Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Ланьлинский насмешник

Монахини Сюэ и Ван дулись друг на дружку с тех пор, как не поделили в печатной серебро. Бэнь Дичуань с матерью Сюэ наведались четырнадцатого числа к печатникам. Полторы тысячи копий буддийского канона были готовы, и их принесли домой.

Пинъэр выдала Бэнь Дичуаню еще связку монет на жертвенную лошадь, благовония и свечи. Пятнадцатого приказчик Бэнь и Чэнь Цзинцзи с утра отправлялись в Тайшаньский монастырь, где после молебна им было велено пожертвовать обители все оттиски канона. Потом они должны были доложить обо всем Пинъэр.

Между тем, сват Цяо каждый день посылал тетушку Кун навестить Гуаньгэ. Он-то и порекомендовал пригласить детского врача Бао, известного медика.

– Его уже взяло к себе небо, а на земле все противятся, – заключил тот. – Болезнь неизлечима.

Врача проводили, дав ему ни за что ни про что пять цяней серебра. Ребенку хотели было дать лекарство, но его рвало. Он лежал с закрытыми глазами и скрежетал зубами. Пинъэр не раздевалась, день и ночь держа на руках Гуаньгэ. У нее от слез не высыхали глаза. Никуда не отлучался и Симэнь. Только заезжал в управу и тотчас же спешил к ребенку.

Но вот однажды – было это в конце восьмой луны – Пинъэр задремала над сыном. Крепко спали горничная и кормилица. На столе горела серебряная лампа. Лунный свет заливал окно. Раздавались монотонные удары стражников. Гуаньгэ так и не приходил в себя.

Горем и печалью охваченная мать, как тебе тяжка одна мысль о прощании навек!

Да,

 
Радость подобна рассветным лучам,
Горе врывается к нам по ночам.
 

Только взгляните:

Небесная Река тускло серебром блестит. Издалека доносятся удары стражи. Месяц залил окно леденящими лучами. В дверь холодом ночным несет. Гусь дикий крякнул в темноте, таланта одинокого средь ночи потревожил. Трещит сверчок – напев такой унылый. Нерадостно красавице одной. На вышке сторожевой отбивают стражу за стражей. По наковальне где-то ударяют без конца, и вторят колокольцы под стрехою. Их звон красавицу терзает. На столике серебряном мерцает лампа, красавицу едва освещая. Тяжко вздыхает она. Просит об одном – здоровья сыну молит. А горе ведь чаще приходит во сне.

Пинъэр забылась, и ей явился Хуа Цзысюй. Одетый в белое, он как живой остановился у ворот.

– Распутница ты и негодяйка! – заругался он на Пинъэр. – Как ты смела ограбить меня и отдать состояние Симэнь Цину! Я иду подавать на тебя жалобу.

– Пощади, дорогой мой! Прошу тебя! – взмолилась Пинъэр и ухватила его за рукав.

Но Хуа Цзысюй резко отстранил ее. Пинъэр, испугавшись, пробудилась. То был лишь сон.

– Какой странный сон! – повторяла она, сжимая в руке рубашонку Гуаньгэ.

Донеслись три удара стражи. Со страху Пинъэр покрылась потом и волосы встали дыбом.

На другой день, как только явился Симэнь, она рассказала ему свой сон.

– Ну, куда же он пошел?! – успокаивал ее Симэнь. – Ты же знаешь, он умер. Просто тебе представилось прошлое. Успокойся и не обращай на него внимания. И бояться тебе нечего. А я сейчас же пошлю носилки за У Иньэр. Пусть побудет с тобой вечерами. А тетушке Фэн велю за вами поухаживать.

Дайань доставил певицу Иньэр. Когда солнце стало клониться к западу, у Гуаньгэ опять начались судороги.

– Матушка, посмотрите-ка! – звала хозяйку перепуганная кормилица, держа на руках ребенка. – Гуаньгэ опять закатил глаза. Он дышать перестает.

Подбежала Пинъэр, взяла Гуаньгэ и в слезах кликнула горничную:

– Сейчас же позови батюшку. Скажи, ребенок умирает.

Тем временем пришел Чан Шицзе. Он сообщил Симэню, что подыскал дом из четырех комнат, две по фасаду, всего за тридцать пять лянов серебра. Услышав, что сыну плохо, Симэнь поспешно отпустил Чан Шицзе.

– Не провожаю, – говорил он, – деньги потом пришлю. А дом вместе посмотрим.

