так свирепо, молча.

– Вот бесстыдник! – заругалась Юэнян. – Чтоб я хоть одним глазом взглянула!

Симэнь Цин, ни слова не говоря, посадил Юэнян на колени, тот самый предмет запустил в лоно, и они, словно иволги, запорхали, друг к другу прильнули, как мотылек к цветку, усладились игрою тучки и дождя.

Да,

 
Порхали иволги меж веток яблонь райских,
И ласточки в листве устраивали пляски.
 

Вот и настал миг, когда извергся волшебный рог и продлить радости больше не было сил. Струился запах мускуса и орхидей, помада на устах благоухала.

– Любимая моя, милая! – шептал в экстазе Симэнь.

– Дорогой мой! – нежным голоском едва слышно вторила ему в сладостной истоме Юэнян.

Эту ночь они отдались наслаждению, под пологом сплетаясь в любви.

Да,

 
О поясе забыла в страсти пылкой,
В огне любовном растеряла шпильки.
О том же говорят и стихи:
Смяты волосы, страсть принесла забытье,
Ночь любви усладила вполне…
Но сегодня печалится сердце мое,
Что бровей не подкрашивать мне.
 

Но не будем больше говорить о радостях мужа и жены.

На другой день Мэн Юйлоу рано утром отправилась к Пань Цзиньлянь.

– Эй, Шестая, встала? – крикнула она за дверью.

– Госпожа еще причесывается, – ответила горничная Чуньмэй, – входите, пожалуйста.

Юйлоу вошла. Цзиньлянь, занятая прической, сидела перед зеркалом.

– Что я хочу сказать! – начала Юйлоу. – Ты ничего не слыхала?

– Я на отшибе живу, чего тут услышишь! – отозвалась Цзиньлянь. – А что такое?

– Хозяин вчера во вторую ночную стражу вернулся и прямо к хозяйке в спальню, – говорила Юйлоу. – Помирились они. Он у нее всю ночь пробыл.

– Ну вот! А мы-то старались, уговаривали. На два века зарекалась, и вот, полюбуйтесь. Сама, без примирителей, поладила.

– Я и сама только что узнала, – продолжала Юйлоу. – Моя Ланьсян от слуг на кухне слыхала. Вчера хозяин с Ин Боцзюэ за компанию к Ли Гуйцзе заглянул, а она себе другого подловила. Так он у них там целый погром устроил. Домой в метель заявился, злой-презлой. К малым воротам подходит, видит: Старшая молится. Должно быть, он подслушал, чего она просила, и они вместе с ней пошли. Всю ночь, оказывается, проговорили. Горничная рассказывала: сам-то перед ней на коленях стоял, умолял, а она, говорит, так на него кричала, так отчитывала – слушать тошно. До того его довела, что он рта не раскрывал. Будь на ее месте другая, представляешь, сколько бы разговоров пошло, а?

– Старшая есть Старшая! – подхватила Цзиньлянь. – Но я все-таки не думала, что она нрав свой выкажет. По-моему, если молишься, так твори молитву про себя. Где это видано, чтоб во всеуслышание молились! Дает мужу подслушать, а потом втихомолку без посредников мирится. Если ты на своем стоишь, так будь твердой до конца. А то мне, мол, все равно, меня это не касается… Одно притворство.

– Она не притворялась, – уверила ее Юйлоу. – В душе ей хотелось с ним помириться, только неловко было об этом говорить. Не к лицу старшей жене у нас одолжение просить, давать нам повод для попреков: мы, мол, тебя с мужем помирили. И, гляди, как ловко вышло: он злой приходит от певиц, а она молится. Что называется, мои родители без свахи потихоньку соединили два любящих сердца. По-моему, нам этот случай никак нельзя упускать. Давай скорее кончай с прической и пойдем к Ли Пинъэр. Мы с тобой дадим по пять цяней, а Пинъэр пусть лян серебра выкладывает – ведь из-за нее все началось – и устроим угощение. Им вина поднесем – это одно, а потом весело время проведем – вместе будем снегом любоваться. Ты не против?

– Конечно, нет, – поддержала ее Цзиньлянь. – А хозяин нынче не занят случайно?

– Какие могут быть дела в такой снег! – воскликнула Юйлоу. – Иду я сейчас мимо ее спальни – тишина. Гляжу: дверь приоткрывается, Сяоюй воду понесла.

Цзиньлянь торопливо причесалась, и они с Юйлоу направились к Ли Пинъэр. Та еще спала. Инчунь доложила об их приходе, и они вошли в спальню.

– Привольно ты живешь, сестрица Ли! – воскликнули вошедшие. – До каких пор спит! Все потягивается, дракон ленивый.

Цзиньлянь просунула руку под одеяло и нащупала серебряный шарик с благоуханиями.

– А ты яйцо снесла, сестрица, – пошутила Цзиньлянь и стащила одеяло.

– Хватит тебе ее смущать! – одернула Юйлоу насмешницу, видя, как Пинъэр спешно пытается прикрыть свое белое холеное тело, и, обращаясь к последней, продолжала: – А ты поскорее вставай! Мы тебе что расскажем! Знаешь, сам с хозяйкой поладил. Мы решили пир устроить и их пригласить. В такую погоду только снегом любоваться. Мы по пять цяней даем, а с тебя больше причитается – все ведь из-за тебя пошло. Как ты на это смотришь?

– Прекрасно! – поддержала Пинъэр. – Сколько же с меня?

– Лян отвесишь и хватит, – сказала Цзиньлянь. – А я пойду у Ли Цзяоэр и Сунь Сюээ спрошу.

Ли Пинъэр оделась, забинтовала ноги и велела Инчунь открыть сундук. Она вынула серебряный слиток и дала Цзиньлянь прикинуть на весах. Он потянул на лян два цяня пять фэней.

Юйлоу оставила Цзиньлянь с Пинъэр, пока та причесывалась, а сама пошла к Цзяоэр и Сюээ. Должно быть, целая стража ушла у Ли Пинъэр на туалет. Наконец, в дверях показалась Юйлоу.

– Если б знала, – ворчала она, – ни за что не стала бы затевать все это. Ведь дело-то общее, нас всех касается! Что я их обирать, что ли, пришла! А эта лукавая чертовка Сюээ и заявляет: несчастная я, ко мне муж совсем не заглядывает. Откуда, мол, я вам серебра возьму. И ни медяка не дает. Полдня у нее выпрашивала. Наконец-то вынимает вот эту шпильку. На, свешай.

Цзиньлянь положила на весы. В серебряной шпильке оказалось всего три цяня семь фэней.

– А как Ли Цзяоэр? – спросила она.

– Сперва твердила, денег нет, – продолжала Юйлоу. – Хоть через мои руки, говорит, серебро проходит, да строгий учет ему ведется: сколько получила и сколько израсходовала. Лишних, мол, у меня не имеется. Уж я ее и так и сяк уговаривала. Если, говорю, у тебя, экономки, деньги не водятся, то у нас и подавно. Я ж, говорю, ничего особенного не требую, а тут дело общее. А потом зло меня взяло. Ладно, говорю, не давай, не надо. Так ни с чем от нее и вышла. Тогда, смотрю, за мной служанку выслала, зовет. Воротилась. Гляжу: протягивает вот это серебро. Все они мне настроение испортили.

Цзиньлянь взвесила серебро. Оно потянуло четыре цяня восемь фэней.

– Вот коварная потаскуха! – заругалась Цзиньлянь. – Ты хоть самого черта пошли – из нее не выколотишь, обязательно сколько-нибудь да не додаст.

– Чужое серебро она на больших весах вешает, а когда у самой просят, жмется, будто у нее мозг из костей выбивают. Сколько уж с ней ругани было!

Когда Юйлоу и Цзиньлянь выложили свои паи, всего набралось три ляна один цянь. Они велели Сючунь позвать Дайаня.

– Ты был вчера с хозяином у Гуйцзе? – сразу же спросила слугу Цзиньлянь. – Чего он такой злой воротился?

– От Чан Шицзе разошлись рано, – обстоятельно начал Дайань. – Дядя Ин с дядей Се позвали хозяина-батюшку к Гуйцзе. А тамошняя хозяйка им сказала, что Гуйцзе нет дома: она, мол, в гостях у тетки. Но когда хозяин вышел по нужде, видит: Гуйцзе в задней комнате сидит, заезжего гостя вином угощает. До того это взорвало батюшку, что он без лишних слов позвал нас и велел у них там полный разнос устроить. Хозяин хотел этого заезжего южанина-дикаря вместе с певичкой в сторожке запереть, но его отговорили дядя Ин и остальные. Домой батюшка ехал злой и по дороге все грозил расправиться с потаскухой.

– Потаскуха проклятая! – подхватила Цзиньлянь. – Я ж говорила, это горшок с медом – так к себе всех и притягивает. Но вот, наконец, и ей досталось! А хозяин, правда, грозился? – переспросила она слугу.

– Не стану ж я вас обманывать, матушка! – подтвердил Дайань.

– Вот арестантское отродье! – набросилась на слугу Цзиньлянь. – Какая б она ни была, она у твоего хозяина содержанка. Кто же тебе, негодник, давал право ее обзывать?! Мы, бывало, к тебе с просьбой, а от тебя отказ – «Занят, мол. К госпоже Ли спешу, батюшка приказал серебро отнести». Тогда ты ее госпожой величал, а теперь, когда она в немилости, ты ее потаскухой обзываешь? Погоди, я на тебя хозяину пожалуюсь, что тогда скажешь?

– Ой-ой-ой! Что я слышу! – удивился Дайань. – Знать, солнце с запада взошло. Вы, матушка Пятая, и вдруг на ее защиту встали? Да разве стал бы я ее обзывать, если б не ругал ее батюшка самыми последними словами!

– Пусть его ругает! – обрезала Цзиньлянь. – Но тебе никто такого права не давал.

– Знал бы, и рассказывать не стал, – промолвил Дайань.