Симэнь стремглав бросился к Пинъэр. В детской толпились Юэнян с остальными женами, а также Иньэр и жена У Старшего. Гуаньгэ бился в предсмертных муках на руках Пинъэр. Симэнь не выдержал и вышел в гостиную. Он опустился в кресло, прерывисто вздыхая.

Не прошло и времени, надобного, чтобы выпить полчашки чаю, как Гуаньгэ скончался. Случилось это в предвечерний час под девятым знаком шэнь в восьмой луне двадцать третьего числа. Прожил он год и два месяца.

Дом огласился громкими рыданиями. Пинъэр не находила себе места. С плачем она упала в обморок и долго не приходила в себя, а очнувшись, обняла ребенка.

– Не стало моего спасителя! – громко причитала она. – Разрывается мое сердце. Лучше бы и мне умереть вместе с тобой. Недолго и мне жить осталось. Как рано ушел ты, мой милый! Какое горе принес мне!

Как вкопанные молча плакали рядом с ней кормилица Жуи и горничная Инчунь.

Симэнь распорядился убрать западный флигель, расположенный рядом с главной залой. Туда должны были вынести ребенка вместе с постелью и положить на две широких скамейки. Пинъэр, склонившись над сыном, обняла его обеими руками и не давала брать.

– Несчастный ты мой! Опора моя! – рыдала она. – Крошка мой родной, разбил ты мое сердце. Зря, выходит, я мучилась, чтобы дать тебе жизнь. Неужели больше не увижу тебя, ненаглядный ты мой!

Юэнян и остальные женщины опять заплакали и всячески старались успокоить Пинъэр. Лицо ее было расцарапано, локоны-тучи распущены по плечам.

– Погляди, на кого ты похожа, – обратился к ней вошедший Симэнь. – Ну что ж поделаешь, раз не суждено ему быть нашим сыном. Как мы ни старались, ни лелеяли, судьба его, значит, такая. А ты поплакала и будет! Его слезами не вернешь. Побереги себя. А теперь пора его вынести да за геомантом послать. Когда это случилось?

– В тот же час обезьяны, – ответила Юэнян.

– Я так и говорила, – вставила Юйлоу. – Он своего часу ждал. Как в час обезьяны родился, так и отошел. И в тот же самый день двадцать третьего. Только до месяца своего не дожил. Как раз год и два месяца прожил на свете.

С обеих сторон встали слуги, готовые перенести младенца во флигель. Заметив их, Пинъэр опять зарыдала:

– К чему так спешить? Потрогайте его, – обратилась она к Юэнян, – ведь он еще и остыть не успел.

И Пинъэр запричитала вновь:

– Не покидай меня, мой сыночек! Как я страдаю!

У нее подкосились ноги, и она упала на пол, рыдая.

Тому свидетельством романс на мотив «Овечка с горного склона»:

 
За что ты меня покарало, о, Небо?!
Мой крошка любимый, ты был или не был?
Позволь мне твой голос услышать опять!
Судьба, одарив, поспешила отнять.
За прошлые жизни мой долг неоплатный
Безжалостно взыскан был тысячекратно.
Душа кровоточит, вся корчась от ран!
Ты, ясное Небо, – ослепший тиран!
Была я послушна тебе и добра.
Кому на потеху дитя отобрал?
Под корень срубили, утратила тень,
Зачем ослепил меня солнечный день.
Скорее во тьму за сыночком родимым
Путём воздаяния непобедимым.
 

Пинъэр плакала. Слуги вынесли Гуаньгэ и положили в западном флигеле.

– Надо бы сообщить сватьям Цяо и отцам наставникам, – посоветовала хозяину Юэнян.

– В монастырь и завтра с утра поспеем, – отвечал Симэнь и обернулся к Дайаню: – Ступай господину Цяо скажи.

Для составления свидетельства позвали геоманта Сюя. Бэнь Дичуаню было выдано десять лянов на покупку ровных сосновых досок. Нанятый столяр быстро смастерил гробик.

Только собрались обряжать младенца и класть в гроб, как доложили о прибытии паланкина с супругами Цяо. Они вошли в комнату и заплакали. Юэнян и остальные домашние со слезами на глазах рассказали им о случившемся. Вскоре пришел геомант Сюй.

– Молодой барин и скончался в час обезьяны, – сказал геомант, осмотрев младенца.