– Ну, хватит, арестант, – вмешалась Юйлоу, – довольно отговариваться. Вот тебе три ляна один цянь и ступайте с Лайсином за покупками. Мы хозяина с хозяйкой на пир приглашаем. А ты нашим серебром не больно швыряйся, будь поэкономнее. Я Пятой скажу, чтоб она на тебя хозяину не жаловалась.

– Посмею ли я сорить вашим серебром, матушка! – заверил ее Дайань, взял серебро, и они с Лайсином отправились в лавку.

* * *

А пока расскажем о Симэнь Цине. Он уже умылся и причесывался в спальне Юэнян, когда заметил Лайсина. Тот в снежную пургу нес на кухню кур и гусей. За ним следовал Дайань с кувшином чжэцзянского вина.

– Юйсяо! – крикнул хозяин. – Это откуда они взяли?

– Сударыни наши пир устраивают, – отвечала горничная. – Вас с матушкой приглашают снегом полюбоваться.

– Откуда у тебя чжэцзянское? – спросил Дайаня хозяин.

– Мне матушка Третья серебро дала, купить велела.

– Ну к чему это! – досадовал Симэнь. – Дома вино стоит, а они покупают. Ступай за ключами, – обратился он к слуге, – и принеси из переднего флигеля два кувшина жасминной настойки. Смешаем.

Немного погодя в задней гостиной все было готово: расставлены ширмы, развешаны расшитые ветками зимней сливы в цвету теплые занавеси и роскошный парчовый полог, а в жаровнях зажжен фигурный уголь. Подали закуски и вино. Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр пошли приглашать Симэнь Цина и У Юэнян. Цзяоэр держала кубок, Юйлоу кувшин с вином, Цзиньлянь потчевала закусками, а Пинъэр, опустившись на колени, поднесла первый кубок Симэню.

– С какими почестями ты меня встречаешь, как преданно служишь родителю, послушная дочь моя! – пошутил Симэнь, принимая кубок. – Как трогательно!

– Дорогой ты наш сынок-переросток! – сразу вставила бойкая на язык Цзиньлянь. – Видишь, мы перед тобой земные поклоны кладем, а ты стоишь и не согнешься – будто лук стрельчатый. Чем старей, тем толще да горше. Разве что скоту на корм сгодишься. Стали бы мы тебе кланяться, не приведи тебя за ручку наша старшая сестра!

Осушенный Симэнем кубок опять наполнили до краев вином и поднесли Юэнян, но прежде пригласили подняться на почетное место.

– Скольких хлопот, должно быть, это вам стоило! – говорила благодарная Юэнян. – А мне и не сказали ни слова.

– Какие пустяки! – говорила, улыбаясь, Юйлоу. – Этот скромный стол мы наскоро устроили, чтобы вас с батюшкой порадовать в снежную погоду. Сядьте, сестра, просим вас, и соблаговолите принять наши поклоны. Юэнян никак не решалась сесть и раскланивалась в ответ на приветствия.

– Если вы не сядете, сестра, – сказала Юйлоу, – мы так и будем стоять на коленях.

Они еще долго упрашивали друг дружку. Наконец Юэнян согласилась принять обычные приветствия.

– Я вот о чем хотела бы вас попросить, сестра, – шутливым тоном заговорила, обращаясь к хозяйке, Цзиньлянь. – Ради всех нас уж вы его простите на сей раз. А если еще позволит такое непочтение, мы за него больше просить ни за что не станем. – Она обернулась к Симэню и продолжала: – А ты что из себя дурачка строишь, а? Ишь, на почетном месте расселся, заважничал. А ну, слезай! Поднеси старшей жене кубок да проси прощенья!

Симэнь Цин рассмеялся, но остался на своем месте. Когда вино обошло круг, Юэнян, сев пониже, велела Сяоюй наполнить бокалы и сама поднесла каждой из сестер. Только Сюээ опустилась на колени, когда принимала чарку, остальные ограничились поклонами.

Симэнь и Юэнян заняли почетные места, по обеим сторонам от них разместились Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, Сюээ и дочь хозяина, Симэнь Старшая.

– Сестрица Ли! – опять заговорила Цзиньлянь. – Тебе следовало бы поднести старшей сестре еще особый кубок. Нечего истуканом сидеть. Из-за тебя ведь все началось.

Пинъэр тотчас же вышла из-за стола и хотела было поднести Юэнян чарку, но ее остановил Симэнь.

– Чего ты слушаешь эту негодницу! – сказал он. – Она тебе наговорит. Одну поднесла – сколько можно!

Пинъэр вернулась на свое место. Вышли домашние певицы: Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян. Они заиграли на лютне, цитре, гитаре и лире и запели южный цикл на мотив «Цветут гранаты»:

Месяц медовый их вновь посетил…

– Кто это заказывал? – спросил немного погодя Симэнь.

– Матушка Пятая, – ответила Юйсяо.

– Ну, везде ты, негодница, суешься! – с укором глядя на Цзиньлянь, ворчал Симэнь.

– Да кто их просил! – возразила Цзиньлянь. – Дело – не дело, все меня цепляют.