Юэнян попросила геоманта заглянуть в «черную книгу». Сюй стал перебирать пальцами, производя подсчеты, затем одним взглядом справился в тайной книге о силах тьмы и света и, наконец, произнес:

– Молодой барин родился в час под девятым знаком шэнь, в шестой луне двадцать третьего дня года тридцать третьего – бин-шэнь – правления под девизом Порядка и Гармонии, скончался в час под девятым знаком шэнь, в восьмой луне двадцать третьего дня года тридцать четвертого – дин-ю – того же правления.[915]915
  Год тридцать третий, или бин-шэнь под девизом правления Порядка и Гармонии (Чжэн-хэ) соответствует 1116 г., а тридцать четвертый, или дин-ю – 1117 г. (ср. примеч. к гл. XXXIX).


[Закрыть] Сочетание года тридцать четвертого – дин-ю – с днем сорок девятым – жэнь-цзы – предвещает два больших траура. Членам семьи следует воздерживаться от рыданий. Запрет этот не касается остальных родственников. При положении во гроб не должны присутствовать родившиеся под четырьмя знаками: змеи, дракона, крысы и зайца.[916]916
  Этим указание выносится запрет на присутствие при положении во гроб Юэнян и Циньлянь, которые родились под знаком дракона, Юйлоу, родившейся под знаком крысы и кормилицы Гуаньгэ Жуи – зайца.


[Закрыть] «Черная книга» также гласит: «Умершему в день сорок девятый – жэнь-цзы – на небе соответствуют чертоги Драгоценной Вазы, а на земле – область Ци,[917]917
  Чертоги Драгоценной вазы – часть небосвода в созвездии Водолея, где, согласно китайской астрономо-астрологической номенклатуре, располагаются создездия Нюй (Дева, N 10) и Сюй (Пустота, N 11), скоординированные с территорией древнего царства Ци, бывшего колыбелью китайской цивилизации и, занимавшего полуостров Шаньдун вместе с землями, на которых происходят описываемые события. Среди циклических знаков этому фрагменту общей корреляции сфер неба и земли соответствует как раз «небесный ствол» жэнь (N 9) и «земная ветвь» цзы (N 1) (см. примеч. к гл. XXIX).


[Закрыть]». В прежней жизни он был сыном в семье Цаев из Яньчжоу[918]918
  Яньчжоу – местность в провинции Шаньдун, также на территории древнего царства Ци.


[Закрыть] разорял ближних, пьянствовал и под конец совсем опустился. Он не почитал ни Небо и Землю, ни родных, совершал одно злодеяние за другим. Впоследствии, пораженный холодом, он долгое время был прикован к постели, ходил под себя и умер, неухоженный. В нынешней жизни он родился мальчиком, страдал от судорог, а десять дней назад был напуган домашним животным, и у него отняли душу. Он преждевременно скончался от того, что попал под вредоносное влияние Юпитера в данном месте. Теперь ему предстоит родиться сыном в семье Ванов из Чжэнчжоу.[919]919
  Чжэнчжоу – местность в провинции Хэнань, расположенной к западу от провинции Шаньдун.


[Закрыть] Он станет впоследствии тысяцким и доживет до шестидесяти восьми лет.

Геомант Сюй смолк и, не отрываясь от книги, обратился к Симэню:

– Позвольте вас спросить, ваше превосходительство, завтра вы намерены совершить сожжение или погребение?

– То есть как это завтра? – удивился Симэнь. – На третий день отслужим панихиду, а на пятый будет вынос и похороны на нашем кладбище.

– Двадцать седьмого будет как раз день под пятьдесят третьим знаком бин-чэнь, который не предвещает ничего дурного ни одному из членов вашей семьи, – отвечал геомант. – Погребение следует совершить в полдень, в час седьмой – у.

Свидетельство было составлено. Когда младенца положили в гроб, пробили уже третью ночную стражу.

Пинъэр с плачем отыскала у себя в комнате детскую монашескую ризу, шапочку и туфельки и положила в гроб. Гроб забили и снова послышались рыданья. Геоманта отпустили.

На другой день Симэнь был так занят, что не заглядывал в управу. Печальное известие дошло до надзирателя Ся, и он сразу же после утреннего присутствия прибыл с выражением соболезнования. Отправили посыльного сообщить о случившемся настоятелю У. На третий день восемь иноков из монастыря Воздаяния читали над усопшим священный канон. Настоятель У и сват Цяо вместе приготовили трех жертвенных животных.[920]920
  Три вида жертвенных животных – бык, баран, кабан.


[Закрыть] Стол с жертвами и сожжением бумажных изображений устроили также и шурины У Старший и Хуа Старший, и свояки Шэнь и Хань. Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, Чан Шицзе, Хань Даого, Гань Чушэнь, Бэнь Дичуань, Ли Чжи и Хуан Четвертый, объединившись, тоже внесли свою лепту и провели вечер вместе с Симэнем у гроба младенца. Когда отбыли монахи, позвали всех принесших жертвенные изображения. После предания их огню перед гробом Гуаньгэ в большой зале был накрыт стол, и Симэнь накормил пришедших. В тот же день с жертвенными предметами прибыли певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ.

Пинъэр день ото дня бледнела, не пила и не ела. Всякое воспоминание сопровождалось слезами. От рыданий она потеряла голос. Симэнь начал опасаться, как бы с горя руки на себя не наложила, и велел кормилице, горничной и У Иньэр не оставлять ее днем одну. Сам он третью ночь проводил с Пинъэр и всячески старался ее успокоить. Монахиня Сюэ читала ей по ночам Сурангаму-сутру[921]921
  Сурангама-сутра (кит.: «Лэнъянь-цзин») – один из тантрических тайных канонов, переведенный Парамити в 705 г.


[Закрыть] и «Заклятья, отводящие злых духов».

– Не плачьте, матушка, – успокаивала ее монахиня. – Ведь сказано в Писании: все в мире меняет облик свой, и нет конца перерождениям. Кому судьба родиться, тот на свет появится непременно. Он же не дитя ваше, матушка, а кредитор ваш в прошлой жизни. Вот он и пришел, чтобы вернуть долг и вас ограбить. Он все равно умер бы – не через год, так через два или три, через шесть лет или девять. Не счесть числа смертям и рождениям, кои свершаются денно и нощно. Вот что сказано в «Сутре заклинаний-дхарани»: “Жила в старину женщина. Никогда не расставалась она со священной «Сутрой заклинаний-дхарани». Ни дня не проводила без молитвы. Но за три рождения до того женщина эта поднесла яд и загубила жизнь ближнего. И душа, ею загубленная, постоянно ее преследовала – часа своего ждала. И чтобы убить мать свою, тайно проник преследователь в нутро ее, поселился во чреве ее, вцепился в сердце и печень родительницы своей. Когда же пришел час разрешиться ей от бремени, в муках между смертью и жизнью металась она, но, наконец, родила дитя как положено. Однако не минуло и двух лет, как умер ребенок тот. Тосковала мать, горько плакала и рыдала. Потом отнесла дитя свое бездыханное к реке и в воду бросила. И так повторялось трижды. А он всякий раз вселялся в нее, проникал во чрево ее и выжидал часу, чтобы убить мать свою. Так в третий раз затеял он в утробе ее недоброе. Вцепился он в сердце и печень ее, и в муках страшных едва сносила она боль нестерпимую, и надрывалась от крику, и родила его целого и невредимого. И опять умер он, не прожив и двух лет. Невольно зарыдала мать перед бездыханным младенцем своим и сетовала на горькую свою судьбу. Как и раньше понесла его к реке. На берегу остановилась, будучи не в силах расстаться с детищем своим. И сжалилась тогда над ней милосердная бодхисаттва Гуаньинь и явилась ей одетым в рясу монахом и молвила: “Не плачь и не убивайся! Это не сын твой, а душа загубленного тобою в третьем до сего рождении. Он рождался трижды, но погубить тебя ему не удалось. Не отомстил он тебе, ибо изо дня в день с усердием творишь ты молитву Будде и твердо веришь в священную «Сутру заклинаний-дхарани». Если желаешь взглянуть на преследователя твоего, обернись, куда укажу”. И молвив это, указала божественным перстом своим. И принял младенец ее образ демона-якши,[922]922
  Якши – в китайском буддизме злобные божества преисподней, посланцы и слуги Янь-вана. Некоторые из них кровожадны – едят живых людей и пьют кровь младенцев.


[Закрыть] и встал среди реки, и изрек: “Ты загубила меня, и вот пришел я отомстить тебе. Но тверда ты в вере, творишь усердно молитву и чтишь «Сутру заклинаний-дхарани», священный канон Венценосного Будды. За это добрые духи охраняют тебя и денно и нощно, и не могу я погубить тебя. А теперь милосердная Гуаньинь освободила меня от жажды мщения, и не стану я отныне преследовать тебя”. Сказал и исчез, погрузившись в воды реки. И со слезами молилась та женщина милосердной Гуаньинь. И с тех пор творила добро, и праведная жизнь ее длилась девяносто восемь лет, а в последующей жизни она родилась мужчиною». Поверьте мне, матушка, ребенок этот не сын вам. Это мститель, судьбою вам посланный. Родился он, чтобы свершить возмездие и погубить вас. Только благодаря молитве вашей и усердию, с коим вы жертвовали на печатание и распространение полутора тысяч копий священной книги, он не в силах оказался погубить вас и исчез. Но придет срок – и появится у вас сын. То и будет дитя ваше кровное.

Слушала Пинъэр монахиню Сюэ, но любовь ее материнская к сыну от этого не уменьшалась. И при всяком упоминании слезы текли у нее из глаз.

Незаметно прошли дни, и настало утро двадцать седьмого дня. Восемь нанятых подростков в темном одеянии и белых шапочках несли отделанный золотом ярко-красный гроб. Вздымались к небу стяги и хоругви, плыл увитый белыми цветами и ветками ивы балдахин. Впереди двигалось ярко-красное полотнище с надписью: «Гроб с телом сына из рода Симэнь».

Настоятель У также прислал двенадцать послушников. Настоятель У также прислал двенадцать послушников. Они окружили гроб, повторяя молитвы и читая канон «Нефритовые строки о рождении духа». Лились траурные мелодии. Родные и друзья сопровождали одетого в траур Симэня. До арки на большой улице он шел пешком, потом сел на коня. Похоронную процессию сопровождали паланкины У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и дочери Симэня, а также матери свата Цяо, супруги У Старшего, супруги У Шуньчэня – Чжэн Третьей и певиц – Ли Гуйцзе и Чжэн Айюэ. Сунь Сюээ, У Иньэр и монахиня Сюэ остались дома с Ли Пинъэр.

Симэнь опасался, что Пинъэр будет чрезмерно убиваться и не пустил ее на кладбище. Когда начался вынос и процессия двинулась к воротам, как ни уговаривали Пинъэр, она бросилась за гробом.

– Навсегда ты уходишь, сыночек родной мой! – так громко причитала она, что сорвала голос, потом упала, ударившись головой о ворота. Золотые шпильки выпали у нее из прически. Испуганные У Иньэр и Сунь Сюээ подняли ее и стали упрашивать пойти к себе в покои.

Опустел кан. Только игрушечный барабанчик с бубенчиками – символ долголетия – все еще висел над кроваткой. Пинъэр ухватилась руками за стол и зарыдала.

Тому свидетельством романс на мотив «Овечка с горного склона»:

 
Безмолвия бездна,
Любимый сынок!
Мне жизнь бесполезна,
Мне дом одинок!
Рожала в мученьях,
В крови и в поту.
И нет облегченья –
Вся боль – в пустоту!
Страдаю я ныне.
Судьба ли? – Беда!
Все мысли о сыне –
Туда – в никуда!
Лишилась приюта,
Лишилась мечты.
О, Небо, ты люто,
Неправедно ты!
Век скорый и скорбный
Судило ему.
Мне дом мой просторный
Пустой ни к чему.
Спешу я за чадом
В объятия тьмы,
Чтоб в вечности рядом
Покоились мы.
 

– Не надо так убиваться, матушка, – говорила Иньэр, беря за руку Пинъэр. – Ребенок ушел, и слезами его не вернешь. Успокойтесь, к чему так расстраиваться!

– Ты еще молода, – уговаривала Сюээ. – Твоя весна еще не прошла. Зачем печалиться? Будет еще сын. У нас ведь и у стен есть уши – всего не выскажешь. Только отольются ей твои слезы. Все видели, как она злилась, что у тебя ребенок. Если только она его погубила, он ей за все отомстит. Он у нее жизнь возьмет. А сколько она на меня хозяину наговаривает! Пока он с ней, она еще ничего. Стоит же ему заглянуть к другой, как она уж вне себя от зависти. Ко мне он не заходит – ты и сама знаешь. А придет, так чего она ему только не нашепчет на меня. А как меня судит да рядит с остальными женщинами – и слепой увидит. Я ведь все вижу, да только молчу. Ну погоди! Кто знает, какой тебя ждет конец, потаскуха!

– Хватит! – сказала Пинъэр. – Я ведь тоже как сюда пришла, страдаю. Не сегодня-завтра и меня не станет. Разве перед ней устоишь! Пусть себе творит свое дело.

Вошла кормилица Жуи и, опустившись на колени, со слезами обратилась к Пинъэр:

– Я все хотела Вам сказать, матушка, да не решалась. Хлебну я горя без Гуаньгэ. Куда мне деваться вдове одинокой, ежели батюшка с матушкой велят уходить?

Тяжело стало от таких слов на душе Пинъэр. «Пока был сын, и в ней нуждались. Тогда она так не говорила», – подумала она и сказала:

– Какая ты странная! Ребенок умер, но я-то пока жива. Пока я не умерла, ты будешь служить мне. Разве я тебя гоню?! А там, глядишь, у старшей матушки сынок родится или дочка, опять будешь кормить. Не все ль равно?! К чему так волноваться?

Жуи больше не проронила ни слова, а Пинъэр опять горько заплакала.

Свидетельством тому романс на тот же мотив:

 
Горюю о сыне –
Тоске нет конца.
Где крошка мой ныне?
Родного лица
Ни здесь, ни в помине,
Лишь в призрачном сне
Мать сына обнимет –
Незримый он с ней.
И утром в час ранний
Мне солнечный луч
Всё тело изранит,
Безмолвен и жгуч!
Не спать, не резвиться
В тени золотой,
К груди материнской
Не льнуть молодой,
И смех, и веселье
В весенних садах –
Смертельное зелье,
С тобою мы – прах!
Был сыном, был другом,
Кормильцем, отцом…
Стал болью, недугом –
Последним венцом!
 

– Съели бы вы чего-нибудь, а то все плачете, надрываетесь, – продолжали успокаивать ее Сюээ и Иньэр.

Сючунь принесла кушанья и накрыла стол. Они сели за компанию с Пинъэр, но кусок застревал у нее в горле. Кое-как она съела полчашки и вышла из-за стола.

На кладбище Симэнь велел геоманту Сюю определить место погребения. Гуаньгэ похоронили как раз возле первой жены Симэня, урожденной Чэнь, как бы в ее объятиях. Сват Цяо и остальные родственники принесли жертвы. Целый день пили и закусывали под только что возведенным навесом. Когда вернулись домой, Пинъэр поклонилась Юэнян, сватье Цяо и старшей невестке У и опять зарыдала.

– Кто знал, свашенька, что век моего сына будет таким коротким, – обратилась она к госпоже Цяо. – с его смертью ваша дочка осталась беспомощной вдовою до замужества. Напрасны были наши хлопоты. Не осудите, свашенька.

– Зачем же, свашенька, вы так говорите? – отвечала Цяо. – Каждому свой век на роду написан. Никто наперед загадывать не может. Говорят, те, кто узами родства связан, не разойдутся как чужие. А вы еще молоды, свашенька, стоит ли так беспокоиться о потомстве? Не расстраивайтесь! Все придет в свое время.

Сватья Цяо распрощалась с хозяйками и ушла.

Симэнь в передней зале попросил геоманта Сюя изгнать из помещения злых духов. На всех дверях были расклеены амулеты из желтой бумаги, отгонявшие нечисть.

Они гласили:

«Дух умершего ростом в три чжана[923]923
  Чжан – мера длины около 3,2 км.


[Закрыть] отправился на северо-восток. Если встретит Духа, бродящего днем[924]924
  Дух бродящий днем (жи-ю-шэнь) – дух Зла в китайских народных верованиях. Речь в заклинании идет о том, что дух Зла казнит духа умершего и тот не будет более являться к родным и пугать их.


[Закрыть], ему не вырваться, тот сразит его и все обойдется благополучно. Родным остерегаться нечего».

Симэнь отблагодарил геоманта куском холста и двумя лянами серебра, и после угощения тот удалился. А Симэнь с вечера пошел к Пинъэр и остался у нее на ночь, всячески успокаивал и ласкал ее. Инчунь было велено убрать игрушки Гуаньгэ, чтобы они не напоминали матери о сыне и не тревожили ее.

Да,

 
О сыне горюет,
день и ночь пребывает в тоске.
От раны сердечной
жизнь ее на одном волоске.
Судьба нам приносит
горе тяжкое, множество мук,
Но нет тяжелее
смерти ближних иль с ними разлук.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.